Когда вспоминают о наших оперных талантах, прославившихся на весь мир, первый, чье имя приходит в голову - Фёдор Иванович Шаляпин. Но значительно раньше такую же блестящую карьеру на Западе сделал другой maestro russo - русский тенор украинского происхождения Николай Кузьмич Иванов.
В 30-40 годы 19 века - он был звездой итальянского бельканто в одном ряду с легендарными Рубини, Тамбурини и Лаблашем. Ни один тенор из России никогда не занимал таких высоких позиций, как он. Он пел во всех главных театрах Европы и был любимцем публики Италии, Франции, Англии.
Так получилось, что сегодня его мало кто знает и в России, и на Западе. Там он остался чужим, заезжим, а у нас память о нём была стёрта умышленно.
Иванов и Глинка
Николай Иванов был одним из подающих надежды мальчиков, привезённых из Малороссии в 1820 году для пополнения Придворной певческой капеллы Санкт-Петербурга ( в то время она была чем-то вроде хоровой академии самого высокого уровня). В капелле он вырос, получил музыкальное образование и после мутации стал обладателем очень красивого лёгкого тенора, благодаря которому часто бывал приглашён выступать в музыкальных салонах российской столицы.
Здесь с ним познакомился молодой и ещё ничем выдающимся себя не проявивший Михаил Глинка.
Михаил Глинка в возрасте 20 лет.
Молодой Глинка - "смоленский советник в отставке, страстный охотник до музыки" (так писал о нём в служебном рапорте Николаю I директор Придворной капеллы Львов), был одержим не только музыкой, но и "охотой к перемене мест". Он мечтал о заграничном путешествии. Своих средств он не имел, поэтому всё зависело от воли его отца. Но отец беспокоился за неприспособленного к жизни Мишеля и боялся отпускать его далеко от дома.
Только аргументы врача, прописавшего болезненному Глинке длительное лечение в тёплом климате, и обещание сына найти себе компаньона сломили его сопротивление. Этим компаньоном и был 20-летний Николай Иванов - приятель Глинки по совместным музыкальным выступлениям в светских салонах Петербурга.
Кстати, тот не очень-то хотел ехать и долго колебался. Ивану Николаевичу (отцу Глинки) пришлось отправиться из Смоленска в Петербург, для того, чтобы уговорить сначала его, а потом директора Придворной капеллы Львова, где служил Иванов. Чтобы повлиять на положительное решение вопроса, Иван Николаевич взял на себя все хлопоты по устройству этого дела, а также дал личные финансовые гарантии для его поездки.
В прошении на имя директора Придворной певческой капеллы Иванов писал о необходимости лечения на водах (он страдал какой-то формой дерматита) и вокального "моего усовершенствования, которое обязан буду посвятить в пользу отечества" - обратите внимание на этот последний оборот.
В итоге весной 1830 года была оформлено разрешение на служебный отпуск для Иванова за государственный счёт сроком на два года. В конце апреля приятели выехали в Германию, а потом в Италию.
" ... Чёрствый сердцем и туп умом"
Всё это Глинка описал в своих мемуарах.
Но на том, как он рассказывает об Иванове, лежит какая-то странная тень. Обо всех людях - даже случайных попутчиках - он обычно пишет ярко, образно, метко и, как правило, доброжелательно. Однако об Иванове он не говорит вообще ничего, кроме фактов (поехал, заболел, учился, пел). Человек, с которым Глинка два года провёл в поездках и прожил бок о бок, ходил вместе с ним в театры и на все уроки вокала, болел, лечился и развлекался, так и остался в его мемуарах условным "Ивановым", совершенно картонной фигурой - без лица, голоса и характера.
Это тем более странно, что Иванов ещё до отъезда гостил у Глинки в Новоспасском и был знаком со всей его семьёй. Именно Глинка учил Иванова итальянскому языку, и он был первым, кто вообще обратил внимание на выдающийся талант Иванова и приложил усилия к его профессиональному продвижению.
Однако в своих мемуарах он едва упоминает даже о самом важном событии их итальянского вояжа - блестящем дебюте Иванова на сцене неаполитанского театра Сан-Карло. И вообще, говорит о нём очень отстранённо, как будто специально дистанцируясь.
В конце концов он вдруг с явной досадой пишет о нём такие резкие слова: "Иванов был человек трудный, чёрствый сердцем, неповоротлив и туп умом".
В Неаполе их пути разошлись (Глинке не подошёл климат), и дальше в его записках имя Иванова нигде не упоминается.
Этот неприязненный тон Глинки объясняется тем, что вокальная карьера Николая Иванова стоила самому композитору и его отцу значительных неприятностей. Дело в том, что выучившись в Италии на государственные деньги, Иванов нарушил свои обязательства, данные им директору Придворной капеллы и лично государю императору, и самовольно остался в Италии. Вышло так, что отец Глинки поручился за обманщика, да и сам Глинка тоже был невольно вовлечен в эту неприятную историю.
Когда Глинка писал свои Записки, Иванов был в России на положении персоны нон грата.
Чтобы было понятно, как это всё получилось, надо вернуться к началу этого путешествия
Ренегат Иванов против русского императора
Приехав с Глинкой в Италию, Иванов быстро понял, что напрасно он сомневался в целесообразности этой поездки.
Во-первых, здесь он получил возможность очень качественного вокального образования. Под руководством знаменитого неаполитанского педагога Андреа Нодзари - учителя великого итальянского тенора Рубини - он совершенно преобразовал и сильно развил свой небольшой голос, но сохранил уникальный тембр, от которого публика была в восторге.
Во-вторых, для его здоровья климат этой страны был просто спасительным. И в-третьих, именно в Европе перед ним открылись блестящие карьерные перспективы, которых он никогда не имел бы в России. Состояние оперного театра в то время у нас было, по отзывам современников, "жалким". Русская опера ещё не обрела себя, а итальянская труппа в скором времени была закрыта. Искушение остаться в Италии - на родине оперы - было слишком велико.
Первые два года он посылал в Петербург отчёты о своих успехах в учёбе. Затем несколько раз пытался продлить срок своего пребывания за границей и просил новых выплат пособия, ссылаясь то на необходимость продолжения учёбы, то на слабое здоровье. Когда аргументы для продления были исчерпаны, Иванов стал просить об отставке.
Все эти бесконечные объяснительные письма и прошения он отправлял своему непосредственному начальнику - директору Придворной капеллы Фёдору Петровичу Львову. Львов в соответствии с регламентом придворной канцелярии передавал их в министерство, министерство запрашивало высочайшего соизволения. Вся эта канитель тянулась три года и очень сильно раздражала Николая I.
Николай I.
Сначала он давал тенору поблажки, разрешал дополнительные субсидии и продлевал срок командировки. Затем, видя, что всё это тянется бесконечно, Николай I начал ставить на прошениях резолюции "вернуть" и "доставить" беглеца. Но поскольку тот уже был довольно известной фигурой на Западе, полицейские меры могли бы иметь нежелательный политический резонанс в Европе.
В конце концов Николай I махнул на Иванова рукой и отдал приказ уволить невозвращенца со службы в Капелле. Но вся эта история обмана, неповиновения и напрасной траты государственных средств вызвала сильный гнев государя. Некоторое время Иванов всерьёз опасался ареста и преследований. До этого, правда, не дошло, но на упоминание его имени в российской прессе был наложен негласный запрет. Так Иванов был стёрт из национальной исторической памяти.
Однако какая-то информация о нём всё же просачивалась, в основном, по личным каналам - в Европу ездило много русских. И действительно, было о чём говорить - карьера Иванова складывалась совершенно блестящим образом.
"Серебряный тенор"
Его голос производил на публику чарующее, волшебное впечатление. Дело, видимо, было в особом тембре - "серебристом", "звонком", лёгком, юном. Хоть Глинка и избегал хвалебных эпитетов в его адрес по изложенным выше причинам, он тоже в своё время был покорён этим тембром, музыкальностью и способностями Иванова и писал о "прелести" его голоса и "инстинктивной способности подражать в пении". А это важнейшее условие быстрого обучения.
Недаром Андреа Нодзари взялся учить Иванова бесплатно. И не только учить, но и протежировать ему. Вряд ли без его связей юному и никому не известному русскому тенору удалось бы дебютировать на знаменитой сцене огромного по тем временам неаполитанского театра Сан-Карло. Его дебют имел большой успех и стал толчком для новых контрактов.
Через некоторое время он оказался в знаменитой труппе парижской Итальянской оперы - вотчине Джоаккино Россини. Газеты с восторгом писали о дебюте Nicola Ivanoff в "Анне Болейн" Доницетти. С первых же звуков его пения.
"в зале раздался шёпот одобрения".
"В голосе нового тенора заключалось что-то такое молодое, такое чистое, такое звонкое", что "после окончательной арии, «Vivi tu, te ne scengiuro» раздались общие pyкоплескания, и публика требовала повторения арии, которую Иванов пропел опять с новым успехом и при повторном громе рукоплесканий".
Вот эта ария в исполнении Рамона Варгаса:
Такой же успех ждал Николая Иванова и в Лондоне, и вообще везде, где он только ни появлялся. Его тембр и манера отличались ярким своеобразием. Кроме того, он был строен, высок и вообще очень хорош собой. Иванов пел на одной сцене с кумирами итальянского бельканто. Самые известные сопрано того времени - Мария Малибран, Джудитта Паста, Полина Виардо и Джузеппина Стреппони были его партнёршами.
Джузеппина Стреппони, кстати, оставила несколько коротких, но интересных воспоминаний об Иванове в своих письмах. Она пишет о нём как о капризной звезде, диктующем композитору и импресарио свою волю - "этого я петь не буду", в результате чего опера перекраивалась до неузнаваемости.
Голос Иванова по современным вокальным стандартам относился к "россиниевскому тенору" - высокий, звонкий, подвижный, лёгкий, нежный. Причём, в данном случае "россиниевский" можно употреблять в самом прямом смысле слова, потому что Иванов был любимцем Россини.
"Дорогой Николаша!"
Вероятно, Николай Иванов обладал не только выдающимся вокальным даром, но ещё и каким-то человеческим обаянием. И учителя пения, и сотрудники российских миссий в западных странах, к помощи которых ему часто приходилось прибегать, относились к нему с симпатией и охотно действовали в его интересах.
Буквально с первых шагов своей карьеры он совершенно очаровал Джоаккино Росснини. Великий композитор до самого конца карьеры Иванова был ему старшим другом и заботился о нем как о родном сыне. В письмах к нему он ласково называл своего протеже "дорогим Николашей" (они опубликованы в книге Константина Плужникова о Николае Иванове).
Эта дружба сыграла огромную роль в карьере русского тенора. Россини знал об оперном мире всё и имел на него огромное влияние. По его просьбе Доницетти, Верди и Меркаданте писали специально для голоса Иванова вставные арии и дуэты, позволявшие ему блеснуть в полную силу своих возможностей. Возможно даже, что Россини частично оплачивал эти заказы.
Кстати, Россини не только протежировал Иванову, но и помогал ему выгодно размещать заработанные деньги. В итоге к моменту выхода на заслуженный отдых (карьера Иванова продолжалась около двадцати лет) он был очень обеспеченным человеком. Он владел виллой под Флоренцией, а позже, по некоторым источникам, домом в Болонье.
Судя по тому, что именно писали для Иванова итальянские композиторы, можно судить о его сильных сторонах. Это, прежде всего, романсовые, медленные арии с красивыми мелодическими линиями.
Вот, например, фрагмент арии Эрнани из одноимённой оперы, написанной Верди по просьбе Россини для Иванова.
.
Николай I не забыл Иванову измены. В 1843 году он обласкал царской милостью Джованни Рубини, дав ему титул "первого придворного певца". По его просьбе Рубини сформировал итальянскую оперную труппу, которая два года с большим успехом выступала в Петербурге.
В составе этой труппы были и другие знаменитости - Антонио Тамбурини и Полина Виардо. Но звезды такой же величины - воспитанника Придворной певческой капеллы Николая Иванова - среди них не было. В это же самое время он с триумфом пел на зарубежных сценах. На родину путь ему был заказан.
Николай Иванов закончил свою карьеру в 1852 году. К этому времени он принял английское гражданство и, всеми забытый, спустя 28 лет умер в Болонье.
_________________________________________________
music-video.mirtesen.ru