Закон не делает душевного человека более хорошим или более благочестивым; он лишь раскрывает его порочность и усиливает его грех, его гнев и враждебность по отношению к Богу. Он неспособен даже пробудить тайную жажду благодати. Его назначение лишь в том, чтобы открывать грех, судить, наказывать и осуждать. Он скорее уводит людей прочь от Бога в отчаяние и погибель.

Поэтому столь необходимо, чтобы Евангелие вошло в бегущих от своего Судии и творчески произвело в них уверенность в Его благодати, т. е. веру, начало новой жизни. Как хорошо сказал Бенте: «Мы часто слышим, как люди говорят: „Истинное покаяние всегда перерастает в веру; вера происходит от сокрушенного сердца“. Однако вера, хотя она действительно рождается в покаянии, происходит не от покаяния, но от Евангелия».

Мартин Лютер укрывался в крепости Вартбург, когда зимой 1521/22 гг. в Виттенбеге начались разбой и иконоборчество. Стрáстные проповеди таких, как Андреас Карлштадт и Габриель Цвиллинг посеяли смуту и привели к бунту. Насильно были упразднены частные мессы, Таинство отправлялось с изменённой литургией и в двух видах; пропагандировалось прекращение поста и запрет исповеди; иконы и фигуры святых из монастыря св. Августина были сожжены. Все эти действия привели только к тому, что оттолкнули даже самых благосклонно настроенных к Реформации представителей Римской Церкви и создали угрозу военного вмешательства для разрешения конфликта. Лютер был занят переводом Нового Завета на родной язык и хотел только к Пасхе возвратиться Виттенберг, но ввиду происходивших событий был вынужден прибыть туда уже 6-го марта. В свoем письменном обращении к курфюрстру Фридриху Мудрому, давшему ему укрытие в своей крепости, Лютер назвал причины своего преждевременного прибытия в город: настойчивый призыв его паствы, долг личного участия и поддержки в час диавольского соблазна и сохранение Германии от грозящих ей возмущений и бунта.

Таким образом, друзья мои, вам вверено мерило святого служения проповеди, дабы вы на самом деле сторонились и избегали ложных пастырей, которые не хотят водить вас на зеленые пастбища чистого Слова Божьего, но приходят к вам с ядовитыми сорняками ложного учения и желают властвовать над вами словом человеческим, пожрать ваши души, словно рыкающие волки; но дабы в том, что касается истинных пастырей, даже если они при этом нищи, немощны и уязвимы, вы были бы милостивы к ним, как и Отец ваш небесный милостив, молились за них и, наконец, не забывали о том, к чему призывает вас Слово Божье: «Повинуйтесь наставникам вашим и будьте покорны [когда они проповедуют вам Слово Божье], ибо они неусыпно пекутся о душах ваших, как обязанные дать отчет; чтобы они делали это с радостью, а не воздыхая, ибо это для вас неполезно» (Евр. 13:17).

— Карл Вальтер. Из проповеди на Второе воскресенье после Богоявления (Рим. 12:7-16)

Служение проповедника — как вспоминал д-р Вальтер — связано с многочисленными искушениями поддаться лености. Если человек имеет некоторый дар красноречия, он может — по крайней мере, поначалу — проповедовать к удовлетворению большинства прихожан, не готовясь тщательно к проповедям и не прилагая молитвы и Слова Божьего к обстоятельствам общины, вопреки намерению, с которым Бог учредил личное служение проповедника. Пусть же это послужит проповеднику напоминанием: «Служение, которое он несет, это Божье служение, особо установленное Богом для попечения о молодых и старых, мужчинах и женщинах, богатых и бедных, отягощенных заботами и беззаботных посредством Божьего Слова; мне должно внимать всему стаду, над которым Дух Святой поставил меня пастырем, епископом и стражем, и я обязан дать отчет Пастыреначальнику о вверенных мне душах», — когда проповедник вспоминает об этих божественных истинах, всякая летаргия и леность рассеиваются ими, словно туман под лучами солнца.

— Franz Pieper. The Divine Arrangement of the Public Preaching Office (1914)

Одно из самых неприятных изменений в современной лексике связано с обесцениванием слова «евангелие». Некогда это слово мгновенно помещало все в контекст креста и пустой гробницы. Некогда с этим словом было связано конкретное содержание, а не просто отношение или абстрактный принцип. Однако это слово мир украл у нас, и теперь оно означает все, что угодно, а потому не означает ничего. Конкретнейшее слово превратилось в слово без определенного смысла.

Проповедник должен уметь произнести проповедь о вере, ни разу не употребив слово "вера". Кричать слово "вера" в уши слушателей незачем, но необходимо облечь свое послание в такую форму, чтобы пробудить в каждом бедном грешнике желание сложить ношу своих грехов к ногам Господа Иисуса Христа и сказать Ему: "Ты мой, а я Твой". Именно в этом проявляется истинное величие Лютера. Он редко обращается к слушателям с призывом уверовать, но проповедует о труде Христа, о спасении по благодати и о богатстве милости Божьей таким образом, что у слушателя создается впечатление, что ему остается только принять предлагаемый дар и упокоиться в объятьях божественной благодати.

— Карл Вальтер. Закон и Евангелие. Тезис XIII

Во время одной из пасторских конференций в Австралии был представлен доклад о проповеди. Суть последовавшей за ним дискуссии сводилась к тому, нужно ли проповедовать и Закон, и Евангелие каждый раз. Некий профессор семинарии с пеной у рта кричал, что он всегда, в каждой проповеди говорит о Евангелии. В этот момент с места поднялся Зассе, схватил микрофон и к изумлению присутствующих заявил:

Ни разу в жизни я не говорил о Евангелии ни в одной своей проповеди. И я не буду рассказывать о Евангелии, пока я жив. Я всегда проповедовал Евангелие и всегда буду это делать.

На мой взгляд, в этом — сумма того, как Зассе понимал Евангелие. Для него Евангелие всегда было действием, проповедью, которая сама производит то, о чем говорит. И потому, хотя его проповеди зачастую содержали поучения, он всегда говорил так, чтобы Христос через него даровал верным прощение грехов и все прочие благословения.

В исторической части Leiturgia [нового литургического устава VELKD] утверждается, что Лютер на самом деле не достиг должного понимания публичного богослужения. Если внимательно присмотреться к концепции богослужения, которая выдвинута в данном исследовании, мы увидим, что она опирается — в силу понятных и правильных причин — на исторический анализ. Конечно, литургическая жизнь Церкви — это исторический феномен, который необходимо проследить до самых его истоков. Однако следует отметить (и с этим согласится всякий, кто знаком с соответствующей литературой), что описание истоков христианского богослужения, предложенное в Leiturgia, идет по стопам описания, предложенного римокатоликами на основании весьма выдающихся исследований, проделанных в последние десятилетия, в особенности бенедиктинцами, а совсем недавно — и иезуитами. Лютеранские литургисты опираются в своей работе — в ее исторической части — на результаты этих исследований. Я не намерен критиковать работу, проделанную бенедиктинцами, поскольку всем известно, как много глубоких познаний и спокойной объективности и как мало полемических устремлений стоит за ней. Однако мы не можем и не должны ожидать, что эти католические братья способны понять и изложить — даже с точки зрения истории богослужения — то, что заботило Лютера. Если судить Лютера с высоты норм, положенных в основу бенедиктинского толкования, действительно можно сказать, что Реформатор не понимал, что такое богослужение.

Проф. д-р богословия Германн Зассе
41 Buxton Street
North Adelaide, South Australia
Jubilate (15 апреля) 1951 года

Мы, церковные люди, склонны отмечать этот факт с некоторым чувством удовлетворения. Разве не мы снова и снова указывали современному человеку, куда заведет избранная им дорога? Как часто мы разоблачали эрзац-религии философских и политических мировоззрения и призывали людей вернуться к вере их отцов! Какое огромное количество богословского труда было потрачено на анализ этих современных эрзац-религий последним поколением Европы и Америки! Как ревностно мы пытались воплотить результаты этого труда в апологетике, обращенной к современному человеку! И, конечно, многие обратились. Поэты, философы, врачи, естествоиспытатели и политики вернулись в Церковь. Мы слышали много захватывающих историй о скитаниях таких душ. И за ними стоят случаи подлинного обращения. Конечно, складывается ощущение, что для многих наших современников и само христианство стало попросту эрзацем утраченной эрзац-религии. Но судить их — не наше дело. Скорее, нам в Церкви следует спросить себя, как обстоят дела с нашей собственной метанойей, с нашим собственным покаянием. Одна из причин того, почему наша проповедь покаяния столь часто натыкается в мире на закрытые уши, вполне возможно, состоит в том, что и наша проповедь, и наше христианство не избавлены от иллюзий. И мир чувствует это очень отчетливо. Может ли римская церковь всерьез надеяться, что Россия и весь мир услышат призыв обратиться к Фатимской Богоматери? Должен ли мир услышать и услышит ли призыв обратиться к пятидесятническому движению или к Армии Спасения? Можно ли ожидать, что проповедь (весьма влиятельного сегодня) социального евангелия найдет своих слушателей, если в соответствии с этим евангелием соблюдение Нагорной Проповеди рассматривается как искупление человека? Только ли по причине своего нежелания покаяться мир не слышит проповедь о покаянии из уст ревностного методиста-фундаменталиста? Или, может быть, мир очень отчетливо ощущает, что во всех этих проповедях на первый план выходят иллюзии, чисто человеческие иллюзии, обряженные в христианские одежды? И как обстоят дела с проповедью покаяния в лютеранской церкви?

О, если бы Бог помог нам постепенно научить свои сердца верить, что слова проповедника — это Божье Слово, и что человек, который проповедует нам, — это ученый и царь…

Если бы кто объявил: «Я знаю здесь, в мире, одно место, где Бог говорит, и всякий может там слышать Бога», — если бы я отправился туда и увидел и услышал, как крестит и проповедует бедный пастор, и если бы меня заверили: «Да, это то самое место; здесь Бог говорит голосом проповедника, который несет Божье Слово», — я бы ответил: «Увы, меня обманули! Я вижу только пастора…»

Мы, пасторы, должны не только провозглашать истину, но мы также должны говорить настолько просто, чтобы крестьянин, слушающий нас из-за дверей храма, мог понять наши слова и ощутить влечение зайти. Нам следует проповедовать так ясно, чтобы каждый мог без сомнений понять, что «именно это путь спасения, и другого нет». Я бы не удивился, если бы Бог обрушил удар молнии на всякого проповедника, который заполняет свою рукопись изысканными выражениями, желая выделиться красноречием.

—  C.F.W Walther. Law and Gospel, Eighteenth Evening Lecture

В этом Евангелии речь идет об учениках и о плодах, которые Слово Божье приносит в мире. Здесь говорится не о Законе и не о человеческих институтах, но, как объясняет Сам Христос, о Слове Божьем, которое Он Сам — Сеятель — проповедует, ибо Закон не приносит плода, равно как и человеческие институты. Христос, однако, описывает здесь четыре вида учеников божественного Слова.

Начало — ничто, конец — все; именно так Младенец Христос здесь кажется очень малозначимым, однако в конечном итоге становится Спасителем и Светом для всех народов.

Если бы Иосиф и Мария судили по внешности, они бы увидели в Христе лишь бедного ребенка. Однако они закрывают глаза на внешнее и твердой верой прилепляются к словам Симеона, а потому дивятся Его словам. Так и нам, когда мы созерцаем дела Божии, должно не обращать внимания на чувства, но лишь прилепляться к Его словам, дабы наши глаза и чувства не ввели нас в соблазн.

О том, что они дивились словам Симеона, евангелист также упоминает для того, чтобы научить нас: Слово Божье никогда не проповедуется тщетно, как мы читаем в Книге пророка Исаии 55:11: «Так и слово Мое, которое исходит из уст Моих [т. е. из уст Его посланников], - оно не возвращается ко Мне тщетным, но исполняет то, что Мне угодно, и совершает то, для чего Я послал его». Тем самым евангелист говорит, что Симеон произнес искреннюю, прекрасную проповедь, возвестив чистое Евангелие и Слово Божье. Ибо Евангелие есть не что иное, как проповедь о Христе, провозглашающая, что Он есть Спаситель, Свет и Слава всего мира. Такая проповедь, если принимается с верой, наполняет сердце радостью и удивлением при виде столь великой благодати и утешения.

Но хотя эта проповедь и была прекрасной и утешительной, лишь немногие уверовали; люди, сновавшие взад-вперед по храму, презрели ее, сочтя глупой. Кто-то молился, кто-то занимался другими делами, но они не прислушались к словам Симеона. Да, Слово Божье должно было принести плод, и потому были те, кто принял его с радостью и удивлением, — это были Мария и Иосиф. Здесь евангелист также осуждает неверие иудеев, ибо все это происходило в храме, на виду у всех, и при этом присутствовали многие, однако же они не уверовали — то обстоятельство, что Спаситель был всего лишь младенцем, стало для них преткновением. И таким образом мы узнаем отсюда, что нам следует слушать Слово Божье с радостью, ибо оно неизменно произведет добрые плоды.

— Мартин Лютер. Из проповеди на Первое воскресенье после Рождества, 1522 (Текст: Луки 2:33-40).

Позволить христианскому "опыту" занять место Писания было бы чистым заблуждением. Это заблуждение потому, что без Писания нет и не может быть никакого христианского опыта. Нет нужды говорить, что христианский опыт существует. Без личного христианского опыта не может быть христианства. Всякий христианин испытал и ежедневно переживает как грех, так и благодать. Он знает и понимает, что за свои грехи повинен вечному осуждению. Он также знает, что ради Христова satisfactio vicaria его грехи прощены. Однако это двоякое переживание христианина производит в нем единственно проповедь и преподавание Божьего Слова — Закона и Евангелия, — но никак не его собственный чувственный опыт. Для того, чтобы произвести в человеке это переживание покаяния и прощения грехов, Христос заповедует, чтобы покаяние (μετάνοιαν) и отпущение грехов (ἄφεσιν ἁμαρτιῶν) проповедовались во имя Его всем народам (Лк. 24:46-47), и Павел, во исполнение Христовой заповеди, объявлял иудеям и язычникам, "чтобы они покаялись и обратились к Богу" (Деян. 26:20). Это Слово, Слово Закона и Слово Евангелия, Церковь имеет в виде записанного апостольского Слова, и когда Церковь проповедует это Слово, которое есть Слово Самого Бога, и провозглашает вердикт Самого Бога относительно "греха" и "прощения грехов", люди учатся тому, что такое покаяние (contritio) и отпущение грехов (remissio peccatorum sire fides in Christum). Идеи греха и спасения, которые вынесли из собственных сердец "дед" и "отец" эгоцентричного богословия (Ego theology) XIX столетия, Шлейермахер и Хофманн, никогда не приведут человека к переживанию contritio и fides, fides in Christum crucifixum. Что касается Шлейермахера, вполне общепризнано, что его реформатско-пантеистическое богословие полностью выносит за скобки понятие греха. А когда Хофманн, с его "самосознанием веры" (faith consciousness)... отрицает первородный грех, он также является плохим проповедником покаяния. Более того, и Шлейермахер, и Хофманн, черпая вдохновение из своего Эго, отрицают satisfactio vicaria. А подобное учение и проповедь, конечно же, не способны произвести в человеке переживание fides, веры в Спасителя, распятого за нас.

Евангелие — это радостная весть о воплощении Сына Божьего, Его искупительной смерти за нас, Его воскресении из мертвых, Его вознесении на небеса, Его нахождении одесную Бога Отца Всемогущего, откуда Он придет судить живых и мертвых. Воля Христова такова, чтобы это Евангелие проповедовалось всем народам до скончания мира. Однако Евангелие должно быть не просто вестью о том, что случилось в прошлом, и что должно произойти в будущем; провозглашение вести должно сопровождаться совершением того Таинства, котором само по себе является указанием на смерть Христову до тех пор, пока Он придет.

Личность проповедника — будь то неприметная или притягательная, слабая или харизматичная, — отступает на задний план, когда проповедь произносится и слушается должным образом. Традиция литургической проповеди является диаметральной противоположностью нынешнему "культу личности", который как в политике, так и в церковной жизни уводит внимание людей от действительно важных вопросов. Проповедь имеет своей целью не развлечение или ублажение людей, не демонстрацию ораторских способностей и не сообщение некоей информации, это не возможность для проповедника поделиться со слушателями своими личными впечатлениями и воспоминаниями; это серьезный призыв к покаянию и провозглашение Божьей благодати.

— Earnest Koenker. Worship in Word and Sacrament, pp. 54-55