Автор: Dee
Переводчик: Fly
Бета: Мильва
Оригинал:
Разрешение на перевод: получено
Персонажи: Гарри, Драко, Джинни и разномастные Слизеринцы.
Рейтинг: R (авторский - за лексику, взрослую тематику и смерть персонажа)
Жанр: драма, джен
Краткое содержание: Джинни умерла. Гарри доставляет ее письма. Мир меняется.
Примечания: Послевоенное, АУ. Написано до выхода 6 книги. Переводчик постарался сохранить специфический стиль автора.
Дисклеймер: Все персонажи принадлежат Дж.К. Роулинг.
Размещение: с разрешения переводчика.



И ты свои тайны можешь
Хранить у меня под кожей
Фиона Эппл, "Я знаю"

and you can use my skin
to bury your secrets in
- fiona apple, "i know"


1.
Лондон - Англия

Гарри никогда не привыкнуть к тому, сколько раз магглы считают нужным фотографировать трупы. Все мертвые тела в его памяти были залиты светом фотовспышки. Это делало хождение по ночным клубам малоприятным. Ну, менее приятным.

Он был рад, что Джинни не суждено превратиться еще в одну дискотечную картинку у него в мозгу. Они вызвали его, только когда ее уже перевезли в морг. И даже тогда ему не пришлось выполнять официальные функции. Даже тело опознавать не пришлось - это сделали ее братья, и он понимал, почему они не вызвали его раньше, почему он узнал об этом из выпуска новостей, главной темой которого стала ее смерть.

Она в центре внимания в эти дни. Была. Умная, фотогеничная, с необычайным вдохновением пишущая о блестящем будущем объединенных магического и светского миров. Она была главной знаменитостью магической Британии, если не считать Гарри - а многие его и не считали. Ее вторая книга все еще возглавляла списки бестселлеров. По пути в морг Гарри видел книжную витрину, полностью заполненную ее изображениями.

- Старик велел позвонить вам в порядке исключения, - сказала констебль, - говорит, вы оцените.

Гарри прислонился к стерильной стене и потер ладонью лицо. Попытался вспомнить, когда он в последний раз спал. Семь часов назад он был в Ланкашире. Присоединяйтесь к Волшебным Силам, если хотите посмотреть мир - или по крайней мере самые грязные его дыры, в которых прячутся жалкие осколки группировок, которые правительству угодно почитать опасными. Тебе даже почесаться некогда. Ты проводишь все свое время, вздрагивая от резких звуков и оглядываясь через плечо, в полной уверенности, что Фронт Феникса добрался до тебя наконец. И когда ты, впервые за полгода, видишь последнюю из своих школьных друзей - она лежит на цинковом столе.

- Все нормально, Поттер? - Гарри поднял взгляд на констебль, вошедшую с папкой в руках, на которой балансировали два картонных стаканчика с чаем, - у вас такой вид, словно вас сейчас вывернет наизнанку.

Он слабо улыбнулся, принимая стаканчик и вежливо отпивая чай:

- Это результаты вскрытия?

- Ага, - она помахала папкой. - Хотите взглянуть?

Гарри был почти уверен, что это выходит за рамки его юрисдикции, а значит, она не должна была предлагать, но только помотал головой. Не хватало еще, чтобы у кого-то были из-за него неприятности

- Мне сказали, что это был обычный несчастный случай.

Она кивнула, с каким-то жизнерадостным фатализмом:

- Похоже на то. Никаких следов Фронта, если вы об этом. Просто почтовый фургон, проехавший на красный свет, и - бац! Вот ведь, не повезло. Ну, в смысле, она была такой знаменитой, ее показывали по ТВ, и она была ведьмой - и ее тупо сбила машина. Заставляет задуматься, да?

Заставляет. Это заставляет Гарри думать о том, что будь у нее палочка, она могла бы спастись. Закон о Магическом Ограничении, будь он неладен. Если бы у нее не было этого клейма… И оно все еще на ее теле, врезанное в ее плечо, он увидит его, если посмотрит. И Гарри не смотрит.

Он понимает, что констебль сказала что-то еще, и переспрашивает:

- Что?

И она повторяет, мотнув головой в сторону тела за стеклом:

- Она была беременна.




Квартира Джинни пропитана тишиной и ожиданием. И заперта. Но когда у него забрали палочку (всеобщее десегрегированное маго-маггловское законодательство в действии), ему сразу выдали новую. Набор отмычек в комплекте с длинной лекцией об ответственности и далеко идущих последствиях.

Но Гарри не сильно раздумывал, прежде чем войти в ее квартиру.

Все изменилось с тех пор, как он был здесь последний раз. Ну конечно. Прошло шесть месяцев е-мэйлов и коротких перерывов на кофе, из тех, о которых договариваются в последний момент. Она переставила цветочный горшок ближе к окну, и он хорошо там смотрелся. На ковре было новое пятно, похоже, что от красного вина. Ему нужно было постараться увидеться с ней на прошлой неделе. Но его послали в гребаный Уиган.

Он не знал, зачем он здесь. За исключением того, что она была беременна и не сказала ему, и даже не упомянула, что у нее кто-то есть.

Он не хотел рыться в обрывках ее жизни, поэтому ограничился поверхностным осмотром. Потыкал в новые картинки на стенах и заглянул в шкафы, не трогая содержимого. У нее было новое платье - голубое, очень женственное и модное, оно висело в шкафу с неснятой этикеткой. Ему хотелось что-нибудь разбить, но все здесь принадлежало ей.

Уже собираясь уходить, он наткнулся на письмо, засунутое в какой-то мусор на столике в прихожей. Адресат был ему незнаком - какой-то врач в Аргентине, но когда он увидел надпись на конверте: "Д.М. Феррет*", то просто что-то почуял.

Письмо не было запечатано. Оно начиналось со слов: "Дорогой Драко".

---------------------------------------
* Д.М. - Доктор медицины, Феррет - англ. Ferret, хорёк




- Я еду в отпуск.

Гриффит поперхнулся кофе.

- Куда, твою мать, ты едешь? Нет, парень, это вряд ли.

Гарри спокойно наблюдал за ним. Он не побеспокоился прикрыть дверь кабинета, и теперь краем глаза видел, как секретарь и связист в приемной прекратили сплетничать и глазеют на них

- И не думай, что ты можешь разводить тут тайны, мальчишка, - заявил Гриффит. - Ты меня не запугаешь, я знаю, что ты клейменый. И у тебя контракт, так что если ты думаешь, что можешь вот так заявиться и сообщить, что ты сваливаешь, когда у нас проблемы в…

- Мне без разницы, даже если у вас община нудистов обосновалась на Пикадилли, - отрезал Гарри, но все-таки захлопнул дверь, прежде чем наклониться над столом, впечатывая кулаки в стопки бумаг. - У меня есть след, ведущий к Драко Малфою.

Это заставило Гриффита заткнуться. Гарри наблюдал, как тот мучительно переключает мозги на новую задачу.

- Драко Малфой?

В улыбке Гарри не было ни тени веселья:

- Ну да, знаете - разыскивается Интерполом, организатор взрывов в Гааге, предполагаемый руководитель Фронта Феникса. Не припоминаете?

Гриффит скривился:

- Руководитель чего?

- У меня есть шанс выяснить, где он скрывается.

- Ну, надо подумать…

- Нет.

Гриффит вскинул брови:

- Что значит - нет?

Гарри выпрямился.

- Это значит, что он мой. Я выслежу его сам, и на этот раз никто из ваших макак не будет путаться у меня под ногами.

Большого впечатления на Гриффита это не произвело.

- И что ты будешь делать, когда найдешь его?

- Доставлю его сюда. Он тоже заклеймен, знаете ли. При мне.

Гриффит так долго разглядывал свою чашку, что Гарри уже решил было, что разговор окончен. Но затем его шеф поднял голову и заявил:

- Не будь таким нелепым придурком, Поттер.

Гарри вздохнул почти с облегчением:

- Или это будет по-моему, Гриффит, или я сваливаю. И мне плевать на контракт - я ухожу, и вы можете меня ловить, но прежде, чем вы до меня доберетесь, я так испоганю репутацию вашего гребаного Меж-Оккультного Отдела, что Волдеморт покажется вам доброй феей. Я понятно выражаюсь?

Он вылетел из Хитроу в понедельник.






2.
Буэнос-Айрес - Аргентина

Как оказалось, адрес на конверте принадлежал одному из ночных клубов в центре Буэнос-Айреса. Гарри понял, что это именно он, как только увидел вывеску, переливающуюся неоновыми буквами над светящейся красным пентаграммой: "У Гекаты"

Честно говоря, ему бы и в голову не пришло искать Малфоя в ночном заведении, спекулирующем на сомнительном очаровании запретного культа. Однако сомнений быть не могло. Мелкий дождик, моросящий этим вечером, не распугал длинную очередь дрожащих от нетерпения молодых людей, кучковавшихся снаружи заведения, щеголяя голыми руками без малейших следов клейма. Их путь к сверкающим ночным радостям преграждал Грегори Гойл, все та же безмозглая гора мышц с закатанными рукавами черной футболки, демонстрирующими клеймо.

Безразличный взгляд скользнул по Гарри, когда тот обошел очередь.

- У меня письмо для Малфоя, - произнес Гарри, и Гойл взглянул чуть более внимательно.

Он протянул руку, но Гарри только покачал головой:

- Только в собственные руки.

Гойл нахмурился, но потянулся к закрепленному на вороте футболки микрофону:

- Мисс П, тут парень спрашивает ДМ.

Последний кусочек мозаики со щелчком встал на место - и все сложилось.

- Скажи ей, что это Гарри Поттер, - велел он.

Гойл наградил его мрачным взглядом.



Панси ждала его в своем кабинете, расположенном над танцполом, но настолько хорошо звукоизолированном, что грохочущая музыка ощущалась как отдаленная пульсация.

- Хорошо выглядишь, - заметил Гарри, и это было правдой.

Блестящие волосы вокруг полного лица, великолепная и почти натуральная фигура в шокирующе-красном платье. Еще бы, когда он видел ее в последний раз, она орала от ярости и боли, привязанная к столу, и посылала бесчисленные проклятия на его голову, пока клеймо впечатывали в ее плоть.

Он хотел потом извиниться. Он всегда этого хотел. Но ему слишком часто плевали в глаза.

Она закурила, огонек сигареты бросал странные тени на ее лицо.

- Как, черт тебя возьми, ты нас нашел?

Гарри бросил письмо на стол, но стоило ей к нему потянуться, как он тут же подался вперед, прижимая конверт пальцем к столешнице. Панси взглянула него раздраженно, наклонилась, чтобы прочитать адрес на конверте, и затем невозмутимо откинулась на стуле.

- Понятия не имею, с чего ты взял, что это он.

- Да ладно тебе! - фыркнул Гарри, забирая письмо. - Д.М. Феррет?

Он бы расхохотался, если бы не был так зол. Она пожала плечами.

- Это письмо адресовано ему. Внутри. Драко - не самое распространенное имя, Панси. Особенно, если его пишет Джинни Уизли.

Она уставилась на него широко раскрытыми глазами. Сейчас она выглядела почти девчонкой. Как будто ничего не случилось. Неужели она и впрямь надеялась облапошить его, даже после того, как адрес на конверте привел его к ней? Это само по себе уже было доказательством.

- Ты работаешь на него? - спросил Гарри, и она нахмурилась. - На фронт?

Панси глядела на него с таким застывшим выражением лица, как будто бы оно принадлежала кому-то другому. Забытая сигарета в ее пальцах медленно догорала, пепел падал крупными хлопьями.

- Мы только маленькая ячейка, - сказала она наконец, - отмываем деньги, переправляем некоторые вещи и сообщения. Иногда людей. Всего лишь безопасный канал связи.

Гарри и не рассчитывал найти здесь Драко. Не рассчитывал с того момента, как переступил порог этого заведения. Он кивнул:

- Но если Джинни писала ему на этот адрес, значит, вы знаете, как передать ему письмо.

- Ты не собираешься передавать ему письмо.

Это не было вопросом, но он все равно ответил:

- Нет, не собираюсь.

Панси заметила, что сигарета догорела, за секунду до того, как она обожгла ей пальцы.

- Я не знаю, где он, - отрывисто произнесла она, беря блокнот и постукивая наманикюренным ногтем по авторучке. - Но я могу отправить тебя к тому, кто может знать.






3.
Брисбен - Австралия

После кондиционированного воздуха в аэропорту и такси, на улицах полуденного Брисбена было жарко, как в бане. Гарри стоял напротив служебного входа в складские помещения и ждал, пока на его присутствие отреагируют. Ни движения вокруг. Гарри снова вдавил кнопку звонка.

Но стоило ему поднять руку, чтобы заколотить в дверь, как она распахнулась. Мальчишка, который открыл дверь, был именно тем, чем казался - мальчишкой, моложе Гарри лет на семь, если не десять. Его клеймо, виднеющееся из-под рукава футболки, каазлось бледным и почти зажившим. Ему не раз говорили, что у детишек, которых клеймили сразу же, как только у них начинались неконтролируемые проявления магии, во взрослом состоянии клеймо будет практически незаметным. Он даже не знал, хочется ему в это верить или нет.

У мальчишки был "ирокез" на голове, прижатый к уху телефон и недовольное выражение лица.

- Чего вам? - требовательно спросил он у Гарри, и тот протянул ему листок с нацарапанными Панси координатами.

- Мне нужно видеть Мастера зелий.



Снейп совершенно не изменился. Волосы стали чуть-чуть длиннее и были собраны в "хвост" на затылке. Лицо все такое же бледное, только морщин стало больше. Взгляд все такой же тяжелый. Он не был удивлен и только усмехнулся, закрывая за собой дверь во внутреннее помещение, служившее, насколько Гарри мог судить, химической лабораторией.

- Поттер. Какая тщательно незапланированная радость.

- Моя поездка тоже оказалось необычайно познавательной, - отозвался Гарри. - Я видел Панси в Буэнос-Айресе. Она сказала мне, где вас искать.

- Встреча выпускников на выезде? - поинтересовался Снейп, опуская рукава рубашки.

Прежде чем рукав скрыл Темную метку, Гарри успел заметить, что какой-то искусный татуировщик превратил ее в дракона, обвивающего предплечье.

- Нет, - ответил Гарри, - я играю в курьера для Джинни Уизли. - Она написала письмо Драко перед смертью.

Дальше по коридору раздался смех болтающего по телефону мальчишки и восклицание:

- Да ни фига!

Снейп и глазом не моргнул, по-прежнему сверля взглядом лоб Гарри.

- Не здесь, - сказал он.



Они отправились в суши-бар. Модное и безликое место, в котором Снейп выглядел совершенно естественно, а Гарри было неловко. Он мог побиться об заклад, что во всем заведении нет больше ни одного клейма, и пытался представить себе, каково здесь должно быть Снейпу с его чистокровным гонором.

Гарри никогда особенно не любил суши. Так что он взял с тележки только одну тарелочку, а затем принялся макать пальцы в оставшуюся васаби. Снейп явно еще не обедал, и сейчас перед ним скопилась изрядная стопка тарелочек.

- Мы гадали, куда вы подевались, - начал Гарри.

- Я так понимаю, что под "мы", - отозвался Снейп, доставая с тележки еще одну тарелочку, - вы подразумеваете эту насмешку над организацией, в которой вы служите.

Гарри был горд, что ему удалось не начать с обвинений и соблюсти минимальную вежливость:

- Вы на самом верху в списке разыскиваемых, вы знаете. Номер третий.

Сложно сказать, было ли это новостью для Снейпа.

- Дурная слава со временем приедается.

- Но почему именно Австралия?

Снейп побарабанил пальцами по салфетке:

- Я им сказал, что не поеду никуда, где бы мне пришлось жить как свинье в хлеву или разговаривать на другом языке. И я определенно не желал отправляться в Америку, - рожу он все-таки не скорчил, но интонация была очень выразительной. И ядовитой.

- Вы изготавливаете наркотики для Фронта, - обвинил его Гарри, не в силах более сдерживаться.

Но Снейп только кивнул в ответ, внимательно изучая тележку:

- Терроризм - дорогостоящее удовольствие. На одном энтузиазме и демагогии далеко не уедешь.

Бесполезно. Это все бесполезно. Гарри знал это с самого начала. Он посмотрел в окно, под которым лениво прогуливались люди, которые даже понятия не имели, каково это - держать палочку.

- Панси сказала, что вы знаете, где Драко.

- Возможно.

Гарри обернулся, и Снейпом встретился с ним взглядом:

- И что же мисс Уизли пишет мистеру Малфою?

Снейп задал вопрос с той же интонацией, с какой он делал это в школе, заранее зная, что ученик на него не ответит.

- Я не читал письма - буркнул Гарри.

Снейп поднял одну бровь.
- Я правда не читал. Только первую строчку. "Дорогой Драко". Это все, что я знаю.

- И отчего же?

Гарри нахмурился:

- Потому что это было бы неправильно.

Снейп с холодной улыбкой потянулся за чистой салфеткой, достал огрызок карандаша, едва заметно пропечатывающийся на тонкой бумаге.

- Поттер, если бы вы с таким же здравым смыслом подходили к понятию "правильно" будучи в школе, мне бы не приходилось так часто протестовать против вашего поведения, - он протянул Гарри салфетку. - Вы можете найти Драко по этому адресу. Если уверены, что хотите этого.

- Почему я должен быть не уверен, - спросил Гарри, забирая салфетку.

Снейп только улыбнулся.






4.
Владивосток - Россия

Ему пришлось сначала лететь в Токио, потом - другим рейсом - во Владивосток, потом искать во Владивостоке такси. Ему казалось, что он всю жизнь провел в дороге, таможня была чудовищной, его русский язык был еще хуже, точнее его просто не было, а таксист завез его, похоже, куда-то в Сибирь. Гарри подумал, что надо было посмотреть карту прежде, чем ехать. Но глядя на безумное переплетение улиц и торчащие призраками Советской власти многоэтажки, он засомневался, что от карты был бы какой-то толк.

День был слишком ясным и солнечным для такого чудовищного холода. Свет переливался на замерзших стеклах. Гарри сверился с адресом на салфетке, и направился к нужному, как он надеялся, зданию. Схваченная морозом трава хрустела у него под ногами. Цементная лестница уходила в бесконечность, а на ее нижней ступеньке сидела с вязанием пожилая женщина, пробормотавшая при виде него что-то непонятное.

- Я ищу, - пробормотал Гарри, отчаянно жалея, что не взял с собой фотографию, - Драко Малфоя.

Она закудахтала что-то эмоциональное, и Гарри задумался, а не имеет ли то, что он произнес, на русском какого-то другого значения. Но затем она указала наверх и подвинулась на ступеньке, позволяя ему пройти. Она все еще кудахтала и щелкала своими спицами, когда он миновал первый пролет.

Если он правильно разобрался в нумерации, нужная ему квартира находилась на восьмом этаже. Он убедился в своей правоте, когда на лестничной клетке между седьмым и восьмым этажами что-то тяжелое врезалось ему в живот, вышибая звезды из глаз. Холодный цемент под коленями, рука заломлена и чье-то колено упирается в спину, прижимая его к полу.

- Полегче, - донесся откуда-то издалека голос, холодный, как русское солнце, - не сломайте ему ничего.

Гарри вывернулся и заморгал, пока зрение не прояснилось, и размытые образы не превратились в ведущую наверх лестницу и человека на ней. На нем были джинсы и серый свитер с высоким горлом, коротко остриженные волосы аккуратно расчесаны, и Гарри было бы сложно представить себе кого-то менее похожего на самого известного террориста, если бы не автомат Калашникова, небрежно свисающий с его правой руки.

- Привет, Поттер, - сказал Драко Малфой. - Рад тебя видеть.



Квартира была тщательно убранной, но очень тесной, и Гарри был рад, что Драко велел Краббу остаться снаружи. Винсент Крабб; не внесен в списки разыскиваемых только потому, что все считали его мертвым. Гарри чуть не опрокинул маленький столик, когда садился.

Драко прислонил "калаш" ко второму стулу.

- Пить будешь? - спросил он, вытаскивая из шкафа два пластиковых стаканчика и пустую на треть бутылку из морозилки.

- Что это?

Драко фыркнул:

- А ты как думаешь?

- А не рано для выпивки?

Драко сел, передвинув автомат, резким движением открыл бутылку и начал:

- Когда я был в Риме…

- Но я не в Риме, - заметил Гарри, глядя, как он разливает.

- Вот именно. Так что жри водку и не выпендривайся.

Драко чокнулся с ним, и Гарри вежливо выпил. Жидкость скользнула в желудок как жидкий огонь, заставив его зажмуриться.

- Так-то лучше, - откомментировал Драко, разливая по новой. - Ну и какого хера ты здесь делаешь?

Гарри уставился на выпивку в своем стакане.

- Джинни погибла.

Бутылка громко стукнула по столу.

- Что? - резко спросил Драко. - Это невозможно.

- Знаешь, чего я не понимаю? - неожиданно спросил Гарри, хотя опьянеть он еще явно не мог. - За каким дьяволом ты по-прежнему воюешь со мной. Или ты слишком упертый, чтобы признать, что я был прав? Это было лучшим выходом, Драко.

Драко посмотрел вниз, и Гарри выпустил его руку. Взял стакан, выпил, снова налил. И чуть не уронил бутылку, когда Драко заговорил.

- Это было единственным выходом, - лицо его застыло, словно схваченное цементом. - Не было другого пути остановить Волдеморта, кроме как превратить нас всех в магглов. Ты был прав, Поттер, они в этих вещах разбираются лучше нас. Стоило им выяснить, как это делается. И они его припечатали с такой скоростью, что это почти смешно. Это было, мать твою, гениально.

Драко допил водку, и Гарри почему-то обрадовался тому, как тот поморщился, передавая ему бутылку.

- Но тогда - почему?

- Я не воюю с тобой, чертов самоуверенный ублюдок, я вообще не воюю по-прежнему. Война закончилась в тот день, когда ты, магглы и эта жалкая сука Грейнджер придумали, как сделать метку. Я воюю по-новой. Потому что они лучше нас разбираются в том, как уничтожать все непохожее на них, как его выделить, загнать в угол и перемолоть до полного исчезновения этой непохожести. И я не знаю, как тебе, Поттер, а мне не хочется жить в мире, где к нам относятся как к гребаной скотине. - Драко резко втянул воздух, стискивая пальцами горлышко бутылки. - И Джинни думает так же.

- Думала. - Гарри прищурился. - Что?

Драко смотрел в одну точку.

- Она правда умерла?

Когда все сложилось на этот раз, щелчка не было. Очень медленно, от холода, и от водки, и половины мира, оставшейся за плечами, все кристаллизовалось в ту разновидность уверенности, которая легко может стать слепой, если смотреть на нее слишком долго.

- Ты - не руководитель Фронта Фенкса, правда? - спросил Гарри.

И Драко ответил:

- Нет.

Гарри вытащил из кармана письмо. Перед глазами все плыло, но не плачет же он? Он не плакал по ней до сих пор, с чего бы ему реветь сейчас? Он сморгнул слезы, и увидел, что Драко держит другой край письма, очень легко, почти невесомо.

- Дорожно-транспортное, - объяснил он, - ее сбил фургон.

И, заметив, как дрогнуло от боли лицо Драко, добавил:

- Она была беременна.

Потому что Драко имел право знать.

Драко имел право вынуть письмо из его онемевших пальцев, забрать с собой бутылку и уйти с ними к окну, в тот максимум уединения, который только могла дать тесная советская квартирка, и там, залитый светом, открыть конверт и достать письмо.

Драко имел право прочитать дальше первой строчки.

"Калаш" стоял, прислоненный к столу, в нескольких дюймах от руки Гарри. Но он взял не его, а стакан с водкой.

966 просмотров

546 просмотров

1 рикмат

 

1 шерифф

 

1 метатрон

 

В Алана мы верим

 

1 снейп

262 просмотров

Возможно, видео  грубовато, но мне кажется, что именно эта актриса сыграла бы Нарциссу лучше всех)

В дальнем углу Старого Розария Хогвартса сидит девочка. Она плачет. Вокруг цветут белые розы, и ее рыжие волосы кажутся капельками крови на снегу или белой накрахмаленной простыне. Девочка этого не знает. А если и знает, то подумает, что это здорово, потому что ее больше уже ничего не волнует. Ей кажется, что ее обескровили и она умирает от невидимой раны. Белые лепестки, как снежинки, слетают с ее ладоней на гравий и под скамейку.

Раньше их было двое на скамейке. Державшихся за руки, разговаривавших, плакавших. Одна девушка держит ладонь другой в беспомощном жесте, другая вглядывается вдаль. Наконец, блондинка встает и отходит от скамейки. Она останавливается, поворачивается и говорит что-то. Другая девочка не отвечает, она смотрит в другую сторону. Блондинка уходит. И единственный звук - ее шаги по гравию. И ветер срывает листья с кустов роз.

Когда звуки шагов стихают вдалеке, девочка начинает плакать. Она прокручивает этот разговор в голове. Снова и снова.

Она и вправду проклинает себя. Это то, что она не понимала годы назад.

Этот мир не такой, каким он должен быть.

Или, может быть, именно такой.

Он не меняется.

И вероятно никогда не изменится.

Лили всегда была ;белой вороной;, девочкой, постоянно уткнувшейся носом в книжку, странной девочкой, которую не любили и избегали.

Не магия и не письмо из школы заставили Петунию ненавидеть свою сестру. Это были книги. Петуния никогда не любила читать, и, даже если бы она хорошо училась, Лили всегда была бы любимой дочкой, которую родители обожали до безумия и от которой ожидали великих свершений. Лили была единственной, кто мог читать и писать, когда ей было пять лет, единственной, кто перескочил сразу через два класса в класс старшей сестры. Почему-то администрация школы думала, что маленькой и скромной Лили будет значительно лучше среди старших учеников, тем более, если она будет учиться в классе сестры. Это решение было неправильным, оно лишь отдалило Лили от ее одноклассников и обеспечило учительскими сравнениями с Петунией, не успевавшей по многим предметам.

Петуния не была глупой, только обыкновенной. А ее сестра отнюдь не была обыкновенной.

Лили очень любила читать, но больше всего ей нравились сказки. Она любила сказки про магию, рыцарей и секретные сады, про окна в другие измерения. Хоть она и была слишком взрослой, чтобы верить во все это, она погружалась в их волшебную атмосферу с головой. Однажды Петуния обнаружила ее дневник и громко прочла его своим друзьям. В тот же день огромное окно в гостиной треснуло; осколки посыпались на стол, а Петунии пришлось накладывать швы на руку. Их отец сказал, что рама была дефектной - дурацкая случайность. Тогда Лили поверила этому. Но теперь нет, она не верит и ее жалит чувство вины, особенно, когда видит белый шрам на руке Петунии.

Лили лишь хотела, чтобы ее оставили одну, позволили читать и писать в дневнике, сейчас уже надежно упрятанном. Петунии хотелось проводить все свое время в комнате с друзьями, постоянно хихикая, слушая музыку и смеясь над мальчишками и журнальными картинками. Когда им надоедало обсуждать серебристые тени для глаз и одноклассников, они шли дразниться и насмехаться над Лили. Лили очень старалась спрятаться куда-нибудь или проводить такие дни в школьной библиотеке. Если она говорила об этом родителям, то они ругали Петунию, но этим самым делали только хуже. Лили надоело вытаскивать свои книжки из луж, объяснять, почему из них вырваны страницы или почему порван рукав нового зимнего пальто.

Но все изменилось, когда Лили получила письмо. Петуния отказывалась выходить из комнаты. Она отказывалась говорить с родителями, и, в конце концов, ее отправили к тетке до конца лета. Лили не видела ее до Рождества. Петуния не хотела видеть Лили и никогда больше не прикасалась к ее вещам. Лили пыталась помириться, но Петуния даже по прошествии четырех лет отказывалась. И это портило каникулы им обеим.

У Лили была новая жизнь в новой школе. Но, если честно, ничего не изменилось. Она как была, так и осталась Лили Эванс, книжным червем, чужой даже в этом мире, даже в Хогвартсе.

Но самым несправедливым было то, что никто не хотел принимать ее, как равную. И далеко не все думали, что ее место в мире волшебников.

Она всем чужая, даже после четырех лет. В ее классе больше нет учеников, у которых родители - магглы. Когда она приезжала к Лайтитии Браун, одной из ее однокурсниц, чей дом был недалеко от Хогвартса, мама Лайтитии обращалась с ней, как с больным человеком, которому она очень и очень сочувствует. И Лили всегда тревожилась, когда Лайтития приезжала к ней домой летом, будто отсутствие магии было заразной болезнью и могло превратить юную Браун в сквиба или заставить ее покинуть прекрасный волшебный мир, променяв его на скучный мир магглов.

У Браунов Лили всегда жила в комнате сестры Лайтитии и хотела, чтобы она и вправду стала членом этой семьи. Или какой-нибудь другой волшебной семьи со сложившимися традициями, тайнами и магией. В ее мечтах у нее была семья волшебников, много братьев и сестер, которые могли помогать ей, которые называли ее ласково, а не: "Лили, грязнокровка и заучка". Не то что бы она не любила своих родителей, нет, не то что бы она и вправду могла изменить и их, и Петунию. Не то что бы мама Лайтитии была особо милой, но мир, в котором Лили сейчас живет, населен такими же людьми, как семья Браунов, и даже если Лили - самая лучшая ученица в школе, существуют вещи, о которых она даже не догадывается. Люди забывают про это, а Лили чувствует себя глупо.

У нее есть друзья, она хорошо учится, ее родители поддерживают ее, и она ни в чем не нуждается, кроме знаний и осторожности, которые должны обязательно быть у всех детей из волшебных семей. Она никогда не применит их, но они необходимы. Этого достаточно, но когда она одна, она мечтает о ключиках к этому миру, который ей придется завоевывать самой. Особенно теперь, когда у Лайтитии появился парень.

В коридорах, на квиддичных матчах, в Большом Зале она провожает глазами высокую блондинку. Почему она это делает, она не знает. Нарцисса красива, уверена в себе, но не только это делает ее прекрасной и величественной. Лили не должна краснеть и нервничать, когда блондинка оказывается рядом.

Высокая блондинка, она носит свое происхождение и богатство, как одежду, и этот барьер делает ее неприступной. Лили не может оторвать от нее глаз. Нарцисса - самый самоуверенный человек, которого она когда-либо видела. Лили становится неуклюжей и некрасивой рядом с ней. У Лили нет даже надежды на возможную дружбу с такой девушкой. Между ними только два года, а кажется, что они живут на разных планетах, таких же огромных, как и пропасть, что лежит между ними.

Для Нарциссы Лили - ничто без известной волшебной семьи, если, конечно же, белокурая девушка когда-либо замечала, что она вообще существует, в чем Лили искренне сомневается. Для Лили Нарцисса - человек, которым можно восхищаться, как красивой картинкой из глянцевого журнала или как прекрасной картиной в музее.

Она слышит смех Нарциссы в Большом Зале. Она слушала эти звуки целый год, и ее огорчает, что она не услышит их на следующий. Это последний год Нарциссы в Хогвартсе. Лили хочет устроиться после школы на работу в Министерство магии, как и несколько ее одноклассников. И она фантазирует, что встретит там Нарциссу, и они будут работать вместе, преодолевая все препятствия и постепенно становясь друзьями. Но, если верить слухам, следующим летом Нарцисса выходит замуж за наследника могущественной колдовской семьи. Разумеется, она не будет работать. Лайтития была потрясена, когда Лили спросила ее об этом.

Единственной вещью, которая отличала Лили от всех остальных и значила для нее очень много, был ее отточенный разум, но это не имело значение для слизеринцев, ценивших людей по происхождению и богатству. Лили старается убедить себя, что она сможет обойти тех, кто полагается только на деньги своих родителей.

В эту субботу после квиддичного матча она отправилась в Розарий. Она любит сидеть на скамейке под большим белым розовым кустом и читать. Аромат роз обволакивает, и, если сидеть среди них долго, может закружиться голова, как будто вы вылили на себя слишком много "тяжелых" духов.

От многолетних привычек трудно избавиться, а Лили так долго была одна в своей жизни, что иногда компания ее утомляла. В эту субботу она собирается слушать кассету, которую ей прислала сестра. Родители посылают ей книги и длинные письма. Петуния тоже пишет, но очень коротко. Она шлет девичьи журналы, розовые футболки с серебристыми звездами, клубничный блеск для губ, зеленый лак для ногтей, музыку и пишет: "По крайней мере, ты можешь хоть постараться вести нормальную жизнь и не позорить меня перед моими друзьями на каникулах!" Лили старается изо всех сил, чтобы не свести сестру с ума.

Один из гриффиндорских мальчиков, который любил все маггловское и механическое, помог Лили заколдовать плейер так, чтобы он работал в Хогвартсе, где, как известно, магия в воздухе подавляет всю технику. На кассету записана музыка, и Лили думает, что она с удовольствием послушает часок T-Rex, "Аббу", Дэвида Боуи и других музыкантов, напоминающих ей о мире, в котором она больше не живет.

- У тебя красивые глаза! - позади раздается чей-то голос. Когда Лили поворачивается и видит, кто это, она чуть не падает со скамейки. - Но ты знаешь это, правда?

Лили чувствует себя еще более неловкой, чем обычно.

- Я видела, как ты смотришь на меня.

- А почему нельзя? Ты красивая.

- Ты не знаешь меня. - Горечь портит ее, думает Лили, но молчит.

- Нет, - Лили чувствует, как на ее щеках появляется румянец.

- Ты краснеешь.

- Нет, я не краснею.

- Что ты делаешь?

- Слушаю музыку?

- Можно?

Лили вынимает наушники.

How did you know I needed you so badly
How did you know I gave my heart gladly
Yesterday I was one of a lonely people
Now you're lying next to me
Making love to me
I believe in miracles
Where are you from
You sexy thing
I believe in miracles
Since you came along
You sexy thing

Нарцисса только изумленно смотрит на небольшой плейер.

- Что это?

- Поп-музыка. Диско. Маггловская, если честно.

- Хорошо. Мне нравится. Они танцуют под это?

- Да.

- Покажи мне.

- Я не танцую, правда.

- Пожалуйста.

И они танцуют. И говорят. И встречаются снова. У Нарциссы много вопросов. Лили старается объяснить ей все. Нарцисса очарована маггловскими вещами, а Лили очарована Нарциссой, которую она считает самой прекрасной девушкой в мире.

Лили думает, что Нарцисса - очень тактичный человек. Она всегда гладит ее по волосам. Берет за руку. Обнимает и целует в лоб. Лили хочет быть похожей на Нарциссу, она хочет быть высокой изящной блондинкой. Даже если та ест двойную порцию мороженого в Хогсмиде, она всегда безупречна и ничего не роняет. Лили чувствует себя неуклюжей рядом с ней и недостойной ее, но Нарцисса, кажется, не замечает. Она обращается с Лили, как с младшей сестрой, и Лили безумно хочется, чтобы ее сестра была такой, как Нарцисса. Она всегда терпелива и никогда не раздражается, и не смеется, если Лили что-то не понимает.

Нарцисса восхищена маггловскими вещичками. Она хочет знать абсолютно все о музыке, о фильмах, телевидении, книгах, привычках. Чем занимаются женщины, а чем мужчины, и как они воспитывают своих детей. Как они обставляют свои дома, как же они живут без магии. Лили приносит ей журналы и книги, а Нарцисса внимательно разглядывает картинки. На одной из них была демонстрация у какого-то центрального офиса, а женщины бросали одежду в небольшой костер. Это занимает Нарциссу неделями. Она и вправду не может понять, что за этим кроется, но идея сжигать одежду показалась ей необычной. Когда Лили приходит в Розарий, Нарцисса уже там; но они не общаются в школе, потому что учатся на разных факультетах и курсах.

Нарцисса не могла понять, почему маггловские женщины считают, что мужчины их подавляют. Но Лили не думает, что ее действительно это интересует: есть много вещей, к которым она совершенно равнодушна. Это ведь не волшебный мир, в котором семьи, не обязательно богатые и могущественные, обращаются со своими дочерьми, как с товаром на продажу, будто они еще живут в средневековье. Но это другая тема, которая, кажется, тоже не волнует Нарциссу. Она собирается выйти замуж сразу после окончания школы. Она вообще не собирается работать. Свадьба планировалась много лет и только одно обстоятельство может освободить ее от этого обязательства: смерть - ее или ее жениха. Но магический контракт обязывает, и Лили прекрасно понимает это. Нарцисса не любит своего жениха и даже не знает его: она встречалась с ним всего один раз. "Он показался мне немного жестким, но он очень богат, а семья у него старинная и могущественная", - это все, что Нарцисса когда-либо о нем говорила.

Любовь - это одна из тем, не волнующих ее. Во всяком случае, она считает, что любовь для замужества необязательна. Нарцисса была влюблена, однажды она рассказывает это Лили, которая чувствует странную грусть, когда слышит это. Лили никогда не влюблялась. Она никогда не целовалась в укромных уголках и никогда не проводила субботние ночи в Астрономической башне. Самым странным было то, что она никогда из-за этого не переживала, и смеялась над Лайтитией, когда она улепетывала куда-то со своим рэйвенкловцем, и над Сириусом Блэком, который проводит больше времени с девчонками, чем на занятиях.

Однажды в Розарии Нарцисса начинает играть с волосами Лили. Это не редкость. У Лили тонкие длинные волосы, а у Нарциссы очень длинные и почти бесцветные, если приглядеться внимательней. В этот раз она не останавливается. Она отводит пальцами рыжие прядки и легко касается шеи Лили. Лили дрожит. Она не хочет, чтобы Нарцисса прекращала, но не может выговорить и слова. Ей и не надо. Нарцисса прижимается к ней и касается своими губами ее губ. Мягкие, как бархат, мягкие, как дождь. Лили тепло, и ее сердце бьется так сильно, будто бы она бежала час без передышки. Губы Нарциссы нашептывают красивые слова, которые слагаются в стихи в сердце Лили. Она целует ее снова.

Это самое прекрасное чувство, которое она когда-либо испытывала в своей жизни, ей становится хорошо и приятно только при одной мысли об этом. Нарцисса улыбается ей в Большом Зале во время общих трапез.

Именно тогда родители и жених Нарциссы приезжают, чтобы навестить ее. Нарцисса проходит мимо, даже не взглянув на нее, с мужчиной, за которого собирается выйти замуж. Они смотрятся, как близнецы в темных одеждах и с длинными серебристыми волосами. Красивый, думает Лили, но он не улыбается, а ухмыляется с превосходством, и она не находит его привлекательным. И как будто прошедших месяцев вообще не существовало, как будто они никогда не были подругами, как будто они ни разу не целовались в Розарии. И Лили хочется убить белокурого жениха Нарциссы, похожего на нее, как две капли воды. Она представляет, как ярко-красная кровь пропитает его белокурые волосы, что его стройное тело в бархатных одеждах переломится, как кукла, разбитая о камни у Астрономической башни.

Позже Нарцисса очень просит Лили простить ее. Она говорит, что ее родители не примут их дружбу. Лили спрашивает, почему, но она уже знает ответ. Родители Нарциссы, как и ее жених, ненавидят грязнокровок, вторгшихся в волшебный мир. Они и вправду накажут Нарциссу, если узнают об их дружбе, а Лили не хочет этого, да и как она может хотеть?

Лили прощает ее. Но что-то исчезло. Годы спустя, когда она перечитывает свой старый дневник, Лили понимает, что она доверяла Нарциссе. Она думала, что Нарцисса могла бы помочь ей, или, по крайней мере, считала ее равной себе. Когда это исчезло, дружба стала пустой. Но ей все равно нравится целоваться с Нарциссой в Розарии.

В последний раз они видятся, когда Нарцисса предлагает Лили встретиться с ней во Франции этим летом. Сначала эта идея приводит ее в восторг, только потом она понимает, что ее вновь никуда не приглашают. Им снова придется встречаться тайком, и вся радость становится серой и унылой. Лили не хочет быть постыдной тайной, она хочет дружить на равных. Она отказывается. Нарцисса умоляет, плачет и рассказывает, насколько ужасен ее жених и как она ненавидит его семью. Она даже рассказывает Лили обо всех темных слухах и секретах, окружающих семейство, членом которого она должна вот-вот стать. Лили слышала это все и раньше: люди шепчутся и сплетничают, а слухи безудержно распространяются по школе. Она спрашивает Нарциссу, почему она не уйдет, если она так боится будущего. Нарцисса смотрит на нее так, словно она попросила ее отрезать руки и ноги.

И тогда Лили сдается.

На следующее лето ее приглашает к себе Сириус. Как-то днем она получает сову. Письмо короткое и безличное: рассказывает о вечеринках, домах и нарядах. Сначала Лили кажется, что она вновь вернулась в Розарий, но потом понимает, что пергамент сбрызнут розовыми духами. И Лили пишет ответ. Совы не постоянны, но переписка не прерывается. Письма не личные, они никогда не обмениваются большими секретами о своей жизни и мыслях. Только маленькие напоминания о чем-то, Лили даже не знает, о чем именно. Даже когда наступают темные времена, они не прекращают писать друг другу. Дружба, которой у них никогда не было, не становится сильнее. Они только обмениваются мыслями о том, как повернулась жизнь, выражают восторги о повседневных вещах, но не соглашаются во всем прочем. Но Лили и вправду рада за Нарциссу, когда смотрит на небольшую фотографию, на которой изображена Нарцисса и маленький белокурый мальчик у нее на руках. Нарцисса кажется усталой, и это неудивительно. Пару месяцев спустя она шлет похожую фотографию Нарциссе. Каким-то образом это вселяет в нее надежду на будущее. Может быть, не все так серо и уныло, как кажется.

Это последний раз, когда они написали друг другу.

Мистер Уинтерботтом, житель небольшой деревеньки Годрикова лощина, неторопливо бредет по кладбищенским дорожкам. Тяжело опираясь на трость, он, как и все последние пять лет, идет навестить жену. Он думает о том, что закончил все свои дела в этом мире, и ждет, когда же присоединится к ней. Декабрь в этом году очень и очень холодный. Старик останавливается, чуть приподнимает голову и прислушивается. Он знает эту дорогу как свои пять пальцев, но никогда ранее он не встречался тут с кем-либо еще, никогда не видел фонарей, освещающих путь. Он слышит, как кто-то быстро идет по мокрому гравию. Звуки шагов раздаются уже совсем рядом. Мистер Уинтерботтом с трудом вынимает волшебную палочку из рукава, но не двигается с места. Он видит тонкую, облаченную в черное фигуру, идущую к серому надгробию и становящуюся перед ним на колени. Человек резко падает наземь, капюшон сползает на секунду, свет отражается в длинных серебристых прядях. Это женщина, очень красивая. Она стоит на коленях на мокрой земле, трясет головой и беззвучно плачет.

Когда женщина поднимается и поспешно уходит, ее черное одеяние вздымается за ней, как пара крыльев. Мистер Уинтерботтом подходит к могиле. Около нее что-то лежит, и сначала он думает, что женщина что-то обронила, и хочет окликнуть ее. Он нагибается и присматривается, и понимает, что это было специально оставлено тут, на земле у надгробия.

Как только ударял в Киеве поутру довольно звонкий семинарский колокол, висевший
у ворот Братского монастыря, то уже со всего города спешили толпами школьники и
бурсаки. Грамматики, риторы, философы и богословы, с тетрадями под мышкой, брели
в класс. Грамматики были еще очень малы; идя, толкали друг друга и бранились
между собою самым тоненьким дискантом; они были все почти в изодранных или
запачканных платьях, и карманы их вечно были наполнены всякою дрянью; как-то:
бабками, свистелками, сделанными из перышек, недоеденным пирогом, а иногда даже
и маленькими воробьенками, из которых один, вдруг чиликнув среди необыкновенной
тишины в классе, доставлял своему патрону порядочные пали в обе руки, а иногда и
вишневые розги. Риторы шли солиднее: платья у них были часто совершенно целы, но
зато на лице всегда почти бывало какое-нибудь украшение в виде риторического
тропа: или один глаз уходил под самый лоб, или вместо губы целый пузырь, или
какая-нибудь другая примета; эти говорили и божились между собою тенором.
Философы целою октавою брали ниже: в карманах их, кроме крепких табачных
корешков, ничего не было. Запасов они не делали никаких и все, что попадалось,
съедали тогда же; от них слышалась трубка и горелка иногда так далеко, что
проходивший мимо ремесленник долго еще, остановившись, нюхал, как гончая собака,
воздух.
Рынок в это время обыкновенно только что начинал шевелиться, и торговки с
бубликами, булками, арбузными семечками и маковниками дергали наподхват за полы
тех, у которых полы были из тонкого сукна или какой-нибудь бумажной материи.
- Паничи! паничи! сюды! сюды! - говорили они со всех сторон. - Ось бублики,
маковники, вертычки, буханци хороши! ей-богу, хороши! на меду! сама пекла!
Другая, подняв что-то длинное, скрученное из теста, кричала:
- Ось сусулька! паничи, купите сусульку!
- Не покупайте у этой ничего: смотрите, какая она скверная - и нос нехороший, и
руки нечистые...
Но философов и богословов они боялись задевать, потому что философы и богословы
всегда любили брать только на пробу и притом целою горстью
По приходе в семинарию вся толпа размещалась по классам, находившимся в
низеньких, довольно, однако же, просторных комнатах с небольшими окнами, с
широкими дверьми и запачканными скамьями. Класс наполнялся вдруг разноголосными
жужжаниями: авдиторы выслушивали своих учеников; звонкий дискант грамматика
попадал как раз в звон стекла, вставленного в маленькие окна, и стекло отвечало
почти тем же звуком; в углу гудел ритор, которого рот и толстые губы должны бы
принадлежать, по крайней мере, философии. Он гудел басом, и только слышно было
издали: бу, бу, бу, бу... Авдиторы, слушая урок, смотрели одним глазом под
скамью, где из кармана подчиненного бурсака выглядывала булка, или вареник, или
семена из тыкв.
Когда вся эта ученая толпа успевала приходить несколько ранее или когда знали,
что профессора будут позже обыкновенного, тогда, со всеобщего согласия,
замышляли бой, и в этом бою должны были участвовать все, даже и цензора,
обязанные смотреть за порядком и нравственностию всего учащегося сословия. Два
богослова обыкновенно решали, как происходить битве: каждый ли класс должен
стоять за себя особенно или все должны разделиться на две половины: на бурсу и
семинарию. Во всяком случае, грамматики начинали прежде всех, и как только
вмешивались риторы, они уже бежали прочь и становились на возвышениях наблюдать
битву. Потом вступала философия с черными длинными усами, а наконец и
богословия, в ужасных шароварах и с претолстыми шеями. Обыкновенно оканчивалось
тем, что богословия побивала всех, и философия, почесывая бока, была теснима в
класс и помещалась отдыхать на скамьях. Профессор, входивший в класс и
участвовавший когда-то сам в подобных боях, в одну минуту, по разгоревшимся
лицам своих слушателей, узнавал, что бой был недурен, и в то время, когда он сек
розгами по пальцам риторику, в другом классе другой профессор отделывал
деревянными лопатками по рукам философию. С богословами же было поступаемо
совершенно другим образом: им, по выражению профессора богословия, отсыпалось по
мерке крупного гороху, что состояло в коротеньких кожаных канчуках.
В торжественные-дни и праздники семинаристы и бурсаки отправлялись по домам с
вертепами. Иногда разыгрывали комедию, и в таком случае всегда отличался
какой-нибудь богослов, ростом мало чем пониже киевской колокольни,
представлявший Иродиаду или Пентефрию, супругу египетского царедворца. В награду
получали они кусок полотна, или мешок проса, или половину вареного гуся и тому
подобное.
Весь этот ученый народ, как семинария, так и бурса, которые питали какую-то
наследственную неприязнь между собою, был чрезвычайно беден на средства к
прокормлению и притом необыкновенно прожорлив; так что сосчитать, сколько каждый
из них уписывал за вечерею галушек, было бы совершенно невозможное дело; и
потому доброхотные пожертвования зажиточных владельцев не могли быть достаточны.
Тогда сенат, состоявший из философов и богословов, отправлял грамматиков и
риторов под предводительством одного философа, - а иногда присоединялся и сам, -
с мешками на плечах опустошать чужие огороды. И в бурсе появлялась каша из тыкв.
Сенаторы столько объедались арбузов и дынь, что на другой день авдиторы слышали
от них вместо одного два урока: один происходил из уст, другой ворчал в
сенаторском желудке. Бурса и семинария носили какие-то длинные подобия сюртуков,
простиравшихся по сие время: слово техническое, означавшее - далее пяток.
Самое торжественное для семинарии событие было вакансии - время с июня месяца,
когда обыкновенно бурса распускалась по домам. Тогда всю большую дорогу усеивали
грамматики, философы и богословы. Кто не имел своего приюта, тот отправлялся к
кому-нибудь из товарищей. Философы и богословы отправлялись на кондиции, то есть
брались учить или приготовлять детей людей зажиточных, и получали за то в год
новые сапоги, а иногда и на сюртук. Вся ватага эта тянулась вместе целым
табором; варила себе кашу и ночевала в поле. Каждый тащил за собою мешок, в
котором находилась одна рубашка и пара онуч. Богословы особенно были бережливы и
аккуратны: для того чтобы не износить сапогов, они скидали их, вешали на палки и
несли на плечах, особенно когда была грязь. Тогда они, засучив шаровары по
колени, бесстрашно разбрызгивали своими ногами лужи. Как только завидывали в
стороне хутор, тотчас сворочали с большой дороги и, приблизившись к хате,
выстроенной поопрятнее других, становились перед окнами в ряд и во весь рот
начинали петь кант. Хозяин хаты, какой-нибудь старый козак-поселянин, долго их
слушал, подпершись обеими руками, потом рыдал прегорько и говорил, обращаясь к
своей жене: "Жинко! то, что поют школяры, должно быть очень разумное; вынеси им
сала и что-нибудь такого, что у нас есть!" И целая миска вареников валилась в
мешок. Порядочный кус сала, несколько паляниц, а иногда и связанная курица
помещались вместе. Подкрепившись таким запасом грамматики, риторы, философы и
богословы опять продолжали путь. Чем далее, однако же, шли они, тем более
уменьшалась толпа их. Все почти разбродились по домам, и оставались те, которые
имели родительские гнезда далее других.
Один раз во время подобного странствования три бурсака своротили с большой
дороги в сторону, с тем чтобы в первом попавшемся хуторе запастись провиантом,
потому что мешок у них давно уже был пуст. Это были: богослов Халява, философ
Хома Брут и ритор Тиберий Горобець.
Богослов был рослый, плечистый мужчина и имел чрезвычайно странный нрав: все,
что ни лежало, бывало, возле него, он непременно украдет. В другом случае
характер его был чрезвычайно мрачен, и когда напивался он пьян, то прятался в
бурьяне, и семинарии стоило большого труда его сыскать там.
Философ Хома Брут был нрава веселого. Любил очень лежать и курить люльку. Если
же пил, то непременно нанимал музыкантов и отплясывал тропака. Он часто пробовал
крупного гороху, но совершенно с философическим равнодушием, - говоря, что чему
быть, того не миновать.
Ритор Тиберий Горобець еще не имел права носить усов, пить горелки и курить
люльки. Он носил только оселедец, и потому характер его в то время еще мало
развился; но, судя по большим шишкам на лбу, с которыми он часто являлся в
класс, можно было предположить, что из него будет хороший воин. Богослов Халява
и философ Хома часто дирали его за чуб в знак своего покровительства и
употребляли в качестве депутата.
Был уже вечер, когда они своротили с большой дороги. Солнце только что село, и
дневная теплота оставалась еще в воздухе. Богослов и философ шли молча, куря
люльки; ритор Тиберий Горобець сбивал палкою головки с будяков, росших по краям
дороги. Дорога шла между разбросанными группами дубов и орешника, покрывавшими
луг. Отлогости и небольшие горы, зеленые и круглые, как куполы, иногда
перемежевывали равнину. Показавшаяся в двух местах нива с вызревавшим житом
давала знать, что скоро должна появиться какая-нибудь деревня. Но уже более
часу, как они минули хлебные полосы, а между тем им не попадалось никакого
жилья. Сумерки уже совсем омрачили небо, и только на западе бледнел остаток
алого сияния.
- Что за черт! - сказал философ Хома Брут, - сдавалось совершенно, как будто
сейчас будет хутор.
Богослов помолчал, поглядел по окрестностям, потом опять взял в рот свою люльку,
и все продолжали путь.
- Ей-богу! - сказал, опять остановившись, философ. - Ни чертова кулака не видно.

- А может быть, далее и попадется какой-нибудь хутор, - сказал богослов, не
выпуская люльки.
Но между тем уже была ночь, и ночь довольно темная. Небольшие тучи усилили
мрачность, и, судя по всем приметам, нельзя было ожидать ни звезд, ни месяца.
Бурсаки заметили, что они сбились с пути и давно шли не по дороге.
Философ, пошаривши ногами во все стороны, сказал наконец отрывисто:
- А где же дорога?
Богослов помолчал и, надумавшись, примолвил:
- Да, ночь темная.
Ритор отошел в сторону и старался ползком нащупать дорогу, но руки его попадали
только в лисьи норы. Везде была одна степь, по которой, казалось, никто не
ездил. Путешественники еще сделали усилие пройти несколько вперед, но везде была
та же дичь. Философ попробовал перекликнуться, но голос его совершенно заглох по
сторонам и не встретил никакого ответа. Несколько спустя только послышалось
слабое стенание, похожее на волчий вой.
- Вишь, что тут делать? - сказал философ.
- А что? оставаться и заночевать в поле! - сказал богослов и полез в карман
достать огниво и закурить снова свою люльку. Но философ не мог согласиться на
это. Он всегда имел обыкновение упрятать на ночь полпудовую краюху хлеба и фунта
четыре сала и чувствовал на этот раз в желудке своем какое-то несносное
одиночество. Притом, несмотря на веселый нрав свой, философ боялся несколько
волков.
- Нет, Халява, не можно, - сказал он. - Как же, не подкрепив себя ничем,
растянуться и лечь так, как собаке ? Попробуем еще; может быть, набредем на
какое-нибудь жилье и хоть чарку горелки удастся выпить из ночь.
При слове "горелка" богослов сплюнул в сторону и примолвил:
- Оно конечно, в поле оставаться нечего.
Бурсаки пошли вперед, и, к величайшей радости их, в отдалении почудился лай.
Прислушавшись, с которой стороны, они отправились бодрее и, немного пройдя,
увидели огонек.
- Хутор! ей-богу, хутор! - сказал философ.
Предположения его не обманули: через несколько времени они свидели, точно,
небольшой хуторок, состоявший из двух только хат, находившихся в одном и том же
дворе. В окнах светился огонь. Десяток сливных дерев торчало под тыном.
Взглянувши в сквозные дощатые ворота, бурсаки увидели двор, установленный
чумацкими возами. Звезды кое-где глянули в это время на небе.
- Смотрите же, братцы, не отставать! во что бы то ни было, а добыть ночлега!
Три ученые мужа яростно ударили в ворота и закричали:
- Отвори!
Дверь в одной хате заскрыпела, и минуту спустя бурсаки увидели перед собою
старуху в нагольном тулупе.
- Кто там? - закричала она, глухо кашляя.
- Пусти, бабуся, переночевать. Сбились с дороги. Так в поле скверно, как в
голодном брюхе.
- А что вы за народ?
- Да народ необидчивый: богослов Халява, философ Брут и ритор Горобець.
- Не можно, - проворчала старуха, - у меня народу полон двор, и все углы в хате
заняты. Куды я вас дену? Да еще всё какой рослый и здоровый народ! Да у меня и
хата развалится, когда помещу таких. Я знаю этих философов и богословов. Если
таких пьяниц начнешь принимать, то и двора скоро не будет. Пошли! пошли! Тут вам
нет места.
- Умилосердись, бабуся! Как же можно, чтобы христианские души пропали ни за что
ни про что? Где хочешь помести нас. И если мы что-нибудь, как-нибудь того или
какое другое что сделаем, - то пусть нам и руки отсохнут, и такое будет, что бог
один знает. Вот что!
Старуха, казалось, немного смягчилась.
- Хорошо, - сказала она, как бы размышляя, - я впущу вас; только положу всех в
разных местах: а то у меня не будет спокойно на сердце, когда будете лежать
вместе.
- На то твоя воля; не будем прекословить, - отвечали бурсаки.
Ворота заскрыпели, и они вошли во двор.
- А что, бабуся, - сказал философ, идя за старухой, - если бы так, как
говорят... ей-богу, в животе как будто кто колесами стал ездить. С самого утра
вот хоть бы щепка была во рту.
- Вишь, чего захотел! - сказала старуха. - Нет у меня, нет ничего такого, и печь
не топилась сегодня.
- А мы бы уже за все это, - продолжал философ, - расплатились бы завтра как
следует - чистоганом. Да, - продолжал он тихо, - черта с два получишь ты
что-нибудь!
- Ступайте, ступайте! и будьте довольны тем, что дают вам. Вот черт принес какие
нежных паничей!
Философ Хома пришел в совершенное уныние от таких слов. Но вдруг нос его
почувствовал запах сушеной рыбы. Он глянул на шаровары богослова, шедшего с ним
рядом, и увидел, что из кармана его торчал преогромный рыбий хвост: богослов уже
успел подтибрить с воза целого карася. И так как он это производил не из
какой-нибудь корысти, но единственно по привычке, и, позабывши совершенно о
своем карасе, уже разглядывал, что бы такое стянуть другое, не имея намерения
пропустить даже изломанного колеса, - то философ Хома запустил руку в его
карман, как в свой собственный, и вытащил карася.
Старуха разместила бурсаков: ритора положила в хате, богослова заперла в пустую
комору, философу отвела тоже пустой овечий хлев.
Философ, оставшись один, в одну минуту съел карася, осмотрел плетеные стены
хлева, толкнул ногою в морду просунувшуюся из другого хлева любопытную свинью и
поворотился на другой бок, чтобы заснуть мертвецки. Вдруг низенькая дверь
отворилась, и старуха, нагнувшись, вошла в хлев.
- А что, бабуся, чего тебе нужно? - сказал философ.
Но старуха шла прямо к нему с распростертыми руками.
"Эге-гм! - подумал философ. - Только нет, голубушка! устарела". Он отодвинулся
немного подальше, но старуха, без церемонии, опять подошла к нему.
- Слушай, бабуся! - сказал философ, - теперь пост; а я такой человек, что и за
тысячу золотых не захочу оскоромиться.
Но старуха раздвигала руки и ловила его, не говоря ни слова.
Философу сделалось страшно, особливо когда он заметил, что глаза ее сверкнули
каким-то необыкновенным блеском.
- Бабуся! что ты? Ступай, ступай себе с богом! - закричал он.
Но старуха не говорила ни слова и хватала его руками. Он вскочил на ноги, с
намерением бежать, но старуха стала в дверях и вперила на него сверкающие глаза
и снова начала подходить к нему.
Философ хотел оттолкнуть ее руками, но, к удивлению, заметил, что руки его не
могут приподняться, ноги не двигались; и он с ужасом увидел, что даже голос не
звучал из уст его: слова без звука шевелились на губах. Он слышал только, как
билось его сердце; он видел, как старуха подошла к нему, сложила ему руки,
нагнула ему голову, вскочила с быстротою кошки к нему на спину, ударила его
метлой по боку, и он, подпрыгивая, как верховой конь, понес ее на плечах своих.
Все это случилось так быстро, что философ едва мог опомниться и схватил обеими
руками себя за колени, желая удержать ноги; но они, к величайшему изумлению его,
подымались против воли и производили скачки быстрее черкесского бегуна. Когда
уже минули они хутор и перед ними открылась ровная лощина, а в стороне потянулся
черный, как уголь, лес, тогда только сказал он сам в себе: "Эге,да это ведьма".
Обращенный месячный серп светлел на небе. Робкое полночное сияние, как сквозное
покрывало, ложилось легко и дымилось на земле. Леса, луга, небо, долины - все,
казалось, как будто спало с открытыми глазами. Ветер хоть бы раз вспорхнул
где-нибудь. В ночной свежести было что-то влажно-теплое. Тени от дерев и кустов,
как кометы, острыми клинами падали на отлогую равнину. Такая была ночь, когда
философ Хома Брут скакал с непонятным всадником на спине. Он чувствовал какое-то
томительное, неприятное и вместе сладкое чувство, подступавшее к его сердцу. Он
опустил голову вниз и видел, что трава, бывшая почти под ногами его, казалось,
росла глубоко и далеко и что сверх ее находилась прозрачная, как горный ключ,
вода, и трава казалась дном какого-то светлого, прозрачного до самой глубины
моря; по крайней мере, он видел ясно, как он отражался в нем вместе с сидевшею
на спине старухою. Он видел, как вместо месяца светило там какое-то солнце; он
слышал, как голубые колокольчики, наклоняя свои головки, звенели. Он видел, как
из-за осоки выплывала русалка, мелькала спина и нога, выпуклая, упругая, вся
созданная из блеска и трепета. Она оборотилась к нему - и вот ее лицо, с глазами
светлыми, сверкающими, острыми, с пеньем вторгавшимися в душу, уже приближалось
к нему, уже было на поверхности и, задрожав сверкающим смехом, удалялось, - и
вот она опрокинулась на спину, и облачные перси ее, матовые, как фарфор, не
покрытый глазурью, просвечивали пред солнцем по краям своей белой,
эластически-нежной окружности. Вода в виде маленьких пузырьков, как бисер,
обсыпала их. Она вся дрожит и смеется в воде...
Видит ли он это или не видит? Наяву ли это или снится? Но там что? Ветер или
музыка: звенит, звенит, и вьется, и подступает, и вонзается в душу какою-то
нестерпимою трелью...
"Что это?" - думал философ Хома Брут, глядя вниз, несясь во всю прыть. Пот
катился с него градом. Он чувствовал бесовски сладкое чувство, он чувствовал
какое-то пронзающее, какое-то томительно-страшное наслаждение. Ему часто
казалось, как будто сердца уже вовсе не было у него, и он со страхом хватался за
него рукою. Изнеможденный, растерянный, он начал припоминать все, какие только
знал, молитвы. Он перебирал все заклятья против духов - и вдруг почувствовал
какое-то освежение; чувствовал, что шаг его начинал становиться ленивее, ведьма
как-то слабее держалась на спине его. Густая трава касалась его, и уже он не
видел в ней ничего необыкновенного. Светлый серп светил на небе.
"Хорошо же!" - подумал про себя философ Хома и начал почти вслух произносить
заклятия. Наконец с быстротою молнии выпрыгнул из-под старухи и вскочил, в свою
очередь, к ней на спину. Старуха мелким, дробным шагом побежала так быстро, что
всадник едва мог переводить дух свой. Земля чуть мелькала под ним. Все было ясно
при месячном, хотя и неполном свете. Долины были гладки, но все от быстроты
мелькало неясно и сбивчиво в его глазах. Он схватил лежавшее на дороге полено и
начал им со всех сил колотить старуху. Дикие вопли издала она; сначала были они
сердиты и угрожающи, потом становились слабее, приятнее, чаще, и потом уже тихо,
едва звенели, как тонкие серебряные колокольчики, и заронялись ему в душу; и
невольно мелькнула в голове мысль: точно ли это старуха? "Ох, не могу больше!" -
произнесла она в изнеможении и упала на землю.
Он стал на ноги и посмотрел ей в очи: рассвет загорался, и блестели золотые
главы вдали киевских церквей. Перед ним лежала красавица, с растрепанною
роскошною косою, с длинными, как стрелы, ресницами. Бесчувственно отбросила она
на обе стороны белые нагие руки и стонала, возведя кверху очи, полные слез.
Затрепетал, как древесный лист, Хома: жалость и какое-то странное волнение и
робость, неведомые ему самому, овладели им; он пустился бежать во весь дух.
Дорогой билось беспокойно его сердце, и никак не мог он истолковать себе, что за
странное, новое чувство им овладело. Он уже не хотел более идти на хутора и
спешил в Киев, раздумывая всю дорогу о таком непонятном происшествии.
Бурсаков почти никого не было в городе: все разбрелись по хуторам, или на
кондиции, или просто без всяких кондиций, потому что по хуторам малороссийским
можно есть галушки, сыр, сметану и вареники величиною в шляпу, не заплатив гроша
денег. Большая разъехавшаяся хата, в которой помещалась бурса, была решительно
пуста, и сколько философ ни шарил во всех углах и даже ощупал все дыры и западни
в крыше, но нигде не отыскал ни куска сала или, по крайней мере, старого книша,
что, по обыкновению, запрятываемо было бурсаками.
Однако же философ скоро сыскался, как поправить своему горю: он прошел,
посвистывая, раза три по рынку, перемигнулся на самом конце с какою-то молодою
вдовою в желтом очипке, продававшею ленты, ружейную дробь и колеса, - и был того
же дня накормлен пшеничными варениками, курицею... и, словом, перечесть нельзя,
что у него было за столом, накрытым в маленьком глиняном домике среди вишневого
садика. Того же самого вечера видели философа в корчме: он лежал на лавке,
покуривая, по обыкновению своему, люльку, и при всех бросил жиду-корчмарю
ползолотой. Перед ним стояла кружка. Он глядел на приходивших и уходивших
хладнокровно-довольными глазами и вовсе уже не думал о своем необыкновенном
происшествии.

Между тем распространились везде слухи, что дочь одного из богатейших сотников,
которого хутор находился в пятидесяти верстах от Киева, возвратилась в один день
с прогулки вся избитая, едва имевшая силы добресть до отцовского дома, находится
при смерти и перед смертным часом изъявила желание, чтобы отходную по ней и
молитвы в продолжение трех дней после смерти читал один из киевских
семинаристов: Хома Брут. Об этом философ узнал от самого ректора, который
нарочно призывал его в свою комнату и объявил, чтобы он без всякого
отлагательства спешил в дорогу, что именитый сотник прислал за ним нарочно людей
и возок.
Философ вздрогнул по какому-то безотчетному чувству, которого он сам не мог
растолковать себе. Темное предчувствие говорило ему, что ждет его что-то
недоброе. Сам не зная почему, объявил он напрямик, что не поедет.
- Послушай, domine Хома! - сказал ректор (он в некоторых случаях объяснялся
очень вежливо с своими подчиненными), - тебя никакой черт и не спрашивает о том,
хочешь ли ты ехать или не хочешь. Я тебе скажу только то, что если ты еще будешь
показывать свою рысь да мудрствовать, то прикажу тебя по спине и по прочему так
отстегать молодым березняком, что и в баню не нужно будет ходить.
Философ, почесывая слегка за умом, вышел, не говоря ни слова, располагая при
первом удобном случае возложить надежду на свои ноги. В раздумье сходил он с
крутой лестницы, приводившей на двор, обсаженный тополями, и на минуту
остановился, услышавши довольно явственно голос ректора, дававшего приказания
своему ключнику и еще кому-то, вероятно, одному из посланных за ним от сотника.
- Благодари пана за крупу и яйца, - говорил ректор, - и скажи, что как только
будут готовы те книги о которых он пишет, то я тотчас пришлю. Я отдал их уже
переписывать писцу. Да не забудь, мой голубе, прибавить пану, что на хуторе у
них, я знаю, водится хорошая рыба, и особенно осетрина, то при случае прислал
бы: здесь на базарах и нехороша и дорога. А ты, Явтух, дай молодцам по чарке
горелки. Да философа привязать, а не то как раз удерет.
"Вишь, чертов сын! - подумал про себя философ, - пронюхал, длинноногий вьюн!"
Он сошел вниз и увидел кибитку, которую принял было сначала за хлебный овин на
колесах. В самом деле, она была так же глубока, как печь, в которой обжигают
кирпичи. Это был обыкновенный краковский экипаж, в каком жиды полсотнею
отправляются вместе с товарами во все города, где только слышит их нос ярмарку.
Его ожидало человек шесть здоровых и крепких козаков, уже несколько пожилых.
Свитки из тонкого сукна с кистями показывали, что они принадлежали довольно
значительному и богатому владельцу. Небольшие рубцы говорили, что они бывали
когда-то на войне не без славы.
"Что ж делать? Чему быть, тому не миновать!" - подумал про себя философ и,
обратившись к козакам, произнес громко:
- Здравствуйте, братья-товарищи!
- Будь здоров, пан философ! - отвечали некоторые из козаков.
- Так вот это мне приходится сидеть вместе с вами? А брика знатная! - продолжал
он, влезая. - Тут бы только нанять музыкантов, то и танцевать можно.
- Да, соразмерный экипаж! - сказал один из козаков, садясь на облучок сам-друг с
кучером, завязавшим голову тряпицею вместо шапки, которую он успел оставить в
шинке. Другие пять вместе с философом полезли в углубление и расположились на
мешках, наполненных разною закупкою, сделанною в городе.
- Любопытно бы знать, - сказал философ, - если бы, примером, эту брику нагрузить
каким-нибудь товаром - положим, солью или железными клинами: сколько
потребовалось бы тогда коней?
- Да, - сказал, помолчав, сидевший на облучке козак, - достаточное бы число
потребовалось коней.
После такого удовлетворительного ответа козак почитал себя вправе молчать во всю
дорогу.
Философу чрезвычайно хотелось узнать обстоятельнее: кто таков был этот сотник,
каков его нрав, что слышно о его дочке, которая таким необыкновенным образом
возвратилась домой и находилась при смерти и которой история связалась теперь с
его собственною, как у них и что делается в доме? Он обращался к ним с
вопросами; но козаки, верно, были тоже философы, потому что в ответ на это
молчали и курили люльки, лежа на мешках. Один только из них обратился к
сидевшему на козлах вознице с коротеньким приказанием: "Смотри, Оверко, ты
старый разиня; как будешь подъезжать к шинку, что на Чухрайловской дороге, то не
позабудь остановиться и разбудить меня и других молодцов, если кому случится
заснуть". После этого он заснул довольно громко. Впрочем, эти наставления были
совершенно напрасны, потому что едва только приблизилась исполинская брика к
шинку на Чухрайловской дороге, как все в один голос закричали: "Стой!" Притом
лошади Оверка были так уже приучены, что останавливались сами перед каждым
шинком. Несмотря на жаркий июльский день, все вышли из брики, отправились в
низенькую запачканную комнату, где жид-корчмарь с знаками радости бросился
принимать своих старых знакомых. Жид принес под полою несколько колбас из
свинины и, положивши на стол, тотчас отворотился от этого запрещенного талмудом
плода. Все уселись вокруг стола. Глиняные кружки показались пред каждым из
гостей. Философ Хома должен был участвовать в общей пирушке. И так как
малороссияне, когда подгуляют, непременно начнут целоваться или плакать, то
скоро вся изба наполнилась лобызаниями: "А ну, Спирид, почеломкаемся !" - "Иди
сюда, Дорош, я обниму тебя!"
Один козак, бывший постарее всех других, с седыми усами, подставивши руку под
щеку, начал рыдать от души о том, что у него нет ни отца, ни матери и что он
остался одним-один на свете. Другой был большой резонер и беспрестанно утешал
его, говоря: "Не плачь, ей-богу не плачь! что ж тут... уж бог знает как и что
такое". Один, по имени Дорош, сделался чрезвычайно любопытен и, оборотившись к
философу Хоме, беспрестанно спрашивал его:
- Я хотел бы знать, чему у вас в бурсе учат: тому ли самому, что и дьяк читает в
церкви, или чему другому?
- Не спрашивай! - говорил протяжно резонер, - пусть его там будет, как было. Бог
уж знает, как нужно; бог все знает.
- Нет, я хочу знать, - говорил Дорош, - что там написано в тех книжках. Может
быть, совсем другое, чем у дьяка.
- О, боже мой, боже мой! - говорил этот почтенный наставник. - И на что такое
говорить? Так уж воля божия положила. Уже что бог дал, того не можно переменить.

- Я хочу знать все, что ни написано. Я пойду в бурсу, ей-богу, пойду! Что ты
думаешь, я не выучусь? Всему выучусь, всему!
- О, боже ж мой, боже мой!.. - говорил утешитель и спустил свою голову на стол,
потому что совершенно был не в силах держать ее долее на плечах.
Прочие козаки толковали о панах и о том, отчего на небе светит месяц.
Философ Хома, увидя такое расположение голов, решился воспользоваться и
улизнуть. Он сначала обратился к седовласому козаку, грустившему об отце и
матери:
- Что ж ты, дядько, расплакался, - сказал он, - я сам сирота! Отпустите меня,
ребята.. на волю! На что я вам!
- Пустим его на волю! - отозвались некоторые. - Ведь он сирота. Пусть себе идет,
куда хочет.
- О, боже ж мой, боже мой! - произнес утешитель, подняв свою голову. - Отпустите
его! Пусть идет себе!
И козаки уже хотели сами вывесть его в чистое поле, но тот, который показал свое
любопытство, остановил их, сказавши:
- Не трогайте: я хочу с ним поговорить о бурсе. Я сам пойду в бурсу...
Впрочем, вряд ли бы этот побег мог совершиться, потому что когда философ вздумал
подняться из-за стола, то ноги его сделались как будто деревянными и дверей в
комнате начало представляться ему такое множество, что вряд ли бы он отыскал
настоящую.
Только ввечеру вся эта компания вспомнила, что нужно отправляться далее в
дорогу. Взмостившись в брику, они потянулись, погоняя лошадей и напевая песню,
которой слова и смысл вряд ли бы кто разобрал. Проколесивши большую половину
ночи, беспрестанно сбиваясь с дороги, выученной наизусть, они наконец спустились
с крутой горы в долину, и философ заметил по сторонам тянувшийся частокол, или
плетень, с низенькими деревьями и выказывавшимися из-за них крышами. Это было
большое селение, принадлежавшее сотнику. Уже было далеко за полночь; небеса были
темны, и маленькие звездочки мелькали кое-где. Ни в одной хате не видно было
огня. Они взъехали, в сопровождении собачьего лая, на двор. С обеих сторон были
заметны крытые соломою сараи и домики. Один из них, находившийся как раз
посередине против ворот, был более других и служил, как казалось, пребыванием
сотника. Брика остановилась перед небольшим подобием сарая, и путешественники
наши отправились спать. Философ хотел, однако же, несколько обсмотреть снаружи
панские хоромы; но как он ни пялил свои глаза, ничто не могло означиться в ясном
виде: вместо дома представлялся ему медведь; из трубы делался ректор. Философ
махнул рукою и пошел спать.
Когда проснулся философ, то весь дом был в движении: в ночь умерла панночка.
Слуги бегали впопыхах взад и вперед. Старухи некоторые плакали. Толпа любопытных
глядела сквозь забор на панский двор, как будто бы могла что-нибудь увидеть.
Философ начал на досуге осматривать те места, которые он не мог разглядеть
ночью. Панский дом был низенькое небольшое строение, какие обыкновенно строились
в старину в Малороссии. Он был покрыт соломою. Маленький, острый и высокий
фронтон с окошком, похожим на поднятый кверху глаз, был весь измалеван голубыми
и желтыми цветами и красными полумесяцами. Он был утвержден на дубовых
столбиках, до половины круглых и снизу шестигранных, с вычурною обточкою вверху.
Под этим фронтоном находилось небольшое крылечко со скамейками по обеим
сторонам. С боков дома были навесы на таких же столбиках, инде витых. Высокая
груша с пирамидальною верхушкою и трепещущими листьями зеленела перед домом.
Несколько амбаров в два ряда стояли среди двора, образуя род широкой улицы,
ведшей к дому. За амбарами, к самым воротам, стояли треугольниками два погреба,
один напротив другого, крытые также соломою. Треугольная стена каждого из них
была снабжена низенькою дверью и размалевана разными изображениями. На одной из
них нарисован был сидящий на бочке козак, державший над головою кружку с
надписью: "Все выпью". На другой фляжка, сулеи и по сторонам, для красоты,
лошадь, стоявшая вверх ногами, трубка, бубны и надпись: "Вино - козацкая
потеха". Из чердака одного из сараев выглядывал сквозь огромное слуховое окно
барабан и медные трубы. У ворот стояли две пушки. Все показывало, что хозяин
дома любил повеселиться и двор часто оглашали пиршественные клики. За воротами
находились две ветряные мельницы. Позади дома шли сады; и сквозь верхушки дерев
видны были одни только темные шляпки труб скрывавшихся в зеленой гуще хат. Все
селение помещалось на широком и ровном уступе горы. С северной стороны все
заслоняла крутая гора и подошвою своею оканчивалась у самого двора. При взгляде
на нее снизу она казалась еще круче, и на высокой верхушке ее торчали кое-где
неправильные стебли тощего бурьяна и чернели на светлом небе. Обнаженный
глинистый вид ее навевал какое-то уныние. Она была вся изрыта дождевыми
промоинами и проточинами. На крутом косогоре ее в двух местах торчали две хаты;
над одною из них раскидывала ветви широкая яблоня, подпертая у корня небольшими
кольями с насыпною землей. Яблоки, сбиваемые ветром, скатывались в самый панский
двор. С вершины вилась по всей горе дорога и, опустившись, шла мимо двора в
селенье. Когда философ измерил страшную круть ее и вспомнил вчерашнее
путешествие, то решил, что или у пана были слишком умные лошади, или у козаков
слишком крепкие головы, когда и в хмельном чаду умели не полететь вверх ногами
вместе с неизмеримой брикою и багажом. Философ стоял на высшем в дворе месте, и
когда оборотился и глянул в противоположную сторону, ему представился совершенно
другой вид. Селение вместе с отлогостью скатывалось на равнину. Необозримые луга
открывались на далекое пространство; яркая зелень их темнела по мере отдаления,
и целые ряды селений синели вдали, хотя расстояние их было более нежели на
двадцать верст. С правой стороны этих лугов тянулись горы, и чуть заметною вдали
полосою горел и темнел Днепр.
- Эх, славное место! - сказал философ. - Вот тут бы жить, ловить рыбу в Днепре и
в прудах, охотиться с тенетами или с ружьем за стрепетами и крольшнепами!
Впрочем, я думаю, и дроф немало в этих лугах. Фруктов же можно насушить и
продать в город множество или, еще лучше, выкурить из них водку; потому что
водка из фруктов ни с каким пенником не сравнится. Да не мешает подумать и о
том, как бы улизнуть отсюда.
Он приметил за плетнем маленькую дорожку, совершенно закрытую разросшимся
бурьяном. Он поставил машинально на нее ногу, думая наперед только прогуляться,
а потом тихомолком, промеж хат, да и махнуть в поле, как внезапно почувствовал
на своем плече довольно крепкую руку.
Позади его стоял тот самый старый козак, который вчера так горько соболезновал о
смерти отца и матери и о своем одиночестве.
- Напрасно ты думаешь, пан философ, улепетнуть из хутора! - говорил он. - Тут не
такое заведение, чтобы можно было убежать; да и дороги для пешехода плохи. А
ступай лучше к пану: он ожидает тебя давно в светлице.
- Пойдем! Что ж... Я с удовольствием, - сказал философ и отправился вслед за
козаком.
Сотник, уже престарелый, с седыми усами и с выражением мрачной грусти, сидел
перед столом в светлице, подперши обеими руками голову. Ему было около
пятидесяти лет; но глубокое уныние на лице и какой-то бледно-тощий цвет
показывали, что душа его была убита и разрушена вдруг, в одну минуту, и вся
прежняя веселость и шумная жизнь исчезла навеки. Когда взошел Хома вместе с
старым козаком, он отнял одну руку и слегка кивнул головою на низкий их поклон.
Хома и козак почтительно остановились у дверей.
- Кто ты, и откудова, и какого звания, добрый человек? - сказал сотник ни
ласково, ни сурово.
- Из бурсаков, философ Хома Брут.
- А кто был твой отец?
- Не знаю, вельможный пан.
- А мать твоя?
- И матери не знаю. По здравому рассуждению, конечно, была мать; но кто она, и
откуда, и когда жила - ей-богу, добродию, не знаю.
Сотник помолчал и, казалось, минуту оставался в задумчивости.
- Как же ты познакомился с моею дочкою?
- Не знакомился, вельможный пан, ей-богу, не знакомился. Еще никакого дела с
панночками не имел, сколько ни живу на свете. Цур им, чтобы не сказать
непристойного.
- Отчего же она не другому кому, а тебе именно назначила читать?
Философ пожал плечами:
- Бог его знает, как это растолковать. Известное уже дело, что панам подчас
захочется такого,чего и самый наиграмотнейший человек не разберет; и пословица
говорит: "Скачи, враже, як пан каже!"
- Да не врешь ли ты, пан философ?
- Вот на этом самом месте пусть громом так и хлопнет, если лгу.
- Если бы только минуточкой долее прожила ты, - грустно сказал сотник, - то,
верно бы, я узнал все. "Никому не давай читать по мне, но пошли, тату, сей же
час в Киевскую семинарию и привези бурсака Хому Брута. Пусть три ночи молится по
грешной душе моей. Он знает..." А что такое знает, я уже не услышал. Она,
голубонька, только и могла сказать, и умерла. Ты, добрый человек, верно,
известен святою жизнию своею и богоугодными делами, и она, может быть,
наслышалась о тебе.
- Кто? я? - сказал бурсак, отступивши от изумления. - Я святой жизни? - произнес
он, посмотрев прямо в глаза сотнику. - Бог с вами, пан! Что вы это говорите! да
я, хоть оно непристойно сказать, ходил к булочнице против самого страстного
четверга.
- Ну... верно, уже недаром так назначено. Ты должен с сего же дня начать свое
дело.
- Я бы сказал на это вашей милости... оно, конечно, всякий человек, вразумленный
Святому писанию, может по соразмерности... только сюда приличнее бы требовалось
дьякона или, по крайней мене, дьяка. Они народ толковый и знают, как все это уже
делается, а я... Да у меня и голос не такой, и сам я - черт знает что. Никакого
виду с меня нет.
- Уж как ты себе хочешь, только я все, что завещала мне моя голубка, исполню,
ничего не пожалея. И когда ты с сего дня три ночи совершишь, как следует, над
нею молитвы, то я награжу тебя; а не то - и самому черту не советую рассердить
меня.
Последние слова произнесены были сотником так крепко, что философ понял вполне
их значение.
- Ступай за мною! - сказал сотник.
Они вышли в сени. Сотник отворил дверь в другую светлицу, бывшую насупротив
первой. Философ остановился на минуту в сенях высморкаться и с каким-то
безотчетным страхом переступил через порог. Весь пол был устлан красной
китайкой. В углу, под образами, на высоком столе лежало тело умершей, на одеяле
из синего бархата, убранном золотою бахромою и кистями. Высокие восковые свечи,
увитые калиною, стояли в ногах и в головах, изливая свой мутный, терявшийся в
дневном сиянии свет. Лицо умершей было заслонено от него неутешным отцом,
который сидел перед нею, обращенный спиною к дверям. Философа поразили слова,
которые он услышал:
- Я не о том жалею, моя наймилейшая мне дочь, что ты во цвете лет своих, не
дожив положенного века, на печаль и горесть мне, оставила землю. Я о том жалею,
моя голубонька, что не знаю того, кто был, лютый враг мой, причиною твоей
смерти. И если бы я знал, кто мог подумать только оскорбить тебя или хоть бы
сказал что-нибудь неприятное о тебе, то, клянусь богом, не увидел бы он больше
своих детей, если только он так же стар, как и я; ни своего отца и матери, если
только он еще на поре лет, и тело его было бы выброшено на съедение птицам и
зверям степным. Но горе мне, моя полевая нагидочка, моя перепеличка, моя ясочка,
что проживу я остальной век свой без потехи, утирая полою дробные слезы, текущие
из старых очей моих, тогда как враг мой будет веселиться и втайне посмеиваться
над хилым старцем...
Он остановился, и причиною этого была разрывающая горесть, разрешившаяся целым
потопом слез.
Философ был тронут такою безутешной печалью. Он закашлял и издал глухое
крехтание, желая очистить им немного свой голос.
Сотник оборотился и указал ему место в головах умершей, перед небольшим налоем,
на котором лежали книги.
"Три ночи как-нибудь отработаю, - подумал философ, - зато пан набьет мне оба
кармана чистыми червонцами".
Он приблизился и, еще раз откашлявшись, принялся читать, не обращая никакого
внимания на сторону и не решаясь взглянуть в лицо умершей. Глубокая тишина
воцарилась. Он заметил, что сотник вышел. Медленно поворотил он голову, чтобы
взглянуть на умершую и...
Трепет пробежал по его жилам: пред ним лежала красавица, какая когда-либо бывала
на земле. Казалось, никогда еще черты лица не были образованы в такой резкой и
вместе гармонической красоте. Она лежала как живая. Чело, прекрасное, нежное,
как снег, как серебро, казалось, мыслило; брови - ночь среди солнечного дня,
тонкие, ровные, горделиво приподнялись над закрытыми глазами, а ресницы, упавшие
стрелами на щеки, пылавшие жаром тайных желаний; уста - рубины, готовые
усмехнуться... Но в них же, в тех же самых чертах, он видел что-то страшно
пронзительное. Он чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть, как
будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню
об угнетенном народе. Рубины уст ее, казалось, прикипали кровию к самому сердцу.
Вдруг что-то страшно знакомое показалось в лице ее.
- Ведьма! - вскрикнул он не своим голосом, отвел глаза в сторону, побледнел весь
и стал читать свои молитвы.
Это была та самая ведьма, которую убил он.
Когда солнце стало садиться, мертвую понесли в церковь. Философ одним плечом
своим поддерживал черный траурный гроб и чувствовал на плече своем что-то
холодное, как лед. Сотник сам шел впереди, неся рукою правую сторону тесного
дома умершей. Церковь деревянная, почерневшая, убранная зеленым мохом, с тремя
конусообразными куполами, уныло стояла почти на краю села. Заметно было, что в
ней давно уже не отправлялось никакого служения. Свечи были зажжены почти перед
каждым образом. Гроб поставили посередине, против самого алтаря. Старый сотник
поцеловал еще раз умершую, повергнулся ниц и вышел вместе с носильщиками вон,
дав повеление хорошенько накормить философа и после ужина проводить его в
церковь. Пришедши в кухню, все несшие гроб начали прикладывать руки к печке, что
обыкновенно делают малороссияне, увидевши мертвеца.
Голод, который в это время начал чувствовать философ, заставил его на несколько
минут позабыть вовсе об умершей. Скоро вся дворня мало-помалу начала сходиться в
кухню. Кухня в сотниковом доме была что-то похожее на клуб, куда стекалось все,
что ни обитало во дворе, считая в это число и собак, приходивших с машущими
хвостами к самым дверям за костями и помоями. Куда бы кто ни был посылаем и по
какой бы то ни было надобности, он всегда прежде заходил на кухню, чтобы
отдохнуть хоть минуту на лавке и выкурить люльку. Все холостяки, жившие в доме,
щеголявшие в козацких свитках, лежали здесь почти целый день на лавке, под
лавкою, на печке - одним словом, где только можно было сыскать удобное место для
лежанья. Притом всякий вечно позабывал в кухне или шапку, или кнут для чужих
собак, или что-нибудь подобное. Но самое многочисленное собрание бывало во время
ужина, когда приходил и табунщик, успевший загнать своих лошадей в загон, и
погонщик, приводивший коров для дойки, и все те, которых в течение дня нельзя
было увидеть. За ужином болтовня овладевала самыми неговорливыми языками. Тут
обыкновенно говорилось обо всем: и о том, кто пошил себе новые шаровары, и что
находится внутри земли, и кто видел волка. Тут было множество бонмотистов, в
которых между малороссиянами нет недостатка.
Философ уселся вместе с другими в обширный кружок на вольном воздухе перед
порогом кухни. Скоро баба в красном очипке высунулась из дверей, держа в обеих
руках горячий горшок с галушками, и поставила его посреди готовившихся ужинать.
Каждый вынул из кармана своего деревянную ложку, иные, за неимением, деревянную
спичку. Как только уста стали двигаться немного медленнее и волчий голод всего
этого собрания немного утишился, многие начали разговаривать. Разговор,
натурально, должен был обратиться к умершей.
- Правда ли, - сказал один молодой овчар, который насадил на свою кожаную
перевязь для люльки столько пуговиц и медных блях, что был похож на лавку мелкой
торговки, - правда ли, что панночка, не тем будь помянута, зналась с нечистым?
- Кто? панночка? - сказал Дорош, уже знакомый прежде нашему философу. - Да она
была целая ведьма! Я присягну, что ведьма!
- Полно, полно, Дорош! - сказал другой, который во время дороги изъявлял большую
готовность утешать. - Это не наше дело; бог с ним. Нечего об этом толковать.
Но Дорош вовсе не был расположен молчать. Он только что перед тем сходил в
погреб вместе с ключником по какому-то нужному делу и, наклонившись раза два к
двум или трем бочкам, вышел оттуда чрезвычайно веселый и говорил без умолку.
- Что ты хочешь? Чтобы я молчал? - сказал он. - Да она на мне самом ездила!
Ей-богу, ездила!
- А что, дядько, - сказал молодой овчар с пуговицами, - можно ли узнать по
каким-нибудь приметам ведьму?
- Нельзя, - отвечал Дорош. - Никак не узнаешь; хоть все псалтыри перечитай, то
не узнаешь.
- Можно, можно, Дорош. Не говори этого, - произнес прежний утешитель. - Уже бог
недаром дал всякому особый обычай. Люди, знающие науку, говорят, что у ведьмы
есть маленький хвостик.
- Когда стара баба, то и ведьма, - сказал хладнокровно седой козак.
- О, уж хороши и вы! - подхватила баба, которая подливала в то время свежих
галушек в очистившийся горшок, - настоящие толстые кабаны.
Старый козак, которого имя было Явтух, а прозвание Ковтун, выразил на губах
своих улыбку удовольствия, заметив, что слова его задели за живое старуху; а
погонщик скотины пустил такой густой смех, как будто бы два быка, ставши один
против другого, замычали разом.
Начавшийся разговор возбудил непреодолимое желание и любопытство философа узнать
обстоятельнее про умершую сотникову дочь. И потому, желая опять навести его на
прежнюю материю, обратился к соседу своему с такими словами:
- Я хотел спросить, почему все это сословие, что сидит за ужином, считает
панночку ведьмою? Что ж, разве она кому-нибудь причинила зло или извела
кого-нибудь?
- Было всякого, - отвечал один из сидевших, с лицом гладким, чрезвычайно похожим
на лопату.
- А кто не припомнит псаря Микиту, или того...
- А что ж такое псарь Микита? - сказал философ.
- Стой! я расскажу про псаря Микиту, - сказал Дорош.
- Я расскажу про Микиту, - отвечал табунщик, - потому что он был мой кум.
- Я расскажу про Микиту, - сказал Спирид.
- Пускай, пускай Спирид расскажет! - закричала толпа.
Спирид начал:
- Ты, пан философ Хома, не знал Микиты. Эх, какой редкий был человек! Собаку
каждую он, бывало, так знает, как родного отца. Теперешний псарь Микола, что
сидит третьим за мною, и в подметки ему не годится. Хотя он тоже разумеет свое
дело, но он против него - дрянь, помои.
- Ты хорошо рассказываешь, хорошо! - сказал Дорош, одобрительно кивнув головою.
Спирид продолжал:
- Зайца увидит скорее. чем табак утрешь из носу. Бывало, свистнет: "А ну,
Разбой! а ну, Быстрая!" - а сам на коне во всю прыть, - и уже рассказать нельзя,
кто кого скорее обгонит: он ли собаку или собака его. Сивухи кварту свиснет
вдруг, как бы не бывало. Славный был псарь! Только с недавнего времени начал он
заглядываться беспрестанно на панночку. Вклепался ли он точно в нее или уже она
так его околдовала, только пропал человек, обабился совсем; сделался черт знает
что; пфу! непристойно и сказать.
- Хорошо, - сказал Дорош.
- Как только панночка, бывало, взглянет на него, то и повода из рук пускает,
Разбоя зовет Бровком, спотыкается и невесть что делает. Один раз панночка пришла
на конюшню, где он чистил коня. Дай говорит, Микитка, я положу на тебя свою
ножку. А он, дурень, и рад тому: говорит, что не только ножку, но и сама садись
на меня. Панночка подняла свою ножку, и как увидел он ее нагую, полную и белую
ножку, то, говорит, чара так и ошеломила его. Он, дурень, нагнул спину и,
схвативши обеими руками за нагие ее ножки, пошел скакать, как конь, по всему
полю, и куда они ездили, он ничего не мог сказать; только воротился едва живой,
и с той поры иссохнул весь, как щепка; и когда раз пришли на конюшню, то вместо
его лежала только куча золы да пустое ведро: сгорел совсем; сгорел сам собою. А
такой был псарь, какого на всем свете не можно найти.
Когда Спирид окончил рассказ свой, со всех сторон пошли толки о достоинствах
бывшего псаря.
- А про Шепчиху ты не слышал? - сказал Дорош, обращаясь к Хоме.
- Нет.
- Эге-ге-ге! Так у вас, в бурсе, видно, не слишком большому разуму учат. Ну,
слушай! У нас есть на селе козак Шептун. Хороший козак! Он любит иногда украсть
и соврать без всякой нужды, но... хороший козак. Его хата не так далеко отсюда.
В такую самую пору, как мы теперь сели вечерять, Шептун с жинкою, окончивши
вечерю, легли спать, а так как время было хорошее, то Шепчиха легла на дворе, а
Шептун в хате на лавке; или нет: Шепчиха в хате на лавке, а Шептун на дворе...
- И не на лавке, а на полу легла Шепчиха, - подхватила баба, стоя у порога и
подперши рукою щеку.
Дорош поглядел на нее, потом поглядел вниз, потом опять на нее и, немного
помолчав, сказал:
- Когда скину с тебя при всех исподницу, то нехорошо будет.
Это предостережение имело свое действие. Старуха замолчала и уже ни разу не
перебила речи.
Дорош продолжал:
- А в люльке, висевшей среди хаты, лежало годовое дитя - не знаю, мужеского или
женского пола. Шепчиха лежала, а потом слышит, что за дверью скребется собака и
воет так, хоть из хаты беги. Она испугалась; ибо бабы такой глупый народ, что
высунь ей под вечер из-за дверей язык, то и душа войдет в пятки. Однако ж
думает, дай-ка я ударю по морде проклятую собаку, авось-либо перестанет выть, -
и, взявши кочергу, вышла отворить дверь. Не успела она немного отворить, как
собака кинулась промеж ног ее и прямо к детской люльке. Шепчиха видит, что это
уже не собака, а панночка. Да притом пускай бы уже панночка в таком виде, как
она ее знала, - это бы еще ничего; но вот вещь и обстоятельство: что она была
вся синяя, а глаза горели, как уголь. Она схватила дитя, прокусила ему горло и
начала пить из него кровь. Шепчиха только закричала: "Ох, лишечко!" - да из
хаты. Только видит, что в сенях двери заперты. Она на чердак; сидит и дрожит,
глупая баба, а потом видит, что панночка к ней идет и на чердак; кинулась на нее
и начала глупую бабу кусать. Уже Шептун поутру вытащил оттуда свою жинку, всю
искусанную и посиневшую. А на другой день и умерла глупая баба. Так вот какие
устройства и обольщения бывают! Оно хоть и панского помету, да все когда ведьма,
то ведьма.
После такого рассказа Дорош самодовольно оглянулся и засунул палец в свою
трубку, приготовляя ее к набивке табаком. Материя о ведьме сделалась
неисчерпаемою. Каждый, в свою очередь, спешил что-нибудь рассказать. К тому
ведьма в виде скирды сена приехала к самым дверям хаты; у другого украла шапку
или трубку; у многих девок на селе отрезала косу; у других выпила по нескольку
ведер крови.
Наконец вся компания опомнилась и увидела, что заболталась уже чересчур, потому
что уже на дворе была совершенная ночь. Все начали разбродиться по ночлегам,
находившимся или на кухне, или в сараях, или среди двора.
- А ну, пан Хома! теперь и нам пора идти к покойнице, - сказал седой козак,
обратившись к философу, и все четверо, в том числе Спирид и Дорош, отправились в
церковь, стегая кнутами собак, которых на улице было великое множество и которые
со злости грызли их палки.
Философ, несмотря на то что успел подкрепить себя доброю кружкою горелки,
чувствовал втайне подступавшую робость по мере того, как они приближались к
освещенной церкви. Рассказы и странные истории, слышанные им, помогали еще более
действовать его воображению. Мрак под тыном и деревьями начинал редеть; место
становилось обнаженнее. Они вступили наконец за ветхую церковную ограду в
небольшой дворик, за которым не было ни деревца и открывалось одно пустое поле
да поглощенные ночным мраком луга. Три козака взошли вместе с Хомою по крутой
лестнице на крыльцо и вступили в церковь. Здесь они оставили философа, пожелав
ему благополучно отправить свою обязанность, и заперли за ним дверь, по
приказанию пана.
Философ остался один. Сначала он зевнул, потом потянулся, потом фукнул в обе
руки и наконец уже обсмотрелся. Посредине стоял черный гроб. Свечи теплились
пред темными образами. Свет от них освещал только иконостас и слегка середину
церкви. Отдаленные углы притвора были закутаны мраком. Высокий старинный
иконостас уже показывал глубокую ветхость; сквозная резьба его, покрытая
золотом, еще блестела одними только искрами. Позолота в одном месте опала, в
другом вовсе почернела; лики святых, совершенно потемневшие, глядели как-то
мрачно. Философ еще раз обсмотрелся.
- Что ж, - сказал он, - чего тут бояться? Человек прийти сюда не может, а от
мертвецов и выходцев из того света есть у меня молитвы такие, что как прочитаю,
то они меня и пальцем не тронут. Ничего!- повторил он, махнув рукою, - будем
читать!
Подходя к крылосу, увидел он несколько связок свечей.
"Это хорошо, - подумал философ, - нужно осветить всю церковь так, чтобы видно
было, как днем. Эх, жаль, что во храме божием не можно люльки выкурить!"
И он принялся прилепливать восковые свечи ко всем карнизам, налоям и образам, не
жалея их нимало, и скоро вся церковь наполнилась светом. Вверху только мрак
сделался как будто сильнее, и мрачные образа глядели угрюмей из старинных резных
рам, кое-где сверкавших позолотой. Он подошел ко гробу, с робостию посмотрел в
лицо умершей и не мог не зажмурить, несколько вздрогнувши, своих глаз.
Такая страшная, сверкающая красота!
Он отворотился и хотел отойти; но по странному любопытству, по странному
поперечивающему себе чувству, не оставляющему человека особенно во время страха,
он не утерпел, уходя, не взглянуть на нее и потом, ощутивши тот же трепет,
взглянул еще раз. В самом деле, резкая красота усопшей казалась страшною. Может
быть, даже она не поразила бы таким паническим ужасом, если бы была несколько
безобразнее. Но в ее чертах ничего не было тусклого, мутного, умершего. Оно было
живо, и философу казалось, как будто бы она глядит на него закрытыми глазами.
Ему даже показалось, как будто из-под ресницы правого глаза ее покатилась слеза,
и когда она остановилась на щеке, то он различил ясно, что это была капля крови.

Он поспешно отошел к крылосу, развернул книгу и, чтобы более ободрить себя,
начал читать самым громким голосом. Голос его поразил церковные деревянные
стены, давно молчаливые и оглохлые. Одиноко, без эха, сыпался он густым басом в
совершенно мертвой тишине и казался несколько диким даже самому чтецу.
"Чего бояться? - думал он между тем сам про себя. - Ведь она не встанет из
своего гроба, потому что побоится божьего слова. Пусть лежит! Да и что я за
козак, когда бы устрашился? Ну, выпил лишнее - оттого и показывается страшно. А
понюхать табаку: эх, добрый табак! Славный табак! Хороший табак!"
Однако же, перелистывая каждую страницу, он посматривал искоса на гроб, и
невольное чувство, казалось, шептало ему: "Вот, вот встанет! вот поднимется, вот
выглянет из гроба!"
Но тишина была мертвая. Гроб стоял неподвижно. Свечи лили целый потоп света.
Страшна освещенная церковь ночью, с мертвым телом и без души людей!
Возвыся голос, он начал петь на разные голоса, желая заглушить остатки боязни.
Но через каждую минуту обращал глаза свои на гроб, как будто бы задавая
невольный вопрос: "Что, если подымется, если встанет она?"
Но гроб не шелохнулся. Хоть бы какой-нибудь звук, какое-нибудь живое существо,
даже сверчок отозвался в углу! Чуть только слышался легкий треск какой-нибудь
отдаленной свечки или слабый, слегка хлопнувший звук восковой капли, падавшей на
пол.
"Ну, если подымется?.."
Она приподняла голову...
Он дико взглянул и протер глаза. Но она точно уже не лежит, а сидит в своем
гробе. Он отвел глаза свои и опять с ужасом обратил на гроб. Она встала... идет
по церкви с закрытыми глазами, беспрестанно расправляя руки, как бы желая
поймать кого-нибудь.
Она идет прямо к нему. В страхе очертил он около себя круг. С усилием начал
читать молитвы и произносить заклинания, которым научил его один монах, видевший
всю жизнь свою ведьм и нечистых духов.
Она стала почти на самой черте; но видно было, что не имела сил переступить ее,
и вся посинела, как человек, уже несколько дней умерший. Хома не имел духа
взглянуть на нее. Она была страшна. Она ударила зубами в зубы и открыла мертвые
глаза свои. Но, не видя ничего, с бешенством - что выразило ее задрожавшее лицо
- обратилась в другую сторону и, распростерши руки, обхватывала ими каждый столп
и угол, стараясь поймать Хому. Наконец остановилась, погрозив пальцем, и легла в
свой гроб.
Философ все еще не мог прийти в себя и со страхом поглядывал на это тесное
жилище ведьмы. Наконец гроб вдруг сорвался с своего места и со свистом начал
летать по всей церкви, крестя во всех направлениях воздух. Философ видел его
почти над головою, но вместе с тем видел, что он не мог зацепить круга, им
очерченного, и усилил свои заклинания. Гроб грянулся на средине церкви и остался
неподвижным. Труп опять поднялся из него, синий, позеленевший. Но в то время
послышался отдаленный крик петуха. Труп опустился в гроб и захлопнулся гробовою
крышкою.
Сердце у философа билось, и пот катился градом; но, ободренный петушьим крюком,
он дочитывал быстрее листы, которые должен был прочесть прежде. При первой заре
пришли сменить его дьячок и седой Явтух, который на тот раз отправлял должность
церковного старосты.
Пришедши на отдаленный ночлег, философ долго не мог заснуть, но усталость
одолела, и он проспал до обеда. Когда он проснулся, все ночное событие казалось
ему происходившим во сне. Ему дали для подкрепления сил кварту горелки. За
обедом он скоро развязался, присовокупил кое к чему замечания и съел почти один
довольно старого поросенка; но, однако же, о своем событии в церкви он не
решался говорить по какому-то безотчетному для него самого чувству и на вопросы
любопытных отвечал: "Да, были всякие чудеса". Философ был одним из числа тех
людей, которых если накормят, то у них пробуждается необыкновенная филантропия.
Он, лежа с своей трубкой в зубах, глядел на всех необыкновенно сладкими глазами
и беспрерывно поплевывал в сторону.
После обеда философ был совершенно в духе. Он успел обходить все селение,
перезнакомиться почти со всеми; из двух хат его даже выгнали; одна смазливая
молодка хватила его порядочно лопатой по спине, когда он вздумал было пощупать и
полюбопытствовать, из какой материи у нее была сорочка и плахта. Но чем более
время близилось к вечеру, тем задумчивее становился философ. За час до ужина вся
почти дворня собиралась играть в кашу или в крагли - род кеглей, где вместо
шаров употребляются длинные палки, и выигравший имел право проезжаться на другом
верхом. Эта игра становилась очень интересною для зрителей: часто погонщик,
широкий, как блин, влезал верхом на свиного пастуха, тщедушного, низенького,
всего состоявшего из морщин. В другой раз погонщик подставлял свою спину, и
Дорош, вскочивши на нее, всегда говорил: "Экой здоровый бык!" У порога кухни
сидели те, которые были посолиднее. Они глядели чрезвычайно сурьезно, куря
люльки, даже и тогда, когда молодежь от души смеялась какому-нибудь острому
слову погонщика или Спирида. Хома напрасно старался вмешаться в эту игру:
какая-то темная мысль, как гвоздь, сидела в его голове. За вечерей сколько ни
старался он развеселить себя, но страх загорался в нем вместе с тьмою,
распростиравшеюся по небу.
- А ну, пора нам, пан бурсак! - сказал ему знакомый седой козак, подымаясь с
места вместе с Дорошем. - Пойдем на работу.
Хому опять таким же самым образом отвели в церковь; опять оставили его одного и
заперли за ним дверь. Как только он остался один, робость начала внедряться
снова в его грудь. Он опять увидел темные образа, блестящие рамы и знакомый
черный гроб, стоявший в угрожающей тишине и неподвижности среди церкви.
- Что же, - произнес он, - теперь ведь мне не в диковинку это диво. Оно с
первого разу только страшно. Да! оно только с первого разу немного страшно, а
там оно уже не страшно; оно уже совсем не страшно.
Он поспешно стал на крылос, очертил около себя круг, произнес несколько
заклинаний и начал читать громко, решаясь не подымать с книги своих глаз и не
обращать внимания ни на что. Уже около часу читал он и начинал несколько
уставать и покашливать. Он вынул из кармена рожок и, прежде нежели поднес табак
к носу, робко повел глазами на гроб. Сердце его захолонуло.
Труп уже стоял перед ним на самой черте и вперил на него мертвые, позеленевшие
глаза. Бурсак содрогнулся, и холод чувствительно пробежал по всем его жилам.
Потупив очи в книгу, стал он читать громче свои молитвы и заклятья и слышал, как
труп опять ударил зубами и замахал руками, желая схватить его. Но, покосивши
слегка одним глазом, увидел он, что труп не там ловил его, где стоял он, и, как
видно, не мог видеть его. Глухо стала ворчать она и начала выговаривать мертвыми
устами страшные слова; хрипло всхлипывали они, как клокотанье кипящей смолы. Что
значили они, того не мог бы сказать он, но что-то страшное в них заключалось.
Философ в страхе понял, что она творила заклинания.
Ветер пошел по церкви от слов, и послышался шум, как бы от множества летящих
крыл. Он слышал, как бились крыльями в стекла церковных окон и в железные рамы,
как царапали с визгом когтями по железу и как несметная сила громила в двери и
хотела вломиться. Сильно у него билось во все время сердце; зажмурив глаза, всё
читал он заклятья и молитвы. Наконец вдруг что-то засвистало вдали: это был
отдаленный крик петуха. Изнуренный философ остановился и отдохнул духом.
Вошедшие сменить философа нашли его едва жива. Он оперся спиною в стену и,
выпучив глаза, глядел неподвижно на толкавших его козаков. Его почти вывели и
должны были поддерживать во всю дорогу. Пришедши на панский двор, он встряхнулся
и велел себе подать кварту горелки. Выпивши ее, он пригладил на голове своей
волосы и сказал:
- Много на свете всякой дряни водится! А страхи такие случаются - ну... - При
этом философ махнул рукою.
Собравшийся возле него кружок потупил голову, услышав такие слова. Даже
небольшой мальчишка, которого вся дворня почитала вправе уполномочивать вместо
себя, когда дело шло к тому, чтобы чистить конюшню или таскать воду, даже этот
бедный мальчишка тоже разинул рот.
В это время проходила мимо еще не совсем пожилая бабенка в плотно обтянутой
запаске, выказывавшей ее круглый и крепкий стан, помощница старой кухарки,
кокетка страшная, которая всегда находила что-нибудь пришпилить к своему очипку:
или кусок ленточки, или гвоздику, или даже бумажку, если не было чего-нибудь
другого.
- Здравствуй, Хома! - сказала она, увидев философа. - Ай-ай-ай! что это с тобою?
- вскричала она, всплеснув руками.
- Как что, глупая баба?
- Ах, боже мой! Да ты весь поседел!
- Эге-ге! Да она правду говорит! - произнес Спирид, всматриваясь в него
пристально. - Ты точно поседел, как наш старый Явтух.
Философ, услышавши это, побежал опрометью в кухню, где он заметил прилепленный к
стене, обпачканный мухами треугольный кусок зеркала, перед которым были натыканы
незабудки, барвинки и даже гирлянда из нагидок, показывавшие назначение его для
туалета щеголеватой кокетки. Он с ужасом увидел истину их слов: половина волос
его, точно, побелела.
Повесил голову Хома Брут и предался размышлению.
- Пойду к пану, - сказал он наконец, - расскажу ему все и объясню. что больше не
хочу читать. Пусть отправляет меня сей же час в Киев.
В таких мыслях направил он путь свой к крыльцу панского дома.
Сотник сидел почти неподвижен в своей светлице; та же самая безнадежная печаль,
какую он встретил прежде на его лице, сохранялась в нем и доныне. Щеки его опали
только гораздо более прежнего. Заметно было, что он очень мало употреблял пищи
или, может быть, даже вовсе не касался ее. Необыкновенная бледность придавала
ему какую-то каменную неподвижность.
- Здравствуй, небоже, - произнес он, увидев Хому, остановившегося с шапкою в
руках у дверей. - Что, как идет у тебя? Все благополучно?
- Благополучно-то благополучно. Такая чертовщина водится, что прямо бери шапку,
да и улепетывай, куда ноги несут.
- Как так?
- Да ваша, пан, дочка... По здравому рассуждению, она, конечно, есть панского
роду; в том никто не станет прекословить, только не во гнев будь сказано,
успокой бог ее душу...
- Что же дочка?
- Припустила к себе сатану. Такие страхи задает, что никакое Писание не
учитывается.
- Читай, чит

712 просмотров

В интервью австралийской газете "Herald Sun" продюсер Дэвид Баррон дал понять, что в "Принце-Полукровке" нас ждет некий эпизод, который не вошел в одноименную книгу Джоан Роулинг.
Дэвид объясняет, что это будет за сцена - действие происходит в Норе (дом семейки Уизли) - но воздерживается от каких-либо подробностей:

"Мы ввели его (данный эпизод) потому, что Джо на протяжении всей весьма длинной книги постоянно старалась показать нам также и то, что происходило в то время во внешнем мире - там были люди, читающие газеты и говорящие о том, как чьи-то родители были убиты или кого-то забрали из школы, потому что их родители перестать считать это место безопасным.

И мы пытаемся показать, что мир магглов также испытывает на себе влияние различных бедствий. Правда, магглы думают, что это скорее всего просто бедствия, а не работа рук Волдеморта.

В книге не раз встречаются подобные моменты, но мы долгое время не могли понять, как это можно показать в фильме.

Так в середине фильма появится дополнительная сцена, которая будет напоминать о том, что мир больше не является безопасным местом. И даже такая безопасная зона, как Нора, больше не является хорошей защитой. Думаю, вам это понравится. Это будет весьма эффектно".

Автор: helenka
Бета: нет
Рейтинг: PG-13
Размер: мини
Пейринг: ДУ/ДМ
Жанр: Angst
Отказ: от прав на героев Дж.К. Роулинг отказываюсь.

Аннотация: об отчаянной страсти, о неразглашенной тайне и о том, на что способен Малфой, желающий кого-то. А еще о живучести Темных магов.

Комментарии: картинка фика давно уже стояла перед глазами, но я все не могла найти время… а потом села, стала печатать и, пока не окончила, не встала из-за клавиатуры.

Предупреждение полный AU
Каталог: Пост-Хогвартс, Книги 1-6
Предупреждения: нет
Статус: Закончен
Выложен: 2007.04.20

открыть весь фик для сохранения в отдельном окне
просмотреть/оставить комментарии [2]
фик был просмотрен 966 раз(-a)





Где-то в имении Воландеморта. Незадолго до его падения.



Она с каким-то раздирающим душу сожалением посмотрела на него.


- Каково это? Просыпаться с мыслью обо мне, весь день безрезультатно пытаться отвлечься на что-то или кого-то, ворочаться без сна, а потом забываться бредом, путаясь в моих образах? Знать, что у тебя был миллион шансов, но ты не воспользовался ни одним? Чувствовать, как заслуженно карает тебя судьба, но все же сопротивляться изо всех сил, зная, что все равно будешь повержен? Я смотрю на тебя и вижу любовь, - ее голос надломился, когда она произнесла это слово. Но это длилось так недолго, что он подумал, что ослышался. - Она появилась нечаянно, но вросла в тебя намертво, стала твоими жизненно важными органами, и избавиться от нее – все равно что убить себя.


- Я люблю тебя, - в его голосе слышалась безысходность. Он и сам понимал, что уже слишком поздно.


- Мне жаль, - она отвернулась и пошла прочь.


Сердце его рвалось на части, тело содрогнулось от боли. Вместе с ней куда-то девался воздух, блекли краски, становились эхом голоса.


- Постой! - с каким-то отчаянием крикнул он.


Она, к его удивлению, остановилась. Потом вдруг сорвалась с места и подбежала к нему. Притянула его лицо к своему, прижалась горячими губами к его жаждущим. Истерзала рот пьянящим поцелуем. Задыхаясь, оторвалась от него.


- Какой же ты сладкий. Хочешь, будешь моим любовником?


На мгновение вспыхнула надежда. Но в следующую же секунду, после ее слов, вновь накатило разочарование и бессильная злоба:


- Одним из.


- Сука, - с нежностью прошептал он.


- Ты сделал меня такой, - она не упрекала, просто называла вещи своими именами.


- Ты даже не представляешь… - начал он, но осекся, увидев ее взгляд. Она представляла. Когда-то такое уже было. Только не она, а он жалил безжалостными словами, и это в ней гасло что-то теплое, живое, что он в свое время так стремился испить, и от чего потом, утолив интерес-жажду, с легкостью отрекся.


- Я хотела подарить тебе свой мир, но ты не принял моего дара. Посчитал его пустым и не стоящим внимания. А мне не нужно было то, от чего отказался ты. И я избавилась от того мира. Стала такой же, как те, на кого ты меня менял. И что же? Тебе сразу понадобилась я из прошлого. Но я не могу вернуть то, что мертво.


- Как?.. - он хотел знать, как она тогда справилась, как сумела выжить.


Она поняла. Улыбнулась. Грустно, как сама весна, понимающая, что ее время проходит.


- Я просто боялась оставить тебя одного.


Он заплакал.


А она исчезла.


Какая-то птица тоскливо запела о том, что ничто не вечно.



~~~~~~~~~~



Когда все настолько изменилось? Он и сам не мог дать ответ на этот вопрос. В какой-то момент девочка, которая сначала ненавидела его, а потом отчаянно влюбилась, стала отдаляться. Поначалу он даже был рад такому раскладу. Меньше расстройств. Эта мелкая Уизли уже заставила его пару раз поволноваться – сначала вены порезала, потом его любовнице лицо испортила… это утомляло, если не раздражало. Просто выкинуть ее на улицу он почему-то не мог. Как-то это… чересчур уж низко было бы. Он, конечно, Малфой, но не до такой степени.


А потом он узнал причину перемен в ней. Испугался. Одно дело – наблюдать, как она с какими-то незначительными людишками общается. А другое – смотреть на ее лицо без эмоций. Видеть в ней темноту. Темный Лорд умел влиять на людей.


Он ведь и сам не заметил, как эта темнота стала поглощать и его. Джинни не хотела. Уже нет. Она сторонилась его, избегала встреч, устраивала истерики, грозилась убить его… помнится, он еще тогда смеялся. Надо же, как все изменилось. Сначала себя убить хотела, потом его. Поистине, женщины – народ с переменчивым настроением. Понять их – все равно, что с ума сойти. Сначала была какая-то болезненная страсть. Хотелось унижать, причинять страдания. Потом понял, что ей все равно. Стал приходить просто так. Даже секс не всегда был. Могли говорить ни о чем. Или просто молчать. И было хорошо.


У него тогда тоже непростой период жизни был. Лорд часто гневался, срывался на Упивающихся. Поттер, чтоб ему неладно было, куда-то запропастился. И никто не знал о том, где он, только известия плохие приходили – крестражи стали пропадать. То есть, совсем пропадать. Кто-то, сомневаться не приходилось – Поттер, уничтожал их. Лорд бесновался, грозился всех истребить. А потом Нагини пропала. Все уже давно догадывались, что она и была последним, шестым крестражем. А Лорд и правда стал совсем нелюдимым. Пустым. Тогда-то он и призвал к себе Джинни. Отказать она не смогла – все еще находилась во власти его зовущей темноты. И после той встречи она потерялась. Совсем другой стала. И эта странная зависимость от Темного Лорда… едва заметное движение кисти, и она уже у его ног. А он смотрит, смотрит. И все понимают – они ведут беседу.


А потом Джинни стала менять любовников. Будто искала хоть какие-то чувства, пыталась увидеть их хоть в ком-то, испытать хотя бы видимость ощущений…


Говорили, что и Лорд с ней спал, вот только Драко не верил в это. Не было в глазах Джинни страсти его тетки Беллы. Только слепая покорность, какая-то связь, но отнюдь не любовная и даже не банально сексуальная.


Число любовников младшей Уизли было так велико, что и считать нужды не было – все равно можно было легко ошибиться. О том, как же с ней хорошо, говорили все – и мужчины, и женщины. Этому Драко не мог не верить…


А потом… та самая битва, которую так ждали, исхода которой так боялись… Поттер явился из ниоткуда. Чертов Герой. Никто не мог попасть в дом его родителей, вокруг которого образовался защитный купол. Авроры беспомощно бродили рядом, не имея возможности попасть внутрь и помочь Великому Поттеру победить Темного Мага.


А Джинни смогла.


Драко помнил, как нашел ее в комнате Лорда, куда, превозмогая страх, все же вошел. Она лежала на полу и хрипела. Обнаженное тело поблескивало в нервных всполохах огня камина, волосы разметались вокруг. Она была подобна древней богине на алтаре. Драко подбежал к ней тогда, потянул на себя. Глаза ее были темнее ночи, и дело было вовсе не в том, что комната освещалась только огнем камина. А тело ее все дрожало и дрожало, и никак нельзя было унять эту дрожь. Драко звал девушку, кричал на нее, но она все смотрела в какую-то одной ей видимую даль, и лицо ее было словно каменным. Юноша натянул на нее свою мантию, положил на диван, а сам помчался за зельями. А когда вернулся, ее уже не было.


Потом ему рассказали, как она аппарировала рядом с домом Поттеров и, легко преодолев барьер, вошла в него. На несколько часов воцарилась пугающая тишина. А потом из дома вышел Поттер с девушкой на руках, рухнул на колени, бережно уложил Джинни на траву и потерял сознание.


Уже в больнице св. Мунго он рассказал о том, что убил Воландеморта, но о том, как именно, говорить отказался. Джинни не приходила в себя несколько дней. Драко, меняя внешность, не раз навещал ее. Украдкой брал ее ладонь в свою и с болью в сердце понимал, что она ужасно холодная.


Спустя месяц явился Снейп, предоставил неопровержимые доказательства своей невиновности, после чего предложил осмотреть мисс Уизли и проникнуть в ее сознание. Поттер был против. Между ним и зельеваром состоялся разговор. О чем они говорили, навсегда осталось тайной, но, покинув палату, в которой они беседовали, Поттер только кивнул колдомедикам, подтверждая свое согласие на участие Снейпа в выздоровлении Джинни.


Через несколько дней она очнулась. Пробыла в больнице несколько часов и сбежала. Пропала на несколько лет.


Драко, не без помощи крестного, сумел реабилитироваться. Женился на первой попавшейся полукровке, чтобы доказать свою лояльность к магглам. Детей не было.



~~~~~~~~~~



И вот он на Лазурном берегу. Договорился встретиться здесь с деловыми партнерами. Перед встречей решился прогуляться вдоль набережной. Яркая вспышка привлекла его внимание. Пригляделся. Сердце остановилось. Она. Джинни. Осторожно подошел сзади, прикоснулся к плечу, будто боялся, что она – мираж. Она обернулась. Ни тени удивления. Только какое-то смирение.


- Посидим где-нибудь? - предложил он, не надеясь на положительный ответ.


Она просто кивнула.



~~~~~~~~~~



- Где ты была все это время? - не мог не задать этот вопрос.


- Я была с Гарри, - она пожала плечами.


На его лице отразилось замешательство. Она улыбнулась. Горько и мудро. Будто старая.


- Драко, Лианна Поттер, жена Гарри – это я.


Он совсем лишился дара речи, только хватал воздух ртом, словно тяжелобольной.


- Зачем?.. - только и сумел прохрипеть он.


- Так было нужно. Мы с Гарри решили, что это будет самым правильным решением. Слишком многие стали интересоваться, что же произошло в доме родителей Гарри. А мы не могли позволить правде быть раскрытой.


- А я все удивлялся. Поттер так скоропалительно женился… и все эти годы… никому не была интересна скучная женщина, которую он называл своей женой.


- Ну, спасибо, - тень улыбки в ее глазах, в ту же секунду погасшая в темных зрачках.


- Нет, ты не можешь обижаться, - Драко словно оправдывался. - Лианна – самая неинтересная женщина на свете. И, хоть это и не мои слова, но я готов подписаться под каждым. Невзрачная, молчаливая, никакой изюминки…


- Довольно, - махнула рукой Джинни, улыбаясь одними только губами – в глазах был арктический холод. - Я понимаю это. Так было нужно. Но не забывай, я женщина. И слушать подобное мне неприятно.


- Прости, я вообще все не то говорю… - он вдруг пристально посмотрел на нее.


Она правильно истолковала его взгляд.


- У меня?..



~~~~~~~~~~



Он перебирал ее длинные вьющиеся волосы, и, казалось, огонь струится меж его пальцев. Он вдыхал ее аромат, и, казалось, вся свежесть мира касалась его обоняния. Он целовал ее бледное тело, и понимал, что ему не нужен рай – ни маггловский, ни магический.


Она открыла глаза. Солнце осветило ее лицо. Самое прекрасное на свете. Внезапно набежала туча, и стало почти темно. Джинни посмотрела на него.


- Я расскажу.


Почему-то стало страшно.



~~~~~~~~~~



- …он сказал мне тогда – «Хочешь Драко? Я дам тебе его, научу быть такой, что он не сумеет остаться равнодушным к тебе. Просто позволь мне кое-что сделать…» И я согласилась…


- И что же он сделал?


- Я была последним крестражем.


Стало холодно. И вовсе не из-за ветра – его порыв распахнул окно уже после, когда пальцы посинели от холода.


- Ему удалось разделить жалкий остаток своей души еще на две половины. Одна осталась в нем, а вторая поселилась во мне. С каждым днем эта темная суть порабощала меня, крала мои эмоции. Я поняла, что оказалась в ловушке, но было поздно. И тогда, во время битвы… Гарри все понял… но не смог меня убить. Он уничтожил тело Лорда. А потом наложил скрепляющее заклятие на меня. Но Том… все еще оставался во мне… а потом твой крестный… я ему благодарна. Он все понял, помог мне выбраться. Я подавила суть Тома в себе. Но не убила.


Не убила…


Слова набатом раздавались в его голове. Но, значит… нет, не может быть… немыслимо…


А она все говорила и говорила…



~~~~~~~~~~



- Уедем. Я ведь вижу, тебе плохо с ним.


Она покачала головой.


- Нет. С ним не плохо. И, нет, я не уеду с тобой. Зачем ворошить прошлое? Его уже нет.


Каждое слово – маленькая смерть. Он знал, она не специально. Но и лгать она не умела. Незачем.


- Ты стала еще красивее.


Она пожала плечами.


- А смысл?


Он отвернулся.


- Ты права.


Сколько раз он слышал эти слова в свой адрес? Сотни? Тысячи раз? Он не считал. Но чувство брезгливости, скуки он помнил до сих пор. Он и сам знал, что красив. Знал, что были люди, которые его любили, были люди, которые ненавидели его, но и те, и другие искренне восхищались его почти неземной красотой. И что дала ему эта прекрасная оболочка, именуемая телом? Он счастлив? Он знает вкус радости? Нет. И осознание этого убивало.


- Тебе лучше уйти, - она сказала это спокойно, без эмоций.


Ему стало больно, но он даже не заметил этого. Привык уже.


- Что, скоро очередной любовник пожалует? - не мог не уколоть, сдержаться.


- Уходи, - голос ее стал глуше.


- Прости, - он действительно раскаивался.


Она повела плечами, будто сбрасывая с себя его извинения.


- Нет. Не прощу.


Он аппарировал.



~~~~~~~~~~



Деловая встреча так и не состоялась. Не до того было.


Дома его ждала холодная постель, холодная еда и не менее холодная жена.


Драко задумчиво посмотрел на Мари и принял решение. Он Малфой, а Малфоев всегда интересовала цель, а не способ ее достижения.


А все эти фразы… «… не могу так с Гарри… не верю, что ты любишь… а вдруг, ты все еще под воздействием чар Тома?.. так не бывает…»


Бывает…



~~~~~~~~~~



Газеты пестрели заголовками.


Как же, такие странные, такие нелепые смерти… горячо любимый всеми Министр Магии Гарри Поттер… изысканная леди Малфой… пара десятков других высокопоставленных, но менее интересных публике магов… Драко Малфой по счастливой случайности не присутствовал на приеме, унесшем жизни стольких замечательных людей… таинственное исчезновение миссис Поттер…



~~~~~~~~~~



- И ты думаешь, я прощу тебе их смерть, смерть Гарри?


Он кивнул.


- Могу поинтересоваться, откуда такая уверенность?


- Ты любишь меня.


- Слабый довод. Я разучилась чувствовать.


- Ты хочешь меня. А еще я богат. Ты ведь сама как-то говорила, что ненавидишь бедность.


- Правда. Но ведь ты сам понимаешь, это глупо – объяснять свое прощение такими прозаичными вещами. Тем более, что я и так богата.


Он привел последний довод:


- Том бы одобрил…


Она вздрогнула. Посмотрела на него. Голубые глаза потемнели, где-то в глубине зрачков вспыхнул дьявольский огонь. Губ коснулась легкая улыбка.


- Не буду спорить.


Ветер трепал полы их мантий, а где-то внизу, под обрывом, на котором они стояли, бушевало море.

139 просмотров

Старый добрый клип

245 просмотров

Честно говоря, меня покорёбило, закачала сюда только из-за Кати Гусевой

513 просмотров

1471 просмотров

	Ты ... Твое имя Твоя планета: Плутон Твоя стихия: Воздух Твой цвет: Лиловый Твое животное-покровитель: Олень Тебе подходит профессия: Филосов Имя твоей души: Юлия «Ты ...» © Волк Twidog.ru — веселые тесты.

...филии и ...измы




фетишизм (сексуальный символизм, сексуальный парциализм), МКБ F65.0 — объектом полового влечения является часть тела, одежда или какой-либо иной предмет, символизирующий сексуального партнера. (Апотемнофилия — сочетающаяся с садомазохизмом разновидность фетишизма, при которой роль фетиша играют уродства тела.);





пигмалионизм (монументофилия, иконолагния) — разновидность фетишизма, сочетающаяся с вуайеризмом, при которой роль фетиша играют изображения человеческого тела (картины, статуи, статуэтки, фотографии);





нарциссизм (аутофилия, аутоэротизм, аутоэрастия) — объектом полового влечения является собственное тело (разновидность фетишизма);





аутомоносексуализм — как и при нарциссизме, объектом полового влечения также является собственное тело (чаще его зеркальное отражение), но имеющее сходство с телом субъекта противоположного пола, достигаемое при помощи одежды и соответствующих манер (разновидность фетишизма);





гетерохромофилия — объектом полового влечения является только партнер с другим цветом кожи (разновидность фетишизма);





ретифизм — разновидность фетишизма, сочетающегося с мазохизмом, при которой роль фетиша играет обувь (а иногда и другие предметы из кожи);





трансвестизм (эонизм, метатропизм), МКБ F65.1 — половое удовлетворение достигается при переодевании в одежду другого пола;

цисвестизм — разновидность трансвестизма, при которой отмечается стремление к надеванию одежды не противоположного, а своего же пола, но типичной для другого возраста, либо иной социальной группы;

гомесвестизм — разновидность трансвестизма, сочетающаяся с фетишизмом, при которой сексуальное удовлетворение достигается при одевании одежды своего же пола, но принадлежащей другому человеку;





эксгибиционизм, МКБ F65.2 — половое удовлетворение достигается при демонстрации другим лицам собственного обнажённого тела (обычно ягодиц или половых органов) вне контекста сексуальных отношений;





педофилия (инфантосексуализм, падерозия), F65.4 — половое влечение к детям (некоторыми исследователями рассматривается как разновидность фетишизма, в которой роль фетиша играют черты незрелого детского тела, а пол ребенка при этом не играет существенной роли);



эфебофилия — половое влечение к мальчикам-подросткам, юношам;

нимфофилия — половое влечение к девушкам-подросткам, юным девушкам;








партенофилия — половое влечение к зрелым девственницам (сексуально неопытным зрелым молодым субъектам);





геронтофилия (пресбиофилия) — половое влечение к лицам старшего возраста, к старикам;





зоофилия (содомия, зооэрастия, зооступрум, бестиофилия, скотоложство) — половое влечение к животным;





зоосадизм — разновидность зоофилии и садизма, заключающаяся в получении сексуального удовлетворения от мучения животных (сродни ктиномании — патологическому влечению к живодерству);





сексуальный садизм (эрототиранизм, активная алголагния), МКБ F65.5 — половое удовлетворение, получаемое путем причинения страданий или унижений сексуальному партнеру;





флагеллантизм (активный флагеллантизм, флагелляция, дипольдизм), МКБ F65.5 — разновидность садизма, при которой удовлетворение получают путем бичевания партнера, реже — самобичевания (последняя форма чаще относится к садомазохизму или мазохизму);





салиромания, МКБ F65.5 — получение сексуального удовлетворения в результате мазания других людей грязью, калом, мочой, кровью и т. д. (разновидность садизма);





поллюционизм — разновидность салиромании, заключающаяся в стремлении пачкать людей семенной жидкостью;





инъектофилия, МКБ F65.5 — разновидность садизма, при которой удовлетворение доставляет укалывание партнера различными острыми инструментами (некоторыми авторами относится к разновидности салиромании; близко к этому явлению стоит стремление к локальному прижиганию тела сексуального партнера, например, горящей сигаретой);





некрофилия (некромания) — половое влечение к трупам и совершение с ними сексуальных действий. Одними исследователями это явление выделяется в самостоятельную форму сексуальных девиаций, другими рассматривается как разновидность фетишизма (при которой в роли фетиша выступает мертвое тело) в сочетании с садизмом, или без такового, третьими — как разновидность садизма.
Близко к этому явлению находится влечение к сексуальным действиям со спящими или находящимися в бессознательном состоянии людьми, с тяжелобольными и умирающими, а также сексуально окрашенная повышенная заинтересованность трупами, кладбищами, похоронным ритуалом и всем тем, что так или иначе связано со смертью и умершими. Крайней формой некрофилии является некросадизм (бертранизм) — стремление к осквернению трупа и надругательству над ним (чаще в форме отрезания молочных желез, вырезания половых органов) и некрофагия — поедание частей трупа (часто — половых органов). И некрофагия, и некросадизм иногда сочетаются с предварительным убийством жертвы, либо получение сексуального удовлетворения сопряжено именно с самим процессом убийства;





вампиризм (сексуальный вампиризм), МКБ F65.5 — сексуальное удовлетворение наступает при ощущении вкуса крови партнера (чаще кровь партнера получают в процессе коитуса или предваряющих его ласк путем нанесения укусов; ряд исследователей относят это явление к проявлениям некросадизма);





сексуальный мазохизм, МКБ F65.5 (пассивная алголагния, пассивитизм, пассивный флагеллантизм) — получение сексуального удовлетворения при унижениях и физических страданиях, причиняемых сексуальным партнером (некоторые исследователи объединяют садизм и мазохизм в одну общую форму сексуальной девиации — садомазохизм, считая, что они являются дополняющими друг друга формами получения сексуального удовлетворения и иногда чередуются у одного и того же лица);





танатофилия (танатоминия), МКБ F65.5 — разновидность мазохизма, заключающаяся в получении сексуального удовлетворения в ходе фантазий на тему собственной смерти и погребения (более широко — влюбленность в тематику, связанную со смертью; мазохистский эквивалент некрофилии);





экскрементофилия (пикацизм) — сочетание мазохизма и фетишизма, при котором человеческие выделения играют роль фетиша (в виде их обнюхивания, ощупывания, проглатывания или обмазывания себя ими; по последнему принципу некоторые авторы подразумевают под поллюционизмом обмазывания себя спермой, в связи с чем относят его к экскрементофилии);





ренифлекс (озолагния, осфрезиофилия) — разновидность экскрементофилии, при которой роль фетиша играет специфический запах объекта сексуальных предпочтений (обонятельный фетишизм);





уролагния (урофилия) — разновидность ренифлекса, при которой обонятельным фетишем служит запах мочи (при копролагнии фетишем служит запах кала, при спермолагнии — запах семенной жидкости и т. п.; вкусовым эквивалентом экскрементофилии является поедание или питье выделений — урофагия, копрофагия, спермофагия);





фроттаж (фроттеризм) — получение сексуального удовлетворения путем прикосновения (или трения) половыми органами к различным частям тела избранного объекта в толпе, в тесноте (например, в транспорте; одними исследователями под этим термином подразумевается сексуальная девиация, являющаяся разновидностью эксгибиционизма, другими — разновидность петтинга);





кандаулезизм — разновидность эксгибиционизма, сочетающаяся с мазохизмом, основанная на достижении сексуального возбуждения при демонстрации обнаженной собственной жены или партнерши другим мужчинам;





плюрализм (сексуальный плюрализм) — групповой секс, разновидность эксгибиционизма в сочетании с вуайеризмом;





триолизм — разновидность сексуального плюрализма, заключающаяся в сексуальных действиях между тремя партнерами (два из которых имеют одинаковый пол);





вуайеризм (скопофилия, скоптофилия, миксоскопия, визионизм), МКБ F65.3 — влечение к подглядыванию за половым актом, обнаженными или частично обнаженными объектами сексуальных предпочтений (специфической разновидностью вуайеризма является сверхценное увлечение порнографией). Во многих случаях проявления вуайеризма (см. Категории вуайеризма) обнаженность объекта не является обязательным условием;





эксаудиризм — акустический эквивалент вуайеризма;





клизмофилия — получение сексуального удовлетворения путем введения жидкости или медицинских свечей в прямую кишку;





пиролагния — получение сексуального удовлетворения от созерцания огня, зрелища пожара (осуществления поджога с этой целью — пиромания).





дендрофилия — сексуальное влечение к деревьям; дендрофил получает сексуальное удовлетворение от прикосновений, объятий и т.п., совершаемых в отношении дерева.

117 просмотров

красота...

6.00 О Мерлин, что это так болит?
6.05 Кажется голова.
6.15 Точно, голова.
6.20 Раз голова, значить я не безголовый Ник.
6.25 А кто же тогда?
6.45 А за окном, что такое белое и мерзкое? Кажется снег.
6.46 Снегг? Нет Снейп. Точно я профессор Снейп.
6.50 А что-же так голова раскалывается? Вспомнил, Хагрид, мантикора его задери. Пристал с магловским зельем, мол посмотри какая белая лошадка на бутылке нарисована, сразу видно, вещь стоящая, аква вита.
7.00 А как же, аква вита. Скорее Авада кедавра в жидком виде. У Хагрид, волшебную палочку тебе в ... (ну, в общем, откуда у дракона хвост растёт).
7.10 О Мерлин, почему я вчера не умер? Лежал бы сейчас тихо, спокойно и ничего не болело бы. Не повезло...
7.15 А в желудке что творится, будто скучервей объелся.
7.16 Стоп, а закусывали мы чем? У Хагрид, волшебную палочку тебе в ...
7.17 Так, где моя потайная комната?
7.25 Нет, даже на это сил нету. Нужно на что-то мерзкое посмотреть, может стошнит.
7.30 А это что? Зеркало!
7.40 А кто это в нём?
7.41 Ой, где моя потайная комната?
8.00 Уф, ох, ааа...
8.05 Вроде полегчало.
8.10 И какой дурак поставил тут...
8.11 Ой, где моя потайная комната?
8.30 Уф, ох, ааа...
8.35 Нет, эту гадость нужно убрать немедленно. Дамблдору подарю. На день рождения.
8.40 Ага, точно, и скажу что это зеркало судьбы. Ты только загляни, и ТАКОЕ увидишь...
8.45 Ладно, а где рассол?
9.00 Ооо...
9.01 Ооооо!!!!
9.02 Шыто ето ттыкои?
9.03 Лонгботом!
9.15 Вот ведь тупица! Ему же ясно было сказано: "Для приготовления зелья Оживлямус необходимо взять огурец, соль, чеснок, укроп, петрушку, чистую воду... А он чего намешал?
9.20 А это что такое? Что это плавает (плавало) в Оживлямусе?
9.25 Нет, ну почему именно я, должен искать Невиллю его жабу?
9,55 Ладно, скажу пусть поищет в потайной комнате.
10.00 Хоть зубы после неё почищу.
10.05 А где моя именная зубная щётка с автографом Сами-знаете-кого? (Малфой на неё глаз положил. Хе-хе, щётку я у него выдрал, а глаз не успел).
10.30 Где моя зубная щётка!
11.00 Ладно, Асссио зубная щётка!
11.05 О Мерлин, чего это Дамблдор так с утра разорался?
11.10 Вот моя щёточка. Ой, фу, а что это за мерзкие волосы в щетине?
11.15 Вроде чья-то борода.
11.20 А, вот чего это Дамблдор так с утра разорался.
11.30 Да, жизнь кажется, потихоньку налаживается.
11.40 Так, что там у нас по расписанию - Слизерин и Гриффиндорф.
12.00 Ну что ж, пойдём повеселимся.
15.50 И что за идиот стоит у двери и подсматривает как последний гоблин?
15.55 А, это же дражайший Люциус Малфой.
16.00 Мерзавец. Захотел поиздеваться, и подарил на Рождество шампунь о перхоти.
16.01 Мне! Шампунь от перхоти.
16.02 Будто у меня волосы есть.
16.05 Стоп, волосы у меня есть.
16.10 Точно есть.
16.11 Ну так что с того? Разве это причина чтобы их мыть?
16.12 Прекратил урок, что бы ученики могли подробно рассмотреть как Люциус Малфой подглядывает словно последний гоблин.
16.15 Жаль с последних рядов плохо видно. Ну ничего, я расскажу.
16.34 О, наш Люциус заметил, как его разглядывает это сборище малолетних бандитов.
16.35 Задёргался.
16.40 Что вы говорите? Замеряете ширину дверного проёма?
16.45 Ну конечно верю. Чего лыблюсь?
16.50 Ну, так встрече обрадовался.
16.55 Да постойте на месте, я только учеников отпущу и мы поговорим.
17.00 Все свободны (А вас, Штирлиц, попрошу остаться. Стоп, кажется это из другой оперы).
17.05 Отодрал Люциуса
17.06 Да от пола отодрал, от пола (и как вам только в голову такое пришло?)
17.07 Предложил ему выпить успокаивающего зелья.
17.08 Нет, не Лонгботтом готовил, а напротив, ваш сынуля. Умный мальчик, только слишком доверчивый (как впрочем и папаша).
17.09 На брудершафт? (ещё раз повторюсь, от пола).
17.10 Нет спасибо, я знаете, и так вчера слегка перебрал.
17.20 Ой, Люциус, зелье явно вам на пользу, вы так поздоровели.
17.25 И позеленели.
17.30 Да, вспомнил, у меня же срочные дела. Всего хорошего мистер Гобой.
17.31 То есть я хотел сказать мистер Тролботом.
17.32 Прошу прощения мистер Грейфлой.
17.33 Ну, словом я спешу.
18.00 Ху... Кажись убежал.
18.05 А у Лонгботтома явно талант к Зельеделанью. Нужно будет рецептик у него переписать.
18.10 Встретил близнецов Уилзи.
18.11 16 баллов с Гриффиндора!
18.12 Почему 16?
18.13 Да 15 надвое не делится.
18.14 Сделал большие глаза и предупредил, если с метлой уважаемого Люциуса Малфоя что-то случится...
18.15 Где она стоит?
18.16 А пойдёмте, покажу.
18.20 Проголодался.
18.25 По дороге в столовую налетел на кош... точно, профессор МакГонаголл. И как вы догадались?
18.30 Куда это она так рванула?
18.35 Ну ладно, её дела кошачьи, а мои...
18.40 Тьфу...опять налетел на кош... а, нет на кота. Рыжий такой, здоровенный. Глазища наглые, как у его хозяйки.
18.45 А кто его хозяйка?
18.46 Точно, эта несносная всезнайка Грейнджер.
18.47 У, мерзкая скотина.
18.48 И кот у неё такой же.
19.00 Кстати, теперь я знаю куда так рванула профессор МакГонаголл!
19.30 Так это она ночью под окном орала похабные кошачьи песни?
19.35 Откуда знаю что похабные?
19.40 Нет я не анимаг, но попробуйте таким голосом спеть что-то приличное.
19.45 Мерзавец Люциус, отобрал метлу у единственного сына. А он так хотел поиграть в квидич...
19.50 Строгим голосом объявил - через 5 минут тренировка. Кто придёт без метлы, будет немедленно отчислен из команды.
19.55 Что мистер Малфой? У вас нет метлы?
20.00 А причем здесь ваш отец?
20.05 Нет, даже слушать ничего не буду. Нет метлы - нет места в команде.
21.10 Опять вы, мистер Малфой. Что на этот раз?
21.15 Дополнительно позаниматься?
21.20 Ну так найдите Грейнджер и занимайтесь с ней (а вас я не спрашиваю, чем).
21.25 Со мной? У вас явно нетрадиционный взгляд на жизнь.
21.30 Не со мной? Ну слава Мерлину!
21.35 А от меня что нужно? Только не зубную щётку. Во-первых всё равно не дам, а во-вторых я таких извращений не люблю.
21.40 А, допуск в Запретную секцию библиотеки! А какую книгу?
21.45 Редкие и ужасные проклятия? Очень любопытно.
21.50 А какой раздел вас заинтересовал?
21.55 Сглаз и порча на ближайших родственников? Очень хорошо.
22.00 Ну тогда напишете реферат по этой теме.
23.10 И не забудьте предварительно попрактиковаться.
23.20 Да не за что.
23.30 Спокойной ночи тебе Люциус.

329 просмотров

красивая пара была))

1042 просмотров

Саундтрек к фильму "Беглянки"

270 просмотров

Джеймс и Оливер Фелпс, играющие в фильмах о Гарри Поттере близнецов Уизли, отмечают сегодня день Рождения - им исполнилось по 22 года!
Несколько интересных фактов о братьях:
- Джеймс играет Фреда, Оливер соответственно - Джорджа
- каждый хотел бы играть другого близнеца
- Оливер родился на счастливые 13 минут раньше Джеймса

136 просмотров

Не знаю, как Вам а мне видео нравится))

Автор: Еленушка
Бета: нет
Рейтинг: PG
Размер: мини
Пейринг: СС/ГГ
Жанр: Romance
Отказ: Отказываюсь от прав в пользу Дж. Роулинг
Аннотация: Мисс Грейнджер приходит к профессору Снейпу поздно вечером, чтобы сообщить новость. Нет, не на отработку. Нет, просто приходит. И удивляет профессора безмерно.
Комментарии: Пара спойлеров 7й книги
Каталог: нет
Предупреждения: нет
Статус: Закончен
Выложен: 2007.09.28



Вы точно хотите знать все? Совершенно все и с подробностями? Ну, хорошо.

Я, Северус Снейп, мерзкий профессор и второй год директор школы Хогвартс. После того, как на прошлом суде по делу Пожирателей смерти меня оправдали и даже соизволили выдать орден, попечительский совет проголосовал за то, чтобы я оставался директором. К моему вящему удивлению. Макгонагалл сделала вид, что не расстроилась, но вы же знаете старую перечницу… Ладно, обойдусь без эпитетов, раз вы так настаиваете.

Меня терпеть не могут ученики с первого по седьмой курс. Почти все. Некоторые из слизеринцев относятся ко мне почти тепло – я столько лет заставлял их гордиться своим факультетом, что они гордятся и мной, как деканом. Бывшим. Восьмой курс тоже, который открыли первый раз за тысячелетнюю историю школы для компании тех, кто прогулял предыдущий… хорошо, для тех, кто воевал весь предыдущий год против Темного лорда. Они ко мне тоже хорошо относятся и некоторые даже любят – Тот-Самый-Поттер, да. И не нужно так мерзко хихикать, спросите у него сами. Я веду у восьмого курса спецкурс по зельеварению по их же просьбе. Да, они не хотят учиться у Слагхорна. Почему, спросите у них сами. Группа маленькая – Поттер, Грейнджер, Лонгботтом, Уизли-пятый и Лагвуд. Меня удивило, что Лонгботтом сам попросился ко мне на курс, но я его взял. Он даже делает некоторые успехи с тех пор, как я перестал на него орать.

Вы знаете, что я никогда не был женат – моя маска «сальноволосого гада» приросла ко мне настолько, что я и сейчас не могу не язвить. А раньше – и подавно. И женщинам это не нравится. И внешний вид мой не нравился, пока я не начал выглядеть, кхм, чистым. Но никто в светлом сознании не назовет меня привлекательным. И у меня никогда не было иллюзий на свой счет.

Я не из старинного рода, мой отец – маггл, и проблема продолжения его славной родословной портовых грузчиков меня не заботит. Мне хватает студентов для проявления отцовских инстинктов.

В тот вечер, который вас интересует, я сидел в своем директорском кабинете и составлял учебный план для Министерства. На редкость нудная работа, и я за вечер три раза проклял весь попечительский совет с их идиотским решением… Вы сами просили всех подробностей – получайте. Я бы предпочел преподавать зелья или ЗОТИ, но у нас сейчас нет недостатка в преподавателях, как вы знаете. Приходится заниматься бюрократией.

В общем, сидел я и вымучивал очередную страницу, когда в кабинет постучала мисс Грейнджер, наша главная заучка и гордость школы. Нет, я не вижу сквозь стены, я узнал ее, когда она вошла и поздоровалась.

Я оторвался от своего страшно увлекательного занятия и предложил ей стул. Она села.

- Я пришла попрощаться, - сказала она.

Я изогнул бровь фирменным жестом и попросил объяснить, что она имеет в виду. В ответ она протянула мне аттестат с оценками по ЖАБА, по всем предметам было П, как и ожидалось. Только вот незадачка – тогда был ноябрь, и до экзаменов оставалось больше полугода.

- Мисс Грейнджер, вам же еще до лета учиться, - сказал я. Может, чуть громче, чем требовалось, и она задрала свой подбородок.

- Вы сами подписали мне разрешение в прошлом месяце.

- Да, подписал, - вообще-то я это сделал для того, чтобы Грейнджер от меня отвязалась – она умеет быть страшно занудной. Но я не ожидал, что это пойдет дальше и приведет к сдаче экзаменов экстерном.

- Я сдала все предметы в Министерстве в присутствии специальной комиссии и могу уехать.

Я был расстроен. И не потому, что нас покидала наша звезда, а потому, что я не знал. Я, директор школы, который потратил на нее столько времени и вложил столько знаний, а она даже не соизволила меня пригласить на свои экзамены? Да, и мерзкому старикашке Снейпу тоже иногда бывает обидно.

- Счастливого пути, - а что еще я мог сказать?

- Профессор, - насупилась Грейнджер, - я зашла сказать спасибо.

Надо же, первый за восемнадцать лет студент, который решил меня поблагодарить.

- За что?

- За то, что вы для нас делали и делаете.

- Спасибо и выметайтесь, - сказал я. – У вас еще одиннадцать преподавателей, которым тоже нужна ваша признательность.

- Я пришла поблагодарить вас лично, - последнее слово она выделила, и я немного удивился. – Именно вас. И не только за уроки, а и за то, как вы нас защищали. За Гарри. И я только недавно поняла, почему у меня выходят такие хорошие зелья – вы – прекрасный учитель.

Я решил, что с ней что-то не в порядке – обычно студенты после экзаменов загадывают желание больше никогда меня не видеть. Надеюсь, что после этого года так сделают не все, но всё же…

- Мисс Грейнджер, я рад, что вы смогли, наконец, оценить мое мастерство преподавания, - ответил я и посчитал разговор законченным.

Но не тут-то было – Грейнджер уходить не собиралась. Она смотрела на меня своими глазищами так, будто я был Дамблдором – средоточием доброты и мудрости.

- Скажите, а вас совсем не расстраивает, что меня здесь не будет?

Я замялся. Во-первых, я был на нее обижен за историю с ЖАБА. Во-вторых, с чего бы я стал откровенничать?

- Тут еще три сотни студентов, и…

Она меня перебила:

- Я спрашиваю, будете ли вы по мне скучать, - редкая нахалка, да?

- Буду, - признался я. – Учить вас было удовольствием, если бы не воровство компонентов для зелий и несколько других моментов, о которых я знаю.

- Вы это нарочно или в самом деле дурак? – ну, это уже ни в какие рамки не лезло, и я вскочил с кресла.

- Минус десять баллов с Гриффиндора, - прошипел я свою любимую поговорку.

- Не выйдет. Я больше не студентка, - парировала она. Было видно, что девчонка нервничает, но держалась она мастерски.

- Зато я все еще могу…

- Что? – она тоже вскочила и стала напротив меня, так близко, что я мог бы посчитать ее ресницы, если бы захотел. – Что вы мне сделаете? Отшлепаете? Ударите? А если я вас… поцелую?

Я опомниться не успел, когда она обвила мою шею руками и впилась в мои губы своими. У нее плохо получалось, честно говоря. Я стоял и не знал, что делать – ответить было бы верхом безрассудства, оттолкнуть целующую тебя женщину – нажить себе врага на всю жизнь. А она – сильная колдунья, и убить может. И не нужно так мерзко покашливать, я говорю, как было.

В общем, стою я, директор школы Хогвартс, а меня целует моя же студентка. Бывшая. Я хотел открыть рот, чтобы объяснить, что так делать не стоит, но она решила, что я отвечаю на поцелуй, и продолжила с радостью. Через пару секунд мне надоело думать, и я просто расслабился и да, поцеловал ее в ответ. Грейнджер застонала и прижалась ко мне еще сильнее. А я мужчина, и не смотря на то, что я давно научился контролировать свои желания, мне совершенно не хотелось это заканчивать.

Когда я положил руки ей на талию, она вскрикнула и задрожала. Я успел поверить, что в самом деле ей нравлюсь, когда в кабинет вломились два аврора с Макгонагалл. Я не знаю, что случилось в школе в тот момент и что авроры делали в Хогвартсе, но через минуту я уже лежал связанный на полу, а Грейнджер рыдала и орала о том, чтобы меня не смели трогать. Макгонагалл была в бешенстве – как же, директор школы и студентка. Она кричала, что если бы они не вошли, то случилось бы непоправимое, что это позор для всего Хогвартса, что она всегда знала, что я мерзкий слизеринский слизняк (да, я тоже считаю, что она - косноязычная старая… ладно, не буду), что она постарается успокоить мисс Грейнджер и что мне вечно гнить в Азкабане. На миг я даже подумал, что Макгонагалл с Грейнджер это подстроили – мадам очень хотела стать директором, а я, между прочим, не возражал. Но я умею отличить настоящий поцелуй, как мне кажется, и я отверг эту бредовую идею.

От воплей Макгонагалл заложило уши, я попытался объяснить, но один из Авроров меня оглушил Петрификус Тоталус, и я ничего больше не помню.

Очнулся я в Министерстве, в комнате для заключенных с повышенным комфортом. Хоть какой-то толк от директорской должности.

Хватит шуметь, это еще не конец истории.

Сижу я тут уже три недели, уважаемые члены Визенгамота, а в моей школе идут занятия и творится черт-те-что. И, между прочим, ни по какому закону я ничего не нарушал – мисс Грейнджер уже не моя студентка, а два года, как совершеннолетняя колдунья. И этим идиотским процессом вы добились только того, что над вами будут смеяться все волшебники страны – я уже дал интервью «Ежедневному пророку». А поскольку мисс Грейнджер, хм, имеет определенное влияние на широко известную журналистку мисс Скиттер, то статья будет такой, как мне хотелось бы. И вы будете выглядеть полными придурками.

И не нужно так орать, я еще не закончил. Да, это нужно рассказать.

Ко мне пускали посетителей все время моего пребывания в этом благословенном заведении, и мой любезный Поттер помог кое-что организовать вчера днем. Нет, я не про интервью со Скиттер, его я дал сегодня утром. Да, это важные подробности дела.

Мисс Грейнджер тоже ко мне наведывалась. Каждый день. И ваши предположения о том, что я ее опоил приворотным зельем, совершенно беспочвенны – ее уже проверили раз пять разными способами.

В первый раз мы просто разговаривали, и я многое узнал о себе. Например, что у меня великолепная улыбка, по ее словам. Хотя бы из-за того, что мою улыбку видело не больше трех человек.

Во второй раз она нагло залезла ко мне на колени и сказала, что мечтала об этом последние три года. Я ей, разумеется, не поверил – у нее были романы с несколькими студентами. Но Грейнджер просидела так все время свидания. Мне понравилось.

В третий раз она притащила мне шоколадных лягушек и полезла целоваться. Я отбился. Хотя это потребовало некоторых усилий. Нет, дорогой Артур, ох, простите, председатель, я ее не бил. Но мне сложно сдерживаться, когда меня целуют юные красивые девушки.

В четвертый она потребовала, чтобы я поцеловал ее первым. А я не возражал. Да, я сам удивился – никогда не считал себя романтиком.

В пятый… хотя зачем вам ТАКИЕ подробности?

На шестой день я понял, что люблю ее. А как ее можно не любить, с этой ее детской непосредственностью, этими жадными губами и на самом деле влюбленными в меня глазами? Я ей сказал об этом, и у меня, не поверите, дрожали руки. А она сказала, что любит меня.

Потом две недели мы виделись ежедневно и с пользой для нас обоих.

А неделю назад я сделал мисс Грейнджер предложение, став на одно колено. Кольцо пришлось заказать по каталогу, спасибо Поттеру. Мальчик-Который-Спас-Мир, между прочим, очень за меня рад, он за дверью и может свидетельствовать, если потребуете.

А вчера днем мы поженились, Поттер был свидетелем с моей стороны. И миссис Снейп ждет меня, чтобы уехать домой. То есть в Хогвартс. Она пообещала, что будет преподавать со следующего года трансфигурацию, поскольку Макгонагалл я отправлю на пенсию. И можете считать это личной местью, а меня – слизеринским ублюдком. Если взрослая колдунья не в состоянии разобраться в такой щекотливой ситуации, то грош ей цена, как знатоку психологии. А она ваших детей учит, между прочим.

Короче говоря, вам нечего мне предъявить, а я зол на все ваше Министерство за этот показушный суд и за то, что вы мне устроили три недели вынужденных каникул в разгар учебного года. С другой стороны – я рад, что смог получше узнать Гермиону и понять, что мне нужно от жизни. Мою Гермиону. Миссис Снейп.

Спасибо, Артур. Да, я тоже тебя прибью после окончания этого фарса. Да, она в самом деле моя жена. И да, я на самом деле счастлив. Впервые в жизни. Да, 21 день счастья. Сам не верю

466 просмотров

Автор: Ro Moon
Пэйринг: СБ/РЛ, ДП/ЛЭ
Рейтинг: R
Жанр: Humor/Romance
Размер: Мини
Статус: Закончен
Саммари: Сириус и Ремус не очень хотят идти на бал в честь Дня Всех Влюбленных.

--------------------------------------------------------------------------------





— Вот это новости! — возмущался Сириус, стоя перед доской с разного рода объявлениями.
— Что там, Мягколап? — Джеймс подошел к другу и поискал глазами на доске причину возмущения Сириуса.
Какие-то робкие объявления о потере чего-то-там, расписание… и большое белоснежно-бумажное все в сердечках и завитушках объявление красными буквами.

«Внимание!
Рады вам сообщить, что завтра, 14 февраля, состоится Бал, посвященный Дню всех Влюбленных.
В 7 часов вечера начало Бала. Прийти необходимо парами…»

Джеймс не дочитал объявление, потому что Сириус снова начал бормотать что-то невнятное.
— Да ладно тебе, — проговорил Джеймс, — что тебя тут смущает?
— Э, как бы тебе сказать, чтобы ты не обиделся, — скривился Сириус, — это замечание по поводу «прийти парами»…
— Ой, Мягколап, — фыркнул Джеймс, — тебе ли беспокоиться об этом. Да за тобой добрая половина девушек школы бегает…
— И недобрая тоже, — пробормотал Сириус, — мне, после моего «романчика» с этой Мэри Сью что-то совсем не хочется новых отношений.
— Да при чем тут отношения, — нахмурился Джеймс, — просто сходишь на бал с кем-нибудь, и все тут.
— А потом доказывай, что у тебя вообще дипломатические отношения! — мрачно проговорил Сириус, — я лучше со своим отражением пойду, чем с какой-нибудь истеричкой.
В это время в гостиную вошли несколько девушек. Среди них была и Лили Эванс.
— О, Лил, — загорелись глаза у Джеймса, — слышала про бал?
— Слышала, — отозвалась девушка.
— Пойдешь со мной? — юноша подмигнул ей.
Лили сделала вид крайней задумчивости.
— Посмотрим, — улыбнулась она. Известно, что если девушка говорит «посмотрим», это значит «да», и Джеймс это прекрасно знал.

— Договорились! — щелкнул пальцами он и победоносно поглядел на Сириуса, словно приглашая повторить его маневр.
— Ну? — поднял бровь Джеймс.
— Антилопа гну, — фыркнул Сириус.
— Смотри, вон, еще есть две свободные дамы…, понизив голос, сказал Джеймс.
— Сам с ними иди, — поморщился Сириус.
— Привереда, — прокомментировал Джеймс.
В гостиную, беседуя, вошли Ремус и Питер. Они обратили внимание на оживление около доски объявлений и направились к ней. Спустя минуту оба вздохнули, однако во вздохе Питера слышалась радость, а Ремуса — недовольство.
— И тебе по душе пришлось это мероприятие? — вопросил Сириус.
— Угу, — Ремус поглядывал на объявление, — жаль, что четырнадцатое — это не полнолуние.
— Эй, Червехвост, а ты чего такой довольный? — сощурился Сириус, глядя на улыбающегося Питера.
— У него роман, — ответил за него Ремус.
— С кем это? — хором спросили Сириус и Джеймс.
Питер покраснел и смутился, поглядывая на друзей.
— О, — закатил глаза Ремус, — с Джессикой Эйдс.
— С кем? — переспросил Сириус.
— Джессика Эйдс, — терпеливо повторил Ремус, — ну, из Хаффлпаффа. Такая…, — он поглядел на Питера, — рыжая кудрявая.
— Кажется, видел, — махнул рукой Сириус, — а ты кого-нибудь подметил, Луни?
— Обязательно, — усмехнулся Ремус, — целую стаю.
— О да, — хихикнул Джеймс, — волчицы от тебя просто без ума.
— Жаль, это не распространяется на людей, — театрально вздохнул Ремус.

— Между прочим, Кита Виндскай из Рейвенкло положила на тебя глаз, — хитро сощурился Джеймс.
— Как положила, так и снимет, — невозмутимо парировал Ремус, — интересно, а если я сбегу из замка в Запретный лес на время бала, меня заставят отбыть двойное или тройное наказание?
— Не тебя, а нас, — поправил его Сириус, — мне тоже не очень хочется идти на бал.
— Придется, — приговорил их Джеймс, — между прочим, есть очень неплохие девчонки, я бы вам порекомендовал…
— Джеймс! — в один голос остановили его Ремус и Сириус.
— Ладно, ладно, — развел руками он, — вот и решайте сами, как вам жить дальше.
Юноша гордо направился к столику, за которым расположились девушки.
— Как у него все просто! — отметил Сириус.
Ремус пожал плечами.
Они уселись в кресла около камина.
— Ну, — посмотрел на друга Люпин, — что будем делать?
— Снимать штаны и бегать, — резко ответил Сириус.
— Да, забавно это будет смотреться на балу, — задумчиво изрек Ремус.
Представив себе это, Сириус не выдержал и захохотал. Ремус присоединился к нему.
— Может, правда, — сквозь смех проговорил Сириус, — устроим что-нибудь этакое на балу, а? А то это общее розовое цветочно-любовное настроение, если честно, раздражает.
— Есть предложения?
— Ну, можно банально взорвать навозные бомбы в зале, — зевнул Сириус.
— И потом весь оставшийся год под руководством Филча и его кошки отмывать всю школу? — фыркнул Ремус.
— О! — поднял вверх указательный палец Сириус.
— Что? — сощурился Люпин, — тебе так понравилась идея отмывать школу? Так зачем ждать, давай взорвем бомбу прямо сегодня.
— Не, — отмахнулся от него Сириус, — я про кошку.
— А что кошка?

— Ну, она такая серая и скучная, — хохотнул Сириус, — как насчет того, чтобы придать ей «розовое цветочно-любовное настроение», а?
Ремус уставился на него.
— Ты имеешь в виду, чтобы… — он не договорил, округлив глаза, — да ты сумасшедший!
— Откуда ты знаешь, неужели видел мою справку из больницы Святого Мунго? — засмеялся Сириус, — а что, разве это плохая идея?
— Нет, — неожиданно хищно улыбнулся Ремус, — а знаешь, это очень даже замечательная идея. Правда, Филч нас убьет, а это повод не идти на бал.
— Я знал, что ты меня поддержишь, Луни, — усмехнулся Сириус.
— Да, — спустился с небес на землю Ремус, — но мы еще не решили вопрос с парами.
— Черт, — дернулся Сириус, — но я точно не хочу идти с какой-нибудь романтично-влюбленной девушкой. Эй, Рем, а может, ты будешь моей парой, а?
— Чего? — удивился Люпин.
— Чего-чего, — вошел в азарт Сириус, — парой моей будешь?
— Если ты не заметил, Мягколап, — усмехнулся Ремус, — меня зовут вовсе не Ремина Люпин.
— Да не, — фыркнул Сириус, — Ну, надо же что-то изменить в размеренной жизни Дня всех Влюбленных, а то про кошку все довольно быстро забудут.
— И как ты это собираешься сделать? — хмыкнул Ремус, однако идея Сириус пришлась ему по душе.
— Очень просто, — загадочно приподнял одну бровь Сириус и вскочил с кресла.
— Эй, Лили, — он обратился к девушке, — подойди на минуточку, поговорить надо.
— Сириус, не забывай, — громко сказал ему Джеймс, — она идет на бал со мной.
Лили отмахнулась от него и подошла к Сириусу.
— Ну, чего? — спросила она.
— Лили, можно тебя попросить об одном одолжении…



* * *


Большой зал, украшенный подстать празднику — цветами, сердечками, купидончиками и прочей романтической раскраской — встретил «всех влюбленных». Вся мебель была убрана, оставив много место для танцев, только вдоль одной стены тянулся длинный стол с множеством яств и напитков. Ученики по парам заходили в зал, профессор МакГонагалл записывала их.
Подошла очередная пара.
— Имена, — не отрываясь от списка, произнесла профессор.
— Ремус Люпин
— Сирия Блэк
МакГонагалл записала первое имя и уже начала записывать второе, как вдруг перо замерло. Она медленно перевела взгляд на пару.
Перед ней стоял Ремус Люпин, как она и привыкла его видеть, и… МакГонагалл зажмурилась и снова распахнула глаза. Высокая девушка с черными волосами, завязанными красными шелковыми лентами в два коротких хвостика. Умело подведенные черным карандашом глаза сияли синевой на улыбчивом лице. Парадная темно-фиалковая мантия, облегающая несколько широкоплечую для девушки фигуру, подчеркивала высокую грудь («И вовсе не скажешь, что она поролоновая»). Профессор Трансфигурации снова зажмурилась и еще шире раскрыла глаза.
— Сириус? — удивилась она.

— Сирия, — ласково поправила ее «девушка».
— Что за шутки? — нахмурилась профессор.
— Никаких шуток, — произнес Ремус, — было сказано — прийти с парой, мы пришли.
— Ладно, — махнула рукой профессор, безуспешно пытаясь сдержать улыбку, — Сирия, так Сирия.
Пара прошла в зал, где уже находилось довольно много народу. Все поначалу не замечали никаких странностей, но потом начинали присматриваться и посмеиваться.
— О, Рем, — окликнул его Джеймс, идущий вместе с Лили, — а где Сириус?
Он поглядел на «спутницу» Ремуса и осекся.
— Сириус? — Джеймс уставился на него, удивленно моргая.
— Сирия, — во второй раз поправила «девушка».
Лили засмеялась.
— Что за маскарад? — усмехнулся Джеймс.
— Ну, — спокойно произнесла Сирия, — должно же что-то освежить эту обстановку, верно?
Цокая каблуками («Господи, Лили, как вы это носите?»), Сирия под ручку с Ремусом прошла в центр зала.

Наконец, собрались все пары. Дамблдор громко поприветствовал всех, поздравил с Днем Святого Валентина и объявил о начале бала. Заиграла музыка, и пары распределились по залу, кружась в танце.
— А ты неплохо танцуешь, Сирия, — произнес Ремус.
— Благодарю, — томно опустив длинные накрашенные ресницы, проворковала «она».
Вдруг музыку заглушил отчаянный гневный вопль школьного завхоза.
— Началось, — довольно улыбнулась Сирия.
В зал влетел красный от злости Филч. На руках он держал подстриженную «под пуделя» и покрашенную в розовый цвет кошку — Мисс Норрис.
— Кто это сделал? — закричал он, демонстрируя всем несчастное животное, — кто?
По залу прокатились смешки, постепенно перерастающие в сдавленный хохот.
— Аргус, — мягко проговорил Дамблдор, — не думаю, что это будет сложно исправить, не будем портить праздник, даже виновным в этом ученикам.
Завхоз смерил его злым взглядом и, пробормотав что-то на тему «если бы разрешили телесные наказания», ушел вместе с директором возвращать «розовой цветочно-любовной» кошке ее первоначальный вид.
— Это, случайно, не ваша работа? — шепотом спросил Джеймс у Сирии и Ремуса.
— Случайно наша, как ты угадал? — сощурилась «девушка».
— Почерк знакомый, — подмигнул ей Джеймс, — красивая прическа, Сирия.
— Льстец, — игриво поправив хвостики, произнесла Сирия.
— Эй, Джеймс, ты пришел на бал со мной, — заметила Лили с наигранной обидой, — так что, прошу не флиртовать с другими девушками.
— Прошу прощения, леди, — усмехнулся Джеймс.

Бал шел весело, Сирии то и дело делали комплименты, на что «она» кокетливо улыбалась. Несколько особенно отчаянных юношей даже пригласили ее на танец, хотя постоянно стеснялись («Неужели вас так смущает мое очарование?»).
После нескольких танцев самая популярная «девушка» вечера стояла в компании своего кавалера около стола.
— Луни, что-то мне жарковато, — Сирия залпом осушила бокал сливочного пива, — пошли, прогуляемся?
— Пошли, — усмехнулся Ремус.
Они сходили в гриффиндорскую башню за теплыми мантиями и вскоре вышли на улицу. К их удивлению, они были не одиноки в своем порыве — подышать свежим воздухом: там и тут прогуливались парочки, одни только смущенно беседовали, другие брели в обнимку, а некоторые уже целовались при свете полумесяца.
— Красиво, — произнес Ремус, его слова обозначились паром в холодном воздухе.
— Да, — вздохнул Сириус.
Они миновали еще несколько парочек, и вышли к озеру. На его берегах жались друг к другу влюбленные.
— Просто муравейник какой-то, — досадливо произнес Сириус.
— А тебе хочется уединиться? — поинтересовался Люпин.
Сириус усмехнулся.
Они прошли мимо озера, и вышли на парковую дорожку. Здесь им встретилась всего одна парочка, но влюбленные были настолько увлечены друг другом, что даже не оглянулись на мародеров.
— А что такого? — нарушил молчание Сириус, — я же твоя девушка.
— Да, конечно, дорогая Сирия, — Ремус обнял Сириуса за талию.
— И имею право на поцелуй, — ляпнул Сириус и тут же покраснел, хотя в свете полумесяца этого не было видно.
Ремус остановился, Сириус смущенно уставился на него.
— Ты это серьезно? — без улыбки спросил Ремус.

Сириус вздохнул.
— Ну да, — кивнул он.
Ремус разглядывал его лицо.
— Если бы ты был девушкой, я бы в тебя влюбился, — произнес он.
— Жаль, что я не девушка, — опустил глаза Блэк.
— Но зато ты — Сириус, — его ладонь скользнула по щеке друга, коснулась подбородка. Сириус в смятении поглядел на оборотня.
Ремус приблизился к нему настолько, что Сириус мог чувствовать жар, исходящий от него. Ремус закрыл глаза и коснулся губами рта Сириуса. Тот, вздрогнув, замер на секунду, но неожиданно горячо ответил на поцелуй. Руки Сириуса ерошили волосы Рема; от каждого прикосновения, словно электрический разряд, разбегалась дрожь.
Ремус открыл глаза, прервав поцелуй.
— Ты все еще уверен в своем решении? — обжигающе прошептал он.
— Да, — ответил Сириус, влажно глядя в глаза друга.
— Быть может, в Хижине сейчас не так людно, — Ремус лукаво улыбнулся, покосившись на нескольких влюбленных, бредущих по дорожке.
Сириус не стал возражать. Тенью они промелькнули мимо обнимающихся и целующихся парочек и исчезли где-то среди корней Гремучей Ивы...


Утром Сириус с трудом открыл глаза, словно его веки были вылиты из чугуна. Сонное утро выходного дня, привычный полог его кровати в спальне гриффиндорцев, и... непривычный Ремус, спящий рядом. Сириус прокрутил события вчерашнего дня, усмехнувшись при мысли о розовом «пуделе» Мисс Норрис. Наконец, воспоминания добрели до момента, когда они с Ремусом пошли прогуляться. Сириус порывисто вздохнул. Все ли это было на самом деле? Но при взгляде на мирно сопящего Рема все сомнения улетучились. Сириус убедился, что занавеси его кровати плотно задернуты, не дай Бог Джеймсу или Питеру увидеть их вместе, хотя, что тут скрывать, если это — правда? Сириус откинул со лба Ремуса волосы, он тут же открыл глаза.
— Добро утро, — блаженно потянувшись, произнес он, — как спалось?
— Великолепно, — ответил Сириус, нежно глядя на него, — правда, все, что было вчера, кажется нереальным.
— Но тебя ведь не смущает это? — серьезно спросил Ремус.
— Нисколько, — покачал головой Сириус.
— Ну, вот и отлично, — улыбнулся Ремус. Приподнявшись, он поцеловал Сириуса в губы, и быстро скатился с кровати, откинув занавеси. Он снова потянулся, подставляя лицо лучам утреннего солнца.
— Доброе утро, Луни, — Джеймс поднялся со своей кровати, задернув занавески. Заметив Сириуса, он поприветствовал и его, однако лицо Джеймса выражало озадаченность. От этого Сириус невольно вздрогнул, предположив, что он все-таки видел их вместе. Но причина озадаченности скоро прояснилась: эта причина сползла с кровати Джеймса, смущенно улыбаясь и сияя зелеными глазами на красивом лице, обрамленном шевелюрой каштановых волос...

296 просмотров

Макс Пэйн, как персонаж, в продолжении
Макс Пэйн испытывает вину "последнего выжившего". Его семья погибла, а он продолжает жить, все еще чувствуя свою вину в их смерти, он продолжает само-разрушать себя. Max Payne 2 гораздо мрачнее, чем первая часть. Сильный снегопад сменил вечный дождь, который отражает состояние Макса. Несмотря на то, что осуществил свою месть, он все еще неудовлетворен. Его любовь мертва, а он все еще безнаказанно жив.

Его отношения с Моной Сакс все более углубляются, превратившись в любовь. Все мысли и действия Макса теперь направлены к Моне. Он многократно видит как он целует Мону в последней сцене; он стреляет в своего напарника, чтобы спасти Мону. Здесь очень важна фраза Макса: "Без помощи Моны, я был бы уже трупом. И в первый раз за столь долгое время, я чувствовал, что не хочу умирать."

Всю игру Пэйн колебается между желанием к Моне и отказом от любви, как от предательства семьи. Он многократно видит в своих снах, как Мона стреляет в него или его семью.

Также, Макс понимая, что не в состоянии вести нормальный образ жизни, все равно продолжает пытаться найти мир в хаосе, окружающем его, и продолжить жить.

[править]Сюжет

Макс просыпается в больнице.
В конце Max Payne, Макса арестовывают. Однако Альфред Уоден исполняет обещание, которое дал Максу очень давно. Являясь сенатором, он освобождает Макса.

Но и на свободе Макс не может обрести мир: его сны и мысли продолжают прокручивать воспоминания о смерти семьи. Он не совсем психически и эмоционально здоров. Кроме того, Макс разочарован, что избежал правосудия.

Два года спустя, он возвращается в полицию Нью-Йорка, как детектив по расследованию убийств. Очередное расследование сталкивает его с Моной Сакс, женщиной, которую он считал погибшей и которую втайне любил.


Макс встречает гангстеров Гоньитти.
Мона - подозреваемая в деле по убийству Себастьяна Гейта, расследуемого детективом Валери Винтерсон, новым напарником Макса. После того как Макс встречается с Моной, чтобы получить информацию относительно связи его расследования и дела Винтерсон, погибает лейтенант Джим Бравура, шеф Макса. Это задерживает расследование Макса. Когда Мона сбегает из тюрьмы во время нападения бандитов, Макс объединяется с ней (и снова попадает в розыск). Вместе они понимают, что война банд, развернувшаяся в Нью-Йорке, вероятно, спровоцирована Винни Гоньитти, который пытается захватить черный рынок по продаже оружия. Одной из главных группировок, участвующих в войне, являются Уборщики, маскирующиеся наемники. Эта организация избегает обнаружения - поэтому чистит все признаки своей деятельности: гильзы, обоймы, трупы, кровь.

Пробравшись в грузовик Уборщиков, Макс проникает в их штаб-квартиру: огромную строительную зону. Он общается с Моной через радио-наушник. Она тоже проникает на стройку и они с боем пробираются через недостроенные здания. На стройку приезжает детектив Винтерсон и ловит Мону. Мона клянется Максу, что Винтерсон приехала, чтобы убить её. Макс встает перед выбором. Наконец, он стреляет в Винтерсон и позволяет Моне убежать. Перед смертью Винтерсон успевает несколько раз выстрелить Максу в спину. Их обоих доставляют в больницу. Винтерсон умирает, но Макс остается в живых. Чтобы убить его - в больницу приезжают Уборщики.

Вскоре Макс и Мона понимают, что за действиями Уборщиков стоит Владимир Лем. Хотя Лем клялся, что завязал с преступностью и занялся ресторанным бизнесом, он тайно управлял русской мафией в Нью-Йорке. Он нанял Уборщиков, чтобы устранить своих конкурентов, включая Винни Гоньитти. Когда Уборщики терпят неудачу в убийстве Гоньитти, Лем решает сделать все сам и использует хитрый план. Он закладывает взрывчатку в голову костюма Капитана Бейбольной Биты, любимого героя Винни. Винни одевает костюм и понимает, что если он снимет голову куклы, то она взорвется. Хотя Макс защитил Винни от убийц, ворвавшихся в его дом, они оба попадают в плен к Лему.

Лем насмехается над Максом, раскрывая невероятную тайну: Николь Хорн и Лем были членами Внутреннего Круга, которым Лем хотел завладеть после смерти Уодена. Он также говорит, что Мона - киллер, нанятый Уоденом, чтобы убить Макса и Лема. И что именно Уоден послал секретные планы проекта Вальгалла жене Макса - и, следовательно, виновен в её гибели. Макс не может в это поверить. Влад стреляет Максу в голову, затем нажимает кнопку на детонаторе, взрывая голову Гоньитти. Здание охватывает пожар.


Один из снов Макса.
Лем отставляет Макса умирать в огне, но Мона спасает Пэйна. Понимая, что Лем направиться к Уодену, чтобы убить его, Пэйн и Мона пробираются в особняк Уодена и с боем пробиваются через орды Уборщиков, чтобы защитить старого сенатора. Добравшись до нужного места, Мона вдруг сообщает Максу, что она была нанята Уоденом для ликвидации беспорядка - включая и Макса. Она наводит пистолет на Пжйна, но не может нажать на курок. Неожиданно появляется Лем и стреляет в Мону; Уоден выбирается из своего тайника, извиняясь перед Максом, затем нападет на Влада и тот стреляет в него. Лем взрывает бомбы установленные по всему особняку. Макс преследует Влада по горящему и рушащемуся дому. Лем забирается на платформу обозрения в огромном зале и пытается поджечь Макса, кидая в него коктейли Молотова. Но Макс обрушивает на платформу тяжелый шпиль, висевший под потолком. Платформа обрушивается на пол, тело Влада окутывает огонь.

Когда пребывает полиция, Макс возвращается к Моне. Мона умирает, но мучения Макса прекращаются.

"Приключения Макса Пэйна сквозь ночь продолжаются..."

[править]Сходство с сюжетом Max Payne
Обе игры начинаются и заканчиваются смертью женщины: Мишель Пэйн и Николь Хорн - в первой части, Энни Финн и Мона Сакс - во второй.
В обеих играх в конце Части I, Макс убивает персонажа, которого он считал своим главным врагом (Джек Люпино в Max Payne и Кауфман в Max Payne 2), но потом он понимает, что это не так.
В обеих играх Часть II короче Части I и Части III, которые одинаковы по длине.
В обеих играх Часть I начинается с того, что Макс исполняет свою работу полицейского (в первой части - Макс работает под прикрытием и идет на встречу со своим напарником, во второй части - Макс детектив, который выезжает на вызов).
В обеих играх сюжет в Части II практически не развивается и в конце все заканчивается крахом для Макса (в Max Payne, Макс соглашается некоторое время поработать на Владимира и захватывает корабль Харон, после чего нападает на особняк мафиозного босса Пунчинелло, в конце Николь Хорн вводит ему тройную дозу Валькирина, оставляя умирать; в Max Payne 2, Макс и Мона бегают по огромной стройке пытаясь найти выход, в конце Макс получает пулю в спину от Винтерсон).
В обеих играх в начале Части II, Макс вновь оказывается в месте, которое он уже посещал (бар Люпино и до смеха Моны)
Некторые фразы и мотивы из Max Payne повторяются в Max Payne 2. Для примера, ненормальный Джек Люпино в порыве бешенства произносит фразу "Плоть падших ангелов", которая произносится и во второй части. Также в Max Payne 2 появляются продолжения ТВ сериалов, которые можно было посмотреть в первой части.
В обеих играх в начале Части III, Макс узнает что-то новое о женщине, погибшей в начале Части I, и это резко меняет сюжет (Макс узнает почему убили Мишель; Макс узнает, что Винтерсон в сговоре с Владимиром).
В обеих играх в середине Части III, Макс встречает Альфреда Уодена, который уверяет Пэйна в том, что те, кому он доверял, предали его (П.П. и Владимир Лем).
В обеих играх в Части III после появления у Макса союзника (Альфред Уоден и Винни Гоньитти), они подвергаются нападению главными врагами Макса (Николь Хорн и Владимир Лем).
В конце каждой игры, Макс убивает своего главного врага с помощью большого тяжелого предмета (коммуникационная Башня и Дамоклов Меч).
Обе игры заканчиваются тем, что Макса арестовывают.
[править]Персонажи
Макс Пэйн - главный герой. Альфред Уоден исполняет обещание, данное в первой части игры и снимает с Макса все обвинения в его преступлениях. Макс идет работать детективом по расследованию убийств полиции Нью-Йорка. Ему поручают дело, связанное с киллерами, переодетыми в уборщиков. Во время расследования он встречает Мону Сакс, которую считал погибшей. Макс влюбляется в Мону и объединяется с ней, чтобы раскрыть дела Уборщиков. В конце игры его арестовывает полиция.

Мона Сакс в "Max Payne 2".
Мона Сакс - девушка-киллер, которая считалась погибшей в первой части игры, но Макс встречает ее на складе Лема, как во время первой встречи с уборщиками. Между Моной и Максом вспыхивают сильные чувства, они влюбляются в друг друга. Мона объединяется с Максом, но позже она признается, что была нанята Альфредом Уоденом, чтобы убить его, но она не может исполнить заказ. Ее убивает Владимир Лем, на руках Макса.
Владимир "Влад" Лем - новый владелец клуба "Рагнарок", который он переделал в ресторан "Водка". Притворяясь другом Макса, он за его спиной пытается захватить контроль над всем криминальным миром Нью-Йорка, наняв киллеров-уборщиков. Макс убивает Влада в особняке Уодена, свалив на него Дамоклов Меч. Когда-то Влад был членом Внутреннего Круга и пытался встать на место Альфреда Уодена.
Винсент "Винни" Гоньитти - лидер одной из преступных группировок и главный враг Влада. Винни начинает войну банд, пытаясь захватить черный рынок по продаже оружия. Он попадает в ловушку, надев костюм Капитана Бейсбольной Биты, начиненный взрывчаткой. В конце игры Влад взрывает Винни.
Альфред Уоден - член Внутренего Круга, а также сенатор, умирающий от рака. Он нанимает Мону, чтобы она убила Макса и Владимира Лема, поскольку тот пытается занять его место. Влад убивает Уодена в его собственном особняке.
Детектив Валери Винтерсон - напарник Макса. Она "девушка" Влада и пытается найти и убить Мону, а позже еще и Макса. Макс убивает ее на стройке, пытаясь защитить Мону. Из последних сил, перед смертью, Винтерсон несколько раз стреляет Максу в спину.
Джим Бравура - шеф Макса, который в первой части гонялся за ним, в надежде засадить за решетку. Его убивают Уборщики, когда он навещает Макса в госпитале.
[править]Персонажи второго плана
Кауфман - глава Уборщиков. Макс убивает его в элитном доме.
Уборщики - наемники, переодевающиеся в уборщиков. Не оставляют следов своей "работы" собирая гильзы, обоймы, убирая трупы и вытирая кровь. Работают на Кауфмана.
Майк "Ковбой" - правая рука Влада. В начале игры Майк объелиняется с Максом, чтобы освободить ресторан от людей Винни. Макс убивает Майка, когда вновь приходит в ресторан, чтобы убить Владимира.
Энни Финн - еще одна "девушка" Влада. Она заправляет складом с оружием. Уборщики убивают ее во время захвата склада.
[править]Актеры
Макс Пэйн: модель - Тимоти Гиббс, голос - Джеймс МакКефри
Мона Сакс: модель - Кэти Тонг, голос - Венди Хупс
Владимир Лем: модель - Питер Гайлс, голос - Джонатан Дэвис
Винни Гоньитти: модель - Стефен Грегори, голос - Фред Берман
Джим Бравура: модель - Майкл Аркин, голос - Винс Виверито
Валери Винтерсон: модель - Андреа Лейх, голос - Дженифер Сервер
Альфред Уоден: модель - Эдвард Джеймс Хиланд, голос - Джон Браден
[править]Easter eggs
В прологе Части I, в госпитале можно увидеть детские рисунки, изображающие весь сюжет Max Payne.
В прологе Части I, в госпитале в кабинке приема звонит телефон. Если взять трубку, то Максу почудится фраза Николь Хорн из Max Payne "Это квартира Пэйнов?".
Часть I, Глава 4: если прослушать запись телефонных разговоров Макса в убежище снайпера, то можно узнать, что Макс звонил в эротический сервис "Опасные Связи", где вел разговор с девушкой "Моной", которая назвала его чудаком.
"Опасные Связи" (Dangerous Liaisons) - это также название фильма 1988 года.
В той же комнате есть камера через которую хорошо видно квартиру Макса. Если посмотреть в нее, то можно увидеть забавную сценку.
Часть 1, Глава 4: После ухода от домохозяйки с ружьем (рядом с окончанием уровня, с телевизором включенным на очередную серию "Адресс Неизвестен") через окно, можно увидеть на стене нарисованную букву "М". Если нажать кнопку использования три раза, то из ям в платформах появяться летящие огненные шары. Это явная ссылка на игры Super Mario.
Разговор в прологе к Части 2, между полицейскими офицерами "Миллером" и "Бруссардом". Миллер подчеркивает значение "позиционирования", в то время как Бруссард бормочет "Я буду готов Когда Буду Готов". Это отсылка на вице президента 3D Realms Скотта Миллера и президента Джорджа Бруссарда, которые возглавляют проект Duke Nukem Forever, в дате выхода, которого уже довольно долгое время стоит непоределенное "Когда Будет Готово". Офицер Миллер также упрекает Офицера Бруссарда за то, что тот неправильно использует свое имя. Это возможно отслыка на Pharaoh's Tomb, где Джордж Бруссард написал свое имя как "Бруссад".
Здесь же, если попытаться войти в занятую кабинку в мужском туалете, то человек в кабинке будет упрекать Макса в том, что он не дает ему уединиться и, что он выйдет "Когда Будет Готово".
В прологе к Части 2 женщина выражает офицеру свое беспокойство, что ее экс-бойфренд, фанат видеоигр, хочет ее убить, и "использует" игры для "практики". Когда разговор оканчивается, сержант саркастически замечает, "Ты слышал это? Пушки не убивают людей, людей убивают видеоигры. Боже. Добро пожаловать в Нью-Йорк." Эта шутка от дизайнеров отражает их мнение по поводу тенденции многих людей обвинять в преступлениях, совершенных подростками, видеоигры.
На этом же уровне, можно пройти в лобби полицейского управления и войти в комнату инструктажа. Здесь можно включить проектор, который будет показывать различные изображения. Изображения из снов Макса, как Макс расследует убийство его самого. Одна из фотографий, изображет труп Макса.
В главе "The Million Dollar Question", если завести Макса за угол на ненадежный уступ перед подмостками, вы найдете награду разработчиков.
Часть 2, Глава 1: сценка в которой оффицер допрашивает подозреваемого. Преступление: подозреваемый убил жену и доставщика пиццы с помощью бензопилы и спрятал их в ванной. Прямой намек на фильм Scarface (Лицо со шрамом).
Во сне в Части 3, вы окажетесь в скрученном и обезображенном полицеском отделении. Если вы пройдете к рабочему столу макса, то сможете увидеть, что на доске написано: "ПРОСНИСЬ!!! ТЫ В КОМПЬЮТЕРНОЙ ИГРЕ!!!". Подобные раскрытия также появлялиьс в Max Payne.
На некоторых уровнях можно найти пианино. Если крышка пианино не упадет, то Макс может сыграть на нем основную музыкальную тему игры.
[править]Прочее
Стиль прически и одежда детектива Винтерсон очень похоже на внешний вид робота "Терминатрикс" (сыгранной Кристианной Локен) из фильма "Терминатор 3".
Песню Late Goodbye можно услышать множество раз во время игры. Эд, уборщик в Части 1, Главе 4, напевает ее во время работы. Мона поет песню, когда моется, также Уборщик играет мелодию на пианино.
В Части 1, Главе 3, когда Макс разговаривает с уборщиком Эдом, он говорит, "Пароль 667, сосед зверя. Понимаешь?" Макс опускает глаза и говорит "Да, понимаю." Это отслыка к первой игре, где в 3 Главе Части III, Макс находит код к сейфу "665. Сосед зверя."
В первой части Макс носил на пальце обручальное кольцо, но в продолжении он его не носит. Тем не менее кольцо можно найти в квартире Макса, на кофейном столике.
В Части III, Главе 6: there Are No Happy Endings, телевизионное шоу с Винни и Владом, сообщает, что автор мультфильмов "Капитан Бейсбольная Бита" Сэмми Уотерс. Это отсылка на Сэма Лэйка (Waters - вода, Lake - озеро), сценариста серии Max Payne.
Deliverator, фургон на котором убегают Макс и Винни, это также название машины из другой игры Remedy Death Rally.
На финальном уровне можно посмотреть телевизор в офисе Уодена. Новости сообщат, что вопреки снам Макса, Джим Бравура выжил после нападения, и находиться в стабильном состоянии. Таким образом, Макс и Бравура единственные главные персонажи выжившие в конце игры.
Если пройти игру на уровне сложности "Dead on Arrival", то в конце игры Мона выживет.
Max Payne использовал множество названий из Норманской мифологии, Max Payne 2 имеет ссылки на Paradise Lost Джона Милтона и судьбу. Влад восстает против Внутреннего Круга и своего наставника, Альфреда Уодена и формирует отдельную фракцию, которая начинает войну с ними. В Paradise Lost, Сатана восстает против Бога и забирает с собой третью популяцию ангелов с Небес. Влад даже говорит то, что говорит Сатана: "Лучше править в Аду, чем прислуживаться на Небесах." Макс и Мона представляют Адама и Еву. В особняке Уодена на стене нарисованы Адам, Ева, Дерево Познания Добра и Зла и змей.
"Мы должны перестать встречаться так" это первое, что говорит Мона, встретив Макса. Это также одна из ее последних фраз в первой игре. также Мона выходит из лифта и исчезает вернувшись в него, как и в первой части.
В последнем сне Макса (после того, как Максу выстрелят в голову), написано кровью "V is for Vlad" (В значит Влад). Это намек на первую игру, где девизом Проекта Вальгалла было "V for Valkyr, V for Valhalla".
В ванной Макса можно найти рубашку, которую он носил в первой части.
[править]Оружие
Beretta 92F/FS
IMI Desert Eagle
Ingram MAC-10
Heckler & Koch MP5
Sawn-off shotgun
Помповый дробовик
Карабин M4A1
AK-47 (Автомат Калашникова)
СВД (Снайперская Винтовка Драгунова)/Стандартная Снайперская винтовка
Автоматический дробовик Striker
Коктейль Молотова/Граната

Говорят, как вы лодку назовете, так она и поплывет. А если это не деревянная посудина, а твой благоверный? На сайте Леди проводился опрос "Как тебя называет твой муж/друг?" В лидерах оказались зайчики. А как своего возлюбленного обычно величаешь ты? Котенок, солнышко, пупсик? А за что, за какие-такие достоинства? И как это повлияло на ваши с ним отношения? Давай разберемся в плюсах и минусах домашних прозвищ.

Котенок

Это на работе твой мужчина — генеральный директор или успешный менеджер (подчиненные трепещут, конкуренты побаиваются, партнеры уважают), а дома он приобретает белый и пушистый вид, столь желанный твоей душе.

Плюс: ты можешь ночи напролет (дни он сгорает на работе) тискать своего «котеночка», гладить по шерстке и пичкать всякими вкусностями. А он в благодарность и добычу для домашнего очага притащит, и мило посопит тебе в ушко. Чем не счастливый «кошкин дом»?

Минус: ты можешь перестараться и тогда действительно вместо мужчины в доме получишь домашнего любимца, вечно лежащего на диване. А вместо ласкового мурлыкания в свой адрес услышишь лишь требовательный «мяв» обнаглевшего котяры.

Птенчик, Мышонок

Ты права — как еще назвать мужчину, который и карьеру делает, и полки в доме прибивает, и воскресный обед готовит так, что теща дивится. Он давно понял, что для достижения цели быть злым и страшным серым волком совсем не обязательно. У него свои методы — мягкость, изворотливость, умение ладить со всеми.

Плюс: и «птенчик» в гнездышко, и «мышонок» в норку понесут каждую крошку, такая уж их натура. А там его радостно встретишь ты. С таким мужчиной и захочешь скандал устроить — не получится. Он абсолютно не конфликтен. Лучше не терять времени даром, а посмотреть вместе новомодный фильм, которой купил для тебя любимый.

Минус: есть риск получить «серого мыша», который под страхом смерти не захочет вылезать из норы. Будет сидеть там и пересчитывать запасы в кладовке. Начнет жалеть для тебя лишнего зернышка, а от твоих возмущенных речей: «А где же мой прежний птенчик?!» — станет улетать к домовитой вдовушке-соседке этажом выше.

Тигренок, Львенок, Слоненок

Твой мужчина — грозный и сильный «царь зверей». Он успешен, легко подчиняет себе окружающих, не сомневается в своей правоте. Чуть что не по его — сразу продемонстрирует остроту клыка и тяжесть лапы. Но, несмотря на внешнюю крутизну, и такой мужчина нуждается в ласке и нежности.

Плюс: приручи ласковыми прозвищами «хищника» и будешь даже в джунглях чувствовать себя в безопасности, как за каменной стеной. «Царь зверей» сделает все, чтобы его нежная супруга стала предметом зависти «подданных».

Минус: будь осторожна — рядом с тобой «тигренок», а не киска. Не буди в нем зверя излишними «телячьими нежностями»: потеряет контроль над собой и примется все крушить и ломать на своем пути.

Солнышко, Звездочка

Его девиз: «Светить всегда, светить везде!» Солнечный мальчик дарит тепло и радость всем окружающим, но особенно щедро — своей избраннице. Ею стала ты? Повезло!

Плюс: называть такого мужчину «солнышком» вполне естественно. Компименты, цветы и поцелуи будут в вашем доме не два раза в год — на 8 марта и в твой День рождения, а бесперебойно.

Минус: а как ты отнесешься к тому, что вокруг твоей «звездочки» роем будут виться поклонницы? Сможешь сиять ответной улыбкой, когда хочется рвать и метать? Тогда продолжай баловать любимого «светящимися» прозвищами.

Только два типа мужчин вынесут такого рода обращения. Это или страстно влюбленные, которым в радость даже крайняя степень сюсюканья, или «подкаблучники», уже смирившиеся с любыми выходками своей женушки. К подавляющему же большинству мужчин применять «младенческие» прозвища надо очень осторожно.

Плюс: простой пример: приходит твоя половинка с работы, запаренный очередной аудиторской проверкой, а ты бросаешься к нему на шею: «Мой лапусечка вернулся!» Вместо усталой мины тебе гарантирована благодарная улыбка.

Минус: ни в коем случае не злоупотребляй «грудничковыми» словечками. Мужчина рядом с тобой должен чувствовать себя настоящим мужчиной, а не инфантильным мамочкиным сынком.

Обормотик, Хрюндель, Козлик

Твой любимый уже показал себя во всей красе: домой приходит за полночь, зарплату отдает неохотно, на выходных не к маме твоей на дачу едет, а на футбол свой дурацкий. Ну и кто он после этого? Хрюндель и есть.

Плюс: он, конечно, повел себя как козел, но ведь ты его все еще любишь, несмотря ни на что, а значит, он все-таки «козлик». Хочется воскликнуть «Обормот!», но заставь себя заменить резкое слово на его уменьшительно-ласкательную форму и избежишь скандала. Помни — главней всего погода в доме! Есть надежда, что он поймет намек и постарается измениться к лучшему.

Минус: угроза состоит в том, что «хулиганские» прозвища могут быть восприняты твоим мужчиной как поощрение. Своими руками открывать путь козлу в огород?!

Пузатик, Ушастик, Попастик

Твой избранник искренне считает себя красавцем-мужчиной и не устает любоваться на себя в зеркало. Такому можно безнаказанно придумывать любые прозвища. Он все равно не обидится и будет горд тем, что ты его любишь таким, какой он есть: живот, щетина, уши…

Плюс: по-настоящему близкие люди даже недостатки друг друга могут превратить в достоинства. И твой «рукастик» не будет комплексовать по поводу твоей милой дразнилки, а крепко обнимет тебя своими длинными ручонками.

Минус: будь готова сохранить чувство юмора, когда в один прекрасный день услышишь от самого близкого на свете человека: «Дай я поцелую тебя, Длинноносик!»

Красотуля, Апполончик, Умничка, Знайка

Ты самая счастливая женщина на свете! Воистину тебе достался Аполлон — самый красивый, умный и талантливый. Недаром он в прошлом году защитил диссертацию, а в этом открыл успешную фирму. Подружки умирают от зависти, даже твоя мама закатывает огурчики так, как зятек предпочитает.

Плюс: раз уж тебе достался такой клад, будь добра его ценить. Сам Бог велел его хвалить, не скупясь на эпитеты. Кашу маслом не испортишь. А твой ненаглядный отплатит тебе любовью и заботой.

Минус: не впадай в крайность. Не стоит обожествлять даже самого казалось бы идеального мужчину. Если ты превратишь свои дифирамбы в норму вашей совместной жизни, забудешь о том, что и сама хороша. А надоест петь гимны Апполону, умчится он в поисках другой сладкоголосой сирены.

Теперь ты видишь, что домашние прозвища не так уж безобидны, какими кажутся на первый взгляд. Могут и украсить семейную жизнь, и больно ранить любимого человека. Главное, чтобы «крольчатки», «пупусики» и «цветики» жили с тобой в любви и согласии.

140 просмотров

Коллекционерка переделок Бэлли)

944 просмотров

Захотелось вспомнить эта прекрасную пару)

176 просмотров

Несмотря на влияние общества и воспитания, во многом формирующего мировоззрение, женщины не свободны от закладки проявляющегося в личной жизни темперамента, согласно своей группе крови, пишет med.israelinfo.ru.

Итак, если у женщины первая, или нулевая группа крови, то это одновременно очень страстная, но и волевая дама. В постели она будет «тигрицей», не знающей усталости и не дающей мужу даже дня отдыха. Она умеет и знает такое, что заставляет застенчивых мужчин краснеть, с ней невозможно будет пресытиться интимными радостями.

С другой стороны - у нее сдержанный характер и сильная воля, даже испытывая страсть, она не даст кому угодно соблазнить себя. Вся пылкость и чувственность этой женщины достается ее постоянному партнеру, для которого она останется загадочной и желанной даже после двадцати лет совместной жизни.

Противоположность ей- это женщина со второй группой крови, или группой «А». Такая дама занята чаще всего своими делами, карьерой. Ее мало волнует секс, но она нередко уступает просьбам и ласкам своего мужчины - отчасти и потому, что не хочет его потерять. Эта женщина разумна и расчетлива, она часто достигает успеха в бизнесе и не любит экспериментов в постели.

Редко женщина со второй группой крови «от живого мужа» ищет связей на стороне. При этом для любящего мужчины довольно сложно действительно доставить ей удовольствие, не из-за «ненасытности», а именно по причине ее спокойного отношения к сексу.

Если у женщины третья группа крови, то есть «В», то нечего удивляться, что секс она в принципе любит, но особого значения ему не придает. При этом она отлично умеет имитировать оргазмы, знает как и когда в постели похвалить мужчину и как удовлетворить его. Такая женщина часто сравнивает постель с театром, играя роли то сексуальной львицы, то испуганной наивности... И роли ей с легкостью удаются, любые.

Эта женщина и по жизни идет «играя», относясь ко всему легко, она свободна от каких-либо комплексов. Не стоит ждать, что она будет однолюбкой. Наоборот, она часто меняет партнеров «как перчатки», просто из одного любопытства.

Ну а если у представительницы прекрасного пола четвертая группа крови, т. е. «АВ», то такая способна «излечить» от сексуальных комплексов любого мужчину. Эта женщина чувственна, оргазма достигает легко и секс любит. Она может приспособиться практически к любым желаниям мужчины, сама весьма не против опытов в интимной жизни.

Она очень серьезно относится к любви и партнеров меняет редко, зато тому мужчине, который сумел завоевать ее сердце, не просто разрешит в постели все, но и сама будет стимулировать самые разнообразные варианты сексуальных контактов, наслаждаясь тем, что нравится партнеру.