Вот есть непосредственное единство. Полное слияние, до неразличимости. Например животные, или вот камни какие-нибудь. Вроде как они есть в отдельности, но всё это всего лишь части универсума. Части. Части чего-то единого в своей сущности. В этом смысле, этих частей вобщем-то и нет. Они взаимозаменяемы, их до хрена, и они какие-то тупые вобщем-то. Гегель это единство мира называл Наличное - Dasein. То, что просто есть, есть да и всё - это и есть Дазайн. Но. Тут есть важнейшее "но". Вот это вот Наличное - оно не просто так есть где-то там в объективном мире, вне нашего сознания. Так мир предстаёт в человеческом восприятии, в феноменологии, в известном смысле у нас в башке. И это душняк. Там нет свободы. А свободы хочется. Поэтому Гегель и говорил - нафиг всё это давящее единство мира, надо куда-то выковыриваться из него. Куда? В никуда. В смерть. Или в виртуальный Вампир Друзей (эх, не застал Гегель Интернета, порадовался бы старик). Короче, нормальная логика самоубийцы. Очень готично.
    Но тут появляется товарищ Хайдеггеридзе, который взял всё эту гегелевскую кухню и сказал - нефиг тут от мира убегать, будем страдать, дескать. Хайдеггер взял да вернул Человека, как особый феномен, обратно в Dasein. Так и сказал - человек это Дазайн. Но это касается только раннего Хайдеггера времён "Бытия и времени". Интересный момент, чисто биографический - Александр Кожев как-то признавался, что его знаменитые гегелевские семинары просто не появились бы без "Бытия и времени". Не, вообще, те кто в теме, найдите, как говорится, десять отличий между кожевскими штуками и раннехайдеггеровскими. Хайдеггеровский Набросок, по мне, так это просто калька с гегелевского Становления. Пресловутый Ужас-Angst, который по раннему Хайдеггеру прикрывает само Ничто, ну это же экзистенциальный аналог гегелевской Негации. Да там много параллелей. Я даже вот чего думаю - зрелый Хайдеггер называл Ницше высшим проявлением мировой Ночи. Типа ницшевский Сверхчеловек - это кульминация Постава и ничтоженья. А я вот думаю, что певцом Ночи был как раз сам ранний Хайдеггер. И даже потом он не хотел себе в этом признаться. Кроме того, кто у нас Ницше-то? Правильно, криптогегельянец. Даже так: поп-гегельянец, на манер нью-эйджевских поп-кришнаитов и поп-каббалистов. В таком вот аксепте.    

Читать далее...

аттракцион бескультурия

Уже в генетическом зачине синематограф рассматривали как модифицированное искусство эпохи модерна, способное трансформировать не область грез и мечтаний, а стать новой идеологемой урбанизированного «нового века». Казалось, кино станет идеальным аттракционом для «человека индустриального», подрывающего старинные инструменты «развлечений», сметающего «классику». Киношная визуализация должна была стать «автоматизирующей столовой» зрительного «идонэ», где раздаются разнообразные блюда, как утешительное зрелище для унылых под тяжестью конвейерного дня и конформистски молчаливых пролетариев. Так, на входе в век «тотализирующих строев и воплощенных утопий» в тональности лопающихся от собственного преизобилия искусств была пропета отходная архаичным «машинам желаний», воспроизводивших тихие идиллические панорамы, усыпляя людей труда. На смену тихоходным артефактам пришел нервический тик кадра, скачущая визуализация, отражающая веяние повседневного, бытового мирка. Кино суть технология плоских широких поверхностей. Людская динамика в раннем кино – отрывистая, марионеточная, укороченная, - представляет собой событийный концентрат, прореженную реальность, жизненную стенограмму. Здесь зачало «искусства масс», нового визуализированного типа мышления, оппонирующего прошлому доминату слова, элитарному логоцентризму. Логика и движение кинотекста фундированы сцеплением кадров, картин, действуя на не нарративном, а на суггестивном уровне, который, вызывая поток эмоций, блокирует словесный пересказ. Будучи первым из истинных продуктов омассовления, кино с помощью тотального паноптикума преодолевает классические закономерности социальной стратификации; кинематограф преодолевает классовую предопределенность и неоднородность сегментов культуры (оппозиция элитарной и «низовой» культуры). Подлинный переворот скрывается за пертурбациями классовой борьбы – в знаковом омуте культуры, индустриального сознания. Кино лишь стало мощнейшим орудием нивелирующей революции – инструментарием, определившим идентичность События и его популярной визуализации («Апокалипсис сегодня» стал универсальной подменой вьетнамской войны, а телетрансляция 11 сентября заживо поглотила локальный отрывок истории реального столкновения). Кино, как и было ему предрешено («кино еще не является искусством, скорее вульгарным аттракционом, царством безвкусицы и мерзкого каботинажа»), стало метафоричным аттракционом – знаковым фильтром, отсеивающим культуру. Фильм приводит искусство к tabula rasa. 

Абсолютно.

1. Наша молодёжь любит роскошь, она дурно воспитана, она насмехается над начальством и нисколько не уважает стариков. Наши нынешние дети стали тиранами, они не встают, когда в комнату входит пожилой человек, перечат своим родителям. Попросту говоря, они очень плохие.

2. Я утратил всякие надежды относительно будущего нашей страны, если сегодняшняя молодёжь завтра возьмёт в руки бразды правления, ибо эта молодёжь невыносима, невыдержанна, просто ужасна.

3. Наш мир достиг критической стадии. Дети больше не слушают своих родителей. Видимо, конец мира уже не очень далёк.

4. Эта молодёжь растленна до глубины души. Молодые люди злокозненны и нерадивы. Они никогда не будут походить на молодёжь былых времён. Молодое поколение сегодняшнего дня не сумеет сохранить нашу культуру.

Все эти изречения о молодёжи, о безнадёжном будущем были встречены в парламенте аплодисментами. Тогда оратор раскрыл карты. Оказывается, первое изречение принадлежит Сократу, второе — Гесиоду, третье — египетскому жрецу, а четвёртое найдено в глиняном горшке в развалинах Вавилона, а возраст горшка — 3000 лет”.

____________________________________________________

Старость приходит в то момент, когда ты первый раз произносишь: "Современная молодежь!"

 

Пока грубая схема (без учёта деталей, суперпозиций-наложений и переходных этапов):

1. Эпическое время - неолитическая революция в сознании. Прогрессивный её результат - кастрация Великого кома. Мифический образ: эпическая тоска по Золотому Веку.

2. Платонизм - рабовладельческая революция в сознании. Прогрессивный её результат - артикулированное выделение идеального, как субтильного объекта. Мифический образ: Зевс - гармонический рабовладелец на вершине горы Меру.

3. Христианский платонизм - феодальная революция в сознании. Прогрессивный её результат - максимальное одухотворение идеального. Мифический образ: живая икона Бога-Творца.

4. Картезианство - буржуазная революция в сознании. Прогрессивный её результат - приватизация (присвоение) идеального атомарным сознанием - субъектом. Мифический образ: Сверхчеловек.

5. Персоналистический диалогизм - социалистическая революция в сознании. Прогрессивный её результат - обобществление идеального. Мифический образ: дазайническая коммуна.

P.S. Донеолитическое сознание не рассмотрено за недостатком данных.

Занятно о японцах

thread2 показал фрагмент из мемуаров В. И. Арнольда:

 

    Гипотеза такова: постмодернизм - это кризис платонизма. Естественно, я не знаю точно, что такое постмодерн, и никто не знает. Включая самих постмодернистов. Важно другое. А именно: нет и не было никогда никакого соответствия Означаемого и Означающего. Классическая схема такова - Означающее есть образ-воплощение неведомого в самом себе Означаемого. Это платонизм. Бытие и сознание тождественны - вспоминаем Парменида. Я сказал "стакан" - стакан появился. Это метафизический магизм. Мистики-платонисты, в своих изменёнках, так красочно описанных Парменидом, Платоном и Плотином, и прочими эллинами-психонавтами, входили в состояние, когда вещь становилась сама собой. Стакан стаканом, справедливость справедливостью. Вещью - прагмой. Что видишь, то и есть. Но вся штука в том, что они мисты! И таковое состояние доступно только избранным адептам. Все остальные - лохи, спят в пещере, довольствуясь тенями вещей. И только в Нусе-Уме возможно пережить единство Означающего и Означаемого. И только брахманам. Отсюда вся эта фашистская вертикаль небесной власти платонизма. Брахманы-кшатрии-вайшьи-шудры. Философы-воины-крестьяне. Так было, так есть, и так будет. Вот ведь суки-то!
    Всё это языческое блядство проникло даже в монотеизм. Все эти мистические созерцания неомирного Света, всё это презрение к сущему, к земному и т.д. В то время как монотеизм совсем о другом. У меня пока к сожаленью нет времени показать всё это в подробностях. Но, Бог даст, я это сделаю. Со ссылками, текстуальным анализом и подробным историческим контекстом. Надеюсь, я покажу все эти колеса, всю эту древнюю ложь, мешающую нам быть людьми.

Н. Демурова
(К переводу эксцентрических сказок Льюиса Кэрролла)

Совсем недавно я прочла наконец книгу Уоррена Уивера “Алиса на многих языках”. Того самого Уоррена Уивера, математика, который первым пришел к идее машинного перевода... Уивер - основатель “Алисологии” - приводит в своем труде внушительную статистику. Кэрролловская “Алиса в стране чудес” переведена на 42 языка, в том числе на такие “редкие”, как суахили и каннада (Южная Индия). На некоторых языках “Алиса” уже старушка - она выдержала свыше 20 переводов, на других она лишь начинает свою жизнь.
У современных русских переводчиков “Алиса” твердо считалась непереводимой. Очевидно, они, как и я, были незнакомы с исследованием Уивера. Помню, как десять лет назад я отбирала тексты для “Антологии английской детской литературы”. “Алиса”, конечно, занимала в ней почетное место. Я выбрала знаменитую сцену суда - завершение первой книги. Заглянула, составляя комментарий, в старые переводы, увидела, как далеки они от чудесного текста Кэрролла, и недрогнувшей рукой написала в предисловии: “Вся “Алиса” построена на метафорических образах, вошедших в плоть и кровь англичан... Глава о “безумном чаепитии”, например, является сплошной расширенной метафорой. Метафорический образ становится пружиной действия. На этом приеме расширенной метафоры построены обе книжки Льюиса Кэрролла. Такая особенность Кэрролла делает его чрезвычайно трудным, практически невозможным для перевода на другие языки. В тех случаях, когда метафора чужда другому языку, она умирает. Пружина теряет упругость, действие - смысл, книжка становится непонятной”.

Читать далее...