Вина человека за первочеловека устарела. Теперь ему можно вменить только то, что он участвует в создании самого бессмысленного со времён Адама продукта на земле - в создании рекламы.

Иногда моё тело охватывает такой жар, что я начинаю верить в случаи самовозгорания людей.

Не бывает умных женщин, бывают впечатлительные мужчины.

В колонках играет - поганая молодёжь

Что же это получается: я сдохну, а Собчак всё будет в цирке по натянутому шпагату ходить?

В течение года наблюдаю, как бомжи на улице Авиамоторная продают перфораторы. Но сегодня меня осенило: под перфоратор легко закамуфлировать стрелковое оружие.

Вчера разговаривал по телефону с одним многодетным писателем.

Я живу в самом безрадостном городе на Земле. В самой безрадостной стране. Есть ли русская диаспора в Финляндии?

Жена познакомила меня с расстилателем спортивных дорожек. Это был невысокий загорелый мужчина лет пятидесяти с лицом не имеющего вредных привычек человека. Не люблю я таких людей. Их лица немного злые. Он только что вернулся из Южной Африки, в которую ездил со своей молодой подругой - мне её тоже представили. Она мне так понравилась, но была с нами недолго. На меня же расстилатель, как только мы остались один на один, посмотрел неодобрительно. "Сколько тебе платят за твою работу?" - спросил я. "Одиннадцать, - ответил он и добавил после продолжительной паузы: - За каждый погонный километр". "Что же, подруга помогает расстилать?" "Помогает". "Неужели не найдутся люди из местных, чтобы заниматься этим?" "Я расстилаю для российских спортсменов". "Понятно. Ты имеешь какое-то отношение к спорту?" "Все люди имеют то или иное отношение к спорту", - сказал он вдруг и резко отвернулся от меня.

Из газет изящное: "Филигранное накапливание позиционных преимуществ". М. Соколов
(...)

Методом случайной выборки руководствуюсь как императивом. Я избегаю ходить одними и теми же маршрутами, не живу и не работаю больше пяти лет на одном месте, меняю адреса почтовых ящиков, номера телефонов, я даже мусор отношу в разные помойки и мне нравится нерегулярный секс.

Юг - родина семейных сантиментов. Прогулка по улице Дм. Ульянова к развалинам Херсонеса вспоминается так, что хочется схватиться за пистолет.

В колонках играет - Закрой за мной дверь, я ухожу

Уже второй год совсем не думаю о своём будущем, но только вспоминаю своё прошлое. Это плохой знак. В последний раз у меня это было когда я подростком сбежал из дома, спасаясь, как я тогда думал, от домашнего террора. Но никакого террора на самом деле не было, меня утомило что мои родители извращают мою жизнь. Это мешало мне озвучивать её так, как я сам того хочу. Я лежал на куче мусора в заброшенном доме на улице Десантников в городе Раменское и читал какие-то старые газеты. Я наслаждался тем, что мне не надо больше лицезреть живой чужой мир. Я ведь тогда был сильно близок к тому, чтобы стать бродягой, и я неоднократно повторял попытки бегства, шатаясь по Москве, ночуя в подъездах Хлебного переулка, в Лужниках на скамейке, у памятника П.И. Чайковскому. Я всеми силами добивался, чтобы меня исключили из школы, но это не удалось мне. Наступило время, и длинноволосым студентом, во французском пиджаке, в цыганской рубашке с воротником "стоечкой" и с серьгой в ухе, я ходил на джазовые вечера в клуб Железнодорожников, в Рахманиновский зал Консерватории, в театр Эрмитаж на пьесу Олеши.
Но милее вспоминать мне тот путь в неизвестность, дымку от проносящихся поездов и утренний туман, свою телогрейку с рюкзаком, набитым картофелем и чёрным хлебом.

В колонках играет - Радоваться жизни с тобой

Грустно оттого, что увеличивается круг людей, которые переживут меня.

Во время не столь давней авиакатастрофы перед самым падением молодой лётчик-стажёр прокричал: "Не убивайте!" Я, кажется, его понимаю. Вообще же расшифровки чёрных ящиков показывают, что чаще всего российские лётчики говорят: пиздец.

(...)

Ночью снился себе капитаном теплохода, идущим на малом ходу по чёрной воде.

 

Старики в доме

Давеча меня посетил Павел Петрович, любезнейший мой брат. Был как всегда во бдительном мундире, хромал на одну ногу. Гладко выбрит. Глаза его блистали, скажем: истово.
Кто путешествует – тот жил в неволе.
Как корни тянут нас, и боле, чем дороги! Еще не расчехлили чемоданы, он осмотрел весь дом. Потупившись, стоял в углу, где приспособлены иконы.
И через час вдруг вышел на балкон.
Что вам сказать, отеческий наш дом мог показаться ему унылым, забор – покосившимся, луг – потравленным, беседка – несуразной. Я заметил, что брат мой не то что б тяготился картиной нашей тихой мирной жизни, но был обескуражен здешней тишиной, в которой, как сказал поэт, звучит «лишь мерное гуденье насекомых».
В Европе, знать, опять. Конгрессы, лопнувшие тресты. Прогрессы, бисмарков невидимые тени, переговоры, но все больше – срывы. Прения о пролитой крови. Словесные баталии все, словесные баталии, мы знаем наизусть.
А у нас тут тишина. Третьего дня какой-то из сатрапов вымазался сажей и залез в курятник. Девки, забавы для, устроили ему баню.
Нет, не подумайте, что у нас одно только запустение. Я строю сонмы всевозможных планов, реконструкций, изменений, правда, постепенных, здешних построек. Намедни маслом выкрашен амбар. Я собирался было поправить дом (но разве все успеешь?) и даже из-под вон того угла стал вынимать песок, но то камень завезут негодный, какой-то весь испещренный, ноздреватый, то работники хандрят. Чу! Слышите? Перекатывают бревна. Жду соорудить дорогу между деревнями. «Мы с вами, брат, уже глядим в слепые окна», - сказал Павел Петрович.
И засмеялся так, что с глаз скатились слезы. То ли обед был чересчур обильный, то ли наливкой злоупотребил, то ли так, не знаю.
По слабости здоровья все, по слабости здоровья.
Послал купить у баб грибов. Велел соленья вызволить из плена. Сейчас вожусь с воспоминаньями тех лет, когда походы, подвиги и чудные мгновенья…
Отечество мое! Когда венчают здание твое такие же как мы мужи?!