Повторяла одно: сохрани и спаси.
Мало бед – так ещё ноябрь.
Говорить и молчать не осталось сил.
Ты не бросил меня, но я

в ноябре чужая, совсем ничья.
Мне сиротство как сладкий сон.
Я как будто седьмая твоя печать
и меня не тронь.

Говорила: вернусь к тебе по весне –
дикой снытью на пустыри...
А сегодня чудно: выпал первый снег –
и оттаяло всё внутри.


© Полина Орынянская

Давай-ка видеть сны про белый свет,
идущий от нападавшего снега.
Когда на деле выбора и нет,
что вспоминать про сладости ночлега

под шиферными крышами югов,
балкончик с видом на хозяйских кошек,
расстёгнутое платьице в горошек...
Да памяти так просто облапошить
нас, дураков.

Оставь цветок и бабочку цвести
по центру августовской панорамы.
Гербарий нашей памяти, прости,
уже и так набит истлевшим хламом.

Пока мы там, покуда в забытьи,
на кухонных часах сбесились стрелки.
Смотри: сейчас декабрь без пяти,
и, греясь возле газовой горелки

(прохладно в доме, топят абы как),
меня ли обнимаешь ты, скажи мне?
Меня? – Не ту, с черешнями в руках,
из прошлой жизни?..

Ещё не отпустил тебя Чегет,
ещё по Крыму я не доскучала, –
но всё начнётся с самого начала.
И первый снег.
И белый свет.
 


© Полина Орынянская

Давай проспим к чертям собачьим
весь этот грёбаный ноябрь...
А дед сейчас ещё на даче
коптит безжизненную хмарь.

Моя душа на грани фола,
она уже едва жива.
А он выходит полуголым
колоть дрова.

Ему за восемьдесят, деду.
Он мизантроп, дикарь, вещун.
А я лежу себе под пледом
и смыслы некие ищу:

о снег!..
о век!..
о человек!..

А дед клянет свои колени,
ворчит, высмеивая боль.
И в печке щёлкают поленья.
И всё бессмысленно в сравненье
с вот этим дымом над трубой.


© Полина Орынянская

Смена времён. Отголоском былых янтарей
осень делится скупо. Впрочем, бывало и хуже.
Со времён Аркаима и прочих Гиперборей
ничего не меняется в чёрных ноябрьских лужах.

И не только в лужах, поскольку, в конце концов,
с точки зрения космоса, мы обитаем рядом –
современник, привыкший за маской скрывать лицо,
и какой-нибудь древний охотник с опасным взглядом.

Человеческих опций, по сути, раз-два – и всё.
Выживать, выживать – на войне, в холода и голод,
и выдумывать чудо, которое всех спасёт,
был бы повод.

Так что всё как обычно. Отмякли немного в тепле –
и привычно знобит от будущей плановой стужи.
Ничего не меняется сотни веков на земле.
Дон Кихот на коне, рядом Санчо на бедном осле,
и гигантские мельницы кружат, и кружат, и кружат...


© Полина Орынянская

Вкратце

И хрупок мир. И так непрочны связи.
И зыбок свет. И непроглядна тьма.
И, Господи, не дай ни в коем разе
нажитый смысл растратить без ума

на красное словцо за-ради звона,
бесчестие за-ради медных труб,
на тех, кто верит новообращённо,
что сам он бог, а Ты далёк и глуп.

Дай, Господи, тщетой не упиваться,
списав на рок и слабость, и порок.

Ну, вот и всё. Прости за то, что вкратце.
Чем злее боль, тем больше между строк.


© Полина Орынянская

И хрупок мир. И так непрочны связи.
И зыбок свет. И непроглядна тьма.
И, Господи, не дай ни в коем разе
нажитый смысл растратить без ума

на красное словцо за-ради звона,
бесчестие за-ради медных труб,
на тех, кто верит новообращённо,
что сам он бог, а Ты далёк и глуп.

Дай, Господи, тщетой не упиваться,
списав на рок и слабость, и порок.

Ну, вот и всё. Прости за то, что вкратце.
Чем злее боль, тем больше между строк.


© Полина Орынянская

И хрупок мир. И так непрочны связи.
И зыбок свет. И непроглядна тьма.
И, Господи, не дай ни в коем разе
нажитый смысл растратить без ума

на красное словцо за-ради звона,
бесчестие за-ради медных труб,
на тех, кто верит новообращённо,
что сам он бог, а Ты далёк и глуп.

Дай, Господи, тщетой не упиваться,
списав на рок и слабость, и порок.

Ну, вот и всё. Прости за то, что вкратце.
Чем злее боль, тем больше между строк.






© Полина Орынянская

Не торопи. Давай смотреть на море
так, будто впереди немало дней,
и станет мой загар ещё темней,
и мотыльки, уснувшие на шторе,
не высохнут, осыпавшись в октябрь
почти забытым трепетаньем лета...
Не торопи. Ещё так много света,
запутанного в облачных сетях.

Сюда уже повадились дожди,
сварливы чайки и туманны горы.
Но каждый раз так больно уходить.
Мы прячемся в пустые разговоры
о будничном и будущем, беспечно
листаем свой осенний эпикриз.
Мол, долог век, а время быстротечно.
Пока-пока, давай, до скорой встречи!..

Но как же хрупко всё.
Не торопись.


© Полина Орынянская

***

Помнишь такую же осень, дед?
Бытовка пропахла дымом.
Ты, как обычно, вставал чуть свет,
пилил на дрова осину.

А печка дурила, идрёна мать,
как щепкой её ни пичкай.
А ты ж костровой, ну кому сказать,
со спички одной обычно...

Дожди застревали до белых мух
в прокисшей траве междурядий.
Туман и безлюдье, и только вдруг
сосна заскрипит и не гаснет звук...

Помню, под вечер сядем –
и всё проговорено тыщу раз,
смешны и привычны споры.
И печка трещит за обоих нас.
Потом говоришь:
– А который час?
Выходишь, задёрнув шторы,
на сон грядущий дыхнуть сырым
ноябрьским матёрым духом.
Вздыхаешь с надеждой:
– Не кружит дым...
Не будет зимы, по слухам.
Юга с северами того гляди
махнуться должны местами.
Ничо. Жизнь долгая впереди.
Дождёмся, увидим сами.
– Не смейся, – ворчишь, – будет мир другой –
ни смерти тебе, ни тлена...

Помню, так звёздно над головой,
вечно и неизменно.
Помню пустую паучью сеть
на фонаре у входа.
Помню, любили с тобой смотреть
в окна на непогоду.

И только всегда забываю, дед,
о том, что тебя больше нет.


© Полина Орынянская

Мы живы, пёс. Опять пришла зима.
Ты любишь снег, а я грущу о лете.
Ты старый чёрт, глухой, слепой, как тьма.
Зато не знаешь, что на всей планете
шурум-бурум, пока-пока-липсис,
и мы, как этот снег на ветке, зыбки,
что мир опять сбесился и повис,
как пуговица на истёртой нитке.

Ты что попало метишь на тропе,
и в бороде твоей седой-косматой
запутались улыбка и репей.
И нет в тебе предчувствия заката
и прочей человечьей ерунды,
замешанной на слабости и страхе...
Да и про нитку вряд ли понял ты,
ведь ни пальто не носишь, ни рубахи.


© Полина Орынянская

Дожди, дожди... И осенью кромешной
надеяться и верить – тяжкий труд.
Листва за ветки держится мятежно.
Но дни идут. Куда они ведут?

Ты думаешь, что в бешеной игре
мы пешки, у которых шансы плохи.
А мы с тобою точки и тире
на волнах обезумевшей эпохи,

живая память этих смутных дней,
поправка к генетическому коду,
написанная веком не в угоду,
а вопреки и боли, и войне.

Переживём, и выживем, и нас
забудет ждать беспамятная Лета.
Смотри. Не отводи усталых глаз
от этой тьмы, сгустившейся к рассвету.


© Полина Орынянская

Аукнется прошлое ночью –
и память не спит до утра.
А утром уже на сорочьем
в окно донесётся: пора!

Проснёшься далёкой, нездешней.
Ни горя тебе, ни утрат.
Под окнами снова черешни,
старушки на лавке сидят,

и скоро каникулы – что ж ты
скрипишь, будто рухлядь, алло?..
За чаем, конечно, очнёшься,
но небо уже не мало –

вон сколько под ним поместилось
навеки моих зим и лет,
где маме под сорок от силы,
отцу и полтинника нет.

Что время? Пустое. Засечки
на древнем будильнике «Луч».
Что было – останется вечным,
пока ты душою живуч

и знаешь без всякого «если»,
что глупость календари,
и чуешь весну, будто в детстве,
до хрупкого звона внутри.


© Полина Орынянская

У вечера сиреневая кожица,
он спелый и туманный, будто слива.
Всё отболит однажды, оттревожится,
переживём, а значит, будем живы.

Живёшь себе без ропота и блажи.
Что проще, чем самой собой остаться?
Но, думая, что думаю о важном,
я пропустила, как цвела акация,

как пенились люпины в чистом поле
и речку тихо нянчила осока...
Но только бы на внутренней магнолии
не облетели лепестки до срока.

Всё остальное время, как положено,
сыграет на дождях неторопливо.
И отболит, отпустит, оттревожится.
Переживём и, значит, будем живы.


© Полина Орынянская

Тяжёлая осенняя вода
скользит по листьям медленно, как масло.
Ещё немножко снятся поезда –
урывками, безадресно, безгласно.

Ну что ж, привычный азимут. Всю жизнь
от севера отсчитываем градус.
Всё лучше, чем бессмысленно кружить
ветрам на радость.

И каждый раз на финишной прямой,
средь лиственной усушки и утруски,
смиряешься с сумой, тюрьмой, зимой,
поскольку зарекаться – не по-русски.

Осеннего причастия черёд.
Исчислен, взвешен долгими ночами...
И вот уже готов к любой печали.
Авось! Глядишь, и мимо пронесёт.


© Полина Орынянская

У тишины в деревне вкус дождя.
Тут яблони желтеют некрасиво,
и первыми осыпались осины,
и поле, за туманы уходя,
спит на ходу под шорохи травы.
И то сказать – баюкает погода.
По мокрым листьям гаснущего года
иду, не поднимая головы.

Ещё тепло. Прощально, но тепло.
Из птиц – одни вороны да сороки,
иных-других в положенные сроки
попутным ветром к югу унесло.

А я бы тут осталась насовсем.
Врасти корнями, сыпаться листвою,
похмельно с дождевого перепоя
гонять чаи средь деревянных стен,
накапливать в себе покой и суть
смирения, терпения и веры.
Дичать, скучать под этим небом серым –
и обмануть

и памяти бессонницу и сон,
и горькое безумие времён...


© Полина Орынянская

Кружило листик по реке,
тащило щепку по теченью
туда, где в дальнем далеке
киты креветок, как печенье,
жуют в ленивый файф-о-клок.
Волна, нагретая пассатом,
то правый бок, то левый бок
любовно лижет полосатым…

Клевал пескарь и окуньки.
И я сидела у реки.

А листик был и сплыл – привет!
На щепке в путь пустилась муха
туда, где всё ещё скелет
«Голландца» гонит в ночь, по слухам,
и в полудрёме маяки
мигают лайнерам и баржам...

А я сидела у реки – 
не щепка и не листик даже...


© Полина Орынянская

У тишины в деревне вкус дождя.
Тут яблони желтеют некрасиво,
и первыми осыпались осины,
и поле, за туманы уходя,
спит на ходу под шорохи травы.
И то сказать – баюкает погода.
По мокрым листьям гаснущего года
иду, не поднимая головы.

Ещё тепло. Прощально, но тепло.
Из птиц – одни вороны да сороки,
иных-других в положенные сроки
попутным ветром к югу унесло.

А я бы тут осталась насовсем.
Врасти корнями, сыпаться листвою,
похмельно с дождевого перепоя
гонять чаи средь деревянных стен,
накапливать в себе покой и суть
смирения, терпения и веры.
Дичать, скучать под этим небом серым –
и обмануть

и памяти бессонницу и сон,
и горькое безумие времён...


© Полина Орынянская

Так и живём – от цветения тополей
до жемчужной прохлады позднего сентября.
Что там куда вращается, Галилей?
Время идёт, ни слова не говоря.

Так, иногда толкнёт, как в толпе, плечом.
С шага собьёшься, очнёшься – летит листва.
И затоскуешь привычно – о ком? о чём?
И, как обычно, не подберёшь слова.

Нежное, зябкое, горькое и саднит –
так, что становится сладко себя жалеть.
Что я такое? Господи-Айболит,
душу пришей на место... Полудней медь

перетекает в дальний прозрачный звон,
нянчит – и только на пальцы дыши, дыши.
Облачки пара небу летят вдогон...

Вот и рубцуется краешек у души.


© Полина Орынянская

Тяжёлая осенняя вода
скользит по листьям медленно, как масло.
Ещё немножко снятся поезда –
урывками, безадресно, безгласно.

Ну что ж, привычный азимут. Всю жизнь
от севера отсчитываем градус.
Всё лучше, чем бессмысленно кружить
ветрам на радость.

И каждый раз на финишной прямой,
средь лиственной усушки и утруски,
смиряешься с сумой, тюрьмой, зимой,
поскольку зарекаться – не по-русски.

Осеннего причастия черёд.
Исчислен, взвешен долгими ночами...
И вот уже готов к любой печали.
Авось! Глядишь, и мимо пронесёт.


© Полина Орынянская

Было дождём намыто
золота — не унесть!
Сеялась через сито
солнца благая весть.

Я не считала годы.
Ты не считал дела...
Как нас, седобородый,
сразу на два узла

спутало-завязало,
вынуло с корнем из?
Прага и Братислава,
Рига и Симеиз

как нас поили пьяно,
как расстилали в ночь
тканое из тумана
грешное полотно...

Сколько уже намыто
осеней тех дождём...
Сколько?! Да ну, иди ты...
И до сих пор идём

за руки, словно дети, —
и не отнять руки.
Есть же на белом свете
старые дураки...


© Полина Орынянская

Кружат птицы над степью –
бесприютные тени.
Рыжий ветер пасёт
белогривые ковыли.
Мы любили других,
но останемся с теми,
кто посеял ветра
в этой жаркой пыли.

Кто бы раньше сказал,
кто бы раньше послушал,
как тихи облака
над земной маетой
и шумит не камыш –
это шепчутся души
у знакомой реки,
за далёкой чертой.

Оглянись только раз.
Занавески из ситца.
Было всё навсегда,
кроме боли и слёз.
А теперь ты и сам
безымянная птица.
Это ветер тебя
с пепелища унёс.

Сладкий дым, старый дом,
света жёлтые пятна
и колодезный скрип
не храни, не забудь.
Клонит ветер траву –
непутёвый, попятный.
Сохрани и спаси
как-нибудь, как-нибудь.

Только ветра порывы,
только пыль и дорога.
Но у Бога все живы,
живы у Бога.





© Полина Орынянская

Ну всё, мне нужен выход из зимы –
калитка в поле, форточка на юг,
где, от жары ленивы и немы,
блуждали мы, не разнимая рук.

Серебряно, полынно, тяжело
дышали полдни, маясь без грозы,
и всё её предчувствием жило:
ну, вот сейчас раскатятся басы,

в серванте дачном звякнет разнобой,
затихнет лес, в деревне вякнет пёс,
и капли упадут на нас с тобой –
горячие, тугие, словно воск...

Но – снег идёт. Он сыплется из тьмы –
так летом пляшет пыль в просвете штор.
Над крышами свиваются дымы.
И хрупкий, словно мейсенский фарфор,

холодный свет течёт по проводам
туда, где мрак дремуч и низколоб.
И ни следа. Ни одного следа.
Лишь ниточка кошачьих топ-топ-топ...







© Полина Орынянская

Когда увянут все цветы, адреналин вернётся в норму, не будет толп и суеты, я положу собаке корма. Она, когтями семеня, придёт, зевнёт, прогнётся туго. И я усядусь чай гонять звенящей ложечкой по кругу. И будет тих и полон дом тепла, покоя и заботы. И будет в небе за окном немножко синей позолоты. Когда, от прошлого устав, его отпустишь на поруки, когда печаль уже чиста, как хорошо читать с листа и дни, и звуки. Полина Орынянская Если хочешь понять жизнь, то перестань верить тому, что говорят и пишут, а наблюдай и чувствуй. Антон Чехов

Моя благодарность автору рамочки!

Что кровь моя вот так же солона,

что я один из камешков со дна

обычного бессмертия...