https://esquire.ru/articles/42892-dovlatov-review/
На кинофестивале в Берлине показали «Довлатова» Алексея Германа-младшего. Пока что это самая целостная картина в основном конкурсе киносмотра.
Соредактор журнала «Звезда» Андрей Арьев однажды определил творчество Сергея Довлатова как «театрализованный реализм», и писателю страшно понравилась такая трактовка. Вероятно, ему понравился бы и первый в России фильм о себе, потому что режиссер Алексей Герман-младший превратил пространство Ленинграда 1970-ых именно что в театрализованный реализм. Здесь все взаправду, и оттого очень грустно и страшно. При строительстве метро находят десятки тел заживо погребенных под немецкими бомбежками детей. В редакциях литературных журналов вовсю работают механизмы отрицательной селекции: публикуют удобных, запрещают всех прочих. Писатели и поэты не имеют возможности узнать, чего они стоят на самом деле, и оттого спиваются или сбегают. Кособокие автобусы набиты смертельно уставшими людьми. Герман-младший изображает город таким, каким его обычно показывают в фильмах о блокаде: серым, обледенелым и мертвым.
А затем вдруг начинает превращать этот реализм в тот самый театр. Ирония Довлатова, кроме прочего, была иронией намеков и фантазий. Как, например, в «Заповеднике», где так одиноко, что «многие девушки уезжают так и не отдохнув!» Вот и в фильме многое остается воображению аудитории. Здесь почти не цитируются тексты писателя, как это бывает почти во всех байопиках, и это уравнивает зрителя с современниками героя. Особенно зрителя иностранного, оказавшегося на Берлинском фестивале. Современники не могли познакомиться с Довлатовым — и мы не можем; современники ничего не знали о его таланте — и нам остается только гадать, насколько адекватны притязания этого молодого писателя на место в истории. Фильм о цензуре сам остроумно играет в цензуру, оставляя недосказанными многие вещи — и при этом поддерживая образ, который сам Довлатов и создавал: большого человека с ранимой душою. Сербский актер Милан Марич, новичок в российском кино, сливается с ролью моментально и монументально: чтобы поверить, что он Довлатов, достаточно увидеть его взгляд, когда экранная дочка скажет ему: «Папа, ты не жалкий, а нежный». Не погружая зрителя в творчество писателя, фильм измеряет его дар глубиной человеческих страданий: если человеку так плохо, то он не может плохо писать.
Этим приемом Алексей Герман-младший, сознательно или нет, повторяет принцип режиссера Франсуа Жирара. Тот известен тем, что снял фильм «32 короткие истории о Гленне Гульде», — байопик, в котором актер, изображающий великого пианиста, ни разу не играет на фортепиано. Жирар объяснял это так: если кино посвящено гению, то воспроизвести чудо творчества все равно не удастся, а значит, нужно искать другие способы выразить его дар. «Довлатову» это удается: герой описывается через время, через своих друзей (в частности, в кои-то веки не похожего на карикатуру Бродского), через ни разу не высказанное, но постоянно висящее в кадре «Кто я?» В фильме почти нет музыки, но саундтрек успешно подменяют голоса на заднем плане, сливающиеся в то осуждающий, то сострадающий шепот эпохи. Фильм проносится быстро, несмотря на серьезный хронометраж, но в нем есть несколько нарочито зыбучих сцен, снятых одним длинным планом, и благодаря им кажется, что зритель проводит с героями не одну рваную неделю в ноябре 1971-го года, а целую жизнь. В едва ли не самом сильном эпизоде Довлатов в плаще бродит среди разбросанных и растоптанных бумаг — неопубликованных рукописей своих современников, которые издатели, даже не читая, отдали школьникам на макулатуру. Эта сцена, снятая в стилистике «Сталкера», может показаться избыточной; появление слишком знакомых и не сумевших сыграть незнакомцев Данилы Козловского и Светланы Ходченковой — тоже. Но удивительная деликатность во всем остальном делает фильм хоть и не соразмерным, но близким к его герою — чуткому богатырю, который не боялся драться, но боялся показаться пошлым.
У Довлатова в «Зимней шапке» есть грустная шутка: герой пытается ударить обидчика, но тот его опережает и опрокидывает на землю. И на мгновение уличная драка превращается в видение Андрея Болконского:
«Короче, я упал. Увидел небо, такое огромное, бледное, загадочное. Такое далекое от всех моих невзгод и разочарований. Такое чистое. Я любовался им, пока меня не ударили ботинком в глаз. И все померкло…»
Так и с «Довлатовым»: ожидалось, что фильм о свободе замахнется ударить по всему, что сегодня связано с несвободой. Ожидалось, что он будет огрызаться и, может быть, даже скандалить. А он взял и увидел чистое и загадочное небо. И, как и поверженный герой, посмотрел на него с добротой. Наверное, логика истории такова, что дальше последует какой-нибудь удар ботинком в глаз. Но на сегодня в этой доброте «Довлатова» кроется большая победа.
Егор Москвитин
