В колонках играет - хочу креветочных чипсов
Настроение сейчас - Lumen - 6 миллиардов

И снова привет, тетрадь моя любимая. Опять со штампов начинаю, чтоб меня. Вечно с зачином проблемы… Да и с общением тоже. Вернее — с объектами общения. Да, по-прежнему никого. Удивительное дело. Уже 28 апреля ведь. Первомай на носу. Обычно в это время от дачников отбоя нет. Хм, наверное, и вправду в городе с пропусками теперь не забалуешь… Вовремя я уехать успела. Еще как вовремя. На даче хорошо. Спокойно. Спокойно ведь? Куда уж спокойнее…
Ну нет, черт подери. Лукавить не буду, пожалуй. Спокойствие? Это вообще что такое? Что-то из научной фантастики? Чего уж, а спокойствия тут теперь не сыскать. По ночам — так точно. Да, безлюдно. Но кто сказал, что шуметь способны только люди? Кажется, мое замечание чуть выше про то, что здесь совсем никого, мягко говоря, ошибочно. Мои новые соседи — личности весьма тревожные. А вы говорите — спокойствие… Какое уж тут спокойствие? Нервоз редкостный…
Сначала мне и вправду казалось, что это какие-то животные. Ну, лес же рядом, правильно? Из окна его даже видно хорошо? Почему бы и нет? Логично же? Кто еще это мог бы быть?
И все же — не животные. Животные ТОЧНО таких звуков не издают. Да, некоторые из них неплохо воют. Можно сказать, даже завывают. Однако петь они не умеют, ведь так? По-человечьи у них не получается? Ну вот… А тут — по ночам песнопения. Гулкие такие, звучные. Раскатистые. Текут, переливаются, громыхают. Жуть сковывает. Инфернальная жуть.
Когда в первый раз услышала — ушам, конечно, не поверила. Думала — галлюцинации слуховые. Чего только не почудится от этой вашей самоизоляции! Ан нет. Увы, не глюки это. До синяков себя щипала — не глюки. Поют, заразы. Сектанты, что ли, какие-то? Оккультисты? Вот уж кому карантин не помеха… Бродят и бродят. Поют и поют. Спать мешают, сволочи. Уснешь тут, когда трясешься, как липка… Поскорей бы уже приехал хоть кто-то из соседей. Из людей, имею в виду. Подозреваю, что ЭТИХ людьми не назовешь. Ну хоть кто-нибудь. Согласна даже на старую сплетницу тетю Валю, вечно шпионящую за всеми через дырки в заборе. Да даже на Федора Сергеевича согласна с его газонокосилкой в пять утра! Это уже нонсенс, мой дорогой дневник. Самый настоящий! Сложные времена настали, тетрадь моя ненаглядная. Противные времена.
Ты меня, конечно, спросишь, почему я не уезжаю в город. Не, вряд ли спросишь, разумеется. Канцелярские принадлежности особо любопытством не отличаются. И все же… Отвечу. Думаю, в городе сейчас тот еще хаос. Краем уха слышала — людей за выход из дома штрафуют. Не Москва, а концлагерь гигантский, ей-богу… Не надо мне такого счастья! Лучше уж здесь как-нибудь перекантуюсь. С чудиками этими, да. Может, дождусь соседей все-таки. По крайней мере, хотелось бы этого. Очень хотелось.
PS. Сегодня с утра обнаружила следы когтей на поленнице во дворе. Огроменные, мать его, следы. Только медведей мне еще не хватало… Весело тут, ага. И, чую, скоро будет еще веселее.

В колонках играет - The Dartz - Волга-Ока
Настроение сейчас - болею деснами

Здравствуй, дорогой дневник! Тьфу… Ох уж эти штампы из американских фильмов 90-х. Так в мозг вонзились – не отскрести. А я совсем не американский подросток. Даже напротив – мне уже 30 лет. Старовата как-то для подростка. Да и живу не в солнечной Калифорнии, а в промозглом Подмосковье. Вот такие дела. Но стереотипы есть стереотипы. Уж слишком крепко вгрызаются в память…

Впрочем, вообще черт знает, как начать самую первую запись в дневнике. Сойдет и так, пожалуй.

На дворе двадцатое апреля две тысячи двадцатого года. Двадцать второй день карантина. Да уж, этот гребучий вирус многим испортил планы… И на моей работе наметился внезапный простой. Всех, как и водится, принудительно отправили по домам. С сохранением зарплаты, естественно. Шучу. Деньги давать наотрез отказались. Мол, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Выкарабкивайтесь как-нибудь сами, граждане. Мы и так разорены. Работаю-то я в турагенстве. А в карантин особо не попутешествуешь, увы. Хорошо, что, помимо основного заработка, у меня был фриланс. Не ахти какой – так, небольшая шабашка. Проще говоря, пишу тексты для одного мелкого интернет-издания. Но и то хлеб. Будем живы – не помрем.

Ничего не попишешь – самоизоляция. Забавное слово, кстати. Ассоциируется с положением Японии девятнадцатого века. И тут вдруг оно – актуально. Для России-то двадцать первого. Впрочем, как и для большей части мира, пожалуй. Иронично, что уж говорить… Всегда думала, что апокалипсис будет чуть интереснее. А оказалось – скукота серая. Ни тебе зомби, ни хоть какого-нибудь захудалого мутантика… Сидят все по домам, как премудрые пескари – и все.

Слава богу, я успела свалить на дачу, когда началась вся эта кутерьма. Еще до введения пропусков успела. Теперь живу вот себе на природе, рядом с лесом. Гуляй – не хочу! И никаких штрафов. Да и заразы бояться особо не стоит. Все дачки рядом подозрительно безлюдны. Даже странно. Неужели только мне пришла в голову чудесная мысль перекантоваться здесь? Но ладно, так даже лучше. По натуре я интроверт. Толпы мне точно ни к чему. Главное, чтобы Интернет был стабилен. А там хоть трава не расти…

И все у меня хорошо. По крайней мере, стараюсь не унывать. Хоть и скучно немного. Эх, все же хочется порой перекинуться с кем-нибудь словечком-другим… Но есть только ты, мой дневник. Ох, опять эти штампы, чтоб его… Однако что поделать? Выплескивать эмоции надо кому-то. Или чему-то. Так вот и начинаешь с тетрадью поневоле разговаривать.

Так о чем я? Ах да, все неплохо. Разве что шум по ночам немного мешает… Звон там. Стук временами. Порой шебуршание в высокой траве под окнами.
Животные, наверное, какие-нибудь… Кто же еще?

В колонках играет - Green Day - Holiday
Настроение сейчас - так себе

Лошадь все же выглядела донельзя вульгарной. Чрезмерный макияж только портил эту особу. Она походила на дешевую проститутку. Такую, знаете ли, киношную сорокалетнюю шлюху. Стереотипную до мозга костей.

- Тебе не стоило так краситься. Правда не стоило, - говорю по возможности мягко. Кто знает, чего можно ожидать от вульгарной лошади?

Она истерично закатывает глаза. Или трагично? Фиг эту мимику разберешь вообще. Ох уж эти дамочки…

Она просит набрать номер. Цифра за цифрой, цифра за цифрой. Эдакий караван из чисел. Набирать? Набирать. Иначе не отстанет же… Истеричная особа.

Набираю. Тыкаю пальцем в сенсорные кнопки. Звоню. Звоню… Звоню! Звоню, мать вашу. Связь обрывается… Звоню снова. Какой, говоришь, номер? Набираю. Жму кнопку «вызова». Черт, снова срыв… Да что ж такое-то?! Наверное, связь плохая. Не истери ты… кляча. Замолчи уже, а? Сейчас я еще позвоню. Выйду на балкон – там связь, наверное, получше.

Выхожу. По-утреннему свежо так. Облака розовеют на горизонте. Прелесть, да и только. Гребанная идиллия. Аж тошно, мать вашу.

Звоню. Гудки. Бери же трубку уже, а… Кто ты там? Старый жеребец? Или не очень старый? Бери же. Чертову. Трубку.

Гудки прекращаются.
- Алло! Эй, ты там, на другой стороне провода! Да-да, я к тебе обращаюсь. Ты меня слышишь, мать твою? Слышишь? Не молчи ты уже! Скажи хоть что-нибудь! Эй, там! Эй!

Тяжелый вздох. Кто-то бросил трубку… Кажется, звонить уже нет смысла. Я был немного несдержан, наверное. Не то, чтобы я совсем грубиян, знаете ли… Просто накрашенные лошади отлично умеют действовать на нервы. Еще как умеют, поверьте мне.

Черт, кажется, теперь она рыдает. Хрен знает что такое. Что вечно не так у этих кобыл?

Она плачет навзрыд. Буквально сопли жует, чтоб ее. Тушь растеклась по… морде? Или что там у них? Ох, да прекрати же ты! Ну не реви, пожалуйста. Стоп… Ты что, пьяна? Ну да, бухая в дым. Черт, и когда только успела… Ты пьешь, как лошадь, голубушка. А, пардон, ты она и есть. Несмешной каламбур, знаю. Слушай, прекрати реветь. Ну перестань, а? Нет-нет, ты не ужасна, что ты? Ты прекрасна. Правда-правда. Я не лукавлю. Тебе не стоит прятать свое лицо под тоннами грима. Смой всю эту ненужную краску, дорогая. Ты – лошадь. Нет, это не оскорбление. Скорее комплимент, уж поверь мне. Ты – кобыла. Может, даже арабской породы. Скаковой, сечешь? Да и просто… красивая женщина. Да, красивая. Я правда так думаю. Вооот, правильно, улыбнись. И иди смой с себя, в конце концов, это дерьмо. Да, то, что на лице.

Ну вот что ты опять плачешь? Что не так снова? Нет, я никуда уходить не собираюсь, что ты? Куда я от тебя денусь-то, дуреха? Тут я, тут. Ну не реви, хватит. У тебя вся тушь растеклась. Не водостойкая же? Говно, а не тушь. Нет, я не разбираюсь в туши, просто это очевидно. Нет, даже никогда не красился. Я что, похож на мужчин, которые красятся? Ну и вот что ты теперь ржешь? Смешно, да? Ну хватит уже. Да прекрати же! Кобыла, чтоб тебя… Пьяная кобыла.

Психанув, снова выхожу на балкон. Уже окончательно рассвело. Безлюдно. Или безлошадно? А может, просто… без. Времена, знаете ли, нынче болеют. На карантине времена. Чихают, кашляют, недомогают. За порог – ни ногой. Так и сидим. Хотя кто это «мы»? Кто сидит-то? Мы с лошадью, что ли? А кто еще? Еще кто-то есть? Был? Люди? Кони? Не было никого? Совсем никого? Как же так-то? Тоскливо. Может, на улицу выбежать? Может, шло бы оно все к чертям собачьим? Кошачьим? Человечьим? Хоть каким-то чертям? Чертей – и тех нет. Наверное, в связи с вирусом дефицит. Черти – они ведь та же гречка…

Стоп, что? Какая тут вообще связь? Наверное, как между столом и вороном, хм. Да, прямо как у Толкиена. Или это был Чехов? У кого там про стул и голубя? Или про воробья и табуретку? Какая-то птица, какая-то мебель. Какая-то лошадь – там, в комнате. Еще и накрашенная. Ржет все.

Паршивая жизнь какая-то. Больные времена. Карантинят. Температурят. От озноба трясутся. Гадкие времена. Бррр…

Возвращаюсь в комнату. Лошадь уже не ржет. Лежит себе на диване неприглядным ковриком… Все черты лица растеряла. Или все-таки морды? Стоп… Какая же это лошадь? Нет никакой лошади. А плед – есть. Разрисованный. Кручу-верчу в руках. Тонкий – пропускаю сквозь пальцы. Кидаю на диван. Больные времена. Одинокие.

В колонках играет - Led Zeppelin - Travelling Riverside Blues (BBC Session)
Алло! Алло, да. Кто это? Простите, вас не слышно. С чем – с чем поздравляете? С днем рождения? Кого? Меня? Стоп, что? Он у меня сегодня? Надо же! Представляете, я совсем об этом забыла! Запамятовала – и все тут. А он же и вправду сегодня! Вот так дела!
Спасибо вам большое. Очень приятно, правда. А вы кто? Я вас знаю вообще? Откуда узнали про мой день рождения? А номер мой у вас откуда? Вы кто? Кто-кто? Кто вы? Простите, не слышу вас. Чертовы помехи… Знаете, я совсем вас не слышу! Постоянно эти помехи, чтоб их. Но я стараюсь вас услышать. Вы-то меня слышите? Я стараюсь! Стараюсь изо всех сил! Слышите меня? Слышите? Алло!

Ладно, неважно, кто вы. Спасибо вам. Нет, правда, спасибо. Без вас я бы и не вспомнила о дне рождении. Что-что? Чертовы помехи… Извините меня, пожалуйста. Так что вы говорили? Странно пропустить свой день рождения? Пожалуй, вы правы. Но я, ей-богу, плохо помню даты. Понимаете? Ненадежная память, дырявая память. И некоторые даты… они… такие тихие. Молчащие такие. А тут еще и помехи… Ничего не слышно, уж поверьте. Может, и поздравлял меня кто. Может быть. Только не слышно.

Понимаете? Понимаете меня? Что? Не слышу. Снова помехи. Чертовы, мать его, помехи. Что-что? Ваши поздравления я услышала, да. Наверное, вы просто громко говорите. Громко и четко. Но мне все-таки интересно, откуда вы узнали о моем дне рождении. Тихая же дата. Что? Простите, я снова ничего не слышу. Вы что-то говорили? Нет? Точно не говорили? Мне кажется, я что-то слышала. Пожалуйста, не замолкайте. Слышите? Вы меня слышите? Не замолкайте. Говорите! Я слушаю вас! Я слушаю! Я слушаю! Говорите! Кричите! Вопите! Представьте, что вы одни на Северном Полюсе. Или в глухом лесу? А где-то рядом – волков стая тысячелапая. Где-то за кустами – гиены огненные с пастями в миллиард зубов. Или маньяк безумный нож точит вострый… Вопите, ну же! Кричите! Говорите громче! Пронзайте голосом помехи! Растворяйте звуком телефонные гудки! Не молчите. Не молчите. Умоляю вас! Заклинаю!

Простите меня. Простите меня, пожалуйста. Ей-богу, я не хотела так распаляться… Просто тишина дат оглушила. Не слышу вас совсем. Или это снова помехи? Кто же вы? Кто? Кто? Кто?!

Ладно-ладно, все хорошо. Просто эти помехи так раздражают, сами знаете… Я вас почти не слышу. Понимаете, почти не слышу. Подозреваю, что у вас проблемы с дикцией. Слова жуете, как кашу. Выплюньте. Выплюньте, я сказала! А то ведь рот вяжет. Как хурма. Или как чья-нибудь бабушка? Точно – как бабушка. Эдак весь рот завяжет красной нитью. Не подавитесь шерстью. Хотя… может, вы волк? Если нет – то зачем едите бабушек? Красных Шапочек? Слова? Кто вы? Кто вы, черт подери?! Кто?!

Помехи. Чтоб им провалиться… Да-да, я вас слышу. Стоп. Я вас слышу?! Слышу!!! Я слышу ваш голос! Говорите же со мной! Называйте имена, пароли, явки! Говорите! А я… я буду слушать. Запоем, долго, неотрывно. Вечно. Вы только говорите. Говорите, слышите?! Говорите, слушайте! Слушайте, говорите! Помехи преодолевайте! Шум заглушайте! Говорите! Говорите! Говорите!

Молчите. Я знаю, что вы уже давно отключились. Да вы и не были настоящим человеком, ведь правда? Автоматическое поздравление от какой-то из организаций, да. Мобильный оператор, парикмахерская, стоматологическая клиника… Что-то из этого. Все равно приятно. Люблю слушать человеческий голос. Спасибо.

В колонках играет - Аквариум - Из дельты гнезда
Настроение сейчас - грущу о прошедших выходных

Тьмой вечерней ударило. Встрепенуло тело, пробудилось. Зевком душу из плена сна вытянуло. Проснулась. В клетке что-то глухо стукнуло. И там проснулись, надо же. Такая синхронность совсем не радует. Мурашки от нее по коже, знаете ли. Строем маршируют, словно солдаты заправские.

Вздрагиваю. Протираю глаза. Тьма в комнате царит вязкая, словно вареная сгущенка. Разрыхлить бы ее, расплавить.... Глядишь, и дышать легче было бы.

Но нет, чернильно. И звучно. Тот, кто в клетке, снова ударился о прутья. Они жалобно зазвенели. Поют? Как чаши тибетские, право слово… Завораживает. Динь-дилинь-динь-динь. Динь-дилинь-динь.

Стук! Дверь клетки… дернулась? Неймется ему там, что ли? Хорошо хоть, что замок крепкий.

Но вот закрыта ли дверь? Мысль коварной змеей захолодела в затылке. Я закрывала дверь. Змея недовольно зашипела. Я закрывала дверь! Змея лукаво облизнула воздух раздвоенным языком. Я закрывала дверь? Не могла не закрыть. Иначе бы Он уже давно бы разгуливал по комнате, верно? А разгуливай Он по комнате – я бы заметила. Змея разочарованно уползла, сверкнув на прощание чешуей. Я с облегчением выдохнула. Живем. Пока живем.

Обессилено опускаюсь в кресло. Нервы меня пьют. Так, глядишь, всю и выпьют. Незавидная участь… Надо бы поспать. Хорошо бы поспать. За-ме-ча-тель-но. Закрываю глаза. Внутри меня становится чернильно.

Динь-дилинь. Звонок? Телефонный звонок ?! Это правда?! Правда он?! Глаза распахиваются в немом изумлении. Уши ловят звук, как локаторы. Рука тянется к телефону. Динь-дилинь! Еще чуть-чуть… Динь-дилинь! Все требовательнее и требовательнее. Динь-дилинь! Сейчас-сейчас! Динь-динь-динь! Да где же он?! Вот, наконец-то нащупала. Динь! Оборвалось. Заглохло. В отчаянии смотрю на темный экранчик телефона. Может… Конечно может! Как же иначе! Звонок должен сохраниться в памяти телефона. Так всегда и случается. Надо только посмотреть. Надо просто взглянуть. Надо…

Ничего нет. Как такое вообще возможно?! Я же точно слышала звонок…

Динь-дилинь! Экран телефона чернилен. Дилинь-динь! Прутья клетки. Это они звенят. И звенели все это время. Дилинь-динь! Оно билось. Оно шатало. Динь-динь! Оно рвалось наружу. Наверное, его пугала метель за окном. Дилинь-динь! Тише, тише. Динь! Динь! Динь! Звенело. Шатало. Гремело. Шумело. Затыкаю уши. Мглой бы прикрыться, тишиной с головой завернуться… Звонко. Громко. Невыносимо.

Затихает. Затихает метель за окном. И там, за прутьями, затихает. Слышно в комнате пустоту. И сердце заполошное в груди слышно. Тук-тук-тук. Тук. Тук. Тук. Все тише, тише, тише… Глаза смыкаются. Тук. Не заполошно -колыбельно. Тук-тук. Тихо-тихо…
Стук! Распахнулись глаза. Невозможно спать, когда шумят. Стук! Стукнулась, распахнувшись, форточка. Завыла вьюга. Заскреб когтями белый косматый зверь. Чирк-чирк. Скреб-скреб. Рвется в дом. Но в доме уже есть зверь. Поладят ли они? Не передерутся?

Дзинь-дзинь. Стук-стук. Оно почуяло чужака. Оно негодовало. Оно рвалось наружу. Бесновалось, окаянное. Выло. Рычало. Шипело. Воевало. Грозило. Шатало. Открыло. Вышло? Вышло. Вышло…

Сжимаю себя в клубок. Прячу себя в ткани кресла. Панически жмурю глаза. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Но как же, как же хочется… Умоляю телефон: «Зазвони!» Прошу, разорви рычания и воя ткань! Спаси, сохрани, прозвучи. Но телефон молчит. Онемел от страха? Оглох от темноты?

Я не смотрю. Не смотрю. Не смотрю. Если не смотреть – то и нет ничего. Если глаз не открывать – кажется, что просто ветер воет. Какая беспокойная ночь! Метель, наверное, никогда не утихнет. Кажется, она где-то здесь, прямо над ухом. А может, не метель это – рой пчел свирепых? Не воют – жужжат сердито и хищно? Нет, нельзя открывать глаза. Нельзя, нельзя, нельзя. Нет пчел, метели тоже нет. Есть только зверь, из клетки сбежавший. Нельзя открывать глаза. Нельзя слышать. Ощущать нельзя. Зверь учует. Схватит зверь. Зверь на куски раздерет. Жмурю глаза. Дыхание задерживаю. В комок сжимаюсь. Молю и жду. Прозвони, прозвони, ну пожалуйста… Разорви тишину. Спаси и сохрани. Спаси и сохрани. Спаси и…

Шелест. Стук. Рычание. И… все стихло. Глаза распахнулись сами собой. Предатели. Никакого спасу с ними нет. Вокруг – темень непроглядная. Тишина непросветная. Уши от нее закладывает. Нет ничего. Никого нет? Оглядываюсь с удивлением. Померещилось? Не было? Закрыта ли клетка? Закрыта ли?

Закрыта. Все привиделось, приснилось. Да и метель за окном стихла. Облегченно вздыхаю. Все спокойно, все хорошо. Все тихо-тихо…

Дверь клетки тихо скрипнула. Верно, почудилось. Надо бы поспать, наконец. Утро уж скоро. Закрываю глаза. Не обращаю внимания на скрип. Не обращаю внимания. Не обращаю. Не обра…

Звякает дверь клетки. Все затихает.

В колонках играет - Нуки - Научи
Настроение сейчас - нервное

Аня бежала. Маленькие коготки цокали по асфальту. Не такие уж и маленькие, если честно. Гораздо больше, чем полагается обычным мопсам. Но она и сама крупнее обычного мопса. Намного крупнее. И зубастее. Гораздо зубастее! Отчаянно хотелось кусаться. И она будет, ей-богу. Ей этого, в конце концов, чертовски хочется! Аня оскалилась. Кого бы тяпнуть? Кого бы? Кого бы? Кого? Бы?

Краем глаза Аня засекла движение справа. Ага, вот оно! Точнее, он.

Парнишке было от силы лет шестнадцать. Глаза – рыбьи, белесо-голубые – распахнуты в панике. Не человек – карась, выброшенный на сушу. Карась, тушенный в сметане. Рот непроизвольно наполняется слюной. Кап-кап-кап. Голодно, голодно, голодно. Кап-кап-кап. Впиться-впиться-вцепиться! Клац-клац. Кусать-кусать-кусать. Собаки любят косточки. Хороший пес всегда отроет себе пару-тройку косточек. Плоть – это та же землица. Плоть можно копать. Плоть можно прогрызать. В нее. Надо. Вгрызаться.

Кто бы ожидал, что караси умеют так пронзительно орать?! Эта рыба явно не умела быть безмолвной. Рыба падает на асфальт. Рыба наконец-то ведет себя по-рыбьи. Рыба бьется, беззвучно открывая рот. В прокушенной ноге виден костный мозг. Аня облизнулась. Ну что ж, легкий перекус закончен. Ха-ха, перекус! Мопсиха искренне веселилась игре слов. А рыбомальчик погибал от болевого шока. Жабры растерянно колыхались. А, нет, не жабры. Прокушенные щеки. У мопсов своеобразное чувство юмора.

Аня тряхнула головой, смешно вывалив язык. Ну все, хватит прохлаждаться. Есть еще незавершенные дела. Ее ждут. Вернее не ждут, конечно. Но тем оно и приятней, не правда ли? Аня оскалилась. Виктор Борисович может больше не сердиться. Она больше не будет опаздывать. Она точно не опоздает.

В колонках играет - The Beatles - Revolution (Remastered 2009)
Настроение сейчас - ламповое

Вопль был воистину громогласный. Кто бы мог подумать, что на такое способна эта хрупкая девушка? Вот что кусь животворящий делает!

Аня ухмыльнулась, смачно откусывая администратору левую руку. Кажется, кричать та уже не могла… Свалилась без чувств, бедолага. Ан нет, ошибочка вышла – померла. Вон, и пульса нет… Ну, в той руке, что еще к телу прикреплена. Какая оказия! Ну, что ж теперь поделать? За такое по головке точно не погладят. А так хотелось быть хорошей девочкой… Хороших девочек ведь гладят? А с плохими что делают? Что? Усыпляют? Нет, нет, не надо… Из гортани вырвался непроизвольный скулеж. Надо сваливать. У-бе-гать.

И Анна, выплюнув руку, рванула вперед. Слюна отмечала ее путь прозрачными веревками. Хорошая девочка. Хорошая, очень хорошая. Хорошая и быстрая. Хорошая потому, что быстрая. Быстрая потому, что хорошая. Бег, бег, бег…

Аня резко остановилась, вывалив язык. Сердце колотилось, слюна – лилась. Она убила человека. Она. Убила. Человека. Просто… загрызла. Не задушила, не зарезала, не застрелила – загрызла. Как дикий зверь. Или нет… как домашний? Как… собака? Как мопс?

«Что за бред?! Мопс?! Серьезно?! Ну мастиф, бультерьер, канне корсо – понятно еще. Но мопс?! Это абсурд какой-то, глупость…» - пронеслось в голове.

Однако факт оставался фактом. Упрямым, неприятным таким… Но фактом. Аня убила ту девушку-администратора. И наверняка подняла много шума… Значит, кто-нибудь мог вызвать милицию. Ее уже ищут, это точно. Может, даже пустили собак по горячему следу… Последняя мысль заставила Аню нервно усмехнуться. А затем – громко, неистово расхохотаться. Смех больше походил на лай.

Надо бежать. Бежать как можно быстрее. Жаль, что у нее всего две ноги… На них разве далеко убежишь? Вот то ли дело четыре конечности… Аня встала на четвереньки. Так ведь намного удобнее! И быстрее, точно быстрее. Лапы, лапы, быстрые шерстяные лапы… Лапы?! Лапы! Конечно же, лапы! Шустрые, с коготками. Вот и славно. Вот и здорово. За-ме-ча-тель-но.

В колонках играет - David Bowie - Cracked Actor (2013 - Remaster)
Настроение сейчас - устала до судорог

Идти в салон красоты для собак было откровенно безумной идеей. Впрочем, и к врачу заглядывать, кажется, уже не было смысла. Чем Ане теперь врач пригодится? Прививку от бешенства поставит? Или от столбняка? Что-то подсказывало ей, что щетина от уколов не исчезнет… А вот в салоне красоты для собак, наверное, есть весь необходимый арсенал для ее удаления. Кажется, бывают специальные инструменты, выщипывающие шерсть… Этот процесс даже название имеет. Груминг, что ли? Ну, не суть важно… Главное – избавиться от треклятой шерсти хоть мытьем, хоть катанием.

В том, что щетина состоит именно из шерсти, сомневаться не приходилось. Анна раздраженно почесала подбородок. Колется, зараза…

Верная электронная Алиса, живущая в смартфоне девушки, любезно подсказала адрес ближайшего салона. Правда, не сразу. Что поделать – за потоком сопения было сложно вычленить другие, куда менее значительные элементы речи. Не всякое чудо техники справится…

Можно было бы, конечно, набрать запрос по «старинке» - вручную. Но почему-то Ане жутко этого не хотелось… Когда печатаешь, то всегда невольно акцентируешь внимание на пальцы. А видеть пальцы было бы совсем-совсем нежелательно. Может показалось, конечно… Может, померещилось от нервов. Но все-таки… Ногти стали меньше, стали острее. Теперь они больше напоминали… коготки? И, кажется, вокруг них растет мягкая светлая шерсть… Так, все, не смотреть. И без того нервы на взводе уже…

На улице было неприятно людно. Люди останавливались. Люди недоуменно смотрели вслед. В некоторых лицах сквозила брезгливость. В некоторых – страх пополам с недоумением. Да чего они все пялятся?! Что, интересно так?! Анна зарычала. Так бы и покусала, ей-богу! Вцепилась бы - мало не покажется…

Девушка помотала головой, пытаясь придти в себя. «Как мокрая собачонка», - издевательски вспыхнуло в мозгу. Да что с ней такое?! Неужели от всех нервных потрясений уже шарики за ролики заезжают? Нехорошо, нехорошо… Просто отвратительно. После собачьего салона красоты придется сдаваться мозгоправу. Так себе перспективы. И все же людей, определенно, стоит кусать. Ишь как развелось-то…

А вот и салон. Коготки шустро скользнули по металлической ручке. Дверь приветливо распахнулась. Заходите, заходите, гости дорогие… Располагайтесь, как дома. Только лапы вытереть не забудьте. Не забудете ведь?

Анна подошла вплотную к стойке администратора. Кашлянула раз – тихонько. Кашлянула второй раз, посолиднее – нет реакции. Администратор, кажется, была чем-то очень занята. Наверняка чем-то важным, рабочим… Вон как деловито уткнулась в свой компьютер. Хотя в стекле очков предательски отражался разложенный пасьянс…

Черта с два! Почему бы ей наконец-то не обратить внимания на потенциального клиента?! Вот же она, Аня, тут стоит! Сколько можно ждать?! Рррррр…РРРРРР!!!

Кап. Кап-кап. Кап-кап-кап. Что это? Кап-кап. Слюна. Кап-кап-кап. Вязкая, желтая, густая… Кап-кап. Катится, падает, об стол разбивается. Эдакий слюнявый водопад. Кап-кап-кап.

Администратор слышит звук. Администратор не понимает, почему ее левой руке так мокро. Администратор брезгливо вскрикивает, угодив локтем в лужицу слюны. Администратор удосуживается, наконец, поднять глаза. И снова вопит – уже панически, отчаянно так. Ане хотелось бы ее успокоить, но где там… Слишком уж Аня сейчас расстроена. Слишком...рассержена? Да, точно, рассержена. Зубы от злости друг на друга не попадают. А вот на чужую шею – попадают. Какая оказия, право! Кусь-кусь…

В колонках играет - Queen - Love Of My Life (Remastered 2011)
Настроение сейчас - устала сильно

Путь к женской комнате был не близок. А еще он, несомненно, был тернист и полон злоключений. Так, наверное, эту мрачную дорогу описали бы в каком-нибудь готическом романе. И, конечно, что-нибудь бы еще добавили про «мрачную обитель». Или про «одинокую юдоль»? Ну, впрочем, неважно, как неизвестный автор назвал бы женский туалет… Главное — все-таки до него дойти.

Вот и заветная комнатка. Аня взялась за ручку, открывая дверь. Та скрипнула протяжно и заунывно, как в дешевом фильме ужасов. Девушка поморщилась внезапной ассоциации. Ну зачем нагнетать-то? Она просто пришла взглянуть на свое отражение. Делов-то. И ничего страшного в этом быть не может. Абсолютно ничего стра…

Визг Анны вышел просто вопиющим. Он, наверное, напоминал пожарную сирену. Даже удивительно, что на такие вопли не набежало толпы зевак. Но, наверное, сейчас набегут. Дурное дело нехитрое…

И ведь было, из-за чего так вопить. Аня, конечно, ожидала неприятностей, но ведь не настолько! Перебор, однозначно перебор…

Вся нижняя часть лица была пронзительно черной. Такое ощущение, что Аню хорошенько поводили подбородком по угольной куче. Выглядела чернота довольно сюрреалистично.

Где Аня могла так выпачкаться?! Откуда взяла столько сажи?! Она же не падала вниз лицом… Срочно, срочно отмываться! Интересно, что подумали однокурсники? Ясное дело — ничего хорошего… Как будто бы сопения не хватило!

Аня с остервенением открыла кран. Он зарычал почти протестующе, но все же выдал желанный поток воды. Холод жидкости с непривычки обжег кожу. Тереть, тереть, тереть… Мыла щедрой горстью зачерпнуть. Чистить, чистить, очищать… Чистить-чистить трубочиста! Это что-то из Маршака, да? Нет, стоп, кажется, из Хармса… Ай, да неважно. Главное — отмыться…

Спустя вечность — или всего две минуты? — Аня закончила тереть лицо. Кожа горела огнем. А сажа… не оттерлась даже на миллиметр. Девушка удрученно застонала. Что за напасть?! Такого же просто не может быть… Сажа не бывает настолько въедливой. Просто не бывает.

Аня провела рукой по подбородку. Нет, это не сажа. Сажа не бывает такой…мохнатой. Она больше походила на щетину. Щетину?!

Толком закричать на сей раз не получилось. Крик как-то подозрительно быстро перешел в сопение. Опять?! Только этого еще не хватало… Аня утроено засопела — как будто бы с досадой.

В колонках играет - Телевизор - Сыт по горло
Настроение сейчас - капризное

Конечно, на семинар Аня опоздала абсолютно безбожно — аж на полчаса. Войти в аудиторию при таких обстоятельствах было подвигом, достойным героя. А покалеченная нога, конечно, придавала происходящему особый «шарм». Черт с ней, представим, что она получила ранения в неравном бою.

Виктор Борисович пребывал в глубоком недовольстве.

— Укусевич! Я что про опоздания говорил? Вроде бы четко и раза три говорил, припоминаете? Или память подводит? — глаза преподавателя латыни превратились в ехидные щелки.

Аня открыла было рот в попытке извиниться и оправдаться, но… Вышла оказия. Казалось бы, ну что такого — взять и произнести несколько слов. Речевой аппарат на такую мелочь вполне способен. Однако сейчас он явно решил подвести свою хозяйку. Звук вышел довольно странным. Что-то, подозрительно напоминающее… сопение? Стоп, для носа это было бы логично, а вот для рта — странновато…

Брови преподавателя поползли вверх. Эдакие удивленные змейки.

— Укусевич, вам нехорошо?

Аня в панике зажала рот руками, но звук не прекращался. Кажется, где-то в аудитории послышался нервный смешок. Странно, что никто не разразился хохотом во всю глотку.

Виктор Борисович сначала побледнел, а потом покраснел. Такая «хамелеонистость» смотрелась весьма пугающе.

— Забавляться надумали? Смешно вам? — голос преподавателя звучал угрожающе тихо. — Выйдите, Укусевич. Выйдите и смейтесь за дверью. Об экзамене вам теперь стоит серьезно побеспокоиться. А теперь — идите.

За дверь Аня вылетела пулей. У нее проблемы, адские проблемы! Как она будет сдавать экзамен по латыни? Виктор Борисович теперь ее съест. С потрохами сожрет. А все из-за этого гребанного…сопения? Что это вообще такое? Что с ней происходит?

И тут Аня поняла, что сопение чудом прекратилось. Девушка облегченно выдохнула. Хоть одной проблемой меньше… Наверное, это просто последствия стресса. Все-таки случилось то, чего она так боялась — ее впервые в жизни укусила собака. Пусть и всего лишь мопс. С Аниной кинофобией и укус от мопса приравнивается к психологической травме.

Так, все, надо привести себя в порядок и решать, что делать дальше. Наверное, стоит заглянуть к врачу и сделать прививку от бешенства. Вдруг эта мелкая шавка им болеет? Иначе с чего бы ей на людей бросаться…

Аня побледнела, понимая, сколько уколов придется вытерпеть. Их она боялась, пожалуй, не меньше собак… Но что оставалось делать? Вот покусает тебя какая-нибудь мопсятина — а ты сразу бежишь лечиться. Иначе неприятностей не оберешься…

Но сначала в женскую комнату, конечно. Посмотреть надо бы, на что она все-таки похожа сейчас.

В колонках играет - Корней - Я трогал любовь
Настроение сейчас - информационный шок

Аня очень спешила. И злилась на себя безумно. Проспала, дура, проспала! Продрыхла аж до полудня!

А будильник-то на телефоне — какая сволочь… Не прозвонил, зараза, не разбудил! Да как так вообще?! Стоп… а заводила ли она вообще будильник? Не заводила. Не заводила!!! Вот росомаха-то, а? Слов нет.

Аня нервно сдула челку со лба. Семинар Виктора Борисовича начинался полвторого. Если очень постараться, то можно успеть. Ну, или опоздать на пять минут, а не, скажем, на двадцать. Может, тогда препод не все мозги сожрет, а хоть что-то оставит… ну так, для потомков.

И Аня стартанула. С места в карьер, конечно — как на стометровке. Прямиком через площадку для выгула собак — так короче.

Девушка на полной скорости пролетела мимо парня с немецкой овчаркой на поводке. И парень, и пес изумленно замерли на месте, распахнув зубастые то ли рты, то ли пасти. Почти под ногами Ани злобно и визгливо залаяла чья-то чихуахуа. Ловко увернувшись от мелкого агрессора, девушка продолжила свой бег.

Еще немного, еще чуть-чуть… Возможно, идея сократить путь через собачью площадку, была все же не очень. Если говорить честно, то Аня не любила собак и даже боялась. То ли дело котики… Если вы совершаете утреннюю пробежку, за вами вряд ли побежит свора дворовых, злобно мяукающих котов. И кот вряд ли способен повалить на землю, с рычанием капая слюной вам на воротник… Одни плюсы в котах, что ни говори. И зачем люди вообще заводят таких больших зубастых псин?

Собачья площадка осталась далеко позади. Аня с облегчением выдохнула. Опасность миновала? Можно замедлить шаг… Хотя, конечно, нежелательно — она все еще опаздывает.

И тут край глаза цепляется за какой-то объект. Мелкий объект белого цвета, движущийся прямо в ее направлении. Не торопясь так, чинно, степенно. Мопс! Один, без поводка, без хозяев! И без намордника, конечно. Хотя… разве они вообще полагаются мопсам?

А мопс, между тем, подошел совсем близко и остановился рядом. С видом английского герцога он уставился на девушку. Влажные выпуклые глаза словно оценивали ее с головы до ног. Аню передернуло.

— Ну, чего уставилась, собака-лягушка? Мне идти надо. Брысь с дороги!

Не сработало. Мопс все так же лупил глаза на Аню, не двигаясь с места. Кажется, его это забавляло. А вот девушку уже начинало бесить.

— И долго это будет продолжаться? Я спешу, морда ты приплюснутая! Опаздываю, слышишь? Отойди в сторону уже! — Аня почти кричала. Упрямство этой мелкой недособаки здорово действовало на нервы.

Но мопс и ухом не повел. Боже, почему у этой породы глаза навыкате? Они как будто в душу смотрят. Не псы, а лягушки. Жабы, мать их, ментальные…

— Ну, песик, ну, миленький! Ну пропусти меня, пожалуйста! Меня же Виктор Борисович живьем закопает… Закопает, как ты — свою косточку, понимаешь? Только вот косточке ничего от этого не будет, а я огорчусь. Сильно огорчусь! Зачем тебе меня огорчать? Ты же вполне славный песель. Ну пожааалуйста, — в голосе Ани появилась плаксивая интонация. Драгоценные минуты терялись попусту.

Мопс не сдвинулся ни на дюйм. Глаза, кажется, выпучились еще больше. Возможно, он смеялся.

И было, было над чем смеяться! Ситуация воняла абсурдом. Девушка стоит на дороге и, чуть ли не плача, уговаривает декоративную собачку уступить ей путь. А люди с собачьей площадки смотрят на нее, как на идиотку. Кто-то, кажется, снимает происходящее на телефон… Так, все, хватит. Звездой «Ютуба» Аня быть не собиралась. И девушка подняла ногу, чтобы перешагнуть мелкого упрямца.

Аня не сразу поняла, что произошло. Сначала ей показалось, что в ногу впилось много маленьких иголок. Потом — что пятку засунули в хитроумную мясорубку. Аня даже и закричать не успела — только неловко охнула и осела на пол. А затем инстинктивно отдернула раненную ногу от зубов зверя. Зверя? Ой, да какой зверь, это же просто мопс… Маленькая нелепая собачка с обезьяньей мордочкой. Но как же кусается, зараза… Чуть пол-ноги не оттяпал, а! Аня поморщилась от боли.

А мопс продолжал невозмутимо сидеть, не сводя с нее своих лягушачьих глаз. Ни капли гнева или раздражения. Эти глазенки вообще умеют выражать что-либо?

Спустя мгновение мопс все-таки поднялся и ушел. Не торопясь, почти изящно. Ушел, не оборачиваясь на Аню с прокушенной ногой — как крутые парни, что не оборачиваются на взрыв. Девушка же осталась сидеть в нелепой позе. Кажется, тот парень все еще снимал… Отвесить бы ему хорошего пинка да телефон разбить — так, для профилактики.

И все же — даже прокушенная нога не являлась уважительной причиной для прогула семинара. Аня тяжело вздохнула и встала с земли. Ничего, и не такое случалось. Уж доковыляет как-нибудь…

В колонках играет - Queen - The Show Must Go On
Настроение сейчас - послеукольное

Много людей было в Воображаемом Амстердаме. Живых людей, конечно. А мертвый был только один.

Оттого, конечно, он являлся настоящим событием. Городок-то маленький, новостей немного… Так что хоть на выставку мертвяка этого выставляй.

Впрочем, так жители и делали. Выставят эдакого красавчика прямо в гробу — ходи, любуйся. Вот и ходят, смотрят, пальцами тыкают. А мертвецу-то что? Причмокнет себе, да на другой бок в гробу перевернется. Сладкие сны у него были…

Бывало, конечно, что беспорядочно вертеться начинал. Да как начинал! Гроб что твой пропеллер — во все стороны вращался. Тогда жители выяснять начинали, кто из них на сей раз беды натворил. Бывает, например, что кошачий счетовод кошек неправильно посчитал. А такая неверность в арифметике мертвому человеку сердце ранит! Поговаривают, что он раньше учителем математики был…

А бывает, что человек-стихоплет не в ритм строку вставит. Тут уж мертвец негодует так, что гроб в щепки разлетается. Все-таки тонкая душа, сентиментальная! И дактили, и ямбы при жизни знал не хуже таблицы умножения.

Но не так уж часто гроб вращался. Все-таки жители Воображаемого Амстердама с уважением к своему мертвяку относились. И это неудивительно — он один такой на весь город. Беречь надо. Остальные-то экспонаты на выставке не очень интересные. Кому нужна, например, картина «Жизнь ежиков»? Или же отпечаток на камне чьей-то, наверняка не мытой, ладони? Скукота, да и только. То ли дело человек, который был мертвым! Тут любой заинтересуется…

Бывали временами в городе туристы. Куда только они не проникнут, право слово! В общем, и до Воображаемого Амстердама подчас добираются. А там, конечно, и на выставку идут. Чего бы не сходить? Только вот сильно их смущал человек, который был мертвым. Сразу же бежали к мэру города жалобами сыпать — мол, антисанитария, мол, негуманно это. Про мавзолей какой-то все талдычили.

— Что вы, что вы! Наш мертвяк — самый гигиеничный! Моем каждый день, с самым душистым антибактериальным мылом! И негуманного тоже ничего нет — все по согласию! Можете сами у него спросить! — пылко объяснял мэр туристам.

Но туристы почему-то спрашивать совсем не хотели. Лишь руками махали да спешно из города сваливали. И не возвращались больше никогда. Ох, пугливый народ эти туристы, нервный… Что с них взять?

А человек, что был мертвым, так и продолжал спать в своем гробу. Лишь повернется порой на бок да засопит сладко. Неплохо ему жилось все-таки. Пусть и мертвым был.

В колонках играет - Ария - Обман
Настроение сейчас - болеющее

Жил в Воображаемом Амстердаме один крайне вредный человек. Не вредина даже – вредитель. А все потому, что был он медведкой. Да-да, так уж ему, бедолаге, посчастливилось…

Конечно же, человек-медведка на чужие огороды ходил, как к себе домой. И ведь не жрал человек этот овощи – только портил. Разроет землю, выкопает картошку, разбросает свеклу… Такой беспорядок учинит, что просто жуть.

Конечно, человека, бывшего медведкой, в городе не любили. Членистоногих вообще мало кто любит. А уж вредителей…

Человек, который был медведкой, грустил. Еще бы не грустить, когда все на тебя зуб точат… А он, между тем, и сам точил. Точил, а уж как заточит – так сразу овощ чей-нибудь глодать. Не глодать даже, резать – зуб-то как нож становился. Жаль, что какая-нибудь хозяйка не додумалась использовать человека-медведку на своей кухне. Хоть где-нибудь пригодился бы вредитель…

Но он упорно не пригождался – только вредил. Из упрямства, наверное. Или из сути медведковой. Медведки же – все немножко медведи. А уж против медвежьей натуры не попрешь…

Но недолго у человека-медведки такая малина продолжалась. Малину вообще быстро с кустов прибрали – урожайный был год. А тут еще и травить нашего знакомца надумали. Травить! Как букашку жалкую! Это его-то! Оскорбление неслыханное…

А ведь травили. И травили безжалостно! Дихлофосом вонючим травили. Порошками мерзкими травили. Гелями вонючими травили. Травили, травили, травили… Аж в глазах троиться начало.

А затем и вовсе издох человек-медведка. Все же не на всякую отраву у насекомых иммунитет… Бездарно погиб наш герой. Как таракан какой. А мог бы ведь супергероем, например, стать! Мало ли в их рядах всяческой членистоногой твари? И муравьи, и пауки легко сыщутся. Но вот медведок точно нет. Вредители они, а не герои…

В колонках играет - Сплин - Шахматы
Настроение сейчас - сонное и ничего не хотящее

Море хохотало. Волны шипели и брызгали, словно слюна эпилептика. Но здесь, на камнях, мне было спокойно. И это – несмотря на старые детские кошмары, где цунами без разбору сметало здания и людей. Пусть остаются в детстве. Сейчас более актуальны другие...

Следующая волна разбилась прямо перед камнем, на котором я сидела. Холодная пена лизнула мои пятки. Хорошо, что море бушевало. Дай боже, чтобы шторм продлился до утра. Пожалуйста, пусть шторм продлится до утра. В шторм Он не придет сюда. Стихия все-таки сильнее, смею надеяться.

Я вдохнула морской воздух. На мгновение мне почудился знакомый сладковатый запах. Нет, нет, только не сейчас, пожалуйста… Слишком вязко. Слишком липко.

Сладкие мечты сделаны из этого.
Кто я такой, чтобы не соглашаться?
Я объездил весь мир и увидел, что
Все что-то ищут.

Меня затошнило. Я слишком хорошо понимала, из чего они сделаны. Зефирная приторность. Немного корицы для вкуса. Сладковатый запах гнили. Он всегда добавлял в мечты немного мертвечины. Как будто бы этому десерту не хватало сахара…

Одни хотят использовать тебя,

Другие хотят быть использованными тобой.

Одни хотят злоупотреблять тобой,

Другие хотят, чтобы ими злоупотребляли.

Я не хотела быть едой. Он возомнил себя великолепным поваром, но, видит бог, все так переслащено! И тем не менее, обидно осознавать, что я – даже не главный ингредиент. Не главный, да. Но важный и потребный. Поэтому хорошо, что море штормит. Он не сможет до меня добраться. Пока не сможет.

***
Этот веснушчатый паренек, однажды утром встретивший меня на пороге, не вызывал никаких подозрений. Просто новенький в нашем районе. Просто любит знакомиться с соседями. И печет отменные яблочные пироги. На черных волосах всегда оставалось немного муки – эдакая пекарская седина…
Мы довольно скоро подружились. Простой деревенский парнишка казался надежным и верным товарищем. С такими обычно лазят на деревья за антоновкой. Добрососедская болтовня стала неотделима от моей повседневной жизни.

Но вскоре меня начало тошнить от яблок и корицы. Он же все продолжал печь и приносить пироги. Я ела их, потому что не хотела обижать друга. По утрам меня рвало тягучей черной желчью. На языке оставался противный кисловатый привкус железа.

А паренек все приходил и приходил. Он был слишком дружелюбен, чтобы отказываться от его выпечки. Каждое утро по расписанию – унитаз, желчь. А днем – приторная улыбка и приторные пироги. Вечером – головокружение, казалось, что не доживу до утра. Однако неизменно доживала… а утром снова – унитаз, желчь. Постоянное расписание – это, конечно, хорошо, но утомляет.

А затем появилась Она.

***
Впервые я увидела эту девушку возле своего дома на рассвете. Проделав свой обычный «тошнотворный» ритуал, я вышла на порог – подышать утренним воздухом. Это никогда особо не помогало, но я была верна своим привычкам.

Сначала мне показалось, что это существо – не более, чем тень. Мало ли что способно породить усталое сознание, разбуженное тошнотой…

Она была бледна и неподвижна, словно труп. Разве что трупам обычно несвойственно застывать в столь причудливых позах. Какой уважающий себя труп станет стоять на четвереньках, приклонив голову к траве, будто выслеживая кузнечиков? Эта поза одновременно казалась и жуткой, и нелепой. А затем она подняла голову.

Я зажала рот рукой, чтобы не закричать. Только начав двигаться, существо смогло убедить меня в своей реальности. Но лучше бы не убеждало…

Белки глаз отливали нездоровой желтизной. Зрачки утонули в этом неприятно желтом море, и увидеть их не получалось. Но взгляд… взгляд, несомненно, был направлен на меня. И это было… неприятно.

Существо ощерило гнилые пеньки зубов. Однако в этом жесте не было ни агрессии, ни ехидства. Ее оскал выражал агонию. Она страдала, и уже довольно долго. И это делало Ее еще мертвее.

Она ушла прежде, чем я подняла панику. Но каждый день приходила снова, в одно и то же время. Бедолага была точна, как швейцарские часы. Увы, Она не могла получить того, к чему так стремилось ее изгвазданное тело. Мой друг всегда был проворнее и умнее этой гниющей плоти. Я даже начала Ей сочувствовать. Знаете, так порой, смотря «Том и Джерри», сочувствуешь неуклюжему серому коту, который все никак не поймает хитрую мышь.

Кстати, о кошках – как-то раз я вынесла Ей плошку с молоком. Мне представлялось, что бедняжка жутко голодна. И я надеялась, что молоко будет для Нее более вкусной пищей, нежели человеческая плоть. Все-таки этот веснушчатый пекарь был мне другом. Мне не хотелось бы, чтобы им отобедало это существо. Хотя… вряд ли Она тогда имела хоть какие-то силы на это. Но всегда лучше перестраховаться, правда?

Молоко Она пила с жадностью. Белые капли текли с Ее подбородка рекой. Выглядело это некрасиво, но стерпеть возможно.

И это был последний раз, когда я видела Ее. Предполагаю, что Она стала перегноем. Другой судьбы это создание и не ожидало.

Но, уходя в тот раз, Она обернулась и посмотрела на меня. Клянусь – в Ее взгляде читалась смесь благодарности и…сочувствия. Тогда я еще не понимала, чему Она сочувствует. А теперь – отлично понимаю…

***
Море продолжало штормить. Соль потревожено гудела в воздухе, словно раздраженная оса. Внезапно набегавшая на берег волна бросила мне под ноги что-то черное. Труп гагары. Высохший, почти мумифицированный, несмотря на морскую воду. Подарочек от Него.

Я сморщилась. Меня снова затошнило. До чего безвкусный дар! И, как обычно, воняет гнилью. Отвратительно.

***
Пироги становились хуже с каждым днем. Они были все слаще и слаще, словно мой незадачливый друг опрокинул в них цистерну сахара. Темная желчь по утрам стала густой, как нефть. И это могло бы длиться очень долго, если б не прекратилось вовсе. Однажды старый друг перестал приходить ко мне…

Сначала я испытала облегчение. К тому времени мне уже казалось, что я набита яблоками, как чучело – соломой. Но, сказать по правде, мне не хватало наших дружеских разговоров. Довольно скоро я начала сильно скучать по своему веснушчатому пекарю. Только вот явиться ко мне Он явно не торопился…

По утрам я продолжала задыхаться от желчи. Кажется, гадкие пироги безнадежно меня отравили. Но с Ним было как-то проще переживать это болезненное состояние. Теперь же казалось, что рвота словно сушит меня изнутри…

Это продолжалось долго. Сказала бы «до тошноты», да не люблю каламбурить. Только вот однажды я увидела в зеркале Ее. Она была совсем увядшая и гнилая. Но все же – что за упорство! – продолжала скалить мертвые зубы. Такая насмешка никуда не годилась. Она бесила.

И лишь спустя несколько минут мне стало ясно, что это – не Она. Но осознавать это абсолютно не хотелось. Не очень приятно в такое верить. Кому бы понравилось знать, что в зеркале отражается именно он? Хотя это вполне обычное свойство для зеркал. Но все же… кто назовет лестным гнилозубое отражение? Вот и я не назвала. Я просто закричала – так громко и оглушительно, как только могла. Зеркальное стекло зазвенело, разбив иссушенное существо в отражении на множество осколков. Разбив… меня. И я кинулась бежать со всех ног. Бежать к Его дому, конечно. Только Он мог дать толковое объяснение всему этому дерьму.

Он долго не выходил ко мне. Конечно, я сама была хороша – не смогла найти сил даже для того, чтобы дотянуться до дверного звонка. Оставалось лишь ждать, гипнотизируя этот никчемный кусок фанеры. И вскоре Он все-таки вышел наружу.

Впрочем, ко мне ли? Его взгляд равнодушно скользил куда-то мимо моего лица. Будто бы я недостойна быть увиденной.

А я…я кричала, как умирающая чайка. Я хватала Его за руки и умоляла помочь мне. Я ругалась и проклинала Его последними словами. Но все было напрасно – Он будто не слышал.

Немного постояв, Он ухмыльнулся и все-таки изволил посмотреть на меня.

- Что-нибудь нужно? – спросил Он нарочито участливым тоном. Он пытался быть мне другом, видно, что пытался. Но все-таки друзья не смотрят на тебя, как на падаль. А Он смотрел.

- Я… я умираю. Разве ты не видишь? – прохрипела я. В горле клокотала тягучая черная желчь.

Он наклонил голову набок, словно задумавшись.

- Ты умираешь? А по мне, так ты давно уже мертва. По крайней мере, выглядишь мертвой, - произнес мой бывший друг. Кажется, ситуация Его забавляла.

- Черт бы тебя побрал…Мы же друзья! Ты должен мне помочь! – я выплевывала звуки вместе с желчью. Выходило ядовито.

Он прищурился. Взгляд от этого стал еще более издевательским. Хотя куда уж больше….

- Друзья? Вот как? Любопытно… Кто же сказал тебе такую глупость? – поинтересовался Он.

У этого парня были серьезные проблемы с памятью. Он ведь только и делал, что целыми днями твердил эту истину! Я впитала ее с каждым кусочкам пирога. Но, должно быть, яблоки все же подгнили…

- Ты, - выдохнула я воздух из легких. С кусками желчи, разумеется.

Он удивленно приподнял одну бровь.

- Я? Что-то не припомню…

- Но ты...ты говорил… - из меня само собой вырывалось бормотание.

- Правда? Может, я давал присягу? Или клялся на Библии? В ином случае все слова будут недействительны. Я никогда не стал бы клясться в чем-либо существу, больше напоминающему сухофрукт.

И Он, повернувшись ко мне спиной, ушел в дом. А я осталась лежать на траве, иссохшая, как чернослив. Мои беды только начинались…

***
Теперь Он бывал или равнодушным, или насмешливым. Что-то одно, никогда – вместе. «На мое счастье», сказала бы я, но счастливой быть все равно не получалось.

Равнодушным Он меня не замечал. Мог пройти мимо, мог пойти прямо по мне. Уж слишком Он желал убедить меня в моей «призрачности». А я и верила. Становилась с каждым днем все прозрачнее, все суше.

А затем Он бывал насмешливым. И тогда, конечно же, издевался надо мной не меньше, чем хулиган, привязывающий к лапке котенка консервную банку.

Он заставлял меня всюду следовать за собой, словно на невидимом поводке. Он не давал мне спать, смеясь раскатисто и желчно. . А еще… он пек пироги. Я не припомню запаха отвратительнее! Кажется, Он решил усовершенствовать рецепт. Возможно, я лишилась пары пальцев на ногах – точно не припомню, это были смутные дни. Они все равно были гнилыми. Невелика потеря. Но вот с запахом смириться было сложно…

А потом… я вспомнила Ее. И содрогнулась.

Ее кожа была суше любого самого древнего пергамента. Морщинистая, белая, отвратительная… А глаза, глаза! Они напоминали засохший яичный белок. И мои, должно быть, были такими же…
Это осознание заставило меня действовать.

***
Мне потребовалось много времени, чтобы снова стать живой. Наверное, куда больше, чем понадобилось чертовому Пиноккио для превращения в настоящего мальчика. Но главное – желание.

Я была использована не до конца – вот в чем штука. Во мне оставалось еще немного духа, чтобы вернуться к жизни. Как капли молока, прилипшие к стенкам коробки.

Собрав волю в кулак, я воскресла. Славно воскресла – даже без следа гнили и трупных синяков. Только кожа осталась бледнее лунного света, но что с нее взять?

Однако вот-вот должно было наступить время Полдника. Я слишком хорошо понимала, что это означает. Пироги. Гнусные пироги. Пожалуй, мне действительно стоило пропустить этот перекус. И я сбежала.

***
Как долго можно бежать? А как далеко – уйти? «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел…» Но Он-то был тем самым хитрым лисом. Не глупым волком, не простодушным медведем… Море не могло остановить Его надолго. Даже море не могло. Однако у меня все еще было время. И я собиралась потратить его с пользой.

Я двинулась навстречу набегающей волне. Немного сморщившись, перешагнула через высушенный труп гагары. Музыка в голове звучала все оглушительней. Кажется, пела какая-то рыжеволосая девушка. И она прекрасно знала то, о чем пела.

Сладкие мечты сделаны из этого.

Кто я такой, чтобы не соглашаться?

Я объездил весь мир и увидел, что

Все что-то ищут.

Я поняла, что Он нашел меня, когда последнюю волну разбило в клочья. Кажется, к моей руке прилипло что-то черное. Перо гагары? Теперь это было неважно. Она не смогла улететь – и я уже не смогу. Все же Его подарки до ужаса символичны.

Он забирает меня. По капле, по глотку, по литру… заканчиваюсь. Море бесконечно, а я – нет. На мне словно написан срок годности: «Использовать до…» И Он следует этой рекомендации. Пунктуален до жути. Но я почти люблю этого зануду. Все же мы друзья, не так ли?

В колонках играет - Алиса - Меломан
Настроение сейчас - устало от жары

С отходами в воображаемом Амстердаме всегда тяжело было. То мусорщики бастовали, то дикие звери урны переворачивали. А экология-то страдает! Спасать город надо от стихийных свалок. И тогда на помощь человек один пришел. И стал он – ни много, ни мало – помойной ямой.

Сядет человек, бывало, на пустыре, да ждет – пожидает. Рот еще широко раскроет, словно ковш экскаватора. Идет мимо мальчик, эскимо съел – палочка да обертка остались. И, конечно же, мальчуган все в пасть человеку кидает. Добропорядочный же, воспитанный – знает, что мусор надо в помойные ямы бросать. А человек-то наш, со ртом раззявленным – не иначе, как она. Вздохнет, прожует, да проглотит. И никаких мусороперерабатывающих машин не надо…

А бывало, домохозяйка какая-нибудь приходит. У нее отходов – три пакета, до краев наполненные. Чего только нет! И картофельные очистки, и рыбные кости, и салат увядший, и пакетики чайные… Полный продуктовый набор, одним словом. Вздохнет тогда человек – помойная яма, откроет рот еще шире, да на всякий случай зажмурится. Вывалит домохозяйка все содержимое, вытрет рукой вспотевший лоб и домой потопает. Дел невпроворот – надо к следующему дню еще пару мешков мусора наготовить. Человек же пережует, как положено, отлично челюстями поработает. Поморщится немного – видать, памперс грязный на зуб попался. Неприятная работка, да что поделать? Выполнять приходится…

А вот как-то раз оказия произошла. Выпивоха местный с бутылками к человеку – помойной яме пришел. Бутылок тех – пруд пруди. Прудом и вышло: капельки, что на донышке оставались, покатились себе в желудок почетного мусорщика, да как покатились! Человек – помойная яма окосел сразу, что твой пьяница. Хорошо, буянить не стал – лишь упал и захрапел. А утром с головой больной проснулся и грудами мусора несожранного. Пришлось срочно жевать, хоть и тошнило с похмелья. Работу-то никто не отменял…

Жил себе человек – помойная яма, жил, не тужил особо. Работал без отпусков, без выходных, на сон лишь прерывался. Но вдруг начали жители воображаемого Амстердама на работягу роптать. И ведь нашли же, до чего докопаться!

- Воняет от него ужасно. Изо рта помоями несет! Просим принять меры! – вопили недовольные владельцы бутылок.

- Грязный весь, неопрятный! Одет в тряпки какие-то отвратительные. Разве можно такому жить в нашем чудесном городе? Он портит всю эстетику! – негодовали множители коробок.

- Вы только посмотрите – он спит прямо на земле! Невиданное потрясение общественных устоев! – гремели голоса хозяев фантиков.

И закидывали, закидывали человека – помойную яму всевозможным мусором в знак протеста. А он жевал, конечно, героически – что еще оставалось делать? Вот только мусор все бросали и бросали. Оскорбления все лились и лились. От первого начало сводить челюсть, а от второго – мозги. Не выдержал человек – даже у помойной ямы терпение не безгранично. Вздохнул грустно, да и сгинул сквозь землю… вернее, сквозь мусор. Земли-то и не видно было уже.

С тех пор грязновато стало в воображаемом Амстердаме. Что поделать – мусорят…

В колонках играет - Coldplay - Christmas Lights
Настроение сейчас - угнетенное

В семье Молли музыку не сильно жаловали. Это сейчас, конечно. А раньше мелодиями дом полнился. Джаз, рок-н-ролл, свинг, фламенко… Даже какая-нибудь там «макарена» играла запросто. А теперь – нет. Лишь куча пластинок и виниловый проигрыватель служили напоминанием о прежних временах. В Тихом Доме пахло тоской.

Когда тебе семь лет, обитать в звенящей тишине – сущее наказание. А взрослые… что взрослые? Зачем запрещают?

- Мама болеет, Молли. Нельзя шуметь, - всегда говорил ей отец.

Говорил, говорил, да и умер. «Инфаркт», - переговаривалась многоликая серая родня на похоронах. «От переживаний», - гулял противный шепот над свежей могилой. «Бедная девочка, бедная сиротка», - ныло со всех сторон. «Лорен слишком больна, чтобы заботиться о ней», - грустно гудело кругом. А Молли смотрела, как гроб засыпают землей. Если бы папа был жив, он бы попросил всех этих людей угомониться. Все-таки мама болеет…

***

Девочка не помнила точно, когда в доме появилась зеленая пластинка. Может, ее принес кто-то из многочисленных гостей? После смерти отца их в Тихом Доме было не счесть. Все, как один, бесшумно снимали ботинки в прихожей и шли проведать ее маму. Кто-нибудь почти наверняка мог принести зеленую пластинку. А может быть, это была мамина сиделка? Старая мексиканка Роза любила старые легенды и всяческие безделушки. Это вполне в ее духе. А может, зеленая пластинка – подарок Феи Крестной? Мама вполне себе может оказаться заколдованной Золушкой. Не болезнь, а чары. Почему бы и нет?

Впрочем, неважно. Зеленая пластинка просто появилась – и все. А затем выздоровела мама.

Когда Молли вернулась после школы, Лорен уже не лежала на кровати, оцепеневшим взглядом смотря в потолок. Более того – кровать была аккуратно застелена. С кухни доносился приятный и смутно знакомый запах. Пироги с яблоками и корицей. В Тихом Доме уже несколько лет не пекли яблочных пирогов. С тех пор, как заболела мама. Молли уже и позабыть успела, насколько сильно они ей нравились…

Лорен хлопотала на кухне – домовитая, румяная. Совсем, как в старые добрые времена.

- Садись за стол, детка. Сейчас я налью нам чая. Зеленого, с жасмином. Как ты любишь, - мама ласково улыбнулась Молли.

Девочка потерла глаза ладонями. Затем пребольно ущипнула себя за левую руку. Добрая здоровая мама никуда не исчезла. Значит, это не сон, хоть и очень похоже. А на руке теперь останется синяк. Но это мелочь – пройдет. Главное – чтобы мама не вздумала мазать синяк жгучей зеленкой…

- Ма, мне, пожалуйста, тот кусочек, где яблока больше. И я люблю тебя, - Молли деловито обняла смеющуюся Лорен за шею.

***

Все вернулось на свои места. Тихий Дом снова стал Громким. Гости продолжали приходить, но теперь им разрешалось шуметь. Комнаты наполнились звуками, голосами и…музыкой. Да-да, музыкой! Виниловый проигрыватель снова ожил, крутя пластинки одну за другой. Бетховен, Элвис Пресли, Фрэнк Синатра, ламбада… Чудесные мелодии не смолкали. А с ними, конечно, и танцы.

Когда не было гостей, мама и Молли слушали музыку вдвоем. Все, все пластинки в Громком Доме были переслушаны ими до дыр. Почти все.

Молли было интересно, что же за песни таятся на зеленой пластинке. Может, там блюз высшей пробы? Или же неизвестные записи Джонни Кэша? Хорошо бы послушать…

Но мама была непреклонна.

- Даже и не думай, Молли! Нельзя ставить зеленую пластинку. Я запрещаю тебе, - холодно, сквозь зубы цедила она. В этот момент ее веселая, добрая мама была так на себя не похожа! Ее глаза превращались в неприятные щелочки. Голос становился ледяным, как ливень в ноябре. Самый подходящий голос для запретов вроде «не суй пальцы в розетку» или «не разговаривай с незнакомцами». Но что плохого может быть в зеленой пластинке? Ведь с ее появлением дела в их доме только пошли на лад!

- Ма, что там? Тебе не нравится музыка, которая на ней записана? – попыталась однажды узнать причину Молли.

Безуспешно. Лорен лишь качала головой.

- Просто не трогай пластинку, Молли. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Хорошо? Дай мне обещание, что не будешь ее ставить, пожалуйста, - почти молила мама. И что только осталось от леденящего тона?

Молли послушно обещала. Зачем же лишний раз расстраивать любимую маму? Но пальцы за спиной девочка предусмотрительно сложила в крестик. Любопытство есть любопытство. Разве обязательно, чтобы от него умирала какая-нибудь кошка?

***

День Х был выбран верно. Сегодня мама дежурила по работе, а, значит, должна вернуться позже обычного.

Молли стремглав мчалась домой. Даже «физру» пропустила ради такого дела. Конечно, это было необязательно – времени у нее навалом. Но терпеть дольше становилось просто невозможным.

Целых десять минут Молли потратила на поиски зеленой пластинки. В конце концов, цель была обнаружена. Хитроумно скрывалась под маминой подушкой, надо же!

Подойдя к проигрывателю со своим трофеем в руках, девочка замерла. Запрет мамы набатом звонил в ее голове. Правильно ли Молли поступает? Вдруг она совершит что-то непоправимое? Вдруг мама, любимая мамочка снова заболеет? От одной только мысли на душе стало до неприятности липко. Молли помотала головой. Нет, нет, быть того не может. Одна несчастная пластинка не сможет принести никому вреда. Ничего плохого не произойдет. И Молли не делает ничего ужасного. Она всего лишь собирается послушать музыку…

И девочка поставила пластинку под «иглу» патефона. «Игла» торопливо заплясала, выдав серию странных скрипучих звуков. Они становились все громче и громче. Молли сморщилась, закрыв уши руками. И этот ужасный скрип – музыка? Нет, такое слушать не стоит. Мама была права. Молли вырубила патефон.
***
Лорен разбирала рабочие документы. До конца дежурства оставалось каких-то полчаса. Сегодня оно казалось каким-то особенно затянутым…

Скрип. Лишь бы не Сквозняк. Иначе музыкальная шкатулка захлопнется. Лорен не хочет, чтобы музыкальная шкатулка захлопнулась. Балерина внутри слишком хрупкая. Ее может разорвать пополам.

Скрип. Кто-то ползет по руке. Противный, мерзкий червяк. Лорен брезгливо пытается стряхнуть паразита, но ничего не выходит. Присосался к ладони, как пиявка.

Скрип. Это скверно, очень скверно. Шкатулка может захлопнуться. Балерина сломается. Надо держать себя в руках. Надо…

Скрип. Противный, мерзкий червяк. Нет, терпеть больше невозможно. Лорен берет в руки нож и разрезает червяка на части. На стол брызгает кровь. Падает отрубленный палец. Червяк повержен.

Скрип затихает.

***

Мама вернулась домой позже, чем Молли предполагала. На ее лице блуждала неестественная нервная улыбка. Совсем как тогда, перед болезнью. На руке отсутствовал один палец.

- Почему ты не послушалась меня, Молли? По дому теперь гуляет Сквозняк. Ветрено. Шкатулка может захлопнуться, Молли. Не делай так больше, - сказала Лорен, не переставая улыбаться.

Молли вдруг очень захотелось зареветь. Пронзительно, во весь голос, как умеют только маленькие девочки. Но разве бы это помогло делу?

***
Все наладилось, но не сразу. Прошло несколько вечеров, прежде чем Лорен окончательно пришла в себя. Конечно, палец было не вернуть, но зато исчезла безумная улыбка. Молли была рада и этому. Мама не будет болеть. Угроза миновала. И даже наказание уже не так страшно.

Но его не последовало. Лорен посчитала, что дочь и так уже достаточно наказана. Эти вечера стали настоящей пыткой для них двоих. Лучше всего было продолжать жить в Громком Доме, как прежде, и делать вид, что ничего не случилось. С закрытыми глазами проблем не замечаешь. А плотно закрытые окна не пропускают Сквозняк…

***

Время шло. Лорен ходила на работу, Молли – в школу. Громкий Дом все также задавал концерты и принимал гостей. Так и удалось всем дожить до лета, без тьмы и приключений.

Но Сквозняк не желал так просто сдавать позиции. Он прятался под скрипучими половицами, ожидая своего часа. Порой Лорен ежилась и зябко укутывалась в шаль, словно стараясь защититься от ветра. Молли делала вид, что не замечает этого, уткнувшись в бесконечные домашние задания. В Доме частенько бывало холодно, особенно по утрам.

***

В тот день на улице разразился шторм. Стены дрожали от грозового воздуха. «Как жаль, что у нас нет громоотвода», - думала Молли, закутавшись с головой в одеяло. Через пару часов домой должна была прийти мама.

Из соседней комнаты послышался скрип. Молли вздрогнула. Ветер в Доме опять разгулялся? Неспокойно. Наверное, это из-за грозы. Надо пойти и включить на патефоне что-нибудь веселое. Например, польку.

Снова скрип. Молли вынырнула из-под одеяла, стараясь не дрожать. Сейчас все будет хорошо. Надо только включить музыку. Тогда скрип от ветра не будет слышен. Делов-то.

Скрипело нещадно. Видимо, какая-то половица мечтала о смазке. За окном сверкали молнии. Просто фильм ужасов какой-то, ей-богу. Декорации – что надо, по крайней мере.

Молли, крадучись, подошла к патефону. Беглым взглядом девочка оглядела выбор пластинок. Где-то тут должна была быть развеселая полька. Надо только хорошенько поискать…

Скрип становится оглушительным. Хочется зажать уши и бежать прочь. Где же эта чертова полька? Нет времени искать. Пусть играет, что попало. Молли хватает первую же пластинку и торопливо ставит ее под «иглу». Зеленая. Скрип становится всеобъемлющим, как космос.

***

Гроза застала Лорен на пол-пути к дому. Пришлось укрыться под первым же козырьком. Непогода разошлась не на шутку. Молли, поди, там страшно одной. Надо бы поспешить…

Скрип. Голова закружилась. Сквозняк продувал мысли, шуршал в черепной коробке, как назойливый таракан. Нет, только не снова. Только не сейчас. Пластинка снова играет. Надо бежать. Надо…Иначе балерина в шкатулке сломается.

И Лорен бежит. Бежит так быстро, как только может. Словно от Сквозняка можно убежать. Словно можно не слышать скрипа во время бега. Словно существует спасение – надо только быстрее переставлять ноги.

Скрип настигал. Перед глазами заплясали разноцветные сферы. Бежать все сложнее. Нужно сбросить балласт. Три руки? Зачем Лорен три руки? Она всегда отлично управлялась двумя. Одну стоит убрать. Под деревом как раз очень кстати лежит топор…

***

Молли не знала точно, сколько времени прошло. Может, пара минут, а может, и пара часов. Сквозняк вел свою хронологию. С трудом девочка все-таки вырубила играющий патефон. Что на сей раз успела натворить зеленая пластинка? Молли мрачно опустилась на пол, прикрыв глаза. Остается только ждать…

Мама не пришла через час. Через два часа позвонили из больницы. Через три за девочкой уже приехала какая-то двоюродная тетушка и отвезла к себе. Жить у нее Молли должна была до полного маминого выздоровления. В больницу к маме она не просилась, да никто бы и не повез. Сквозняк дул во все щели. Внутренние грозы не затихали.

***

На этот раз жизнь решила не налаживаться. Достаточно было уже того, что маму выписали из больницы. Вместо левой руки – перевязанная уродливая культяпка. В глазах сквозит отстраненностью и болезнью. Не человек – угасающее пламя.

Но все-таки они боролись. Всем своим видом и Лорен, и Молли пытались показать Сквозняку, что живут, как прежде. Лорен каждый день ходила на работу и благодарила судьбу за то, что правая рука все еще в порядке. Молли ходила на уроки, читала книжки и старалась взрослеть. Все шло, пусть и не своим чередом, но терпимо. Учиться хорошей мине при плохой игре – целое искусство, но Молли и ее мама освоили его с блеском. Однако патефон они все-таки не включали. Так, на всякий случай. Громкий Дом постепенно становился Тихим.

Зато зеленая пластинка находилась в абсолютном покое. Лежа на своем привычном месте, она хранила последние остатки семейной гармонии. Ее проигрывание приводило к хаосу и боли. Она была одновременно и спасением, и погибелью. Эдакая палка о двух концах. И только благодаря ей все еще жили обитатели Тихого Дома. А что им еще оставалось?

***
Осень выдалась неприветливой. Северный ветер бушевал и выл, как бесноватый, целыми днями. Он тряс и качал стены Тихого дома, словно не желая мириться с его существованием. Солнце в этих краях больше не выглядывало.

Молли заболела. Из-за температуры она не могла ходить в школу. Теперь дни казались еще длиннее. Большую часть времени девочка предпочитала спать.

Во сне звучала музыка. Невероятная, неземная, лучистая. Она переполняла до краев, проникала в поры. Ею хотелось дышать.

Просыпаться было смерти подобно. Тишина в Тихом Доме действовала угнетающе.

«Может, все-таки стоит включить хоть какую-то пластинку? Хуже уже не будет. Только громче», - тоскливо думала Молли.

А музыка во снах преследовала девочку. С каждым разом она звучала все прекраснее, все гармоничнее. Разве могло быть что-то подобное там, за пределами сна? Разве могло быть там что-то настолько невероятное? И, однажды проснувшись, Молли поняла, что могло.

Зеленая пластинка…Ведь на ней был не только скрип. Что-то пробивалось сквозь него. Что-то чистое, сильное. Что-то, что звучало в ее снах.

Чем чаще девочка думала об этом, тем больше ей хотелось снова услышать Зеленую Пластинку. Спасение Тихого Дома смирно лежало в тумбочке под проигрывателем. Смерть Тихого дома безмятежно спала в тумбочке под проигрывателем. А Молли все думала о Зеленой Пластинке. И вскоре все было решено.

Молли не вспоминала о маме, в очередной раз ставя Зеленую Пластинку. Ей просто хотелось проверить свои догадки. Ей просто хотелось услышать Музыку. Ей просто хотелось разбудить Тихий Дом. Все, чего просто хотелось, звучало достаточно невинно. Долго болея, теряешь всякую связь с реальностью. А тут еще и осенние грозы…

Скрип уже не так оглушал. Стал привычным? Теперь можно было различить мелодию. Ту самую мелодию. Гармония пронизывала Тихий Дом. Гармония уничтожала Тихий Дом. Музыка все играла. Играла ровно до звонка в дверь.

***
Мама заболела окончательно. Впрочем то, что от нее осталось, уже мало напоминало маму. Рук и ног не было, на лице зияли пустые глазницы. На месте носа торчал засохший, пожелтевший хрящ. Не человек – лишь человеческий обрубок. Зеленая Пластинка в этот раз играла слишком долго.

Непонятно было, как ЭТО вообще смогло добраться домой. Непонятно, как смогло позвонить в дверь. Непонятно, как смогло доползти до кровати. Но доползло – и теперь болело. Болело – а должно было умереть. Порой Молли казалось, как в грудной клетке того, что раньше звалось мамой, куском мяса свисало неподвижное сердце. И лишь одно радовало – то, что в глазах обрубка нельзя увидеть безумие. Потому что и глаз-то уже не было…

Молли не ходила в школу. Не видела в этом смысла. Школа нужна была тогда, когда они с Лорен жили обычной жизнью. Или хотя бы пытались жить. А теперь же… какой толк от чтения и чистописания?

Порой тишину Тихого Дома разрывали звонки. Кто-то хотел достучаться, проникнуть в их мир, втолкнуть в него шум. Может, кто-то из многочисленной родни, может, классная руководительница. Молли никогда не брала трубку.

А Зеленая Пластинка все лежала на своем законном месте. Лежала и скрывала в себе самую прекрасную мелодию из всех, существующих на свете. Жалкие остатки былого мироустройства она, конечно, тоже хранила. Но как они могли сравниться с мелодией?

Молли все чаще думала о Зеленой Пластинке. Разумеется, в прошлый раз она играла довольно долго. Но все-таки… недостаточно? Что-то было не услышано? Что-то было не сыграно? Что-то оказалось не спето? Что-то… осталось?

Молли все думала. И чем больше она думала, тем сильнее ей хотелось вновь поставить Зеленую Пластинку. Но мама… Вдруг от нее снова оторвется какой-нибудь важный кусок? Даже этому обрубку было что терять…

Молли закрывала глаза. Молли старалась не думать. Но все-таки искусство медитации довольно сложное для семи лет… И мысли все же текли. И желание снова включить Зеленую Пластинку не покидало ее. Бороться с ним было все сложнее. И, пожалуй, все напраснее… Любопытство побеждало уже не раз. А сострадание было негодным противником. С каждым днем оно становилось слабее…

Обрубок слабо шевельнулся, когда Молли включила проигрыватель. На секунду девочке захотелось прервать начатое… но только на секунду.

Тихий Дом задрожал, впуская в себя звучащий хаос. От скрипа затрещали стены. Но разве теперь можно было обмануть Молли скрипом? Она слишком хорошо помнила, ЧТО скрывалось за ним.

Музыка играла, набирая силу. Вот уже никакой скрип не мог ее заглушить. Все сильнее, сильнее, сильнее. Прекраснее с каждым мгновением.

Молли сидела с закрытыми глазами, растворяясь в звучании. Она не хотела видеть того, что происходит вокруг. Но совсем рядом раздался шорох. Кто-то полз по полу прямо к Молли, словно гигантская гусеница. Девочка не выдержала и открыла глаза.

Обрубок. Мама? Зачарованная мелодией, она подползла совсем близко. Девочка напряглась, но существо не собиралось причинять вреда ни себе, ни ей. Обрубок застыл на месте, впитывая музыку, как губка. Зеленая Пластинка была факиром, а Обрубок – лишь послушной змеей. И Молли готова была поклясться – то, что раньше было ее мамой, улыбалось.

Тихий Дом рушился. Пыль с известкой ложились на плечи Молли, словно погребальный саван. А музыка все играла. Внезапно Обрубок вздохнул и доверчиво преклонил голову на колени девочки. Было в этом жесте что-то от единорогов со средневековых гобеленов, покорившихся юным девственницам. И впервые за очень долгое время Молли заплакала.

Молли плакала, не замечая, как обломки засыпают ее и то, что было мамой. Музыка звучала, уничтожая, просветляя. Две фигуры слушали ее, не замечая, как рассыпаются сами. Не стало Тихого Дома. Не стало Молли и Лорен. А были ли? И лишь Зеленая Пластинка была и играла до самого светопреставления.

В колонках играет - Гарик Сукачёв, Неприкасаемые - Знаю я, есть края...
Настроение сейчас - злюсь на Риту

Я ежусь от холода. Мартовские ночи еще дышат зимним льдом. Поэтично? Как-то не очень, если честно. Руки мерзнут. Поймать бы машину...

На обочине затормозил синий автомобиль. Мне повезло? Дверца приветливо распахнулась. Хмм, звучит как приглашение. Думаю, не стоит обижать чужое гостеприимство...

Водитель улыбнулся мне. Тепло так. Редкость в наши дни. Приятно получить даже от случайного прохожего... Вернее, проезжего?

-Куда едем? - приветливо спрашивает мой внезапный спутник. Вопрос действительно хорош. Жаль, что я ответа не знаю...

- На ваш выбор. Может, порекомендуете интересный маршрут?

Звучит по идиотски. Сейчас этот гражданин радостно вытурит меня из машины. Кому охота тратить бензин попусту?

- Хороший выбор. Думаю, я знаю неплохую дорогу.

Улыбается еще шире. Кажется, он ненормален. Впрочем, я тоже. Выходит, нам по пути.

Улыбаюсь в ответ.

- Отлично! Думаю, в дорогах вы профи. Давно колесите по окраинам?

Крутит руль. Улыбается. Крутит руль.

- Давненько. Года не считаю, но они идут. Вы не возражаете, если я включу музыку? Так в дороге повеселее...

Я морщусь. "Музыка"… Они это так теперь называют. А между тем это совсем не музыка. Визг циркулярной пилы - вот что это такое! Вой бешеных кошек - не иначе! Скрип мелом по грифельной доске - да, да, точь-в-точь. Но люди все же продолжают настырно называть эти вопли "музыкой". Шутка это такая, что ли? Тогда она совсем не смешная. Тортом в лицо - и то остроумнее.

- Я.. я...Честно говоря, я не очень люблю музыку.

Мои губы это произнесли? Вслух? И даже не шепотом? Предатели! Все, теперь мне конец. Водитель наверняка уже выбрал для меня самый подходящий маршрут. Пожалуй, повезет, если конечным пунктом окажется психушка. Говорят, что лучше до конца жизни остаться обколотым овощем, чем поселиться в нынешних тюремных камерах. Господи, лишь бы в психушку! Пожалуйста, лишь бы в психушку...

Водитель не перестает улыбаться. Похоже, он психопат.

- И все же - я настаиваю. Уверяю, вам понравится.

Он включает магнитолу.

Я не сразу понимаю, что происходит. Нет визга пилы. Нет воя ополоумевших от страха кошек. Нет скрипа мела по доске. Нет всех так любимых Ею спецэффектов. Нет Ее самой. Это не Ее песня. Черт побери, да ведь это и вправду можно назвать музыкой!

Мужской голос, одновременно густой и какой-то... задорный? Господи, он поет. Он действительно поет. Не орет, не воет, не скрипит. Поет. И это...великолепно.

Это и впрямь жизнь? Или мне кажется?

Катит, как снег с гор - не уйти от реальности.

Просто смотри - туда в небеса, как я,

Я хоть несчастен, я чужд и жалости -

Пока мой лёгок нрав - лёгок путь,

Вверх ли чуть, вниз ли чуть,

Даже пусть ветра дуют, вряд ли важно - тронут меня, меня?



Это и впрямь жизнь? Она бывает такой? В ней существует что-то, кроме серости и криков? Что-то, кроме костров и поклонений образу Кричащей? Что-то, кроме летучих мышей и людей с дырками в мозгах? И уже не важно, какая в тех мозгах вентиляция... Хотя продувает небось хорошо даже в жаркие летние денечки. Помню августовский день, жаркий-жаркий. Когда было? Год назад. Нет, два года назад. Нет, где-то около вечности. Тогда Ее еще не случилось с нами. Тогда еще жила Музыка. Настоящая Музыка...

Пикник. Лес. Смех. Запах жареного мяса. Музыка. Музыка. Музыка.

В голове звенит. За окнами автомобиля - снег. И все так чудесно, будто завтра - Рождество. Тоже настоящее, как Музыка. Не то Рождество, где вместо елки люди наряжают Ее пластиковые копии. Не то, где вместо настоящих подарков все получают очередной Ее портрет в деревянной рамке. Не то, где рождественские гимны поют под иконами с Ее ликом. Радостное. Чудесное. Мелодичное. Ушедшее. Неужели навсегда?

"Форд" остановился. Снег... тоже остановился? Главное - Музыка замолкла. Зачем?

Водитель смотрит на меня. Изумленно смотрит.

- Вы... вы не плакали. Вы не кричали. Вы даже, черт подери, не хотели меня убить. Вы не человек, мисс. Вы чудовище.

Звучит как обвинение. Но я не в обиде. Он подарил мне то, что я так давно считала утерянным. Он вернул мне меня.

- Знаете, вы были правы. Мне действительно понравилось. Думаю, я все-таки вернусь к своей старой гитаре. Нечего ей, бедной, пылиться на чердаке.

Водитель смотрит на меня. Теперь уже восхищенно.

- Не чудовище... Богиня.

.

В колонках играет - Мумий Тролль - Такие девчонки
Настроение сейчас - немного кипю

Это был такой хороший мир... Это было такое чудесное воображение! Одним словом, весьма неплохое место, можете мне поверить.

Но угроза терроризма коснулась и этих славных земель. Не дремлют чертовы бандиты!

Вы только поглядите на это! Эти бомбы взрывают драконов. Разлетаются по ветру золота чешуйки. Зачем начинять волшебство тротилом? Оно и так достаточно хрупкое... Ревут огромные ящеры, не долетая до неба. Обидно.

Воображаемых друзей берут в заложники. Много книг вы прочли? А сколько фильмов посмотрели? Сколько персонажей хранит ваше воображение? А каково разнообразие огнестрельного оружия? На каждое существо находится свой кольт, свой наган, свой револьвер. Все здесь - под дулами. Отвернись. Не надо смотреть, как по стене растекаются мозги того, кто в детстве спасал от ночных кошмаров. Друзья воображаемые, а террористы настоящие. И это, пожалуй, немного несправедливо.

А леса, леса, что с лесами? Что с домиком возле моря, где в небесах апрель? Нет больше ни летучих мышей, ни колючего ежевичника. И мира будто бы нет. Везде прошли сапоги командора. Острый же у них каблук! Он все насквозь продырявил. Помнишь те монетки, с дыркой посередине? Вот на что теперь похоже твое воображение. Его можно смело сдавать в утиль. Оно ведь не джинсы. Немодно носить дырявым...

Но когда-нибудь и здесь терроризм искоренят. Веришь? Не может фантазия насовсем взорваться. Снова встанет солнце, снова расцветут новые миры. Пойдем же, посмотрим на рассвет! Лучше всего его будет видно с американских горок. До следующей беды мы будем жить спокойно и почти счастливо. Обещаю тебе, дружище.

В колонках играет - ДДТ - Этот город
Настроение сейчас - серое

Я завожу Малыша Форда. Мотор чихает простуженно, как больной старикашка. Отлично его понимаю, черт возьми. Зарядил сезон декабрьских дождей. В такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не выгонит, а я машину выгоняю. Но ты уж потерпи, приятель. Работу никто не отменял. Нашу, правда, отменить пытались. Аж сама Поющая Леди. Невиданная честь для скромных нас! Не правда ли, Малыш Форди?

Однако что нам сделается? У моего синего "форда" - четыре колеса, а вот у Поющей Леди - ни одного. Как же ей за нами угнаться? Хотя дама она, конечно, необычная. Можно сказать, из древнего благородного рода. Ее дальние предки когда-то завывали на шотландских могилах. Она же из плакальщиц подалась в певицы. Правильно, вокальные таланты надо развивать. Но мы с Малышем Форди все же считаем, что не стоило ей поднимать такую бучу. Все эти оперные дивы так капризны! Так и жаждут ввести монополию на внимание и народную любовь! Она все уничтожила, эта крошка. А это "все" ведь чертовски нравилось нам. Да, Малыш Форди? Мы любили хорошую музыку. Поющая Леди не захотела разделять наши вкусы. Весьма досадная неприятность.

Однако не все эта вздорная дама обратила в утиль. В бардачке моего "форда" еще сохранилось немного добра. Самую малость, но зато какого! Элвис Пресли, "Металлика", "Дюран Дюран", Аланис Моррисетт... Все, все, замолкаю. Ты абсолютно прав, дружище. Не к чему нам светить сокровищами. Так и в передрягу угодить можно. Мне хватило разъяренной летучей мыши на капоте в один из прошлых разов. Эта красота была размером с крупного добермана. И, что уж там говорить, она чуть не отправила Малыша Форда на тот свет. На капоте до сих пор можно разглядеть внушительную вмятину.

Но нас так просто не возьмешь. Так и колесим по стране. Люди часто вызывают такси. Вечное стремление добраться из точки А в точку Б, знаете ли. А мы с Фордом что? Домчим с ветерком - и рады будем. Денег совсем не берем. Но платить клиенту все равно приходится, хоть мы и рубахи-парни. Знания, увы, штука недешевая. Зато я - почти Харон. Мой Форди движется по улицам не менее уверенно, чем лодка по водам Стикса. А вокруг - все сплошные мертвые души. Пахнуло русскими классиками, черт меня подери. Только забвению не бывать. Волны памяти, как цунами, накрывают с головой. "Депеш Мод", "Битлз", Ференц Лист, Билли Холидей... Прости меня ради Бога, бедный странник. Я не хотел взваливать столь тяжелый груз на твои хрупкие плечи, но иначе никак. Я слишком эгоистичен, чтобы переживать это в одиночку. Что взять с простого таксиста?

Торможу на обочине. Садитесь, устраивайтесь поудобнее. Куда едем? Сами не знаете? Ну тогда все дороги мира принадлежат вам. Да вы богаты, друг мой! А скоро станете еще богаче. Не смотрите на меня так растерянно. Обещаю - скоро мы вас соберем. Восстановим по частицам, по молекулам. Увы, по живому, без наркоза. Будет больно. Простите, если можете.

Пропустите волну звука через себя. Вы - камертон, не более. Очень болезненный, правда. Не надо кричать. Музыку вы все равно не перекричите. В Малыше Форде отличная магнитола. Ребята в Sony когда-то знали свое дело. Потерпите еще немного. Любым страданиям приходит конец.

"Дым над водой, огонь в небесах..."

Твой мозг горит. И наверняка воняет гарью. Какая жалость.

"Поздно, мой час настал, как холод жмёт мне грудь, хуже боли я не знал. Прощай, всякий малый! Идти пора!"

Я сочувствую тебе, правда. Сам прошел через все это дерьмо. Я и не знал, что музыка может так ломать изнутри. Хотя... мы сами все сломали. Даже Поющую Леди не стоит винить в наших проколах. Она всего лишь пела. Все остальное сделали мы сами. Потому тебе сейчас так мерзко, приятель. Потому мне сейчас так мерзко. Потому нам всем и всегда будет мерзко. Тяжело жить без розовой дымки в глазах. Но надо как-то справляться, дружище. Надо как-то справляться.

"Я ищу лекарство для того, что запрятано глубоко внутри, опасаясь того, кем я стал..."

Лекарства уже не помогут. И мы сами заслуживаем всяческих опасений. Есть ли личности, подозрительнее нас? Столько веков создавать искусство, чтобы разрушить все за пару дней! Разве мы не опасны? Разве мы не омерзительны? Лично меня от нас тошнит.

"Я всего лишь иду по правилу этого мира, ведь каждый из людей сердцем ядовит..."

Мы ядовиты, как морские звезды. Нет, слишком красиво - скорее, как малоприятные жуки. А ведь всегда воображали себя венцом творения! С воображением и тщеславием у нас, впрочем, дела всегда обстояли неплохо. Хоть в чем-то мы хороши, а?


А вы всерьез расстроены, дружище. Полегче, полегче, такая тяжелая меланхолия плохо влияет на сердце. Вы же не хотите заработать инфаркт? Я вам не нравлюсь? Что ж, обидно, но пережить можно. Чувствую сильный удар по затылку. Все же нельзя? Ощущаю на затылке что-то теплое, мокрое. В глазах - пелена. Клиент всегда прав. Кто я такой, чтобы спорить с этим?

***

Все-таки выжил. Это после такого-то ударчика! Башка до сих пор раскалывается, честное слово. С тобой все в порядке, Малыш Форди? Помяты передние дверцы? Буйный малый нам попался, это как пить дать. Ну да ничего, и не такое переживали. Летучие мыши все-таки хуже. Ты не против, если я включу радио? Моя давняя подруга как раз начинает вещать в это время. Будет приятно ее послушать.

В колонках играет - Limp Bizkit - Boiler
Настроение сейчас - не в восторге от своей работы(

Прием! Прием! Как слышно? Раз-два-три. Город, ты слышишь меня? В эфире радио "Свобода". Если вы меня слышите, значит, ваше устройство радиовещания работает на нужной волне. Пожалуйста, запомните нашу частоту, а лучше запишите. Негоже нам теряться.

Сегодня у нас впереди много музыкальных открытий. "Битлз", "Роллинг Стоунз", Саймон и Гарфункель, Фрэнк Синатра, старина Джонни Кэш... Для фанатов Поющей Леди эти имена звучат впервые. Что ж, надеюсь, эти господа не разобьют свои приемники. Новизна впечатлений всегда так переполняет! А бедным приборам приходится страдать...

"Квин", "Металлика", "Пинк Флойд", Луи Армстронг... Неужели эти имена тоже ничего не значат для вас? Чертовское упущение, господа, чертовское. Нельзя же слушать одну только Поющую Леди. Можно? Ну, ваше дело. Кому нужны брюзжания старой тетки о том, что раньше трава была зеленее? Только ей самой, не так ли? В студию поступил звонок от Айрин из Небраски. "Зачем это вам?" - спрашивает Айрин из Небраски. Хороший вопрос, Айрин. Жаль, что я не смогу тебе ответить. И себе тоже не могу...

"ЭйсиДиси", "Аэросмит", Тина Тернер, "Нирвана"… Как Поющая Леди смогла вытеснить все это разнообразие из ваших голов? Или они изначально были пустыми? Может, ты ответишь на этот вопрос, Айрин из Небраски? Нет, не ответишь. Тебя больше не существует. Как и "Лунной сонаты" Бетховена. Как и "В пещере горного короля" Грига. Как и всех известных джазовых импровизаций. Нет ни музыки, ни Айрин из Небраски. Есть только я и эта чертова радиостанция. Но для зачина неплохо. Хотя бы не с чистого листа начинаем.

Элвис Пресли, Моцарт, "Рамонз", Эния, "Рэд Хот Чили Пепперз"… Если очередная "табула раса" слушает нашу радиостанцию, то пусть запомнит эти имена. Может быть, их глаза хоть на миг прояснятся. Может быть, музыка вытеснит из их мозга гипнотические завывания. Может быть, они смогут понять, ЧТО же мы потеряли. Может быть, все может быть.

Я ведь тоже совсем недавно была одной из вас, мои дорогие слушатели. Я не помнила славных мелодий и день вчерашний. Мои ноги принадлежали не мне, хоть и оставались частью моего тела. Они плясали сами по себе под дудочку Поющей Леди. Чем не гамельнский крысолов, а? Мой разум спал, когда мои руки отправляли в погребальный костер очередную виниловую пластинку. На тех кострах сгорели все голоса, когда-либо покорявшие наш мир. Поющая Леди была крайне ревнивой особой. Конкуренты ей категорически не нравились. Мы, мы сами губили искусство, создавая дивный новый мир. И теперь у нас есть только Поющая Леди. Негусто, честно говоря.

Я помню день, когда голос Поющей Леди зазвучал из всех приемников страны. Это случилось в канун Рождества. Тогда оно еще считалось праздником. Тогда у нас еще были праздники, помимо сжигания пластинок и плясок под песни Поющей Леди.

Я выбирала подарки семье в каком-то торговом центре. Сестре, Кэрри - конечно же, платиновое издание всех альбомов "битлов". Отцу - новый проигрыватель для винила. К счастью, даже в нашем, больном современностью мире, тогда их можно было отыскать. Маме - диск с ее любимым мюзиклом "Cats". Когда твоя семья состоит из меломанов, выбирать подарки легко и интересно.

Я шла домой в приподнятом настроении и с полными пакетами рождественских даров. Кому было бы не приятно порадовать родню? Но этот трюк не прошел. С любовью выбранные подарки были уже не нужны. Моя семья перестала быть меломанами всего за пару часов. А Поющая Леди теперь пела и в моем доме. Сначала я не оценила, но привыкла довольно быстро. В конце концов, теперь вкусы семьи уравнялись. Это значит, что и конфликтам на почве пристрастий не бывать. Все слушают только Поющую Леди, все любят только Поющую Леди. Полная гармония! На Рождество мы торжественно сожгли все, что принадлежало нашим старым музыкальным вкусам. И мы были не одиноки в этом милом занятии. Костры горели по всей стране. Это был настоящий семейный праздник, скрепляющий воедино сердца. Это был самый гнусный день в истории мира. Ведь потом пение нового дарования накрыло собой весь наш земной шарик...

С вами до сих пор я, чокнутый ведущий мертвой радиостанции. Все всё вспомнили? Кто-нибудь меня слышит? Я вещаю здесь каждый день, час за часом. У меня нет никаких носителей музыки, но порой я пою сама. Нет, я не пытаюсь конкурировать с Поющей леди. Просто кто еще в этом мире станет памятью об утерянном? Но эту станцию никто не слушает, кроме тебя. Слышишь, Айрин из Небраски? Пора бы тебе уже начать существовать. Чрезвычайные обстоятельства этого требуют.

Но я знаю, знаю - должны быть еще те, кто проснулся. Я не одна. Я не должна быть одна. Не только я однажды села в необычное такси синего цвета. Не только я была ошеломлена тем, что там играло. Что же там играло? "Роллинг Стоунз"? Ференц Лист? Сюзанн Вега? Неважно. Главное, что это была не Поющая Леди. Невиданное разнообразие!

Ведь кто-то же сел к этому странному таксисту, кроме меня? Ведь кто-то еще сначала, как я, не понял, что за странные звуки льются из его магнитолы? А потом... потом начал вспоминать. И стало тяжело. Невыносимо так, до спинной мокроты тяжело. Просыпаться всегда нелегко, особенно если утро выдалось пасмурным. Кто-то наверняка вспомнил, как мастерил ядерные бомбы под голос Поющей леди, доносящийся из фабричных динамиков. Просто ей показалось, что в других странах ее недостаточно любят. Достаточно веский повод попытаться уничтожить весь мир. Кто-то вспомнил о том, как горели диски, пластинки, флэшки. Кто-то вспомнил этот постыдный кусок нашей истории! А память - это огромная ответственность. Кто-то наверняка подумал о том, что бывают утра, когда лучше не просыпаться, не вылезать из постели. Кому-то отныне жить в неприглядной реальности - досадно, пожалуй. Даже колыбельные Поющей Леди теперь не помогут.

Первое, что приходит в голову - ударить водителя. Второе - зарыдать. Безудержно, навзрыд так. Но это все - дело бесполезное, не так ли? Хоть измолоти водилу до кровавых соплей и утопи в соленых реках - от памяти не спрятаться. Да-да, уж такая назойливая она дама. Хуже Поющей Леди, ей-богу.

Я не одна. Я же не одна? Все это происходило не только со мной? Не только со мной, правда же? Это нечестно! Это чертовски нечестно, мать вашу! Это все не могло достаться только мне одной! Не могло, не могло, не могло! Слишком огромная честь для меня. Боюсь, не вынесу. Ее надо бы разделить на многих, как библейские хлеб и рыбу. Но желающих не найдется. Можно, я просто порыдаю в прямом эфире? Специально для тебя, Айрин из Небраски. Думаю, тебе понравится. Мы любим своих слушателей.

Прием. Прием. Прием. Раз-два-три. Меня кто-нибудь услышит. Меня непременно кто-нибудь услышит. Не сегодня - так завтра. Не завтра - так через год. Я подожду. Правду лучше нести коллективно - уж больно много она весит. Но принять ее нам надо непременно. Мы проснулись - значит, негоже валяться в постели. И если увидите синее такси - непременно садитесь прокатиться с ветерком. Хотя бы ради Дэвида Боуи. С вами была я, Голос в темноте. Слушайте радио "Свобода" и идите на свет. До новых встреч!