Еще один рассказ, услышанный в сквере у моего дома. Я договорилась с отцом, что он приедет в сквер и возьмет мою четырехлетнюю дочку Лену к себе. А я дома поработаю: был заказ на иллюстрации к детской книге. На улице март, в сквере лужи, грязновато, но воздух такой свежий, не холодный, солнце пригревает, голуби кружат, дочка бегает вокруг облупленного бассейна, и я хожу за ней следом кругами. Да и устала я от вечной гонки: дочка не в садике, работа на пол ставки «для стажа» на другом конце города, куда нужно добираться с пересадками дважды в неделю, очереди за продуктами, пробежки на базар, домашняя работа над заказами из сибирского издательства. Ну, и еще обеды, уборки, стирки и тд. Словом, решила я расслабиться. Думаю, погуляю немного, потом поработаю. И вот, теперь мы с отцом не спеша бредем вокруг бездействющего фонтана -корыта с трубками. Летом из трубок потечет вода, корыто наполниться, и все это превратится в фонтан, в который лезут в жару дети, по утрам плавают собаки, а под вечер бомжи совершают скромные гигиенические обряды.

Отец шел неровной походкой: сказывались две тяжелые военные контузии. Позже нарушение координации движений усиливалось, и соседки сплетничали, что он пьяный.

Он рассказывал про войну. Он часто о ней рассказывал. Наверное, для тех, кто прошел войну, это было самое памятное, самое важное, самое трагическое, что пережил человек. Была зима 41-42 года. Блокада Ленинграда. Отец служил на Ленинградском фронте топографом дивизии. Ему было тогда 23 года. В каком-то бетонном отсеке разбомбленного предприятия находился склад карт. Нужно было наносить на карты обозначения расположений наших частей и частей противника. Отцу дали в помощники младшего по званию мужичка. Не знаю, какое у этого человека было звание, а отец тогда был в звании лейтенанта. Оставлять склад без охраны нельзя. Поэтому в столовую (если можно так назвать походную кухню, расположенную в каких-то развалинах за километр от склада) ходили по очереди. Холод, голод, бомбежки, обстрелы. Мечта о миске горячей похлебки с кусочком хлеба. Мечта о возможности помыться горячей водой. Об этом мечтал каждый, кто воевал. Молодой парень, вечно голодный и замерзший. Но самое страшное — неизвестность о судьбе родных, оставшихся на Украине. Инвалид отец, получивший ранение в живот еще на Первой мировой войне, мать, старшая сестра, болевшая ревматизмом, младший брат, которого по возрасту должны были мобилизовать. Что их ждет в оккупированном Красном Луче, можно было только догадываться. Вся эта обстановка зверем навалилась на душу и на тело молодого парня.

Однажды, когда напарник пошел по каким-то делам, в склад наведался товарищ из органов. Как там раньше назывались эти самые органы? НКВД? Холод и голод обычно написан на лице человека, но на физиономии этого сотрудника не было следов голода. И тулуп на нем был добротный, на меху. Это не шенелька серого сукна.

И стал он отца склонять, чтобы тот прислушивался к разговорам сослуживцев и сообщал, если что услышит враждебное. Аргументы железные: война, вокруг враги, бдительность и тд. Отец отговаривался, как мог: склад- место малопосещаемое, никто на склад не ходит, отец выходит только по необходимости: для уточнения карты на местности, на совещания, поесть — и больше никуда. Такие отговорки сотрудника органов не устраивали, и он становился все настойчивее. Когда все аргументы против стукачества были исчерпаны, отец нагрубил этому товарищу. Тот встал и пригрозил: дескать, ты об этом очень пожалеешь.

Жизнь продолжалась, но только напарник отца стал подолгу задерживаться, уходя на обед. И когда он, наконец, появлялся на складе, отец бегом бежал, чтобы что-то поесть, но зачастую прибегал к холодному или пустому котлу. Догадаться, почему задерживался напарник, было нетрудно. Поэтому сослуживцу было высказано все и обещано набить морду.

После этого ситуация изменилась, и очередность посещения пункта питания была подкорректирована.

Не скажу, что военная карьера отца сложилась удачно. Его подолгу не повышали в звании, не баловали наградами. Возможно, это были последствия его отказа о сотрудничестве.

Я спросила отца, как долго ему приходилось мерзнуть на этом складе. И он рассказал, что весной готовилось наступление в районе Синявинских болот. Синявино- особое место в истории боев за снятие блокады Ленинграда. Тяжелые бои там шли еще в сентябре 41 года. Это были попытки не допустить окружение города.

Я поискала в интернете какие-то сведения об этой операции. Вот, что выдал мне гугл: «Согласно статистическому исследованию «Россия и СССР в войнах XX века» потери Ленинградского фронта (54-я армия, «Невская оперативная группа») в ходе Синявинской наступательной операции с 10 сентября по 28 октября 1941 года составили 54 979 человек, из них 22 211 — безвозвратно». Тела погибших солдат поглотило болото. Зимой болото замерзло, а весной все это ужасающее месиво оттаяло, превратившись в нейтральную полосу между позициями Советской армии и немецкой.

В 42 году готовилась еще одна попытка прорвать блокаду. Нужно было подготовить карты перед наступлением. Отцу дали сопровождающего солдата, но солдат отказался идти к болотам. Запах стоял ужасающий и он его не выдерживал. Отец договорился, что пойдет сам, а солдат будет двигаться параллельно, на расстоянии и держать отца под прицелом. В случае нападения немцев, он должен будет пристрелить отца. Участь пленного офицера, еврея, топографа была бы предсказуема.

Вот он шел по этому болоту и наносил на карту какие-то данные. Тело и одежда пропитались трупным запахом. Но задача была благополучно выполнена, и отец вернулся в штаб дивизии, дабы доложить начальству о работе. Он рассказывал, что командир дивизии не стал его слушать, а погнал мыться и приказал выдать новое обмундирование. Мытье – не баня. Так как-то, как удалось. Этот приказ он повторил еще дважды, приказав отцу вновь и вновь менять амуницию, сапоги, белье.

Во время этой наступательной операции отца тяжело контузило. Последствием контузии стал инсульт. После лечения в ленинградском госпитале он вновь вернулся на фронт.

Отец рассказывал, а я думала о том, что мои проблемы- это не проблемы. В этой, сегодняшней жизни светит солнце, свежий воздух, ребенок бегает в старом сквере. Рядом теплый дом, где на плите горячий обед, из крана течет горячая вода. И нет ни холода, ни голода, ни смерти, ни предательства, ни подлости. Тогда отец был моложе меня, теперешней. И у него впереди еще было десять лет относительно спокойной жизни и тяжелая, мучительная смерть.

Рита Самойловна- еще одна моя собеседница, с которой познакомилась в сквере. Вот ее рассказ.

«Мой отец погиб под колесами поезда, когда мне было 9 лет. Кроме меня у мамы была моя сестра Поля. Жить было очень трудно. Мамины сестры прислали ей пишущую машинку, и она устроилась работать машинисткой в институт на Юмовской. Позже улицу переименовали, и она стала называться Гуданова. Мы снимали на этой же улице комнату в двухкомнатной квартире. Хозяина квартиры арестовали, жена, оставшись одна, сдала нам комнату. Тогда был такой закон: если жильцы живут в съемной квартире длительный срок, то их прописывают на этой жилплощади.

У моего деда в Тульчине был большой дом и большая семья, но после революции дом отобрали, а моему отцу и его брату Давиду пришлось искать работу в другом городе. Так они оказались в Харькове. Еще один дальний родственник обитал в Харькове. Он посоветовал мне идти учиться в техникум связи. Я окончила этот техникум перед самой войной, в 41 году. Мне было тогда 19 лет. Меня направили на работу в Дрогобыч, в отделение связи телефонисткой.

В Дрогобыч повидаться со мной приехали из Ровно мои тетки- сестры мамы. До 39 года Ровно находилось в составе Польши, а потом было передано Украине. Одна из теток была замужем, ребенку лет 7. Звали его Моисей, но я называла его Мусенькой. Тетки помогли мне найти жилье, привезли отрезы на платье. У меня из одежды почти ничего не было. Надо мной взяла шефство жена начальника почты. Она повела меня к кравчине

(портнихе), та пошила мне платье и юбку. Дом, в котором я жила, находился напротив костела. Я часто встречала ксендза и здоровалась с ним. Но обстановка была какая-то тревожная. А я очень скучала по дому, по маме, по сестре.

Однажды мне приснился сон: будто из костела выходит ксендз, машет на меня руками и кричит: «Уходите! Уходите!». Я стала просить своего начальника отпустить меня. И его жена уговаривала своего мужа: «Отпусти ты этого ребенка!». Наконец, начальник согласился на мой отпуск. Тетки опять приехали повидаться со мной. Привезли подарки для мамы и Поли. Я принялась уговаривать мальчика: «Мусенька, поехали со мной, посмотришь Харьков». Но мальчик не хотел никуда уезжать от мамы. 

Вот я приехала в Харьков, к родным.

Да, я не рассказала, что в Харькове, еще до моего отъезда в Дрогобыч, у меня появился жених. Борис был маминым земляком. Какая-то дальняя родня. Он приехал в Харьков учиться в институте на химика. Приходил к нам иногда в гости, мама его угощала тем, что у нас было. Однажды он поймал меня в коридоре, взял за руку и говорит: «Ты что, думаешь, я к вам хожу чай пить? Я ведь к тебе хожу!» Когда он на фронт уходил, хотел меня поцеловать. Но я сказала: «После войны».

Когда война началась, его сразу на фронт призвали. Мы все думали: уезжать из Харькова или не уезжать? Папин брат Давид говорил: «Да куда вы поедете? Лию (так мою маму звали) и Полю немцы не тронут, а Рита уйдет с войсками». Что он думал? Мы ведь даже не понимали всего, что немцы творят. С какими войсками и куда я уйду? Давида вскоре тоже призвали на фронт.

Но тот дальний родственник, который жил и работал в Харькове, сказал, что непременно нам поможет. Он работал в управлении железных дорог, и последним поездом отправил нас из Харькова. Мама пошила нам с Полей мешочки на шею, поделила те деньги, что были, на троих, положила понемногу каждой в мешочек. Ехали мы хорошо. И состав не разбомбили, и вода в поезде была. Приехали в Среднюю Азию, на станцию Арысь. Я пошла в ближайший поселок на почту, и меня сразу взяли на работу, и комнату дали в общежитии. Там раньше казарма была. И потом иногда военных ненадолго селили, которых на фронт везли. Их немного подучивали. За мной пытались ухаживать какие-то офицеры, но я все вежливо уворачивалась от ухажеров. Соседка по общежитию как-то сказала : «Что ты всех толкаешь?» Но я Бориса ждала.

Там, где я работала, был важный узел связи. В Средней Азии редко где были телефонные и телеграфные узлы. Мы получали информацию и приказы из Москвы. Я там радио протянула. Ко мне хорошо относились. Иногда посылали в поле работать. Ко мне на поле подошли казашки, дали фартук, чтобы я в него для себя немного овощей положила.

 В 43-м, когда Харьков освободили, мы вернулись домой. Правда, наша комната была занята. Нам дали комнату на окраине, в огромной коммунальной квартире. Соседей много, но жить можно, есть крыша над головой.

Позже меня разыскал Борис. Он служил в химическом отряде. Его сильно ранило и контузило под Сталинградом. Когда похоронная команда собирала трупы, услышала его стон. Потому его и спасли. Он в госпиталь попал, а потом опять на фронт. Он писал мне письма. Вспоминал, какая я скромная девочка была, даже поцеловать его постеснялась.

Когда он вернулся в Харьков, мы поженились.

Давида на фронте ранили. Он попал в госпиталь, но остался жив. Тетки мои погибли, наверное. Может, расстреляли, может в концлагерь отправили. И Мусенька погиб. Если бы тогда со мной поехал, жив бы остался».

В начале 80-х мы поселились в доме, который в 1953 году построил один из харьковских заводов. Квартиры в нем получало заводское начальство. Нам удалось поменять однокомнатную кооперативную квартиру в новом районе  на двухкомнатную в этом доме. Двор при доме был унылый, с гаражами и вытоптанной землей. Зато через дорогу на площади раскинулся большой сквер с бассейном и памятником герою Гражданской войны. Сквер украшало красивое здание в неоклассическом стиле, спроектированное архитектором Бекетовым, который построил в Харькове множество красивых зданий. Сейчас в этом здании располагается областной суд. Летом бассейн наполняли водой, из 25 трубочек по периметру цементного корыта лилась вода. 25 – столько лет прожил герой Гражданской войны. Нынче памятник уничтожили бравые ребята, руководствуясь законом о борьбе с коммунистическим прошлым. В бассейне днем плескались дети, а вечером и рано утром в нем плавали собаки под присмотром хозяев. Случалось, бомжи стирали в уголке бассейна носки.

Бассейн в последние годы реконструировали, он работает по определенной программе: струи поднимаются, опускаются. Вокруг гуляет множество горожан, в бассейне плавают утки.

Вместе с маленькой дочкой я проводила в этом сквере много времени. Лена бегала вокруг бассейна, скакала, возила коляску с куклой, выгуливала на травке хомячка, а я сидела на скамейке, отслеживая дочкины передвижения. Здесь гуляли соседки, старожилы из окрестных домов, мамы и бабушки с детьми. Скоро я перезнакомилась со всеми завсегдатаями сквера. Меня угнетало вынужденное безделье, и поэтому я брала с собой вязание и вязала длинные шарфы и шапки для дочки.

 Соседки и знакомые женщины садились рядом на скамейку, пересказывали последние новости и сплетни, делились рецептами и рассказывали о своей жизни. Это поколение, рожденное в начале 20 века, уже почти исчезло, ушло из жизни. Но их рассказы не оставили меня равнодушной, а я была благодарным слушателем. Хотелось вспомнить эти истории, услышанные в сквере, записать эти скверные рассказы.

Софья Александровна.

С Софьей Александровной меня познакомила соседка Марья Давыдовна— преподаватель немецкого языка в Харьковском университете. Я искала для дочки преподавателя английского. Важным условием было проживание учителя поблизости.

— Во! — воскликнула Марья Давыдовна, которую все звали Мурой, — Соня! Она живет напротив, с другой стороны сквера.

Софья Александровна до выхода на пенсию преподавала английский в вузе. Специфика преподавания детям была ей незнакома. Лена в возрасте ученицы начальной школы учила английский по Бонку и по газете «MoscowNews».

Дом, в котором жила преподавательница, — старый, дореволюционный, с высоченными потолками, без лифта. Мы с Леной заползли на последний этаж. Софья Александровна жила в общей квартире. В комнате не было ничего лишнего: тахта, стол, трюмо, шкаф, стулья. Правда, было вольтеровское кресло. Пока я водила на уроки маленькую дочку, Софья Александровна настаивала, чтобы я училась тоже. Но стоило мне усесться в кресло, как через 10 минут я засыпала.

Сосед— одинокий старик, который, как выяснилось позже, был ее дальним родственником. В последние годы Софья Александровна  ссорилась с соседом. Она была смешливая женщина, но под веселым нравом скрывался характер железной дамы.

После нашего первого визита, Софья Александровна позвонила Муре: «Твоя протеже мне понравилась». Мура поспешила нас обрадовать. Явившись к учительнице во второй раз, Лена тут же спросила: «А я вам понравилась потому, что я красивая?». Софья Александровна нашлась: «Потому, что ты умная». Ответ дочку удовлетворил.

Она учила Лену много лет, даже когда дочка уже поступила в университет, наша семья продолжала общаться с Софьей Александровной. Она была уже старенькой. А тут дефицит всего, проблема купить самое необходимое. Возле работы мужа существовал магазин, где можно было купить молоко в бумажных пирамидках. Накупив этих самых пирамидок, муж снабжал молоком и нашу семью, и Софью Александровну. Она называла его «кормилец-поилец»

Как-то, гуляя в сквере, Софья Александровна поведала мне свою историю.

«До войны я окончила иняз, а потом курсы стенографисток. Работа стенографисток оплачивалась очень хорошо. Правда, приходилось много бегать по разным собраниям- заседаниям. Я зарабатывала больше своего красавца мужа. Старалась покупать ему хорошую одежду и обувь. А он ласково выпрашивал что-то понравившееся. Перед самой войной мы с маленькой дочкой переехали в Харьков и поселились вот в этой квартире».

 Я не расспросила Софью Александровну, как они поселились в квартире с родственником. Тогда каждый гражданин имел право на некий минимум квадратных метров, а остальная жилплощадь изымалась. Может, родственник срочно выписал семью Софьи Александровны на освободившиеся метры, чтобы ему не подселили неизвестно кого?

«Когда началась война, мужа призвали в армию, я закрыла комнату, а сама с трехлетней дочкой на руках отправилась к родным в Горький».

Я знаю, что эвакуироваться было не так-то просто. Об этом рассказывала мне свекровь. Я опять-таки, не расспрашивала Софью Александровну о том, как ей удалось получить железнодорожные билеты. Может, она смогла уехать потому, что муж был военным?

«Поезд, на котором мы ехали, разбомбили. С ребенком, с пожитками я спасалась, как могла. Мы шли пешком к следующей станции. Покормить ребенка было нечем. В поле я выдергивала морковь, обтирала об юбку и кормила дочку».

Она рассказывала, а из ее глаз текли слезы. Как ей удалось добраться до родных? Я не знаю. Она рассказывала, как в эвакуации в качестве зарплаты ей выдали красные рейтузы. Надев рейтузы под юбку, она пошла на базар. Но денег на покупку чего-то съестного ей не хватало. Она показала торговке свои красные штаны— свое нижнее белье. И та согласилась принять эти теплые рейтузы в качестве оплаты. Софья Александровна забежала во двор, сняла эти рейтузы и побежала с ними за покупками. Домой она спешила, стоял мороз, без нижнего белья было холодно.  Рассказывая про эти штаны, Софья Александровна горько смеялась.

« В 43-м, когда Харьков освободили, я вернулась в свою комнату».

Удивительно, как ее комнату не прихватили. Знаю о том, что вернувшись из эвакуации, люди не могли вернуться в свой дом. Там уже обитали новые жильцы. В таком положении оказалась одна из моих собеседниц, которая со своей матерью и сестрой, вернулась из эвакуации в Харьков.

«В этом здании, где сейчас суд, находилась комендатура. Когда я пришла за продуктовыми карточками, мне сказали, что я должна выселиться из своей комнаты, поскольку наш дом теперь принадлежит комендатуре. Куда выселяться? Где искать крышу над головой? По тем временам, у меня была хорошая комната. Но мне необходимо было кормить ребенка, самой что-то есть. А карточек на продукты не было. Я продавала свои вещи, тратила те деньги, которые у меня оставались. Нужно было что-то делать. Я пошла на телеграф и дала телеграмму Сталину. Я потратила на эту телеграмму последние деньги. Телеграмма была длинная. Почтальонша, которая ее принимала, плакала. Я писала, что я — жена фронтовика, что, вернувшись из эвакуации в свою квартиру, не могу получить продуктовые карточки, чтобы кормить ребенка, что меня пытаются выселить из моей квартиры. Товарищ Сталин, помогите мне, пожалуйста. Только на вас вся надежда.

 Через день в мою комнату постучали. Это был капитан с двумя солдатами. У солдат за спиной винтовки. Капитан сказал, что я должна подойти к коменданту города. Я ответила, что не пойду в комендатуру, так как выбираться из моей комнаты мне некуда. Капитан сказал мне, что, если я не приду, у него будут большие неприятности, стал просить меня. Но мне не с кем было оставить ребенка. Капитан пообещал, что с дочкой останется солдат. И я пошла.

Комендант с порога заорал на меня: « Ты, б…, какое право имеешь Сталину писать?». Может, он бы и дальше орал на меня, но я заорала в ответ: «Ты, крыса тыловая, пока ты тут сидишь и надо мной издеваешься, мой муж на фронте кровь проливает. А если мне сейчас же карточки не выдадут, я опять пошлю телеграмму товарищу Сталину». И он заткнулся. И карточки мне выдали сразу за два месяца.

Потом тот капитан пришел ко мне в гости и говорил, что он восхищается мной. И что где-то далеко живет его жена, и он мечтает, чтобы она так же могла себя защитить, как я. Он не прочь был навещать меня, но я была верная жена.

Когда война кончилась, с фронта вернулся муж. Я нагрела воды, он пошел в ванную мыться. Потом кричит: «Соня, принеси китель!». Я взяла китель, а из кармана выпало письмо. Письмо было от моей подруги. Они были любовниками. И мужа я выгнала. Мы остались жить с дочкой».

Я встретила Софью Александровну в конце 90-х. Мы уже жили в другом месте. Софья Александровна ходила с палочкой, в огромных ботинках на тонких ножках и, смеясь, рассказывала: «Меня никогда не обнимало столько молодых людей, сколько сейчас. Я выпадаю из трамвая непременно в объятия какого-нибудь молодого человека. А в трамвае я высматриваю свою жертву — сидящего парня и иду прямо к нему. И говорю: «Молодой человек, давайте поменяемся местами». Мне никогда не отказывают. Помню, как я в очередной раз опробовала такой прием и села на место, которое мне уступил один юноша. Рядом стояла тетка. Она сказала мне: «Вот вы молодец! А то эта молодежь такая бессовестная! Никогда места не уступит!». А я ответила ей, что она настолько прекрасно выглядит, что молодому человеку даже в голову не пришло, что она пенсионерка. И всем было приятно».

 Потом наступила деменция, и Софью Александровну забрала к себе дочь.

Иллюстрации к древнегреческим мифам

Иллюстрации к учебным изданиям

Иллюстрации к украинской народной сказке "Рукавичка"

Иллюстрации к сказке  В. Нестайко

28 января в 14-00 в библиотеке Харьковского Политехнического Института откроется фотовыставка бывшего выпускника ХПИ Александра Шмуглякова

Выставка будет работать месяц

Серия сообщений "Харьков":
Часть 1 - Дом Слова
Часть 2 - Харьковская сенсация?
...
Часть 8 - Харьков
Часть 9 - Харьков. Праздник.
Часть 10 - Приходите на выставку

Летние фото

Серия сообщений "без заголовка":
Часть 1 - хвастаюсь!
Часть 2 - ЗОЛОТОЕ СЕЧЕНИЕ
...
Часть 8 - Два Ноя
Часть 9 - Украина. Лето
Часть 10 - Лето

Иллюстрации к сказке К. Чуковского "Бармалей"

Журнальные иллюстрации

Иллюстрации разных лет

Иллюстрации к стихам Людмилы Фадеевой " Автобус для зверей"

Иллюстрации к сказке Корнея Чуковского "Бармалей"

Иллюстрации К русским народным сказкам

В воскресенье в квартире запахло машинным маслом. Мы всей семьей ходили и нюхали. Запах появлялся то в одной комнате, то в другой. То в коридоре, то на кухне, то в ванной. Я кричала мужу, сидя у телевизора: «Иди сюда, понюхай!». Наконец, мужу надоело бегать из одной комнаты в другую. — Давай посмотрим, что будет завтра,— сказал он.

В понедельник с утра он принялся обнюхивать холодильник. Я тоже приняла активное участие в расследовании.

Серия сообщений "рассказ":
Часть 1 - цитатник
Часть 2 - ОТЕЦ
...
Часть 30 - Евгений Онегин
Часть 31 - Случилась жизнь
Часть 32 - Детектив

Это уже вторая серия карикатур, посвященных моделям брака. А иногда это просто модели взаимоотношений двух Я

Поющий грядущую славу


 

Серия сообщений "карикатуры":
Часть 1 - карикатуры
Часть 2 - карикатуры, карикатуры
...
Часть 45 - Последние карикатуры
Часть 46 - Еще карикатуры
Часть 47 - Модели брака

Иллюстрации к учебным изданиям

 Иллюстрации к повести Джереми Стронг "Гармидер в школе". Повесть о замечательной учительнице, уроки которой превращаются в развлечение, радость узнавания, суету и сплошной тарарам. Одним словом, в гармидер

 

 Иллюстрации к стихотворению Марьяны Савки "Сказка про старого Льва".  Старый Лев живет в старом городе Львове, куда к нему на помощь прибывают его друзья: Крокодил, Жирафа, Слон. Они помогут Льву отремонтировать протекшую крышу.

Из старых работ. Стихи о первокласснице.

Рассказать про осень

 

Катя в гости позвала.

Все пошли, и я пошла.

Ой! у Кати братик в маленькой кровати.

Торт едим, какао пьем...

Прямо не добраться!

Ну, когда же мы пойдем им полюбоваться?

 

Девочка размышляет о том, что бы было, если бы люди никогда не мылись, не учились и тд

Стихи про обидевшуюся подружку

 

Первоклассники учатся писать цифру 2

 

Про шитьё и про доброе отношение к однокласснику

 

А это уже из другой книжки. Мальчик с мамой катаются на лыжах


8.


9.


10.


11.


12.

С Сашей меня познакомили мои школьные друзья — братья-близнецы Пироговские. Пироги поступили в Политехнический институт после армии. В школе они учились средненько, а за два года армии успели забыть и то немногое, что знали. Учиться на вечернем было трудно. Но тут братья познакомились с умным мальчиком Сашей. Он помогал им с контрольными и лабораторными. Именно тогда и произошло наше с Сашей знакомство. Тонкие черты лица, близко посаженные темные глаза, небольшое грассирование и едва заметная картавость.
Саша, как и Пироги, только демобилизовался и был переполнен впечатлениями от службы в армии, от дедовщины. Его рассказы были слишком эмоциональными, даже несколько истеричными.
Я еще училась в институте, армейские нравы и пережитое этим мальчиком было для меня непостижимым. Все, что я поняла и прочувствовала, это — некий надрыв, потрясение, неприятие пережитого. Пироги, видимо, не получили такого тяжелого опыта. А может, реагировали по-другому.
 

Серия сообщений "рассказ":
Часть 1 - цитатник
Часть 2 - ОТЕЦ
...
Часть 29 - ТОКАРИ. Часть10
Часть 30 - Евгений Онегин
Часть 31 - Случилась жизнь
Часть 32 - Детектив

В Харькове существует выставочный зал, где выставляют авангардное искусство- Ермилов -центр. Первый раз я посетила этот центр, расположенный в подвальном помещении университета, с дочкой несколько лет назад. Это была выставка фотографий Бориса Михайлова. Фотограф живет в США. Выставка отображала жизнь бомжей. Конечно, это проблема общества. И проблему нужно как-то решать. Наверное, американские зрители были потрясены сгустком мерзости, отображенной на фото. Посетители выставки отнеслись к увиденному по-разному. Вот цитаты из двух статей, написанных разными корреспондентами.

1. В Ермилов-центре состоялось открытие персональной выставки известного фотографа Бориса Михайлова "Нереспектовые". Мастер фотографии (то, что мастер не секрет, в то ли русло он направил мастерство - другой вопрос) презентовал в Харькове свою нашумевшую серию снимков с маргинальными слоями общества.   Доведенный до абсурда соцреализм: вместо светлого будущего и величия Человека - ободранные парадные, гениталии и бомжи.

Людей много - яблоку негде упасть. Пару слов о публике: богЭма, "свободные художники", культуроведы (читай люди, которые ни разу в жизни не работали на работе, где платят налоги) - все эти седые маститые старцы с умным видом расхаживали вдоль экспозиций, цокая языками, якобы смакуя ракурс и свет, а заодно красуясь перед молоденькими журналистками и студентками.

Посетители попроще просто сосредоточенно ходят и ищут в фотографиях гениальность и искусство. Сосредоточенный взгляд в стену. Модный шарфик. Фотоаппарат. Вот уже, вот сейчас появится гениальность. Вот уже я ее чувствую!

2. И если говорить о предтечах Михайлова, можно вспомнить Босха, Гойю с его «Сатурном, пожирающим своих детей», «Каннибалами», «Капричос», Рубенса с тошнотворными жирными телами, склизкий язык Достоевского, Арто… Кто сказал, что искусство всегда красивое, доброе и счастливое? Искусство может убить. Оно не должно нравиться. Оно разное и отражает все грани человеческого существования. Искусство, к тому же, у каждого свое. И отношения с ним очень личные, интимные.

Обсуждая выставку, журналист Александр Костенко пишет в своем блоге: «Почему ваши негибкие умы, господа эксперты, не допускают даже мысли, что кому-то может не понравиться фото унылой волосатой мошонки или разверстых женских ног с расплывающимся пятном зеленки между ними?». Пожалуй, наоборот, эксперты не допускают мысли, что это кому-то может нравиться. Это же серная кислота в глазу, она жжет, и на эту боль приходится нервно обращать внимание, она разъедает, обнажает язвы и явление приходится анализировать, изучать.

Лично для меня заключительным аккордом моих впечатлений послужило фото бомжихи в спущенных панталонах. Фото явно постановочное. Думаю, фотограф оплатил готовность женщины попозировать в интересном для него виде, дабы посильнее эпатировать зрителя. И для меня это фото стало отражением личности фотографа. Авангард, братцы!

С тех пор дочку мою ни под каким видом в Ермилов-центр не затянешь. Я иногда захожу туда. И надо сказать, пару раз попадала на интересные выставки. Одна из последних- собранная Олегом Векленко коллекция работ мастеров разных стран. Выставка была подготовлена к годовщине Чернобыльской аварии.

Но зачастую, уходя из Ермилов-центра, вспоминаешь слова Александра Блока: «Не следует давать имя искусства тому, что называется не так».

И вот последние впечатления от выставки Нины Мурашкиной. Автор, безусловно, овладела массой приемов. Но назвать то, что я увидела, элементом культуры, не могу. Скорее, это культурообразное похабство. Какие-то навязчиво повторяемые садо-мазо мотивы, члены-бензопилы, груди-глаза, раздвинутые ноги, торчащие груди. Зачем-то ко всему этому добавлен самовар, шкуру убиенной лисицы, служившей, видимо, в прошлом воротником. Посреди зала- висящие на поднятой кверху красной ткани, имитирующей юбку, голые гипсовые ноги. Те же зрители: фотографирующие девочки и мальчики с возгласами: «Круто! Прикольно!» Будет еще круче, если посреди зала поставить гинекологическое кресло с теми же гипсовыми ногами, но уже в раздвинутом виде. Публика будет ломиться толпами.

Да что девочки! Мой знакомый позвонил мне и спросил, видела ли я выставку? Больше всего его поразили  картины-рондо. Необычный формат. «Как оригинально! Прямо, как Рембрандт!»

О! Рембрандт, наверное, в гробу ворочается! У Рембрандта мысли и чувства, струящийся от лиц и рук свет. Жизнь, проглядывающая сквозь черты изображенных на портрете. А тут половая жизнь (с извращениями) в искусстве.

Сейчас трудно чем-то поразить публику. Я уже видела гиперреалистичную, подвешенную к потолку пластмассовую корову с выпущенными кишками в пластмассовой луже крови, огромный стеклянный куб, наполненный летающими мухами и мушиными трупами на полу, стеллаж с окурками. Такое оно, авангардное искусство. Чтобы что-то продать, нужно сотворить нечто, бьющее под дых. Нужно громко кукарекать, чтобы тебя услышали и заметили.

2.

 

.

 

9.

2.


3.


4.

Серия сообщений "профессия-художник":
Часть 1 - Об этнографии и не только
Часть 2 - профессия: художник
...
Часть 27 - Доброе..
Часть 28 - Михаил Шемякин об "искусстве" Херста
Часть 29 - Делюсь впечатлениями

Из нового

На строительстве приграничной стены чиновники украли более 16 миллионов гривен

Серия сообщений "карикатуры":
Часть 1 - карикатуры
Часть 2 - карикатуры, карикатуры
...
Часть 44 - Еще карикатуры
Часть 45 - Последние карикатуры
Часть 46 - Еще карикатуры
Часть 47 - Модели брака