Mar_Gargury (Vladimir_Vysotsky) все записи автора
Шуламит Шалит 21 июля 2005 года - газета Еврейский Камертон
В Вильнюс приехал московский Театр на Таганке!
Ранней осенью 1974 года это было главным событием.
К тому времени я уже два года работала переводчиком в кинопрокате - этакая приятная ниша, позволяв¬шая не участвовать ни в каких собраниях и заседаниях. Пришла на службу, нашла стопку материалов в очередные номера журнала "Кино" и газеты "Экран недели", надиктовала машинистке перевод и, как говорили, "гуляй, Вася!". Но так как первая моя рецензия на фильм Ильи Авербаха "Монолог" вызвала некий резо¬нанс, я стала постоянно публиковать свои материалы и в журнале, и в газете, получив возможность смотреть не только фильмы всех союзных киностудий, но и картины зарубежных кинорежиссеров, не принятые к прокату на советских экра¬нах. Иногда кое-что из этого потока прорывалось и на экраны, но, как правило, в урезанном виде.
И вот приезжает "Таганка", спектакли будут проходить в Доме профсоюзов на горе Таурас. Ажиотаж - и в верхах прини¬мается решение: поскольку все основ¬ные артисты известны и своими ролями в кино, надо взять у них интервью. Актеров мы миролюбиво "поделили" между собою - не помню, чтобы кто-нибудь возражал, когда я произнесла имя Владимира Высоцкого. Кто-то "взял" В.Золотухина, кто-то - А.Демидову или З.Славину - про женщин за точность не ручаюсь, потому что Славину, с ее острым, резким голосом, помню, а Демидову - нет, не помню.
Не могу сказать, что особенно волновалась перед встречей с Высоцким. Работа есть работа. А я уже встречалась с Евгением Весником и Вией Артмане, с Олегом Далем и Иннокентием Смоктуно¬вским, с разными, среди них и очень хорошими режиссерами, писала о фильмах, брала интервью, читала лекции.
Чтобы добраться до Высоцкого, как, впрочем, и до других артистов, надо было преодолеть барьер - их опекуншу, она жила с ними в одной гостинице и, как мне объяснили, в ее полномочия входило никого не подпускать к ее пастве. Узнав об этом, я и звонить не стала, просто приш¬ла во Дворец профсоюзов, где начинались спектакли, пораньше. Как уж там меня пропустили в зал, не помню, но безо всякого усилия с моей стороны (возможно, журналисты еще не напали на администрацию), и вот я сижу одна, и кто-то пробегает по сцене, туда-сюда, а Высоцкого все нет. И вдруг он появляется на сцене, на ходу стягивая с себя какую-то рубашку, и тут бы мне подойти к рампе, представиться, договориться об ин¬тервью, но я оцепенела: я одна в зале, а он один, наполовину голый, на сцене, стоит и играет мускулами, разминается... То вижу его грудь и плечи, то спину. Загорелый, ладный такой и складный. А лица не помню. Потом какое-то потрясающе ловкое движение: голова и правая рука одновременно просунулись в черную, тесно облегающую майку-удавку, и только когда вторым движением он просунул в короткий рукав и вторую руку, я очну¬лась и выдохнула: "Простите, я к вам!". Не знала, как к нему обратиться: господами мы тогда еще не были, "товарищ Высоцкий" никак с ним не вязалось, панибратское "Володя" произнести тоже нельзя: и я не пани, и он не брат мне...
Уф! Он оглянулся, спрыгнул со сцены. "Поговорить? После спектакля не дадут, давайте сейчас, только не здесь". Опять вскочил на сцену: крикнул кому-то, мне показалось в окно декорации, но, может, просто за кулисы: "Передай, что я здесь!" - и повел меня в конец зала.
Я говорила, что не волновалась перед встречей с Высоцким. Волнение пришло и пропитало все клеточки моего существа во время самого общения с ним. Точнее, его монолога. Высоцкого не пришлось заводить, он заводился сам, весь - сгусток энергии, в накале страстей - и в утверждении, и в отрица¬нии, в самом сдержанно-упругом голосе, в манере движением плеч подтверждать ту или иную реплику. Странно, рука¬ми он не размахивал, но плечи как-то ходили в такт словам...
Никакой аппаратуры у меня не было - блокнот и авторучка.
Часть интервью мы провели в зале, а когда шум со сцены усилился, вышли в фойе и продолжали беседовать в каком-то малолюдном углу, стоя друг против друга. Кто бы мог подумать, что Владимир Высоцкий, на экране впечатляющий своей осанкой, статью (фон Корен), вроде даже выше среднего роста, на самом деле роста обычного, совсем не намного выше меня, и такой простой, "не играющий", естественный, а главное - снедаем, как и все мы, обидами, унижениями, непризнанием. И почему-то все это мне рассказывает. Как не пускают на телевидение. Обещают, обманывают...
Почему именно это обстоятельство наполняет его горечью? Потому что, если он может собрать целый стадион, то он не хочет выступать подпольно. Но у него нет выхода. О Марине Влади заговорил так, как если бы мы были лично знакомы. У Марины ведь три сестры, одна из них сейчас больна, так вот, там пожар был, им требуется помощь, поэтому он соглашается на все выступления, ему нужно много денег, а он, Высоцкий, есть и его нету, вот такая петрушка, и в кино трудно: согласился играть роль в югославской картине, без слов, только потому, что дадут три его песни...
Ночь - его лучшее время суток. Ночью он один на один с бумагой, ночью он работает, пишет. И сегодня будет писать, здесь тихо, хорошо пи¬шется. Я было заговорила о его ролях в кино.
Но он меня перебил, ему это было явно неинтересно, так - два-три cлова, и на том же дыхании он произнес запомнившуюся мне мысль, что зрителю, мол, интересен не образ, который он видит на экране, а он сам, актер, Владимир Высоцкий: что за личность, какой он человек, что за образом... Спрашивала я мало, еще меньше записывала, как тут записывать да переспрашивать, когда речь его так спонтанна, напориста, а глаза горячие, будто ему важно выговориться. Встретились друзья, которые давно не виделись, ну, допустим, за кружкой пива, и потекла беседа, а потом уже и вопросов не ждешь, говоришь о том, что наболело. Но почему он говорит все это мне, незнакомому человеку? Может, потому что чувствовал себя в Прибалтике свободнее, чем в Москве? Может, давно не давал интервью? Не говорил вслух того, о чем много думал и что мучило? Вдруг он встрепенулся, надо бежать, успеть к началу спектакля. Единственное, что успела ему сказать: когда, мол, напишу, попрошу его просмотреть текст и завизировать его. Договорились, что я ему позвоню.
"Скажите "церберу" (он уже раньше объяснил, что так они между собой называют их опекуншу), что вы со мной договорились!" - и с этим он улетучился. "Что мне делать? - думала я по дороге домой. -Как передать эту его горечь, ничего не рассказывая?"
Думала, сяду писать сразу, но не тут-то было. У моего сынишки Рафи, Рафаэля, ему было два года и три месяца, поднялась температура.
- "Церберу" я позвонила через несколько дней. "Интервью? Какое интервью? Высоцкий не дает интервью. Ему надо отдыхать". - "Но я уже взяла интервью. Высоцкий сам просил позвонить". Не знаю как, но убедила. Володя, ну да, теперь я могла произнести это имя, сам попросил так его называть, предложил приехать завтра на спектакль, мне оставят в кассе пропуск на двоих. Дальше наш разговор происходил примерно так:
- А нельзя ли мне прочесть вам свой текст по телефону, сейчас?
- Сейчас?..
- Вы заняты? Работаете?
- Немного. А что, вам не понравился наш спектакль? Вы не хотите больше встречаться?
- Да нет, просто ребенок болеет...
И тут он начал меня расспрашивать: и как зовут ребенка, и сколько ему лет, и чем он болен...
- Ангина? Тем более я вам нужен. Заходите в первом перерыве. У меня есть лекарство, французское, мне Марина засунула в сумку...
- В сумку? Не в чемодан?.. - это я от растерянности.
А он рассмеялся:
- В сумку, в сумку...
Позвонила свекрови, попросила посидеть завтра с ребенком, мужа уговаривать не пришлось. Это сейчас его в театр не затащишь. Из культурных мероприятий он признает только концерты в филармонии. Все остальное заменяют телевизор и стотонная субботняя газета, со всеми ее приложениями.
А тогда - с радостью.
Первым делом Высоцкий протянул мне коробочку уже не помню какого лекарства, и даже не помню, дала ли я его малышу. Потом то ли прочел текст, то ли просто пробежал глазами, не вдаваясь в содержание, не знаю, ничего не сказал, подписался и произнес: "Завизировал, как просили. А то никто не просит". И -пригласил на следующий спектакль. Опять поразил.
Интервью «Похожий на самого себя» напечатали моментально, на литовском в "Savaites ekranas", на русском в "Экране недели", потом, по просьбе Мацайтиса, я написала о В. Высоцком для журнала "Кино". Этой публикации у меня нет.
Приходим снова в театр. 13 рядами - широкий проход. Но толпа нас с мужем разделила. Наш места в 12 ряду, но с другого края. Я протолкалась первая и села. Муж тоже, наконец пробился, сел рядом и говорит: Ты стала знаменитая!" Я-то не слышала, а он оказывается, услыхал и оглянулся, - кто-то кому-то с 14-го или 15-го ряда, показывая на мою спину, произнес: "Вон та журналистка, которой Высоцкий дал интервью. Больше никому не дает".
И, действительно, ни одного интервью, ни в каком печатном органе больше не было. Почему? Опять загадка.
То ли ему запретили, то ли сам не хотел, потому что уже вовсю выступал на разных "ящиках", так мы тогда называли закрытые или по¬лузакрытые учреждения. А Высоцкий пел и запил. Пел и пил. И все мне звонили и рассказывали. Звучало это примерно, как "твоего-то пьяным видели".
Высоцкого не стало 25 июля 1980 года. Значит, тогда, в 74-м, ему, не слишком ве¬селому, но молодому, сильному, загорелому, оставалось жить неполных шесть лет.
Что я могу еще сказать? Что еще одна боль поселилась в сердце и живет, не уходит, а точит-точит. Но ведь и у других точно так же.
И я никак не могу вспомнить его улыбки...
Vladimir_Vysotsky
Mar_Gargury (Vladimir_Vysotsky) все записи автора
Шуламит Шалит 21 июля 2005 года - газета Еврейский Камертон 
