...Казалось, все уже не станет больше - как прежде. Впрочем, так было после каждой войны. На обломках старого мира предстояло построить новый. Только... строить-то кому?..

Англия?.. Бледный, нервный, взъерошенный, синяки под глазами, а сами глаза - как пропасти. Смотришь - и голова кружится. Руки дрожат, чай в чашке плещется от края к краю - прольет же, трясется весь... Громкий звук - оборачивается. Бомбежка?! Нет, успокойся, Артур, тебе кажется. Все кажется. И скоро уже снова будешь свой "файф о'клок" пить, посмеиваясь над Америкой.

Франция - тот вообще морщится, чешет небритый подбородок - щетина, не пижонская бородка. Волосы грязные, на форме пуговицы нет и пятно жирное, помнишь же, как жадно из котелка-каски трофейной жиденькую бурду хлебал? А как сам себе аппендицит вырезал, без наркоза, без анестезии? Ах, да, то же не аппендицит, а Петен со своим правительством Виши, свои же, французы, больно было наверняка, а теперь сидит Франциск и за живот держится, и край бинта торчит.

Германия.. В углу, в цепях, избитый, в грязи, сажей измазанный. Смирился, покорился, осознает свою вину, понимает, что не ему историю писать, а по груди - разметка. Этот кусок - Ивану, этот - Альфреду, и как это - "несправедливо"? Заслужил. И любой - любой, кто мимо пройдет - вздрогнет, увидев пустые глаза. Превыше всего? Ну, как знаете...

А вот Россия, кажется, чувствует себя центром Вселенной. Безумный взгляд, хруст костяшек пальцев, Белоруссия и Украина за спиной, как преданные часовые - обе бледные, изможденные, глаза голодные, но если Украина боится даже попросить - помнит, помнит про тяжелую руку брата, - то Беларусь, кажется, вот-вот пустит нож в дело. На спинке стула походная аптечка висит, наверняка Брагинский бунтовал, не желая тащить лишний груз ("Зачем нам помогать этому.. он же напал на нас!!"), но спорить с Наташей значит подписать себе смертный приговор, который, впрочем, в исполнение не приведут.

Дверь распахивается. На пороге появляется неразлучная пара - Польша с Литвой. Торис дрожит, он не ел, наверно, уже пару дней, но на него никто не смотрит. Все взгляды прикованы к Феликсу - а он ли это?
Еле идет вдоль стены, опираясь на нее правым плечом - и плевать, что так втрое длиннее, чем напрямую дойти, а по левой стороне - так второе плечо прострелено, на одежде - непросохшее кровавое пятно, такие же пятна, только кровь уже засохла, и на ногах, и на теле, и волосы местами склеились в окровавленные сосульки, на лице - сажа, пыль, грязь... Везде, где видно кожу - она исцарапана, форма кое-где зашита - неумело, на ходу, на скорую руку, а силы закрепить бинты как следует не хватило, и они кое-где сползают, руки опущены - локтевые суставы в пыль раздроблены, срастутся ли? Феликс морщится, но отрицательно хмыкает на попытки Литвы помочь ему дойти до своего места. Торис отодвигает ему стул, Польша падает на сиденье, откидывается на спинку и закрывает глаза.
- До чего ж живучий черт... - протягивает Россия. - Торис, сюда. - Он делает ленивый жест, и Литва вжимает голову в плечи, неуверенно мнется около друга - но все же подходит к Ивану. Белоруссия следит за ним, не скрывая ненависти.
Феликс хрипит, тяжело дышит - ему даже дышать больно, Франциск и Артур переглядываются, поражаясь, как он еще держится, и Брагинский повелительно щелкает пальцами.
- Девочки, дайте ему воды кто-нибудь. И лицо оботрите, у свиней рыла чище.
Сердобольная старшая срывается с места, торопливо наливает в стакан воды, и, придерживая Польшу за подбородок, пытается его напоить. Тот же жадно глотает, друг ли, враг ли? Медленно приближается Наташа, теребя край фартука. Ей не нравится этот парень, но приказ есть приказ, и она осторожно стирает с лица Феликса грязь.
- Вот, еще одежку поприличнее - и похороним не побродяжку, а солдата. - Россия смеется.
Франция бросает на него укоризненный взгляд. Еще бы, Феликс-то поляк, француз с берегов Вислы, сколько вместе прошли - а станцевали еще больше, Лукашевич и мужские, и женские партии в мазурках и полонезах танцевал одинаково изящно, а тут этот северный варвар, видит же сам все великолепно...
Польша резко открывает глаза и хмурится.
- Собственно, к чему я. В Союз не зову, сам понимаешь. Но предлагаю помощь - ты же один и трех дней не протянешь. А так - выходим, кормить будем, может быть... - По столу шелестит договор, Беларусь услужливо сует под нос карандаш.
- Ни за что, - хрипит Феликс. Зеленые глаза горят, и Германия в своем углу тихо хмыкает. Литва прикусывает язык, жалобно вскидывая брови.
- Видишь, тебя и Торис просит согласиться.
- Только... через мой... труп... - Говорить безумно сложно, и Украина верно истолковывает брошенный на стакан взгляд, мучительно перебирая в памяти все, что связано было с Феликсом до того, и пытаясь как-то увязать с внезапно проснувшейся жалостью к соседу.
Брагинский улыбается. Он умеет ждать и понимает, что с тремя днями еще польстил гордецу - в одиночку тот сдохнет к следующему вечеру. Но мертвым Лукашевич России не нужен, а потому...
- Пойми же, дурачок, что так лучше для тебя... Хочешь, девочки тебе песни ваши польские петь будут? Может, даже Украины кусок отдам, у нее черноземных земель на полЕвропы хватит. - Украина изумленно смотрит на брата.
- Феликс... Пожалуйста... - Литве почему-то думается, что это единственный способ спасти друга. - Чуть-чуть...
- Торис... ты.. не понимаешь... - Польша, кажется, смирился. Он снова морщится, слоняется над столом, сжимает карандаш зубами - руки не слушаются, они болят так, что выть хочется, - и подписывается. Криво, неаккуратно он выводит свое имя - шесть букв.
Он непременно воскреснет, и снова будет шутить и веселиться, и пить с Иваном на спор, и с Францией танцевать, и расчесывать Литве волосы, и отвоюет свою независимость, чтобы пить уже с Альфредом - на брудершафт, как и положено, но это - потом. Когда срастутся кости, когда заживут раны, когда с одежды смоется кровь... Но память останется - шрамами, страшным рубцом-Освенцимом, Катынью-швом.
Jeszcze Polska nie zginęła,
Kiedy my żyjemy.
Co nam obca przemoc wzięła,
Szablą odbierzemy.
Marsz, marsz, Dąbrowski!

Ещё Польша не погибла,
Пока мы живём.
Всё, что взято вражьей силой,
Саблями вернём.
Марш, марш, Домбровский!