Илья Рубинштейн. Дворовый романс. Часть 1

Четверг, 01 Мая 2008 г. 14:08 + в цитатник

Denis-K все записи автора

ИЛЬЯ РУБИНШТЕЙН

Д В О Р О В Ы Й Р О М А Н С

очень вольная киновариация на тему незаконченной прозы

В. С. Высоцкого «Роман о девочках»

и воспоминаний современников поэта

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

«Роман о девочках» - так называется незаконченная проза Владимира Высоцкого. Действительно роман или просто повесть с таким названием писал поэт, мы уже никогда не узнаем. Налицо лишь литературный факт – повествование обрывается после трех десятков страниц. Обрывается, задав лишь сюжетные векторы главных героев – экс-студентки театрального института, валютной проститутки Тамары Полуэктовой, уголовника Николая Святенко по кличке Коллега и Александра Кулешова, под именем которого автор вывел в «Романе…» себя…

Дописать за Высоцкого его прозу – это более, чем смело и самонадеянно. Попасть в неповторимую лексику барда, в его языковую стилистику – задача невыполнимая. Невыполнимая, да и не нужная. Поскольку любой, даже мастерски стилизованный под автора (да еще такого как Высоцкий) суррогат всегда по отношению к оригиналу останется суррогатом и не более. А вот попытаться уловить тональность произведения в целом, услышать звук времени о котором идет рассказ, детализировать сюжетные линии, «закруглить» фабулу и «покрутить» эту самую фабулу, наверное, возможно. Во всяком случае, так мне показалось зимой 2004-ого года. Тем более писать я задумал не прозу, а киноповесть. Киноповесть о Высоцком по мотивам его незаконченной прозы. Сделав попытку поместить героев Высоцкого уже в придуманные мной предлагаемые обстоятельства…

«Если б все в порядке – мы б на свадьбу нынче шли..» - пел Владимир Семенович в одной из своих ранних песен. Перефразируя поэта можно сказать: если б все в порядке, то предложенная вниманию читателя киноповесть уже как год должна была существовать виде фильма. Фильма с бюджетом три-четыре миллиона долларов, которые были выделены на этот, как сейчас говорят «проект», одним из ведущих продюсерских центров России. Выделены после того, как киноповесть получила третью премию на всероссийском конкурсе сценариев-экранизаций «Гатчина – 2005». Однако случилось то, что в принципе исключать было нельзя. А именно: наследники Высоцкого (два его сына Аркадий и Никита плюс дочь актера Всеволода Абдулова, которую вдова поэта Марина Влади сделала своей правопреемницей на территории РФ) высказались о предложенном их вниманию материале резко отрицательно и не уступили продюсерам права использования в будущем фильме песен поэта. Опять же, как пел Владимир Семенович – «о вкусах не спорят, есть тысяча мнений». И это абсолютно нормально. Не нормально, когда в фильме о Высоцком не будут звучать его песни. Так решили продюсеры и поставили на проекте крест. Тем не менее, автор выражает искреннюю благодарность наследникам поэта за разрешение разовой публикации первого варианта киноповести в одном из малотиражных изданий, посвященном 25-летию со дня смерти Владимира Высоцкого…

Из «Романа о девочках» в киноповести были напрямую заимствованы лишь четыре эпизода и имена персонажей. Теперь во избежание юридически-правовых казусов эпизоды эти «перелицованы» вплоть до изменения всех авторских реплик, а имена всех персонажей изменены. Ну и, конечно, изъяты все песни Высоцкого. Что же взамен? Взамен другие песни. Песни современников Высоцкого – Окуджавы, Шпаликова, Городницкого, Новеллы Матвеевой… Песни, на место которых читатель может мысленно подставить любые или любимые песни Высоцкого. И, думаю, это не скажется на восприятии материала. Поскольку киноповесть, отпечатанная на бумаге – это не кино. Еще не кино. А точнее – уже не кино. Кино о Владимире Высоцком, которого не будет н и к о г д а.

П.С. При том, что какое-то другое кино о ВВ, наверное будет. Тем более, что с согласия наследников сегодня уже пишется другая экранизация «Романа о девочках».

Конец шестидесятых годов прошлого столетия. Автобусная стоянка небольшого рабочего поселка, затерянного где-то на северо-восточной окраине нашей Родины. Название поселка – Первомайский. Весна. День. Последним из подъехавшего к самой чайной раздолбанного ПАЗика спрыгивает на землю Анатолий Коваленко. На вид лет ему тридцать-тридцать пять, сколько же на самом деле знают лишь тайга, прокурор и справка об освобождении, лежащая во внутреннем кармане телогрейки.

Шофер (из окна кабины ПАЗика): На Магадан рейсовый теперь только утром. А может и утром не будет – праздник же завтра!

Анатолий (весело, забросив за плечо «сидор») : Разберемся!

Вскрикнув тормозами, ПАЗик берет курс в дебри рабочего поселка.

Анатолий легко вспрыгивает на крыльцо чайной и дергает на себя старенькую дверь.

Чайная. Здесь праздник уже сегодня. У прилавка очередь. Лишь слегка зацепив ее, очередь, взглядом, не останавливаясь, Анатолий подходит к одному из свободных столиков. Садится. Ставит «сидор» в ноги. Взглядом обводит чайную.

Голос за кадром: Всего пару часов назад перешагнул порог лагерной вахты Анатолий Коваленко по кличке Дакота. Перешагнул и сразу напрочь вычеркнул из жизни последние девять лет. Девять лет без той, которой не писал и которая не писала, которую любил и которая любила. Любила тогда, очень давно – девять лет назад.

Анатолий встречается глазами с «бичеватым» ханыгой, расположившимся прямо на подоконнике с кружкой мутного пива в руке. «Бичеватый» словно ждал этого взгляда. Он вскакивает с подоконника и «цырлит» к столу Анатолия. Анатолий небрежно достает из внутреннего кармана ватника пачку десятирублевок и одну из них засовывает за воротник несвежего свитера «бичеватого».

Анатолий: Две «Столичной» и закусь. Только не рыбную.

«Бичеватый» ввинчивается в очередь и вот уже перед Анатолием стоят две бутылки «Столичной», столько же стаканов и тарелка с горкой котлет. «Бичеватый» зубами срывает пробку первой бутылки и наполняет два стакана. Молча выпивают. Закусывают.

Бичеватый: От кума давно, уважаемый?

Анатолий: А ты чего – племянник прокурора?

Бичеватый: Да я ж для разговору. Сам вижу – вчера или сегодня. Трески-то баландерской лет на сорок вперед накушался? Точняк?

Анатолий: Геолог я, товарищ. От партии отбился. Жду рейсовый на Магадан. Еще вопросы?

Бичеватый: А по мне хоть геолог.

Снова разливает. Выпивают. Где-то в углу нарождается струнный перебор и что-то сладковато-хоровое типа «Милая моя солнышко лесное…»

Анатолий: Организуешь гитарешку?

Бичеватый: Поешь?

Анатолий: Не я – душа.

Бичеватый: Сделаем.

Анатолий закуривает.

Бичеватый «цырлит» в сторону «лесного солнышка», что-то объясняет бородачам с гитарой и пустым возвращается за столик.

Бичеватый: Они, это, вроде, как коллеги твои…

При слове «коллеги» Анатолий усмехается.

Бичеватый: Не, серьезно. Геологи они. Пятый месяц чего-то здесь ищут у нас.

Анатолий: И что?

Бичеватый: Кассир у них на две недели из райцентра опаздывает.

Анатолий: И что?

Бичеватый: Ну и с башлями у них… Вообщем, последнюю «уговаривают». Сказали: проставишься - пой хоть до усеру. Только у них за столом.

Анатолий: И что?

Бичеватый (чуть обиженно): «Что, что»… Все... Так чего?

Анатолий: Ничего. Разберемся.

Там же.

Уже за общим столом с бородатыми геологами Анатолий Коваленко сидит с гитарой в руках и поет.

Ну вот и все – мой поезд на Восток,

А твой трамвай до площади Таганской,

Где так хотел я – только вот не смог

От жизни отвертеться уркаганской…

Хоть ты меня тянула, как могла,

От корешей в концерты и капеллы,

Чтоб я забыл про черные дела,

В партерах сидя думая о белых…

Москва. Богемно-рафинированное застолье. Во главе стола сидит парень с гитарой в руках чем-то отдаленно похожий на Анатолия Коваленко. Но, конечно же, это не Коваленко, а новоявленный кумир московской богемы, артист Московского театра Драмы и Комедии Владимир Вершинин. Он подхватывает свою песню, запетую в чайной где-то в дебрях Магаданской области.

И дух мой вроде рос не по годам

На пару вместе с совестью гражданской…

Однако поезд мой – на Магадан,

А твой трамвай - до площади Таганской…

Взгляды всех сидящих за столом устремлены на поющего Вершинина.

Москва. Площадь Дзержинского. Один из кабинетов серого многоэтажного здания. За столом выправленном в духе времени буквой «Т» сидят два человека – один во главе, другой сбоку. На лацкане пиджака того, что во главе играет в тусклых лучах электрического света - значок депутата Верховного Совета. Это генерал-лейтенант КГБ Башкин. Лет ему около пятидесяти. Тот, что сбоку от него – майор Корюкин. Ему около сорока. На столе, между Башкиным и Корюкиным, стоит катушечный магнитофон. Голос Вершинина продолжает песню уже из его динамика.

Но верь мне – на последний этот скок

Я шел уже без всякого задора,

Ну а пятера – это же не срок,

Пятера - …

На финале куплета Башкин выключает магнитофон. Корюкин, о чем-то задумавшись, вздыхает и на автомате куплет этот заканчивает.

Корюкин: «…пятера - просто шутка прокурора…»

Башкин (недоуменно): Чья шутка?

Корюкин (подозрительно-романтически): Прокурора… (очнувшись) Извините, товарищ генерал-лейтенант. Знаком с материалом исключительно по долгу службы.

Башкин: А вот вся страна знакома с этой пахабенью отнюдь не по долгу службы, а на сугубо добровольных началах!

Корюкин: Популярность.

Башкин: Не популярность, а полная и окончательная сбивка идеологических ориентиров.

Корюкин: Так точно.

Башкин (кивнув на магнитофон): Ну и что у вас по нему?

Корюкин встает из-за стола и берет в руки папку в красном кожаном переплете.

Корюкин: С февраля объект находится в оперативной разработке. Отдел отрабатывает четыре варианта.

Башкин: Срок готовности вариантов?

Корюкин: Согласно решению коллегии – два месяца.

Башкин: Свободны.

Корюкин выходит из-за стола и направляется к двери кабинета. У самой двери вдруг останавливается и разворачивается.

Корюкин: Сергей Владимирович…

Башкин: Слушаю.

Корюкин (кивнув на магнитофон): Пленочку можно до завтра?

Недоуменный взгляд Башкина.

Корюкин (чуть просительно): Слово офицера - только до завтра.

Еще более недоуменный взгляд генерала.

Корюкин: Исключительно для служебного ознакомления сотрудников отдела.

Москва. Все то же богемно-рафинированное застолье. Вершинин повторяет первый куплет песни.

Года ведь что – растают без следа,

В пыль сносятся тюремные одежды…

По мне – страшнее страшного суда

Твои глаза без дна и без надежды…

Но поезда маршрут не поменять,

И у тайги свободы не отсудишь..

Ты это… Ты пиши мне, ладно, Надь?

Что ждешь, мол… Даже если ждать не будешь…

Устало опускает гитару. Застолье на выдохе аплодирует, разливает и выпивает. Выпивает и Вершинин. Выпивает тяжело.

Кто-то из застолья: Володь, а теперь «Магадан».

Вершинин (устало улыбнувшись): Сделаю, ребят, чуть попозже.

Там же. Противоположный конец стола.

-До «попозже» может не дотянуть.

-Давно в штопоре?

-Четвертый день. Говорят – из театра выгоняют. Или выгнали уже.

-Жалко.

Там же. Сосед наклоняется к Вершинину.

Сосед: С театром-то как у тебя, Володь?

Вершинин: Нормально... Разберемся.

Кивает на молодую красивую девушку, сидящую за противоположным концом стола.

Вершинин: Кто это?

Сосед: Которая?

Вершинин: Ну в синем.

Крупно – лица Тольки Коваленко и Леньки-Сопели.

Ленька (словно отвечая на вопрос Вершинина из предыдущего эпизода): Это-то? Тонька!

Толик (ошарашено): Кто?!

Ленька: Тонька.

Толик: Мусорова дочка?

Ленька: Ну да.

Москва. Конец лета. Типичный дворик конца пятидесятых где-то в районе Красной Пресни.

ТИТРЫ НА ЭКРАНЕ: ДЕСЯТЬ ЛЕТ НАЗАД

Толик не в силах отвести взгляда от красивой загорелой Тоньки в коротком платье. (понятно, что в предыдущем эпизоде за столом мы видели ее же, только старше на десять лет). Еще несколько секунд и девушка скроется в парадном. Пружинисто оттолкнувшись спиной от стенки сарайчика, Толик идет в направлении Тоньки.

Ленька (вслед): Гляди, Дакота! Иваныч тебе за нее яйца оторвет!

Толик (на ходу, скорее себе, чем Леньке): Разберемся.

Догоняет Томку у самого парадного, властно, но не грубо, хватает за руку и разворачивает к себе лицом. На лице Тоньки нет и тени удивления. Будто ждала она этого Толькиного жеста. Ждала давно.

Толик: Очень мы, Тонечка, повзрослели и красивыми стали. Поэтому не мешало бы нам, Антонина, познакомиться.

Тонька (не вырывая руки из руки Тольки): Антонина. Антонина Максимовна Демидова. А вас я знаю. Вы – Анатолий.

Толик: Анатолий Сергеевич Коваленко. Кличка – Дакота.

Тонька: А почему «Дакота»?

Толик: В детстве про индейцев любил читать.

Оборачивается к подпирающему сарайчик Леньке-Сопеле.

Толик: Нарисуй чего-нибудь, Фугасик. В темпе вальса. На раз-два-три.

Ленька-Фугасик берет в руки, притулившуюся в ногах старенькую гитарку, ударяет по струнам и жалистно-мелодично начинает песню.

Ах, какое дождливое лето

То, которого ждали мы оба,

Февралями клянясь до рассвета

В той любви, что до самого гроба…

На виду у всего двора - в основном под взглядами высунувшихся из окон на Ленькин голос старушек и домохозяек - Толик и Тонька начинают танцевать вальс.

Ах, какое дождливое дело,

Нет, не мокрое, граждане, что вы!

Просто ты хризантем захотела,

Два смычка и цветочки готовы…

Тонька: Это Вертинский?

Толик: Нет. Вершинин какой-то. Говорят, четвертак где-то мотает. Или отмотал уже. Ты вечером что делаешь?

Тонька: Теперь уже ничего.

Толик: Тогда может в «Эрмитаж»? Там лилипуты сегодня.

Тонька: Может.

А песня уже взлетает над двором и зависает над вальсирующими Толькой и Томкой.

Ах, спасибо ларьку на Неглинной

За твои беспредельные ласки

Той дождливою ночкой недлинной,

Той дождливою ночкой из сказки…

И снова Москва конца шестидесятых. Один из кабинетов серого многоэтажного здания на площади Дзержинского. Кроме майора Корюкина в кабинете еще шесть человек. Столько же катушечных магнитофонов, стоящих на двух сдвинутых письменных столах, продолжают песню уже голосом Вершинина. Все магнитофоны через гнезда записи соединены между собой белыми проводами.

А потом понятые с зонтами

В плащ-палатке с Петровки конвойный

И почти что ровесник годами

Следачок-практикант беспокойный…

В кабинет почти на цыпочках входит блондин лет двадцати пяти. Это старший лейтенант Карташов. Он присаживается на краешек стола и вместе со всеми пытается вжиться в песню. Но этого ему сделать не удается.

Первый гебист (блондину): Я чего-то не понял, Карташов

Карташов: Да нет уже никого в коридоре. Все давно дома футбол смотрят.

Второй гебист: А ну-ка встать, товарищ старший лейтенант.

Блондин встает с краешка стола.

Второй гебист: И шагом марш на шухер!

Блондин вяло идет к двери. Оборачивается.

И пошло-понеслося потоком

Клоп на шконке, Бутырок с полгода,

И твои хризантемы вещдоком

На столе у судьи из народа…

Карташов: Мне-то не забудьте экземпляр.

Корюкин: Сделаем, Эдик, сделаем. Только сейчас давай, пожалуйста, на пост.

Блондин выходит из кабинета.

Там же. Кабинет генерала Башкина. На столе перед генералом полный фужер коньяка, блюдце с нарезанным лимоном и катушечный магнитофон, поющий голосом Вершинина.

Плач свидетеля, песня кивалы,

Что, мол, все мы как звери из клеток,

И этап и набухшие шпалы
От дождя и от слез малолеток…

Москва. Богемно-рафинированное застолье. Вершинин поет, глядя в глаза Антонине Демидовой.

Ты мне пишешь о том, что не бросишь,

Что с учебой полно неполадков…

Рабочий поселок Первомайский. Чайная. Глаза геологов, слушающих Анатолия Коваленко, на грани слезовыделения.

Что ужасно дождливая осень…

А у нас в Воркуте – без осадков…

Анатолий опускает гитару и в наступившей тишине залпом опрокидывает полстакана водки. Так же поступают все сидящие за столом. Далее разговор носит исключительно пьяный характер

Первый геолог: А давай к нам, Толя! Я же вижу, ты наш! Давай, Толя! А то, что судимость – так это даже хорошо! Мы тебя на поруки возьмем!

Второй геолог: Нет, Толь, серьезно! Давай! Ты только прикинь – оклад, суточные, «полевые» а если здесь - так еще и «северные»! На круг знаешь сколько выходит?!

Анатолий: Хватит мне уже «северных», мужики.

Третий геолог: Почему?

Анатолий: Не могу я. Ждут меня.

Третий геолог: Кто?

Анатолий (затянувшись папироской): А может и не ждут.

В наступившей тишине наливает одному себе и залпом выпивает.

Анатолий: Ладно. Приедем – разберемся.

Геологи сочувственно выпивают вслед за Анатолием

Первый геолог: Ну и плюнь ты. В случае чего вернешься. Здесь этого добра выше крыши.

Третий геолог: У нас тут цементный, в центре, так там одни вольняшки. Мужеского пола – только бригадиры. Можно сказать второе Иваново.

Второй геолог: По женскому вопросу мы, Толя, здесь в полном мармеладе. Даже неинтересно. (вдруг просветлев) Слушайте, товарищи, полный сил и эрекции молодой мужик девять лет не ощущал в своих трудовых мозолистых руках упругого женского тела! А?!

Четвертый геолог: Что «а»?

Второй геолог: А то! Конец смены через полчаса на цементном!

Первый геолог (неожиданно строго): Праздники плоти у нас по вторникам, четвергам и субботам. (так же неожиданно перейдя на тон политинформатора) Работа на благо социалистической Родины – вот что главное для каждого советского человека.

Второй геолог: Не будь формалистом, бригадир! У человека день такой! Тем более праздник завтра. Деваться ему все равно некуда. А, бригадир?

Первый геолог (вновь пьяно): Не знаю. Пусть сам решает. Не знаю.

Второй геолог: Решай, Толя.

Четвертый геолог: Решай.

Анатолий (чуть смущенно): Ну, если только не для души, а исключительно в оздоровительных целях…

Центр рабочего поселка Первомайский. Проходная цементного завода. Под аккомпанемент низкого гудка из ворот выходят женщины в ватниках. Смена только закончилась и пока их не очень много. Сбоку от проходной, чуть поодаль от ворот, стоят геологи и Анатолий Коваленко.

Второй геолог (Анатолию): В принципе брать можно любую. Хоть сейчас. Они до этого дела тут все голодные.

Анатолий: Ну так банкуйте.

Второй геолог: В каком смысле?

Анатолий: Ну девок-то кто рисовать будет?

Третий геолог: Спокойно, Толя.

Четвертый геолог: У нас все давно нарисовано. Целая бригада. Групповой натюрморт.

Количество женщин в ватниках идущих через проходную заметно увеличивается.

Второй геолог: Передовая, между прочим, бригада. О них даже в «Магаданском комсомольце» писали. Конечно, «не камильфо» – в смысле замашек и интеллекта. Ну так ведь – не Марсель. Зато на богатство недр проверены все.

Первый геолог: Кроме бригадира.

Второй геолог (подтверждая) : Кроме бригадира. Мариной зовут. Но там бесполезно. Она сразу сказала, что все, хватит, наигралась в честную давалку. Замуж хочет. А какие из нас мужья, Толя – мы же женатые все. Но, если честно, Маринка из них самая Софи Лорен. Плюс в техникуме на заочном учится. Но не дает, падла.

Третий геолог: Зато остальные в порядке.

Заводской гудок обрывается. Толпа женщин в ватниках, устало шагающих через проходную завода перетекает в многочисленную нарядно одетую публику, выходящую из дверей Московского театра Драмы и Комедии.

Москва. У театра Драмы и Комедии. Поодаль от выходящей из театра толпы стоят Вершинин и Антонина. Взгляд Вершинина выцеливает из публики молодого человека, идущего под руку с изящной шатенкой.

Вершинин: Леша !

Молодой человек с шатенкой оборачиваются на крик. Подходят к Вершинину с Антониной.

Леша (удивленно): Привет.

Шатенка (Вершинину): А мы ведь, Володя, на тебя сегодня ходили. Ты бы хоть предупредил.

Леша (шатенке): Перестань.

Вершинин: Играл-то кто? Валерка?

Леша: Да нет. Парня какого-то ввели. Нового.

Вершинин: Ну и слава Богу. Главное, что не отмена. Знакомьтесь. (Антонине) Это Леша. Мой друг. (Леше) А это Антонина. (снова Антонине, указывая на шатенку) А это Нателла. Ребят, можно к вам на сегодня?

Леша: Конечно.

Зрительный зал театра Драмы и Комедии. По нему рассредоточено полтора-два десятка членов художественного совета. По сцене взад-вперед ходит седой человек лет сорока пяти в черной водолазке. Это режиссер Георгий Любавин.

Любавин: Ну и кто начнет? Я к вам обращаюсь, товарищи члены художественного совета! (кому-то наверх) Паша, да выключи ты свои фонари!

На сцене гаснут фонари рампы.

Первый актер: Георгий Петрович, может назавтра все это перенесем. Спектакль же сами видели какой был.

Любавин: Вот именно, что видел!

Первая актриса: У Судьбиной к тому же температура.

Любавин: А это все потому что вам всем наплевать на театр! Наплевать на то, что закрыли два спектакля! Наплевать на то, что я из райкома не вылезаю сутками, чтобы нас всех не разогнали! Наплевать на то, что накрылись гастроли в Тольятти!

Вторая актриса (встав, в тон Любавину): И накрылись, между прочим, тоже по вине Вершинина!

Второй актер: Тань, так нас же туда из-за него и позвали. Ты думаешь, там тебя очень хотели увидеть?

Вторая актриса: А может быть и меня тоже?!

Третий актер: Ну тогда гастроли накрылись в первую очередь из-за тебя.

Вторая актриса: Какое ты имеешь право…

Третья актриса: Да брось, Тань… Все же видели как ты ему в автобусе после выездного наливала.

Четвертый актер: Она же наливала, когда он уже развязал. (встает) И, вообще, я не понимаю – Филиппов пьяный на гастролях по карнизу гостиницы прошел – уволили, Никонов в зрительный зал упал – уволили, Антонов на прогоне Калошина матом послал – уволили! А Вершинин у нас фигура прямо какая-то неприкасаемая! Он же, по сути, сегодня спектакль угробил!

Вторая актриса: А в зале, между прочим, две иностранные делегации сидели!

Любавин: Кстати, для сведения всем – Вершинин с сегодняшнего дня в театре тоже не работает! Приказ мной уже подписан!

Вторая актриса: И совершенно правильно! Я уверена, что комсомольская организация театра вас поддержит!

Любавин: Я пока в состоянии и без комсомола выносить решения!

Первый актер: Зачем же вы нас собрали, если все сами решили?

Любавин: Да только ради одного – чтобы вы все задумались! О театре, о профессии задумались! (уже орет) И еще о том, что неприкасаемых в нашем коллективе больше не будет! Он, видите ли, бард! Менестрель! Шансонье всея Руси! Написал четыре с половиной песни и думает, что может плевать на театр!

Третья актриса: Он больной человек, Георгий Петрович…

Любавин: Не надо! Я все это уже слышал! Больной пусть лечится, а если здоровый…(заметив подошедшего к авансцене мужчину в сером пиджаке) Ну что там?

Присаживается на корточки и наклоняется к подошедшему.

Мужчина в сером пиджаке (на ухо Любавину): Там из райкома звонят, Георгий Петрович.

Любавин: Пусть перезвонят. Скажите, что у меня худсовет.

Мужчина в сером пиджаке: Говорят все очень срочно и серьезно, Георгий Иваныч.

Любавин (в зал): Пять минут перерыв. Из зала прошу не выходить. Курить можете здесь.

Первый актер: Может по домам, Георгий Петрович. Завтра же прогон в десять.

Любавин: Нет не «по домам»! Я еще не закончил!

Москва. Один из бульваров. По улице, вдоль бульвара, едет зеленый «Москвич».

Салон «Москвича». Впереди сидят Нателла (за рулем) и Леша. Сзади – Вершинин и Антонина.

Вершинин: (Леше) Леш, а шефа не видел сегодня?

Леша: Мельком. После спектакля. Кому-то кричал, что ты от своей славы совсем зажрался. Я даже не подошел.

Нателла: А что, Володь – приятно быть знаменитым?

Вершинин: Так я не знаменитый, Нателл. Меня же нет.

Нателла: Скромничаете, товарищ шансонье.

Вершинин: Да нет, серьезно. Песни есть, голос есть, а меня самого нет. Для узкого круга, для тех, кто в театр ходит, конечно, есть. А для остальных – нет меня и все.

Нателла: А кино как же?

Вершинин: А что кино? Если снимаюсь раз-два за пятилетку – петь не дают. А если дают, то за кадром, где не снимаюсь. Магнитофонная слава. Человек невидимка. То ли срок мотаю, то ли где-то в госпитале от ран военных загибаюсь…

«Москвич» останавливается на светофоре. Сбоку, со стороны бульвара до компании доносится нестройный хор, исполняющий песню под гитару.

Это хомут, это хомут

Бабье лето, бабье лето…

Вершинин: А ну-ка…

Резко толкает от себя дверцу и выскакивает из машины.

Леша: Ты куда?

Вершинин (хлопнув дверцей): Я сейчас!

Театр Драмы и Комедии. Кабинет Любавина. Он разговаривает по телефону.

Любавин (в трубку): А я еще раз вам повторяю, что спектакль был прекрасный!… Да!… И все делегации довольны!… А что Вершинин?!…Нет!… Нет, его никто не увольнял!… Вас ввели в заблуждение!… Я еще раз повторяю – никакого приказа не было, и нет, вас кто-то ввел в заблуждение!… А за что?!… А никакой неявки не было!… А я еще раз вам повторяю – это был плановый ввод молодого актера! И ввод прекрасный!… Я не знаю, что вам там доложили, а у нас в театре как раз сейчас идет худсовет по поводу сегодняшнего спектакля! И все его члены единогласно, так и запишите, единогласно решили, что сегодня был один из лучших «Тартюфов» сезона! И еще решили премировать Вершинина!… Как за что?! За успешную передачу творческого опыта молодому поколению!… Да потому что именно Вершинин вместе со мной две недели готовил роль с молодым актером!… И приказ будет!… Да, да! Так и запишите!… Честь имею! (швырнув трубку) Суки…