Идеологеме «Третьего Рима» можно найти ряд параллельных концепций в историческом континууме. Хотя теза о «Третьем Риме» потеряла прежний авторитет и глубинное значение в силу усиливающихся и доминирующих в современной светской культуре антирелигиозных тенденций, все же ее универсалистский смысл не потерян для небольшой группы консервативных верующих христиан. Большинство же нынешних популярных церковно-государственных доктрин страдают внутренним интеллектуальным провинциализмом, ограниченностью, закрытостью. Не многие идут на диалог с совершенно иными культурами. Большинство пытаются представлять себя претендующими на универсализм и истину, избирая своим источником небольшую совокупность исторических событий, ограниченных локальной интерпретацией. Вселенское нынешнее оценивается с позиций конкретно фиксированного территориального прошлого (частное событие во временно-пространственном континууме является центральным и определяющим для всех остальных). Здесь возникает проблема забвения «Другого», отдаленного от нас во времени или пространстве. Теория особого избрания Богом нации для распространения религиозного учения имеет довольно широкое распространение. Почти каждому народу присуще считать себя особенно важным и ответственным перед Богом, миром, человечеством или историей за сохранение или распространение идей, традиций или типов цивилизации среди других народов. Теократическая идея национальной избранности народа Богом была известна еще в дохристианском мире и была ясно и точно сформулирована пророком Даниилом: «Бог небесный воздвигнет царство, которое во веки веков не разрушится, оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно» (Дан. 11:44). Величественная схема всемирной истории дана в книге пророка Даниила (гл. VII) в образной смене четырех империй и в явлении на фоне еще звериной четвертой империи царства «Святых Всевышнего», возглавляемого ликом Сына Человеческого. Слова пророка Даниила легли в основу национальной идеологии еврейского народа еще в библейский период и от них перешли в христианство. Эта схема стала общепринятой для всех византийских хронографов. Господь перед Его рождением вписан в римский ценз как гражданин империи. Этим сообщена римской империи, особенно после ее христианизации, историческая неразрушимость до Второго Пришествия. Римские императоры, приняв христианство, считали, что Рим – всемирное государство христианской культуры – является именно этим царством, обещанным Богом. Средневековая идеология латинского Запада и греческого византийского Востока также придерживалась теории или, правильнее, предсказания ветхозаветного пророка. В России, в Древней Руси, идея особого положения русского народа в мире как народа, удостоенного православной веры, развивается уже в первый же век по принятии христианства. Тогда сложилось мнение, что, даровав русской земле православие, Господь будет требовать за это от русского народа больше, чем от других, и будет строже наказывать его за грехи. В своем составленном в середине 11 века «Слове о законе и благодати», митрополит Иларион, первый русский, ставший главой молодой русской православной церкви, утверждает равноправие Руси с Византией, претендовавшей на мировое господство и мировое руководство. Мысль, введенная Иларионом в образах Священной истории, понятийно была осознана лишь более чем через четыре века – в 1492 году, когда ее почти дословно повторил митрополит Зосима, заявивший о том, что Москва – новый «град Константина» и русские, «последними» пришедшие к Православию, отныне сменяют «первых» – греков. А в начале XVI века ту же самую идею – о Руси как о «третьем Риме, а четвертому не бывать» – выскажет старец псковского Елеазарова монастыря Филофей. А еще через пару веков осмысленное и высказанное впервые Иларионом представление о мессианской роли русского христианского государства получит дальнейшее развитие в идее «Святой Руси». Летописец 11 века развил эту же мысль об избрании Руси Богом для особой христианской миссии в мире. В своем прологименоне к русской истории он описывает посещение Руси апостолом Андреем и пишет, что, остановившись на горах берегов Днепра, апостол предсказал большое будущее христианству в России. Несколько дальше, под годом 1093, рассказывая о нашествии азиатских кочевников-половцев на русскую землю, летописец объясняет все несчастия русской земли именно тем, что русские, будучи избраны Богом для принятия православия и будучи им особо любимы, но часто грешат, и поэтому Господь их особо строго наказывает. Воспринятую греческую веру русские домонгольского времени не называли православием, а просто «верой крестьяньской», и как таковую противополагали ее всем «верам поганьским» и даже «латыньской». И чем упорнее было сопротивление христианской миссии в среде окраинных инородцев, тем быстрее и характернее в сознании именно русского, колонизующего, «державного» населения его «крестьяньство». Церковное влияние в новых законах закрепляло это отождествление юного национального сознания с принадлежностью к «вере крестьянской». Монгольско-татарское иго Русь встретила с ощущением своей «чистоты» и крещености – «крестьянственности», оскверняемой «Идолищем Поганым». В XIII и XIV вв. Русь слилась со своими учителями к христианстве – греками, которые претерпевали веками одоление со стороны басурман-сарацин. Это единство переживаний всего тогдашнего православного мира особо способствовало усвоению и единого апокалиптического церковно-политического мировоззрения, от греков заимствованного и нами.

Я – изолированная человеческая пошлость. Ем, пью, сплю, перемещаюсь на общественном транспорте... Люблю молчаливые красивые женские лица. Мне нравиться проза Л. Андреева, хотя она и мрачновата, вредит пищеварению. Спасаюсь добрым стаканом виноградного сока во время похмелья. А в целом, ничего особенного. В мире столько чудесных привычек и странностей, поэтому никто не замечает моего присутствия. Но ведь я есть. И я вижу. Вижу стол, деревья, дорогу, фонарь... дух времени. У меня был жизненный стержень, да и тот пропал из-за жалкого статейного текста: "...с известной осторожностью о деятельности N можно сказать следующее. Для него характерны экзорцизмы, нарушения заповеди о субботе, нарушения предписаний о ритуальной чистоте, полемика с еврейским законничеством, общение с такими деклассированными личностями, как сборщики налогов и проститутки, симпатия к женщинам и детям. Следует также заметить, что он не был аскетом, а любил поесть и не отказывался от вина. Он призывал людей следовать за собой и собрал небольшую группу приверженцев, мужчин и женщин. Самая большая помеха при попытке составить представление о личности N - это то, что мы не можем узнать, как он понимал свой конец, свою смерть. Достоверно известно: он был распят римлянами, принял смерть политического преступника. Едва ли можно понять эту казнь как внутренне необходимое следствие его деятельности; скорее она произошла в результате ложного истолкования его деятельности как политической. Тогда его участь - результата нелепой случайности...". Вот тебе и благодарность. А ведь автор этого отрывка очень любил и преклонялся перед N. А может это новый тип благочестия, когда к богам обращаются мужественно и правдиво. Нет, где-то крики таких правдолюбцев я уже слышал в прошлом... Вспомнил. "Обжора и пьяница, приятель сборщиков податей и прочего отребья" (Мф.11,19). До этого я знал о Христе и это знание было для меня существенной опорой. Конечно, фигура Богочеловека выглядела несколько противоречивой и неясной, но в уме оставался устойчивый образ Господа и великого учителя. Но 20 век заполнился кучей Иисусов и христов. Современные методы интерпретации превратили некогда единую историческую личность в толпу литературных двойников. Люди вы потеряли моего Христа. Прошу вас, найдите, верните!.. Но судьба не позволила остаться в уюте невинного незнания. Ответ был не в людях, а в настроении (или нестроении) эпохи. Только исторический факт в своем здесь и сейчас истинен, а всякое его восприятие (следовательно, истолкование) - не то чтобы ложно, но оно принадлежит к совершенно иной группе явлений. Строго говоря, между Иисусом истории и Сыном Человеческим евангелиста Марка лежит бытийная пропасть. Искать Подлинность - бессмысленное дело, общаться с литературными персонажами - глупо... Что делать? Пить виноградный сок по утрам? Можно, конечно, семью завести и исполнить заветы сэра Чарльза Дарвина: поспособствовать размножению нашего вида. Но в поведении особей "голой обезьяны" существует ряд странностей. Если она схватила за одну из конечностей самого призрака "века сего", то теперь никуда не отпустит его. Чего ж не спросить, что за пакости он нам готовит на этот раз. Современный мир – это разрушающая мощь. Неудержимая машина чудовищной силы, которой люди в определенной степени могут коллективно управлять, но которая также грозит вырваться из-под нашего контроля и может расколоться на части. Неудержимый мир динамичен и не следует в единственном направлении. Мы несемся по "туманному" маршруту. Современный мир отделяет рутину обыденной жизни от безумия, преступности, болезни, смерти, половой жизни, природы. Такая изоляция дает нам большую онтологическую безопасность, однако ценой этого оказывается исключение из социальной жизни фундаментальных экзистенциальных вопросов, которые ставят людей перед важнейшими нравственными дилеммами. Например, безумие вольготно прогуливалось по тропам эпохи Возрождения, блистало на страницах гениальных произведений "Король Лир" и "Дон Кихот". Но через некоторое время оно уже в плену у разума, угнетаемо им. Аффект вынужден томиться в "стальных сетях", расставленных рациональностью. Эмпирическая психология современности - продукт отделения сумасшествия от здравой мысли, произошедшего в 18 веке. "Психиатрия - монолог разума о безумии". Безумие было обличено в грехе, поэтому психиатрия - не научное, а моральное предприятие. Сейчас безумие заставляют судить о себе самому, вынуждая признать свою крайнюю ущербность и уродство. Такой внутренний контроль является наиболее подавляющей формой контроля. Как навязчивая идея. В нашем господствует дисциплина, технология дисциплинарной власти, основанная на военном порядке. Это не всеобъемлющая система власти и господства, а скорее куча властных микровлияний в обыденности или "официозе". Сейчас чиновники наблюдают все, что ими контролируется. Они способны выносить приговоры и наказывать тех, кто нарушает норму. Так, человека могут негативно оценить и наказать в категориях времени (за опоздание), деятельности (за невнимательность), поведения (за невежливость). Дисциплина позитивно действует на военных и промышленных заводах. Но дисциплина в обществе – медленная смерть последнему. Например, при вхождении дисциплины в сеть государственной полиции общество становится полем восприятия и объектом наказания. Дисциплина протискивается сквозь общество и по мере продвижения воздействует на определенные его части. Разве удивительно, что тюрьмы внутренне походят на заводы, школы, казармы, больницы, которые все походят на тюрьмы? Нынешнее виновно в поверхностности и недостатке глубины. Нашим окружением будут подделки, копии, эрзацы, которые невозможно отличить от оригинала. Мы живем в век притворства и подражательства. Люди, которые растворяют телевидение в жизни, а жизнь в телевидении. Раздави реальность и окунись в космосе имитаций и симуляций. СМИ перестают быть зеркалом действительности, они становятся действительностью или даже более реальными, чем сама реальность. Но, возможно, важнейшей причиной создания имитаций, или преобразования реальных явлений в подражание, может быть тот факт, что их можно сделать более зрелищными, чем их оригиналы, и, следовательно, представляющими больший соблазн. Общество, в котором сама реальность всецело захватывается, полностью погружается в обстановку виртуальных образов, в мир воображаемого, в котором изображения не просто возникают на экране, через который передается опыт, а сами становятся опытом. Кто из вас не ощущал эмоционального ослабления "века сего"? Все стало фрагментарным. Поскольку мир и люди в этом мире распались на части, остается лишь беспричинной и обезличенный аффект. В культуре ныне происходит массовая катастрофическая революция. Этот переворот включает в себя все более возрастающую пассивность людей, а не их возрастающую мятежность. Большинство - "черная дыра", поглощающая значения, информацию, коммуникацию, сообщения и т.д., таким образом делая их бессмысленными. Массы угрюмо бредут своим путем, игнорируя попытки манипулировать ими. А страх смерти и исключения заставляет людей еще глубже погружаться в культуру потребления и смерти. Утрачена историчность. Мы не можем знать прошлого. Все, что нам доступно, это тексты о прошлом, и все, что мы можем сделать, это производить вдобавок к ним другие тексты на эту же тему. Сие привело к беспорядочному пожиранию всех стилей прошлого. Поскольку историки не имеют возможности узнать истину о прошлом или даже составить о нем связный рассказ, они довольствуются созданием попурри о прошлом, или смеси идей, порой противоречивой и бессвязной. Нет ясного ощущения исторического развития, хода времени. Стрела времени куда-то затерялась. Прошлое и настоящее неразрывно переплетены. Эта утрата временного восприятия, неспособность различать прошлое, настоящее и будущее проявляется на индивидуальном уровне в своего рода шизофрении. Для индивида нашей эпохи события носят раздробленный характер. Мы обитаем в джунглях попурри и наш девиз: "Смешивай все, что под руку попадет". Кто ищет спасение в религиозности, кто - в соблазне, который со всей его бессмысленностью, игривостью, поверхностностью, "абсурдностью" и иррациональностью превосходит мир, в котором господствует производство. Соблазн дает возможность вернуть нашей жизни очарований; Очарование чистых простых игр, поверхностных игр. В отличие от полной ясности и прозрачности соблазн предлагает нам "игру и власть иллюзий". Или нас спасет свободное и чистое человеческое общение. Не знаю. Нет, это не мрачное подражание апокалиптическим темам, а довольно серенький коллаж, тождественный скромному личному опыту. Все дело в размерах человечества, которое из-за своей величины не может обитать в уютном патриархальном общежитие. Наш дом - это гигантская фабрика, где правит сам невидимый "Госплан" (или другая идея). Людским авторитетам не место в нашем мире. А как, вероятно, благодатно было под омофором радостного и доброго Христа. Но человеческая масса, чтобы не пожрать саму себя, отдалась в подчинение идеи всеобщего ограничения. Каждая личность с малых лет тонко отшлифовывает свою телесность, жестко дрессирует себя, потому что является потенциальной угрозой для миллиардов. Чудное обаяние аффекта, радость мгновения, удовольствие от... Увы, мы уже не способны подлинно на это. Мы слишком черствы, корыстолюбивы и умны,., но все-таки живы. Самый короткий и всеобъемлющий вопрос для человека: "Что это?". Это вопрошание - не продукт праздного любопытства, а целостное движение разума. О таком состоянии знали еще древние великие почитатели демократического площадного гула, прячущих наготу гимназий, экстатичного буйства во славу Диониса, томных содроганий растленных отроков. Греки называли это свойство человеческого духа "удивлением". Но мы раскрываем рот в изумлении, когда видим, что с тех пор человечество все еще ищет ответ на это абстрактное взывание. Бытие неопределяемо, ведь мы не имеем представления о его границах, аналоге, с которым можно сравнить оное. Определять его через небытие нелепо, а в перечислении всех его составляющих есть оттенок катастрофически сложного. Критически настроенный исследователь откажется от познания бытия в целостности, но не отдельных его частей. Само выделение элементов из целого происходит в голове человека. Это полностью порывает с бытием и сводит последующие описания и обобщения к статусу умственной конструкции, имеющей практическое значение, но не более. Все людские предприятия пытаются уменьшить естественное разнообразие или излишество, присущее реальности. Прежде всего, сама система восприятия разбивает это излишество - или мы не смогли бы выжить. Религия, наука, философия представляют найти попытки еще больше сжать реальность. Конечно, эти попытки покорить излишество просто создают новые излишества и новые сложности. Непознаваемы ни, блаженствующие в серых клеточках дяди Эммануила, вещи-в-себе, ни, так близкие нам смертным, феномены вещей. Следует кардинальным образом отвергнуть, укоренившееся в веках, понимание знания как аналога действительности. Знание - проявление человека в макрокосме. А каждый человек, являющийся ничтожной частью бытия, воспринимает мир по-своему, поэтому придется признать за ним обладание микрокосмом. Человек живет, творит свою обыденность так, что между реальностью и миром идей не существует пограничной линии. Все размыто. Всякий - личность, великая и ничтожная, но одинаково ценная, поэтому есть некий схожий блеск тоскливого благородства в глазах у Христа и Маугли. Человек - это ничтожное величество или величавое ничтожество? Что за глупый вопрос. Ага! Это слышен зов диалектической трубы. Это дитя интеллектуального порока несколько тысячелетий не растет. Не говоря уже о том, чтобы разродиться смысловым потомством. Нужно другое ружье, которое не будет целиться по "истине". Надо избавиться от двойственности и относительности, плюнешь на одно, а другое обидится за невнимание. Для меня проблема знания (проникновение во внутрь бытия или поверхностный обзор) заключается в человеческой легкомысленности, познавательной амбициозности. Человек обладает множеством возможностей? Или тождественен им? Или одной из потенций? Человек! Кто ты? Мы привыкли каждой вещи приписывать внутреннюю цель или назначение. Например, лопата для копания, хотя это не мешает воспользоваться данным орудием при избиении любимой тещи. Цель оказывается у нас равна сущности явления. Но бог с ней с вещью. А вот если человека запереть в "железную клеть" смыслов и назначений. Искание целей - пережиток античности, как красота Венеры Милосской. Эти "тюремные" настроения из-за эллинского поклонения пользе и благу. У нас нет возможности знать, поэтому томные всхлипывания о тайне бытия смешны. Пользуясь языком инфантильной диалектики, можно сказать, что нет ничего потаенного, так как нет явного. Все знания – мифологемы, где героями ныне являются не любвеобильный Зевс или ревнивая Гера, а скучный "колобкообразный" электрон или змеевидная апатичная волна. Философия – шахматная партия, где побеждает допустивший меньшее число ошибок. Отблеск "истины" боится абсолютизаций, акцентирования на частном, страшится создания "летучих" призрачных богов. Это принципы софистического боя. Нам нет дела до вероятностей и достоверностей, так как своей борьбой с ложью они ограничили наш мир на два полюса. Долой устаревшие термины и критерии. Оригинальность, широта, благородство, такт, вкус, опыт нам ближе. Этим можно оживить умирающую Софью. А ныне философия скатилась в языковую яму, где копошатся избранные. Либо утонешь в мокрой белизне, либо поранишься о шершавые стенки черноты, а вместе – мучительная смерть через ограниченность. Прекрасно, когда оцениваешь платоновские построения как мягкий волнующий бриз целующий листок оливы; сравниваешь труды Канта с блистанием слез янтаря во время осеннего заката; соотносишь трактаты Декарта с запахом медового ладана, реющего от сутаны старого аббата... Вместо двух ответов появилось миллиарды, но метод рассуждения к сожалению тот же. Чтобы не быть смертельно раненным от софистического клинка, следует иметь старую испытанную кольчужку безмолвия. Суждение "я пишу статью" – единый иероглиф, имя, вызывающее у людей различные представления. Если при явном сходстве отличается хоть одна деталь умокартины, то это говорит о кардинальном различии.