В литературной судьбе любого писателя есть временное и заветное. Иногда заветное — это чужой или свой текст, чье-то вольное или невольное покровительство, даже одна-единственная встреча, повлиявшая на мировоззрение или качество ремесла. Читатель может узнать об этом заветном по-разному: иногда при жизни литератора, иногда — спустя годы, из дневника, писем или воспоминаний о нем.
В последний год жизни Корнея Чуковского (1882–1969) по радио прозвучало его мемуарное эссе «Как я стал писателем».
Был во всем этом захватывающем, драматургическом, очень упругом и цельном рассказе — один настойчивый, страстный, «именной» контрапункт.
Это был Антон Павлович Чехов
В течение всей своей долгой жизни Чуковский счастливо-мучительно писал и думал о его жизненной судьбе и загадочном таланте, убежденно считая Чехова самым «скрытным» и самым непрочитанным русским писателем.
В 1967 году из печати вышла последняя прижизненная книга автора «Мойдодыра». Она называлась «О Чехове» и носила подзаголовок «Человек и мастер».
Еще живы люди, хорошо помнящие то удивление, которое она произвела в читающем обществе. В такой интонации ни биографий, ни исследований не писали.
Потом эту книгу забыли. Как вообще забыли «взрослого» Чуковского.
Его снова, как и в предвоенные годы, «загнали в детскую литературу».
Прошло сорок лет (сейчас уже более полувека) — и сочинение Корнея Чуковского под названием «О Чехове» сегодня снова издано отдельной книгой. Прочтут ли ее?
«…Трудно нынче даже и представить себе, что такое был Чехов для нашего поколения, для подростков 90-х годов, — говорил Чуковский в своем последнем радиовыступлении(см.выше). — Чеховские книги казались единственной правдой обо всем, что творилось вокруг. Читаешь чеховский рассказ или повесть, а потом глянешь в окошко и видишь как бы продолжение того, что читал. Я тогда не знал ничего об его жизни, даже не догадывался, сколько было в ней героизма, но во всех его книгах, в самом языке его книг, феноменально богатом, разнообразном, пластическом, я чуял бьющую через край могучую энергию творчества».
И далее — о том, как он сам, когда-то «неприкаянный юноша» конца позапрошлого века, знакомясь с новым лицом, всегда мысленно вводил его в чеховский текст, и лишь тогда ему становилось понятно, хорош этот человек или плох.
Рассказывая об эволюции Чехова, о его сложном художественном мире, о языке и поэтической живописи, Чуковский горел желанием сказать о Чехове то, чего до него никогда еще не говорилось.
.... его книга «просвечивает» неосознанной «автопортретностью» — ведь Чехов для Чуковского действительно был примером повседневного и творческого поведения, своего рода идеалом.
И если бы мне(автору текста) вдруг пришлось подыскивать единственное определение для книги «О Чехове», я присоединился бы к тем, кто считает ее литературным и человеческим завещанием Корнея Чуковского.
Завещанием бескорыстного и самоотверженного труда, сопровождаемого мучительной борьбой с худшим в себе...
Людмила, ты молодец, что коснулась литературы. Не часто ее трогают.
Говорят, - в мире твердо знают только трех русских писателей: Толстой, Достоевский и Чехов.
Ты выбрала Чехова, и я присоединяюсь к тебе. Он, по сравнению с предыдущими, доступнее, ближе и понятнее. Не хотелось бы своими измышлениями оценивать его и как личность, и его творчество. Приведу высказывания великих о нем:
Толстой Лев Николаевич:
«Читая Чехова, я смеюсь, радуюсь, восхищаюсь… Вот определение таланта».
«Чехов – это Пушкин в прозе».
«Я его очень люблю… Большой художник. Но все-таки это мозаика, тут нет руководящей идеи».
" Вот вы, – он обратился к Чехову, – вы русский! Да, очень, очень русский"....
И, ласково улыбаясь, обнял А. П. за плечо, а тот сконфузился и начал баском говорить что-то о своей даче, о татарах.
Чехова он любил и всегда, глядя на него, точно гладил лицо А. П. взглядом своим, почти нежным в эту минуту. Однажды А. П. шел по дорожке парка с Александрой Львовной, а Толстой, еще больной в ту пору, сидя в кресле на террасе, весь как-то потянулся вслед им, говоря вполголоса:
– Ах, какой милый, прекрасный человек: скромный, тихий, точно барышня! И ходит, как барышня. Просто – чудесный!
А Бунин вспоминает о Чехове:
Чувство собственного достоинства, независимости было у него очень велико.
Единственный, перед кем он робел, был Толстой.
— Боюсь только Толстого. Ведь подумайте, ведь это он написал, что Анна сама чувствовала, видела, как у нее блестят глаза в темноте!
— Серьезно, я его боюсь, — говорит он, смеясь и как бы радуясь этой боязни.
И однажды чуть не час решал, в каких штанах поехать к Толстому. Сбросил пенсне, помолодел и, мешая, по своему обыкновению, шутку с серьезным, все выходил из спальни то в одних, то в других штанах:
— Нет, эти неприлично узки! Подумает: щелкопер!
И шел надевать другие, и опять выходил, смеясь:
— А эти шириной с Черное море! подумает: нахал…
- Вот умрет Толстой и все пойдет к чертовой матери.
- И литература?
- И литература.
Александр, а каково высказывание самого Чехова: "Какое наслаждение уважать людей! Когда я вижу книги, мне нет дела до того, как авторы любили, играли в карты, я вижу только их изумительные дела".
Согласен. Иначе многих мы бы осудили несправедливо.
Моя учительница по литературе говорила нам: "Никогда не смотрите на великих писателей в замочную скважину"
liudmila_leto, спасибо, Люда. У меня в детстве любимой книгой была книга Чуковского "Серебряный герб" о его школьных годах. Помню, как ей зачитывалась.
liudmila_leto все записи автора
oberon-00 обратиться по имени
Воскресенье, 03 Марта 2024 г. 13:21 (ссылка)
