Книга Людмилы Сараскиной в серии “Жизнь замечательных людей” стала главным литературным событием уходящего года, о чем свидетельствует ее выдвижение в список финалистов Национальной литературной премии “Большая книга”, затем презентация на Франкфуртской книжной ярмарке. Два тиража жизнеописания нобелевского лауреата (по 5000 экз. каждый) уже разошлись, сейчас готовится третий тираж. Недавно Людмила Ивановна побывала в Ясной Поляне на праздновании 180-летия нашего русского гения, где ей вручили премию имени Льва Толстого.
Пусть скрежещут зубами недоброжелатели Солженицына. Он умер, а книги его и его биография, реальная, выверенная, подробная, продолжат свое благотворное путешествие по свету. Автор книг о Достоевском, Сараскина не могла себе позволить никакой розовой водицы для украшения жизнеописания. Исследовательский опыт заставил автора быть максимально чуткой в распознании истины. Она отчетливо обозначила маршрут многолетней ненависти к неуютному, непокладистому и независимому писателю. Этот маршрут прямиком и по зигзагам идет от идейных кукловодов, уютно устроившихся под крышей КПССовской кормушки.
Когда исследователь погрузилась в вороха приговоров в адрес ее Героя, то просто оторопела от великого множества неточностей, мифов, накладок. Наслоение халтуры обескураживало. Ошельмованы были и его дед, и отец, и он сам, начиная с юных лет. Слава Богу, у А.И. был огромный архив. Но автору биографии и это показалось недостаточным: автор сама проходила по дорогам его юности и молодости, встречалась с людьми, знавшими А.И., уточняла, сверяла.
Она давно поняла: сама русская история словно благословила рождение Сани именно в декабре 1918-го, в начале эпохи Русской Смуты, когда старая Россия безвозвратно рухнула, а новая, по словам Александра Блока, являлась, “может быть, в удесятеренном ужасе”.
Книгу открывает эпиграф: “Я хотел быть памятью. Памятью народа, который постигла большая беда. А.И.Солженицын”. Много известных и самозваных авторов изрядно порезвились, придумывая “биографию” автора “Ивана Денисовича”, лжесвидетельствуя, глумясь над ним с подачи советских органов, или по личному злорадству и недомыслию, или, в лучшем случае, в антагонистической запальчивости. Вранье прижилось и проросло в сознании доверчивых людей. Так, до сих пор в ходу жалкая игра слов, придуманная гебистским острословом, — “пейсатель Солженицер”.
А теперь вместе с Людмилой Ивановной заглянем в документы: “Вот он, Филип Соложеницын, один из 18 русских православных мужиков, основателей Бобровской слободы, пришедших сюда из разных мест в 1627…” Дед писателя Семен Ефимович (1855—1919) был ставропольским крестьянином, отцом пятерых детей от первого брака и двоих — от второго. С большим хозяйством — быками, лошадьми, коровами, овцами — управлялись сами, без батраков. Отец писателя Исаакий Семенович был крещен 30 мая, в день святого Исаакия Далматского, о чем сохранилось “свидетельство крещения ребенка православного крестьянина…”
Сараскина уточняет: “Эта дата войдет в историю и как день рождения Петра I. В честь Исаакия Далматского построен Исаакиевский собор — так византийский святой стал покровителем Петербурга”. В старину сама фамилия этого семейства искажалась разными писарями. И в метрике Саня записан Исаевичем. А что написано пером, то сами знаете… Ну а теперь русский писатель имеет точную биографию. Так что читайте и не верьте выдумкам.
Хотя ныне сами гебисты переквалифицировались в гуманистов и демократов, но в определенной среде все еще не прошла охота придумывать про А.И. всякую напраслину. После выхода двухтомника “Двести лет вместе” в диссидентских зарубежных изданиях и в статейках отечественных борзописцев Солженицына грубо обвинили в антисемитизме. С этой целью в цитатах из двухтомника допускались неточности, выбрасывались отдельные слова, чтобы исказить смысл. Сараскина приводит образцы пошлых, несправедливых приговоров.
Сила ее книги — в совпадении убеждений и нравственных ориентиров с А.И., в самозабвенной увлеченности историей государства Российского. Автор биографии совпала с А.И. в горячности доказательств, в наступательном темпераменте. Она припирает лжецов неоспоримыми документами, бессмертными высказываниями о нем Ахматовой, Чуковского, Твардовского. Так, “Бродский резко возмутился: чушь, бред и стыд — обвинять А.И. в антисемитизме”.
Автор дает слово израильским исследователям и журналистам. Послушаем Александра Этермана: “Книга АИС останется одна, без нас, и, если я хоть что-нибудь понимаю в историографии, она и станет истинной историей российского еврейства… Ибо теперь эта книга и есть история”. (Из статьи “Обернись в слезах”.) Именно об этом ответном жесте мечтал Солженицын.
Счастье и огромная удача Сараскиной, что Александр Исаевич много общался с ней. С какой радостью он вспоминал свои студенческие годы, свою увлеченность революционной романтикой. Сталинский стипендиат Ростовского университета, получивший диплом с отличием, филолог-заочник знаменитого МИФЛИ, ушел на фронт добровольцем, хотя по здоровью был освобожден от строевой службы. Орденоносец, боевой капитан в письмах к другу юности делился мечтой о романтическом сообществе единомышленников. Гебистские ищейки эти письма перехватили… А дальше вы всё знаете.
Что и говорить, Солженицын был человеком закрытым, страдавшим не только от власти, но и от предательства любимой женщины. Пожалуй, впервые в этой книге предстала в истинном свете Наталья Решетовская, его первая жена, женщина небесталанная, но поверхностная, истеричная и жестокая не только по отношению к своему мужу, но даже к себе: желая помешать новой семье А.И., она клеветала и на него, и на Наталью Дмитриевну, прибегая даже к попытке самоубийства. В 70-е годы я встречалась с Натальей Алексеевной Решетовской. Ее одиночество и потерянность производили гнетущее впечатление. О ее последних днях в книге Сараскиной читаем: “В сентябре 1981 года, прервав десятилетнюю паузу, А.И. написал ей из Вермонта, что испытывает тяжелые чувства, ибо, имея материальные средства, лишен возможности, по советским условиям, ей помогать (деньги, которые он перевел для нее во Внешторгбанк, неизменно возвращались обратно); он сообщал ей, что открывает счет на ее имя для пожизненного пользования. С годами регулярная помощь наладилась, Н.А. более ни в чем не нуждалась. Солженицыны взяли на себя все затраты по лечению и уходу, когда, прикованная к постели, она не могла более себя обслуживать; Н.Д. навещала ее в больницах, сносилась с докторами, нанимала сиделок. В Рождество 1999-го А.И., впервые после возвращения в Россию, позвонил с поздравлениями, а месяц спустя Н.Д. привезла ей домой корзину роз и новую книгу писателя “Протеревши глаза”, с надписью “Наташе — к твоему 80-летию. Кое-что из давнего, памятного, Саня. 26.2.99”.
Автор биографии не скрывает своего восхищения мужеством и творческой одаренностью Али — Натальи Дмитриевны Солженицыной. Незаурядная и красивая женщина, аспирантка на кафедре знаменитого Колмогорова, предпочла “разделить — бой, разделить — труд. Дать и вырастить ему достойное потомство. Это всегда длилось. Всегда длился бой, и он не окончен. Всегда длился труд, и он не окончен”. Рассказывая о ее редакторской работе над “Красным колесом”, Сараскина замечает: “Она трудилась жертвенно и самозабвенно”.
Людмила Ивановна побывала по приглашению Степана и Игната Солженицыных в Вермонте, в Кавендише, где патриарх русской литературы и его семья 20 лет жили страстями, слухами, доходившими из России. Вероятно, поэтому страницы затворничества вермонтского отшельника столь естественны и хороши: они полны звуками, запахами и грустью замкнутого пространства. А дома все было подчинено рукописям, компьютеру и редакционной каторге.
Захватывают дух финальные главы, особенно последняя — “Человек счастливый”. Великий стоик не смирил в себе азарт раненого воина, идущего в атаку, хотя ноги уже не подчинялись его воле. “Но сказать про него: “старик” или “старец” — не повернулся бы язык. Лицо аскета, пустынножителя, молельника, сжигаемого внутренним огнем…
Суровость и непреклонность, которые вмиг могут растаять, и тогда засияет лучезарная улыбка и раздастся удивительный, чуть глуховатый смех, какого нет ни у кого в мире. Раненый воин — с горячей нежностью называла его новое состояние Аля, боевая подруга, любовь. Бывают люди, как намоленные храмы”, — пишет Людмила Сараскина.
Совет попечителей премии “Большая книга” сразу после кончины Солженицына наградил его премией “За честь и достоинство” посмертно. Поступок в высшей степени справедливый. Но и книга о жизни Александра Исаевича — крупнейшее событие не только литературной жизни. Это поистине историческое свершение.
