Священник  Георгий  Максимов,

Хотел бы рассказать о недавнем вразумлении «православных эволюционистов» в Сербской Православной Церкви. Там не так давно произошли примечательные события. Началось все 3 мая 2017 года, когда в министерство образования Сербии была подана петиция о ревизии преподавания теории эволюции в школах и ВУЗах страны. Это было не со стороны Церкви и не от каких-нибудь «православных активистов», петицию подписали 166 человек - в том числе 52 академика, научных советника и профессора, 61 доктор наук, 5 магистров наук, а также учителя, медики, журналисты и т.д. И всего пять священников. В самой петиции и в сопровождающем ее объяснении не требовалось запретить эволюционизм, но просто указывалось, что к настоящему времени накопилось достаточно много новых данных, которые указывают на серьезные проблемы эволюционизма именно с научной точки зрения, поэтому следовало бы учащимся предоставлять и такую информацию, не догматизировать эволюционизм, и вообще знакомить их и с другими взглядами, в частности, с библейским взглядом на происхождение мира и человека. 

Уже 9 мая появилось открытое письмо за подписями профессоров и преподавателей Богословского факультета Белградского университета, направленное против указанной петиции. В нем заявлялось, что подписанты петиции - это всего лишь «группа людей», и от них «не могут исходить…такие инициативы», они могут исходить лишь «из самой науки». Затем постулировалось, что "Независимо от возражений, которые могут быть сделаны ей, и трудностей, которые она испытывает в объяснении определенных явлений» в настоящее время теория эволюции безальтернативна. Потом они ссылаются на утверждение, «широко принятое научным сообществом теологов во всем мире о том, что нет "библейской теории творения"», и уверяют, что «Понимание Священного Писания как последнего критерия истины каждой отдельной науки происходит от теологической необоснованной идеологии американского креационизма». Ну и что «Христианская вера в.. Бога творца мира и жизни, не (обязательно) противоречит теории эволюции». В конце они призывают Министерство образования не реагировать на петицию и вообще на любую инициативу, которая «поставила бы под сомнение теорию эволюции в рамках начального, среднего и высшего образования в Республике Сербия». Подписали это письмо десять человек, в том числе один епископ, четыре священника и один диакон. Это не весь преподавательский состав Богословского факультета, но заметная его часть. 

Вообще, конечно, занятно видеть, как богословы, не имеющие никакого естественно-научного образования, бросились рьяно защищать теорию эволюции от академиков, докторов биологических наук и других ученых, посмевших указать на ее, скажем так, проблемы. Это, полагаю, вовсе не от того, что эти преподаватели богословского факультета особо сильно интересуются эволюционной теорией и переживают за нее. Просто так выражается типичный для модернистов страх перед миром. Они в курсе, что для светского мира эволюционизм это аксиома, а те, кто сомневается в ней, в глазах того же мира - маргиналы, фрики и мракобесы. Вот и подорвались эти модернисты поскорее заявить публично: «нет-нет, дорогие друзья, вы только не подумайте, что мы с ними, нет-нет, мы горой за эволюцию!». Примечательно, что если в петиции на нескольких страницах излагаются именно научные претензии к эволюционизму, "богословы» ни на одну из них не отвечают, все сводится к общим утверждениям в духе «эволюционизм это наше все и никто не вправе на него покушаться». 

После этого последовала реакция Сербского патриарха Иринея, и она, судя по всему, для тамошних модернистов оказалась неприятным сюрпризом. В своем указе от 20 мая 2017 г., адресованному деканату Богословского факультета Сербской Православной Церкви при Белградском университете патриарх напоминал, что согласно уставу Сербской Церкви «вся профессорская коллегия богословского факультета» без специального благословения Патриарха не может выступать по телевидению, радио и в других СМИ. Собственно, патриарх как бы напомнил подписантам, что они тоже всего лишь группа людей, которым никто не давал право выражать официальное отношение Церкви к чему бы то ни было и выступать с инициативами типа православного оправдания эволюционизма. 1 июня подписанты-модернисты были освобождены от своих церковных должностей, - священники были сняты с приходов, настоятелями которых были, редактор патриархийного журнала «Православлье» и редактор церковного радио Белрада были уволены. Только епископ Западноамериканский Максим не получил каких-либо прещений. С профессорских и преподавательских должностей они уволены не были, поскольку это не в компетенции Церкви, но Университета. 

В либеральных сербских СМИ, конечно, это осветили в том духе, что «пострадали, бедняжки, от репрессий церковников». Но я бы хотел отметить, что обычно все наши модернисты излагают свои лжеучения с таким апломбом, что это будто бы общепринятое учение Церкви. И мне кажется правильным, когда Церковь напоминает им, что это не так. 

vk.com/feed

 На том же круглом столе прозвучал трезвый голос Дмитрия Ревякина:

Из истории обращения наших известных композиторов к духовной музыке я знаю, что они с небывалым сердечным трепетом приступали к этому, причем, в достаточно серьезном возрасте. Случай с Галиной в этом смысле меня ошеломляет, я даже не могу в себя прийти. Я читаю письма Рахманинова, Каретникова, Мартынова о духовной музыке, и тут вдруг — раз! Вчера пела панк, а сегодня уже псалмы, два года в Германии… И министерство культуры поддерживает, и определенное крыло Патриархии. Это удивительно, но это и настораживает. Те фрагменты альбома, которые мне удалось послушать, меня не впечатлили. Слова вообще не слышно. Слышны какие-то псевдоизыски. Что касается гармонизации духовной лирики — это вообще самый сложный вопрос. Мне кажется, только девушка могла пойти на это. Мужчина не решился бы в таком возрасте. Я думаю, что это какая-то PR-кампания, и Галина Босая выбрана ее лицом.

antimodern.ru/bosaya/

 Самый фанатичный из модернистов, Николай Бердяев является автором довольно ядовитой заметки «О фанатизме, ортодоксии и истине» (1937).

По своему странно, что против фанатизма выступает именно Бердяев, этот изувер от либерализма и богословского модернизма.

Его статья составлена исключительно из фанатических криков и авторитарных утверждений и со стороны аргументации представляет собой одни сплошные дыры, в которые он плюет на Православие и православных «фанатиков».

Бердяев записывает в фанатизм любую борьбу со свободой, любое возражение против свободолюбия и человечности, которые, оказывается, проповедовал XIX век! Но и инквизиторы для красоты картины тоже записана им в фанатики, хотя это совершенно не историчная, просто атеистическая фантазия (см. например Alpert, Michael. Crypto-judaism and the Spanish inquisition. Basingstoke, Hampshire, New York: Palgrave, 2001).

Обличаемый Бердяевым фанатизм совершенно неконкретен: это верность любой идее, хотя бы даже и истинной. Для него это не важно: он видит всюду ненавистную ему фигуру фанатика-эгоцентрика, бескорыстного, аскетического, беззаветно преданного какой-либо идее. Но, как номинальный философ, Бердяев мог бы знать, что идеи не бывают «какие-либо», всегда речь идет о конкретных и конкретно истинных или ложных идеях.

Но как быть в таком случае с Православием? Оно вообще не может быть названо идеей, но, с другой стороны, в Православное учение входит не одна, а великое множество идей. Бердяев это все игнорирует.

При такой логике и ненависти у него в фанатики должны попадать все отцы Вселенских соборов, из которых он прямо упоминает св. Кирилла Александрийского:

Обличители и гонители ересей как раз и бывали еретиками жизни, еретиками в отношении к живому человеку, к милосердию и любви. Все инквизиторы были еретиками жизни, они были изменниками жизненному догмату о человеке. Кирилл Александрийский был более еретиком жизни, чем обличаемые им еретики.

После этого примера должно быть более понятно, что я имею в виду под фанатизмом Бердяева: это не серьезный разговор, а навешивание новосозданных им ярлыков.

Чтобы уязвить и заклеймить православных, которые ни в чем не виновны, кроме того, что осуждают еретиков (не просто ереси, а еретиков, это Бердяев правильно сообразил), Бердяев на них наклеивает ярлык «еретиков жизни». Почему св. Кирилл «еретик», почему он «еретик жизни», есть ли какая-нибудь такая «ересь жизни» — все это не обсуждается: главное ударить врага посильней. В этом и есть террор, в этом и есть жестокость.

Под обвинение в фанатизме у Бердяева попадают и все догматы сразу:

Ортодоксальные догматические формулы образованы не по отношению к Богу, а по отношению к другим людям, они образовались потому, что возникли еретические мнения.

Далее он опять прибегает к террору, когда говорит: Фанатизм крайней ортодоксии в религии носит сектантский характер. То есть, Вы — православные, так получите: Вы — сектанты.

И еще пассаж проявляющий патологическую жестокость Бердяева:

Именно хранители ортодоксии более всего искажали истину и боялись ее. Хранители религиозной ортодоксии искажали историю.

Кто это пишет? Честнейший историк? Человек с безупречной биографией, никогда не менявший своих воззрений? Ничуть не бывало: человек, который во всю свою жизнь не смог быть верен даже себе, постоянно меняя воззрения как перчатки.

Есть и элемент будущего постмодерна, когда он говорит: Фанатизм всегда означает социальное принуждение; Фанатик какой-либо ортодоксии ищет власти, а не истины.

Вполне закономерно, что Бердяев завершает свой текст призывом к либеральному террору:

Врагам свободы совсем не нужно давать безграничной свободы. В известном смысле нам нужна диктатура реальной свободы.

Тем самым Бердяев, наконец, находит свою подлинную духовную родину: либеральный фанатизм, с его «принуждением к миру» и «гуманитарными бомбардировками».

Роман Вершилло

antimodern.wordpress.com/2015/01/31/fanatic/#more-21168

Православный взгляд 2014 / 16.01

Игу­мен Сер­гий (Рыб­ко) Сразу оговорюсь: не хотелось бы высказывать нелицеприятные вещи о своем собрате в то время, когда Господь посещает его скорбями. Но поскольку, вместо того, чтобы элементарно смириться, отец Андрей Кураев начал нападки на самое для меня дорогое – на Церковь, молчание неуместно. Принуждают меня говорить и многочисленные просьбы моих духовных друзей, прихожан храмов, где я являюсь настоятелем, а также недоуменные вопросы тех, кого я на протяжении многих лет пытаюсь привести к Богу – неформалов и рокеров. Хочется надеяться, что сказанное мной о. Андрей воспримет не как проявление вражды к нему, а как братский призыв к покаянию.     Отец Сергий, мало было людей, кто бы не испытал настоящий шок от прочтения последних публикаций отца Андрея Кураева. Но сейчас прошло уже некоторое время и можно сделать какие-то выводы. Поэтому первый вопрос. Какие истинные цели преследует Кураев? Ведь согласитесь, что объяснять всё исключительно личными амбициями и оскорбленным самолюбием за исключение из Московской духовной академии – слишком просто? Или, по Вашему, всё как раз действительно просто и лежит на поверхности? Что движет отцом Андреем? Мне трудно сказать. Знакомы мы поверхностно. Но даже если им движет ревность о чистоте Церкви, неужели он не понимает, что предавая широкой огласке некоторые, якобы известные ему, «мелочи архиерейской жизни», он в первую очередь бьет по совести тех малых сих, к которым были обращены его многолетние миссионерские труды? То есть, тех, кто еще не воцерковился, не пришел в Церковь, но идет к ней (мы, воцерковленные, потерпим). И вот отец Андрей лишает таких последней надежды, потому что Церковь – это, прежде всего, люди: святые, праведные и грешные. Ищущие Христа не могут воспринять Его сразу. Они воспринимают Его через людей Церкви. Если среди «разлиянного блуда  века сего» находится хотя бы один праведник, это уже великое свидетельство Истины. Если находится святой – это свидетельство непререкаемое. «Внешние» идут в Церковь сначала к людям, то есть, к священникам и епископам. Куда идти им теперь? К отцу Андрею Кураеву? Кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской.(Мф. 18; 6). Поэтому определенного рода вещи не должны выноситься за пределы Таинства исповеди или разбирательства Церковного суда. Все, что выносится за эти пределы, подходит под определение «разглашение чужих грехов», что само по себе есть грех. Но ведь д. А. Кураев не только разглашает чужие грехи – он откровенно клевещет! И хотя похоже, что он сам искренне верит в свою клевету, грех клеветы от этого не становится легче. Среди возможных причин действий о. Андрея, решусь указать на одну вещь в его широкой литературной деятельности, на которую пока никто не обратил должного внимания. Отец Андрей почему-то лютой ненавистью ненавидит современное монашество.  То есть, не монашество вообще, а именно монашествующих, которые произнесли свои обеты в XXI веке. По-видимому, для о.Андрея существует некий недостижимый идеал православного монашества, возможный лишь в древние века. Все же современное монашество без исключения является для него объектом странных насмешек, издевок, перетолковываний и подозрений. При этом сам о.Андрей монахом не является и не может знать опытно ни внутреннего монашеского делания как такового, ни реального состояния современных монастырей. По его мнению, все современные ему монахи – сребролюбцы, развратники, властолюбцы, дармоеды, лентяи, интриганы, и т.д. Отец протодиакон ненавидит их до такой степени, что все его «разоблачения» епископата – это крестовый поход против монашества в целом. Поскольку же, по его мнению, исправить ничего нельзя, целью этого похода, видимо, является отмена монашества «как класса». Читать далее Беседовал Григорий Андреев. 16.01.2014   ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ИГУМЕНА СЕРГИЯ (РЫБКО) ПРОТОДИАКОНУ АНДРЕЮ КУРАЕВУ В ЗАЩИТУ МОНАШЕСТВА Читать далее

http://p-beseda.ru/?article&id=264

Протоиерей Леонид подмечает: «Выражение “и увидел Бог” повторяется в Шестодневе 7 раз, а выражение “и сказал Бог” – 10 (в обоих случаях числовая метафора совершенства и полноты)» [1, c. 8].

Спорить здесь, конечно, не с чем. Но трудно избавиться от недоуменного вопроса: ну и что?..

Что вытекает из этого статистического наблюдения? Мы лучше узнаем законы творения или сущность Творца? Становимся мудрее от такого знания? Стоит ли запоминать эти цифры и интерпретировать их? Почему, наконец, если это, в самом деле, для чего-то важно, никто из учителей Церкви не указывал нам на подобную «мудрость»?

Такой стиль многозначительного толкования «ни о чём» практически совсем не встречается у Святых Отцов – несмотря на то, что любой адекватный перевод библейского текста на другой язык (греческий, латынь и прочие) сохраняет количественное соотношение указанных выражений и позволяет без большого труда производить подобные «подсчёты».

Этот стиль толкования является характерным не для христианской, а для талмудической традиции.

Автор, размышляя о дне Божьего покоя, пишет: «Выражение “день седьмой” обнаруживается во всех трёх первых предложениях, каждое из которых в еврейском оригинале состоит ровно из семи слов.

И-завершил Бог в-день седьмой дела-Свои, которые Он-делал

И-почил-Он в-день седьмой от-всех дел-Своих, которые Он-делал

И-благословил Бог этот день седьмой и-освятил его

Вся эта композиция – семь слов в трёх предложениях и трижды повторенное “день седьмой” – привлекает к себе особое внимание и является числовой эмфазой повествования о субботе» [1, c. 9].

Признаюсь, что читая по-еврейски эти библейские стихи, я никогда не замечал того, что в них, в самом деле, находится ровно по семь слов (хотя, строго говоря, во второй фразе слова миколь и мэлахто объединены знаком черты, так что их, при желании, можно было бы считать за одно слово; аналогично – слова эти йом третьей фразы). Признаюсь также, что я вообще никогда раньше не пытался сосчитать количество слов в тех фразах, которые мне встречались в тексте (на любом языке). Признаюсь, наконец, что я совершенно не понимаю, какое значение для раскрытия смысла какой-либо фразы может иметь количество слов в ней (любопытное исключение, с точки зрения математической логики, может представлять фраза, являющаяся «истинным утверждением»: «данная фраза состоит ровно из семи слов» – но это не имеет отношение к толкованию Шестоднева).

Очевидно, что при переводе на любой другой язык количество слов в каждой фразе обычно изменяется (то есть это величина не является инвариантом!). В немецком языке, например, где имена прилагательные иногда пишутся слитно с существительными, количество слов иногда бывает меньше, чем в английском. Правила слитного либо раздельного написания предлогов, приставок, союзов и артиклей в разных языках неодинаковы. Они представляют собой в значительной степени результат условной договорённости, а не универсального закона.

Тем, кто со мною не согласен, могу предложить загадку: сколько слов на древнееврейском языке потребуется, чтобы передать состоящее из шести слов выражение: «Отче наш, Иже еси на небесех»? (Правильный ответ – два:авину шэбашамайим!!)

Но кому придёт в голову обращать на это внимание во время молитвы или при толковании Священного Писания?!

Наконец, о. Леонид уверяет читателя в том, что выделенная им библейская цитата представляет собой «семь слов в трёх предложениях». Однако в трёх приведённых им строчках не содержится трёх предложений…

Автор сознательно не расставил в конце каждой строки знаков препинания. Если же это сделать, вся хитроумная конструкция рухнет, как карточный домик.

Дело в том, что две первые строки составляют единый библейский стих (Быт. 2,2) в виде сложносочинённого предложения. Ритмический параллелизм этой фразы можно почувствовать как на еврейском, так и на русском языке. Поэтому первая строка должна завершаться запятой, а вторая – точкой. Третья же строка в смысловом и поэтическом отношении отличается от двух предыдущих, так как является половиной следующего библейского стиха (Быт. 2,3). В силу этого, она должна оканчиваться запятой, поскольку продолжающаяся фраза представляет собой сложноподчинённое предложение, связанное предлогом «ибо» (по-еврейски ки): …ибо в оный почил от всех дел Своих, которые Бог творил и созидал (Быт. 2,3). Последняя фраза в еврейском тексте, между прочим, состоит из девяти слов.

Итак, протоиерей Леонид Грилихес предложил, а протоиерей Владимир Шмалий положил в качестве методологической основы работы конференции следующую классификацию способов толкования Священного Писания:

1. Буквальный («вульгарный буквализм»).

2. Аллегорический («смысловая интерполяция»).

3. Метод учёных-«книжников» («имманентная интерпретация»).

К сожалению, никто не поставил вопрос: является ли эта классификация исчерпывающей и соответствует ли она традиции Православной Церкви?

Греческий богослов Иоаннис Панагопулос, отмечая выделяемый Святыми Отцами буквальный и аллегорический смыслы, указывает: «Одновременно существуют и тропологический (образный) смысл, нравственный, анагогический (возвышающий) и другие смыслы, которые вкупе образуют так называемое “духовное созерцание” (πνευματική θεωρία) Священного Писания» [19, с. 32].

Таким образом, предложенная классификация является заведомо неполной.

Никто на конференции не спросил: какой из этих трёх способов толкования Библии применяли Святые Отцы? И применяли ли?

Если бы обсуждение на Круглом столе пошло по этому пути, стало бы очевидным, что православная традиция толкования Слова Божьего не сводится ни к одному из трёх названных способов.

Правильным ответом на все подобные вопросы, не прозвучавшим на Круглом столе, является такой: различные стихи Священного Писания церковные учителя толковали не одинаково. В одних случаях они применяли подход буквальный, в других – аллегорический, в третьих – иной. И делали они это не по произволу или по случайному выбору, а по соответствию духу и смыслу читаемых текстов. Поэтому в классификацию способов интерпретации Библии, предложенной о. Леонидом Грилихесом, необходимо добавить ещё один, но самый главный и отсутствующий в ней способ:

4. Святоотеческий (то есть отражающий сложившуюся традицию Святых Отцов Православной Церкви).

Пользоваться этим способом следует так. При желании постичь смысл какого-либо библейского стиха надо постараться, прежде всего, узнать, как понимали его Святые Отцы? Какие трактовки они оставили нам? Каково, другими словами, традиционное православное понимание интересующего нас текста?

Приведем 19 правило VI Вселенского Собора: «Аще будет изследуемо слово Писания, то не инако да изъясняют оное, разве как изложили светила и учители Церкви в своих писаниях, и сими более да удовлетворяются, нежели составлением собственных слов, дабы, при недостатке умения в сем, не уклонитися от подобающего» [6].

Иеромонах Серафим (Роуз) справедливо отмечал: «Мы не вольны истолковывать Священное Писание, как нам вздумается, а должны следовать Святым Отцам. Боюсь, что не все, которые говорят о Книге Бытия и об эволюции, обращают внимание на этот принцип» [10, с. 467].

Отметим, что к некоторым отрывкам Священного Писания Святые Отцы применяли не одно, а различные толкования – сообразуясь с тем, насколько это помогает глубже раскрыть смысл библейского стиха. Святитель Григорий Нисский в Прологе к толкованию на Песнь Песней писал: «Что касается возвышенного созерцания, будь то образное или же иносказательное, или любое другое толкование, какое кто пожелает назвать, мы никогда не гнались за названием, лишь бы оно помогало постичь смысл» [цит. по: 19, с. 37].

Можно только удивляться тому, что святоотеческий подход был «упущен» на заседании Круглого стола, которым руководил протоиерей Владимир Шмалий. В результате этого досадного недоразумения вся работа конференции была направлена по заведомо неправильному руслу. Если бы был предложен четвёртый (святоотеческий) способ толкования Священного Писания, очевидно, что именно он, как единственно православный, был бы выбран и Патриархом, и большинством участников Круглого стола. Но, поскольку к рассмотрению была представлена некорректная классификация, правильный вывод сделать было в принципе невозможно.

Вероятно, по этой причине, «комментируя итоги круглого стола “Шестоднев и его контекст”, Святейший Патриарх Кирилл отметил, что для православной традиции неприемлемы как крайние формы креационизма, так и попытки увидеть в библейском рассказе подтверждения теории эволюции» [5]. Следуя принятой на конференции неудачной классификации, предложенной о. Леонидом Грилихесом, Патриарх ничего не сказал о традиционном святоотеческом подходе к толкованию Библии. Он говорил лишь о том, что для православной традиции неприемлемы как протестантский креационизм, так и все формы эволюционистской трактовки Священного Писания: «Глубоко убеждён, что неправы учёные и неправы богословы, которые стоят на позициях буквального прочтения священного текста» [5].

Важно отметить, что в отношении первой главы Книги Бытия все Святые Отцы выражали единственное мнение, consensus patrum, согласно которому Шестоднев воспринимался буквально. Разумеется, это мнение представляет собой вовсе не «вульгарный буквализм» и не «примитивный креационизм», о котором писал о. Леонид Грилихес. Церковь оставила нам высокий духовный образец богословия о догматической теме Сотворения мира и человека. Но дни творения воспринимались Святыми Отцами как дни, вода – как вода, светила – как светила, гады – как гады, человек – как созданный из праха земного, Ева – как произведённая из ребра Адама.

В святоотеческой традиции единственным отклонением от буквального понимания Шестоднева следует назвать приличное для бесплотного Бога восприятие адресованных к Нему словесных антропоморфизмов, таких как «увидел», «насадил», «поставил», «почил» и т.п. Подобные выражения, как пишет святитель Иоанн Златоуст, следует воспринимать как «подходящие Богу» [7, с. 106].

Среди «александрийцев» известны лишь два толкователя, воспринимавшие библейский Шестоднев аллегорически: Филон и Ориген. Но оба они не являются выразителями святоотеческого Православия. Первый из них был некрещённый эллинизированный иудей, учение второго было осуждено на V Вселенском Соборе.

В святоотеческом Предании Православной Церкви мы не встречаем мнений, отрицающих буквальное восприятие Шестоднева. Все иные толкования могут быть лишь дополнением и обогащением первого буквального исторического смысла повествования пророка Моисея.

По мнению святителя Василия Великого, подменять буквальный смысл Шестоднева аллегорическим толкованием «значит ставить себя премудрее словес Духа и под видом толкования вводить собственные свои мысли. Посему так и будем разуметь, как написано» [4, с. 159].

В завершении приведём знаменитые слова преподобного Ефрема Сирина, положенные Церковью принципом толкования первой главы Книги Бытия: «Никто не должен думать, что шестидневное творение есть иносказание» [3, с. 210].

1. Грилихес Леонид, прот. Шестоднев в контексте Священного Писания. Доклад на Круглом столе «Шестоднев и его контекст». Международная богословская конференция РПЦ. Москва. 26–28 ноября 2013г.

3. Ефрем Сирин, прп. Толкование на книгу Бытия // Творения. Т.6. Сергиев Посад, 1901 // Репринт: М., 1995.

4. Василий Великий, свт. Беседы на шестоднев // Творения. Ч.1. Типография Августа Семена. 1845. Репринт: М. 1991.

9. Августин, блаж. О книге Бытия, буквально. В 12 книгах. // Августин,   епископ Иппонийский. Творения. Ч. 7. Киев. 1912.

10. Серафим (Роуз), иером. Православный взгляд на эволюцию // Приношение православного американца. М. 1998.

12. Иоанн Дамаскин, прп. Точное изложение православной веры. СПб, 1894.

13. Макарий (Булгаков), архиеп. Православно-догматическое богословие. Т.1. СПб, 1857.

14. Филарет Московский (Дроздов), свт. Христианский катехизис. М.: Подворье Русского на Афоне Свято-Пантелеимонова монастыря. 1995.

15. Климент Александрийский. Строматы. Римская хронология. Книга 1. (Перевод). СПб.: «Издательство Олега Абышко». 2003.

16. Афанасий Великий, свт. Творения. Т.2,4. Сергиев Посад: Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902-1903 // Репринт: М., 1994.

17. Кирилл Александрийский, свт. Творения. Кн. 2. М.: «Паломник». 2001.

18. Болотов В.В. Лекции по истории древней Церкви. Ч.2. М., 1994.

19. Панагопулос Иоаннис. Толкование Священного Писания у отцов Церкви. М.: Перервинская Православная Духовная Семинария. 2013.

http://www.blagogon.ru/digest/473/

Круглый стол «Шестоднев и его контекст»

Итог работы Круглого стола, как отметили многие его участники, не был и не мог быть удовлетворительным по нескольким причинам.

Прежде всего, все собравшиеся докладчики выражали лишь одну точку зрения – эволюционистскую. Протоиерей Владимир Шмалий признался в том, что ни одного креациониста ему найти «не удалось». Как заявил в своём выступлении Аркадий Малер, «это игра в одни ворота. У нас нет диалога между креационистами и эволюционистами, у нас есть диалог между двумя группами эволюционистов» [2]. Он упрекнул организаторов Круглого стола в том, что никто не позаботился о том, чтобы сделать обсуждение представительным, выражающим соборную полноту мнений Церкви. А.М. Малер заметил, что, по его мнению, большинство членов нашей Церкви придерживается традиционной библейской, то есть креационистской точки зрения. Но креационистов никто не пригласил: «Их не зовут, а они сами не приходят, потому что боятся, что им не дадут слова» [2].

Но главной методологической ошибкой, на наш взгляд, допущенной председателем о. Владимиром, явилось то, что в основу работы Круглого стола он принял неудачную (точнее говоря – богословски несостоятельную) классификацию подходов к библейскому Шестодневу. Эта классификация, задавшая неверный духовный настрой в работе конференции, содержалась в докладепротоиерея Леонида Грилихеса «Шестоднев в контексте Священного Писания» (сам отец Леонид отсутствовал, но текст его доклада зачитал игумен Арсений (Соколов)), в котором автор выделяет три подхода к интерпретации первой главы книги Бытия: «вульгарный буквализм», «смысловая интерполяция» и «имманентная интерпретация».

Рассмотрим три выделенных прот. Леонидом Грилихесом подхода, сопроводив их нашим небольшим комментарием.

«“Вульгарный” буквализм, не способный понимать текст иначе, как сумму составляющих его слов, смысл которых сводится исключительно к их словарным значениям. Применительно к Шестодневу такой подход порождаетпримитивный креационизм. По сути, он является отказом от какой-либо попытки осмысления (что, впрочем, может быть вызвано вполне благочестивым опасением погрешить против истины), и порождает такие же наивные, но очень распространённые недоумения» [1, с. 1].

Бросается в глаза уничижительное и резко отрицательное отношение автора к этому подходу. Если буквализм, то «вульгарный». Если креационизм, то «примитивный». И вообще ничего серьёзного, но сплошные «наивные недоумения».

Остаётся неясным, кого о. Леонид считает выразителями этого подхода: только лишь некоторых действительно примитивных и наивных протестантов, или всех вообще богословов, придерживающихся буквального (креационистского) прочтения Шестоднева?

Конечно, буквализм нередко бывает и наивным, и вульгарным. Но встречается ведь и буквальное толкование библейского текста, лишённое этих недостатков. Скажем более: некоторые эпизоды Священного Писания просто нельзя трактовать не буквально, если мы хотим оставаться в рамках православной традиции. К таковым относятся все вероучительные догматические утверждения – в частности, имеющие догматическое значение евангельские свидетельства о смерти, воскресении и вознесении на небо Господа Иисуса Христа. Попытка трактовать эти эпизоды не буквально, а лишь символически, означает исповедовать ересь.

Приведем в качестве подтверждения слова крайнего аллегориста Дидима Слепца, который безоговорочно отказывается от аллегорий, когда опасности подвергается историческая действительность: «Тот, кто говорит, что Бог Слово распялся, будучи бестелесным, делает Крест аллегорией. А если Крест делается аллегорией, то также становится аллегорией и Воскресение. И если уж Воскресение становится аллегорией, тогда всё происшедшее есть как бы сон» [цит. по: 19, с. 35].

Учение о Боге как Творце, без сомнения, также является догматическим вероучительным положением Православия. Оно включено в Символ веры (1-й член) и неизменно занимает одно из первых мест (как по своему значению, так и в последовательности изложения догматов) во всех православных трактатах по догматическому богословию – начиная с «Точного изложения православной веры» преподобного Иоанна Дамаскина [12]. К примеру, в «Православно-догматическом богословии» архиепископа Макария (Булгакова) раздел «О Боге, как Творце» занимает объем более 150 страниц [13, сс. 350–512].

О буквальном восприятии Шестоднева говорится в Катехизисе святителя Филарета Московского:

«В начале Бог из ничего сотворил небо и землю. Земля была необразованна и пуста. Потом Бог постепенно произвёл:

В шестый, животных четвероногих живущих на суше, и, наконец, человека. Человеком творение кончилось, и вседьмый день Бог почил от всех дел Своих. От сего седьмый день назван субботою, что с еврейского языка означает покой» [14, с. 30].

Важно отметить, что буквально, а вовсе не аллегорически, понимал дни творения сам бытописатель, пророк Моисей. Архиепископ Макарий (Булгаков) по этому поводу указывал: «Под именем шести дней творения Моисей разумеет дни обыкновенные. Ибо каждый из них определяет вечером и утром: и бысть вечер, и бысть утро, день един…; и бысть вечер, и бысть утро, день вторый…, и т.д. А, кроме того… соответственно этим шести дням, в которые Бог сотворил все дела свои, и по окончании которых почил и освятил день седмый, Моисей заповедал Израильтянам, чтобы и они шесть дней недели делали, а день седмый субботу святили Господу Богу своему» [13, с. 420].

Отвергая буквальное прочтение Шестоднева, о. Леонид Грилихес вступает в непримиримое противоречие с традицией Святых Отцов, среди которых именно это (то есть «креационистское») прочтение первой библейской главы было наиболее распространённым. Читать далее

http://www.blagogon.ru/digest/473/