Вечеринки у Лили Брик не были просто посиделками — это была точка кипения московской богемы. Вино, табачный дым, фортепьяно в углу, на котором кто-то обязательно сыграет — не ради удовольствия, а чтобы доказать, что жив. В октябре 1955-го там появился он — светловолосый, взволнованный, чуть неловкий, с нервной улыбкой двадцатидвухлетнего парня, которому уже предсказывали будущее великого композитора. Родион Щедрин.

А напротив — она. Майя Плисецкая. Рыжие, как пламя, волосы, точёное лицо, зелёные глаза — не просто женщина, а стихия, которой тесно даже в московских квартирах. Балет уже тогда держался на ней, как на стержне: её выходы на сцену вызывали ту редкую тишину, когда публика боится дышать.

Щедрин потом скажет: «В её глазах можно было утонуть». А она — «Настоящий музыкальный гений». Слова из интервью, сказанные спустя десятилетия, звучат сдержанно. На самом деле в тот вечер воздух между ними дрожал. Он играл «Левый марш», она слушала, чуть склонив голову, и всё — двух орбит достаточно, чтобы понять: дальше их жизни уже не будут прежними.