Когда-то по молодости думал, что люди так долго не живут, но ошибся. Хорошие люди живут и дольше. Скажем, Фидель, которому, кстати, вчера исполнилось 96, дожил до 90, и ушел, похоже, лишь тогда, когда сам решил, что пора. А вот, допустим, Наполеон, которому, кстати, завтра исполнится 253, ушел всего в 52, в пустоте и разочаровании. Потому что не был хорошим человеком. Хорошие люди на Россию не нападают, а которые нападают, не доживают и до шестидесяти...

https://putnik1.livejournal.com/9111074.html

Именно так.

https://putnik1.livejournal.com/9110884.html

...и только на 91/92 секунде понял, что это сказка, - а жаль.

https://putnik1.livejournal.com/9110702.html

Здраво, логично, убедительно, - и совершенно бессмысленно. Потому что в Госдепартаменте уже официально заявили, что США за все возможные эксцессы на ЗАЭС ответственна только Россия. Это значит, что киевской укронежити дано право на всё, что ей заблагорассудится,

а уж комплексов укромразь лишена начисто. И это дает ей возможность шантажировать Москву, навязывая свои условия с позиции силы, потому что в противном случае военно-политическое руководство России будет объявлено "ядерным террористом", - с вполне очевидными последствиями.

Далее, поскольку первые требования шантажистов очевидны, вопрос:

https://putnik1.livejournal.com/9110423.html

Продолжаю молчать, - не потому, что сказать нечего, а потому что слов нет, - и неприятная ситуация с аммиаком лишь утверждает меня в решении ждать до ноября, когда все так или иначе прояснится. Нынче же очевидно, во-первых, что любой договорняк, по итогам которого режим укробесов останется у власти или (самый минимум) сохранит контроль над южным побережьем, каким бы триумфом его ни изображали официаль-попки,


в неотдаленной перспективе обернется крахом, а во-вторых, что укронежить не остановится ни перед чем, - вообще ни перед чем, - и "не давать себя спровоцировать" означает, в конце концов, дать оттрахать себя по полной программе. В связи со всем этим, и дальше буду отделываться редкими добродушными ремарками. Но: заранее одобряю исполнение укронечистью любых приказов США, - хоть атакина химические комбинаты, хоть удары

по хранилищам ядерных отходов, хоть глубокие рейды с диверсиями на территорию РФ, а хоть и поражение областных центров. По той причине, что в момент, когда смолчать и замалчивать станет совсем невозможно, - скажем, если референдумы будут таки сорваны, показав слабость химеры, - военно-политическому руководству России придется или таки пришпорить коня, или перестать, наконец, мучить доходягу...

https://putnik1.livejournal.com/9110151.html

Люди, живущие в местах, где бомбили, то есть, близ Новофедоровки сообщают, что были прилёты, в основном, по воинской части. Последний ок. 15:45. Возможно, и врут, - но склады рвутся. А Новофедоровка - Крым. В отличие от Белгородчины и Курщины, сакральный. И поскольку до Сак от Николаева -


220 км, а от Одессы 260 км, не исключено, что укробоевикам уже поставлены ракеты, способные лететь очень далеко, - а если так, Крымскому мосту и областным центрам России есть смысл отовиться. С другой стороны, поскольку укробесы воюют, а военно-политическое руководство России спецоперирует,

на что, уверен, у него есть некие веские причины, верить в версию о прилетах нельзя, а льзя поддерживать версию о мирном самоподрыве боекомплектов, и раз уж такова официальная версия, я ее поддерживаю. Впрочем, может быть, в самом деле, всего лишь диверсия, и тогда все в порядке...

https://putnik1.livejournal.com/9109667.html

Полагаю, до этого вполне может дойти.
Не факт, но вполне может.

Берегов у киевских террористов нет, сами они и их семьи даже в таком случае не пострадают, виновными, если они успешно ударят, определят не их, а Россию, - и тогда, на благо встревоженным перспективой проиграть выборы "ослам", можно повышать ставки, раскручивая истерику о "стране-террористе", у которой

нет "права на атом". А учитывая планетарную радиофобию, повод для чего угодно, от любых санкций до вторжения, крайне удобный. Тем не менее, дабы не прослыть паникером, уверен, что военно-политическое руководство России и на сей случай наверняка имеет такой же убедительный ответ, как всегда...

https://putnik1.livejournal.com/9109388.html

Продолжение следует. Предыдущее здесь.




Баллада о гибкой пуле

О случившемся в этот день известно и всё, и ничего. В журнале военных действий четко зафиксирован, что генерал Барриос проснулся очень рано, выслушал доклад о начавшемся полчаса назад сражении (все разворачивалось более чем удачно), слегка перекусил, прочитал телеграмму, присланную генералом Лисандро Баррильясом, вторым вице-президентом, с северной границы, - дескать, мексиканцы дважды атаковали превосходящими силами, дважды отбиты, но к ним подходят подкрепления, а нас всего 1500 и боеприпасов не так много, как хотелось бы.

Некоторое время подумал, продиктовал ответ: "Исполняй свой долг, и все получится, а если припасов не хватает, забери их у врага", а затем, взяв с собой нескольких штабистов, отправился инспектировать войска на поле боя и лично поставить задачи, особо распорядившись, чтобы преданный ему лично батальон "Халапа" во главе с полковником Хироном, когда взлетит желтая ракета и протрубят трубы, шел в атаку.

Далее, согласно официальной версии гватемальских либералов в изложении историка Федерико Эрнандеса де Леона, "с позиций “Халапа” доложили, что батальон отказывается идти в бой и что полковник Хирон просит разрешить расстрелы на месте. Весьма удивленный, Барриос отправился на позиции, чтобы разобраться лично. Там ему сообщили, что солдаты рвутся в дело, - но не хотят подчиняться полковнику из-за его жестокости с подчиненными, поэтому Барриос решил возглавить их лично.

Затем, войдя в Чалчуапу и очистив от врага три квартала, войска получили разрешение полчаса отдохнуть. Офицеры спешились, только президент, оставаясь в седле, наблюдал в подзорную трубу за успешным продвижением войск на юге, и вдруг получил пулю, пробившую правую ключицу и разорвавшую сердце. Рядом с отцом, сраженный второй пулей, пал его сын и адъютант, полковник Венансио. Увидев это, кто-то из штабных крикнул "Начальник погиб!", и через несколько минут, когда новость разнеслась, гватемальцы начали повсеместно отступать".

Есть и другая версия, неофициальная, почти такая же, но с важными нюансами, предложенная генералом Хосе Рейна Барриосом, племянником дона Хусто: "Главнокомандующий, приняв решение лично руководить атакой на площадь Каса-Бланка, возглавил батальон “Халапа”, приказав полковнику Хирону остаться в ставке. К сожалению, солдаты этого батальона, который он любил и которому доверял, в тот день проявили себя самым гнусным, трусливым и подлым образом...

По моему глубокому убеждению, их так или иначе подговорили жалкие изменники, неблагодарные люди без сердца и без совести, которые долго лизали руку своего благодетеля и эксплуатировали его доброе сердце и кошелек. Как обычно, генерал вскочил в седло, чтобы усовестить их, - и сразу же, около 9 часов утра, был смертельно ранен вражеской пулей".

Казалось бы, исчерпывающе, только мелочи настораживают, например, с чего вдруг проявил непослушание самый преданный президенту батальон? Почему возникло мнение о "гнусности" и что это за "неблагодарные, без сердца и без совести? Что вообще произошло?

Точного ответа нет и не будет. В показаниях выводах расходятся не только историки, но и очевидцы. Одни уверяют, что дона Хусто сразил один из сальвадорских стрелков, то ли с баррикады, то ли из окна еще не зачищенного здания, то ли из руин, оставшихся после ночного артобстрела.

По мнению других, командующий, случайно оказавшись в зоне перекрестного огня, погиб от шальной пули, прилетевшей с гватемальских позиций. Есть даже такая версия, что осажденные предложили дону Хустро встретиться для обсуждения условий капитуляции Чальчуапы, и на встрече его вероломно убили, а слух про гибель в бою запустили пиара ради.Были, однако, и другие разговоры. Например британский консул в Гватемале, "офицера из свиты, которому я, много лет его зная, доверяю абсолютно", докладывал в Форин-офис:

"Он прямо сказал мне: “Я называю эту пулю мистической. Иначе не объяснишь. Бруствер окопа защищал генерала от фронтального огня, и с тыла тоже не стреляли, потому что, как сказал доктор, изучавший тело, пуля вошла под легким углом, означавшим, что стрелявший находился где-то в стороне, и притом несколько сверху. Такая же пуля, под таким же углом, в ту же минуту поразила и полковника Венансио, очень похожего на отца, имевшего такой же, как у отца, плюмаж на кепи (…)

Их легко было спутать, не поэтому ли стреляли дважды? Ни у кого из нас нет никаких сомнений, что, кто бы ни нажал курок, выстрелы организованы одним из многих его личных врагов, жаждавших свести старые счеты... Предполагают, что стреляли с дерева, из рощи справа, причем коварный убийца был вооружен очень хорошей винтовкой, возможно, системы "Кольт", которой нет на вооружении гватемальской армии".

Такой вот разброс мнений, а точного ответа уже никогда не будет, хотя совершенно точно известно: у Хусто Руфино Барриоса, действительно, было много недоброжелателей, и не только за рубежом, и не только в диссидентской среде, но даже в ближнем кругу. Об этом, однако, заговорили позже, а пока что, как только стало понятно, что дона Хусто уже не вернешь, оказалось, что никто, - ни один человек, - не знает, что делать дальше.

Все, разумеется, знали: президента, как всегда, имел тщательно продуманные планы, однако он не делился своими планами ни с кем, и никто не знал, кому подчиняться, и никто не понимал, ради чего теперь идти на Сан-Сальвадор, и никто, - поскольку человека, всегда все решавшего за всех, не было, - ответственность за принятия решений никто на себя не взял. Просто по умолчанию согласились, что есть вице-президент, который теперь президент, вот пусть он и решает.

Все прочие вопросы, чисто военные, проблемой не было. О беде телеграфировали в Сьюдад-Гватемала, дали знать и на северную границу, второму вице-президенту, старший по званию генерал принял командование, племянник погибшего взял на себя заботу о теле, войскам отдали приказ отступать, - и еще пару часов назад победоносная армия, ошеломленная, но в полном порядке, изредка отгоняя огнем осторожно ползущие по ее следам сальвадорские части, двинулась восвояси.

Восвоясях же, - то есть, в столице, - по получении никем неожиданной сенсационной новости после пары часов шока началось все, что, как правило, случается в такой ситуации и при такой системе власти. Естественного преемника, законного "вице" (его имя не поминаю, ибо фигура чисто формальная), после суток пребывания на посту временного главы государства сместил некто Баррундия, либерал в третьем поколении, внук одного из "отцов независимости" и сын ближайшего соратника Морасана.

Формально военный министр, но фактически, поскольку МО курировал сам дон Хусто, начальник тайной полиции, дружно ненавидимый всей страной снизу доверху, поскольку в его ведомстве числилась та самая "лучшая в Америке" тюрьма, похожая на круги ада, и отряды sicarios (соглядатаев и ликвидаторов), он быстро запугал растерянного от нежданной власти главу государства, и его уже было признали, однако вмешалась армия.

Генерал Баррильяс, командующий Северным корпусом и "второй вице", примчавшись в столицу с одним эскадроном, в течение часа пресек беспорядки, разогнав сунувшиеся было под палаши "гестаповцев", и неудачливому путчисту с огромным трудом удалось ускользнуть, скрывшись в Мексике. Что, впрочем, "ближнему кругу" оказалось на руку.

А потом все посыпалось. Так быстро и страшно, что поначалу трудно и осмыслить. Такое бывает: конструкция стоит прочно, все пригнано тютелька в тютельку, даже сомнений нет, что на века, - а стоит выдернуть стержень, и перед тобой куча бессмысленного хлама. Что и случилось в Гватемале. Сперва жизнь как бы застыла, никто из "политических людей" явно не осознавал масштаб случившегося, но прошло всего несколько дней, - и рвануло.



Без царя в голове

Уже 12 апреля Ассамблея в том же составе, так же единогласно, как чуть больше месяца назад голосовала "за", аннулировала декрет от 28 февраля, и судя по протоколам заседания, даже не потому, что передумала: просто никто, как выяснилось, не знал толком, зачем вообще Центральной Америке объединяться, если Гватемале и так в полном шоколаде.

Вторым пунктом повестки дня, также одностайно, в едином порыве постановили освободить всех политических заключенных, включая и соучастников нескольких покушений на покойного президента, но за исключением "воинствующих мракобесов и неисправимых реакционеров", то есть, упрямых священников и не раскаявшихся консерваторов.

По умолчанию, без обсуждений, признали, - и по сей день в Гватемале это аксиома, - что дон Хусто был самым человечным человеком, маяком и эталоном, а виноватым во всех эксцессах "великой эпохи" объявили "беглого негодяя и вора Баррундию", сделав его ответчиком за всё; как сформулировал видный депутат Хоакин Менендес, - "Абсолютный политический импотент, лицемерный честолюбец и палач, ответственный за все преступления эпохи генерала Барриоса, казнокрад и растлитель невинных дев, не имеющий права претендовать на хотя бы малейшую часть заслуг великого реформатора, которого обманывал, обвиняя и репрессируя невинных граждан".

Знаете, поневоле складывается впечатление, что абсолютно большинство голосовавших втихую ждали, чтобы дон Хусто с его "пост-морасанизмом" куда-то делся. Не оставляет даже мысль, хотя доказательств никаких, что кое-кто из присутствовавших в зале, попади он в хорошие руки, мог бы пролить сколько-то света на "тайну 2 апреля". Но даже если я не прав, факт: все на какое-то время замерло, а потом медленно поползло по швам, везде и сразу.

Никто ничего не отменял, все происходило как бы само собой, хотя президент Лисандро Баррильяс, простой парень, по профессии плотник и сын плотника, возвышенный доном Хусто за храбрость, но в политике ноль, изо всех сил пытался делать то, что, по его мнению, сделал бы покойный шеф.

Он решил вопрос с Сальвадором, дав генералу Менендесу оружие с боеприпасами, и генерал Менендес, без особого труда прогнав "предателя" Сальдивара, стал, как и предполагал Барриос, президентом соседней страны, однако вопрос об объединении больше не вставал, да и сеньора Менендеса вскоре убрал с поста вовсе уж бабуин в погонах, мечтавший только о кормушке.

Он, восстанавливая порядок, естественный при Барриосе, пытался остановить внезапно полезших, как бабочки на свет, диссидентов сажал в ту же тюрьму, откуда выпустил, жестоко давил мятежи в провинции, расстреливал самых оголтелых, а менее виновных изгонял, в результате чего казненных и эмигрантов оказалось куда больше, чем во времена Барриоса, и в сорок раз больше, чем при Каррере, - но бунты все равно не прекращались.

Он, наконец, пытаясь как-то укрепить вертикаль, попробовал по примеру Барриоса побыть диктатором, изменил Конституцию по своему вкусу и на два года притормозил конституционные гарантии, - но тщетно. К тому же, все вокруг внезапно начали воровать, на глазах теряя берега. И это ничуть не преувеличение: даже друг детства, которому дон Лисандро полностью доверял, отличился, продав мексиканцам через посредника-янки крупповские пушки, оформив актом, что они утонули в океане при транспортировке, и хотя президент его, естественно, расстрелял, это ни в малейшей степени никого не испугало.

Не помогли ни смена чиновников раз в месяц, ни попытка заменить своих воров "советниками" из США (типа, уж эти-то воровать не станут), и в конце концов, каденция президента Баррильяса, по словами самых симпатизирующих ему биографов, "стала временем полной катастрофы, разрушившей всю экономику страны. Показатели, достигнутые при Барриосе, упали в 30 раз, и последствия обрушения стали необратимы".

В итоге, не выдержав, дон Лисандро, хотя быть главным ему очень нравилось, плюнул и ушел на семейную ферму, к грядкам и верстаку, раздав всю землю, полученную в награду за боевые и административные заслуги, простым людям своего департамента, напоследок устроив так, что преемником его стал Хосе Рейна Барриос, племянник дона Хусто и храбрый офицер, обещавший все исправить, однако при нем стало еще хуже, а дальше к власти прорвалось нечто такое, о чем и писать стыдно.

Впрочем, об этом немного погодя, а сейчас, раз уж заведено у нас, дорогие друзья, прощаясь с персонажем, давать оценку ему и его деяниям, давайте задумаемся, кем же был для Центральной Америки в целом и Гватемалы в частности этот человек, взметнувший регион на дыбы, как не удавалось ни Морасану, ни Рафаэлю Каррере, впрочем, ни к чему подобному не стремившемуся. Итак…

Хотя нет. Чем мудрствовать лукаво, лучше предоставить слово тому, кто, в отличие от нас, имел полное право судить дона Хусто, - Исидоро Серне, племяннику маршала Серны, военному и поэту, отсидевшему при Барриосе четыре года в одиночке и потерявшему здоровье, во-первых, просто за то, что Серна, а во-вторых, потому что никто из победителей-либералов не верил, что его дядя не оставил сокровищ.

Так вот, этот самый дон Исидоро написал в тюрьме стихотворное обращение к Барриосу. В стиле классицизма, длинное и выспренное, как тогда полагалось, а потому полностью его приводить не стану, ограничившись смысловой выжимкой:

"Я молод, я силен, я невинен, и я никогда не склонюсь перед тобой, не стану выпрашивать “подаренную” свободу. Моя свобода принадлежит только мне, где бы я ни был. Пусть склоняются бесчестные, а мне честь дороже жизни. Поэтому я здесь, но я переживу тебя, презренный человек, я приду на твою могилу, чтобы сказать тебе: “Будь ты проклят!”"

Сурово, правда? И вот такой вот стишок, выйдя из тюрьмы с чахоткой ("вся Гватемала" все-таки отмолила), автор, категорически отказавшийся эмигрировать, процитировав Дантона, - "Отечество не унести на подошвах сапог!", - читал везде, где мог, не слушая добрых советчиков, рекомендовавших не делать глупостей. В тюрьму, правда, второй ходкой не пошел (дон Хусто знал, что поэт ни к каким заговорам не причастен, хвор, и значит, не опасен, а что "гавкает", так собака лает, ветер носит), но жизнь парня в годы его правления была, мягко говоря, нерадостной.

А потом Хусто Руфино Барриос погиб, и дон Исидоро Серна, очищенный от подозрений, реабилитированный и приглашенный в политику (от приглашения он, правда, отказался) написал второе обращение к уже мертвому недругу, - "Мысли у надгробия Барриоса", - передав текст для публикации в одну из газет, которых мгновенно появилось великое множество:

"Я стою над твоей могилой, и не нахожу слов. Ты стал добычей смерти, твоя ярость - пепел, твое время прошло, теперь тебя судит История. Но я, жертва твоей тирании, все еще тая в сердце желание проклясть тебя, вспоминаю, что ты, совершивший так много зла, все-таки хотел возвеличить мою Родину, и во имя Родины я тебя прощаю!". Согласитесь, что-то добавлять излишне.

И вот на этом история скованных одной цепью завершается. Цепь распалась, звенышки раскатились, о том, что их стоило бы собрать и сплести по-новой, изредка вспоминали, но к случаю, ради красивого словца, а если кто и пытался, так ненадолго и опять же на словах. Никто не хотел ни действовать, ни даже думать. Время закуклилось, застыло: сегодня, как вчера, завтра, как сегодня, - ничего нового, серость, тусклость, вязкость, духота.

И случилось то, чего так боялись и романтик-либерал Франсиско Морасан, и традиционалист Рафаэль Каррера, и либерал-прагматик Херардо Барриос, и либерал-позитивист дон Хусто: когда сказал брат брату – это мое, а то твое, и маленькие люди расползлись по маленьким незалежным норкам, уже не в силах ни укусить, ни даже огрызнуться, из стянувшийся на запах тухлятины мглы пришел монстр.

Его так и называли: “El Monstruo Verde” (Зеленое Чудовище), причем именно el, ибо оно было единственным, а не un, одним из многих, или (как "бера" - "медоедом", чтобы не накликать) - “Mamita Yunai” (Мамочка Юнай), а еще, хотя реже, "El Pulpo" (Спрут), - и этот монстр, вне Перешейка известный как невинная United Fruit Company, балующая хороших деток вкусными фруктами, начал пожирать страну за страной, перемалывая их в (ирония О. Генри беспощадна, но точна) "банановые республики".



Пир активной протоплазмы

Не стану углубляться в историю. Оставим в покое Лоренсо Бейкера, случайно обнаружившего, что бананы могут приносить 500% прибыли и давшего старт. И дух Майнора Кента, оставившего ради бананов такую золотую жилу, как железные дороги, и не прогадавшем, тревожить не станем, и память Самуэля Семаррея, их общего врага, а потом компаньона – тоже. Главное, они, начав порознь, объединились, и…

Всего за четверть века "Юнай" стала всем. Крупнейшим собственником земли, - не только бананы, но и какао, и ананасы, и пальмовое масло (везде, кроме Сальвадора, где Царь-Кофе дал отпор), - крупнейшим скотоводом, эксклюзивным владельцем железных дорог, радио, телеграфа, "Белого флота" (70% пеервозок), ведущего работодателем всего Перешейка, - и вся эта махина, все сотни тысяч служащих, рабочих и охранников ЧОП, подчинялась только офису в доме № 80 на Федерал-стрит в Бостоне. "Туземцы", пусть и в мундирах с позументами, отошли на вторые-третьи роли.

Система подкупов, отточенная до блеска, вошла в повседневность, как рутина, которой не интересовались даже самые дерзкие репортеры, - не потому что страшно, а потому что никаких сенсаций. Начавшись с малого, - рауты, приемы в посольстве, круизы, поездки в США, негласная доля в доходах, - вскоре продажность перестала быть стыдной, ею даже бравировали.

Конечно, публично заявлять: "100000 долларов? Невероятно! Я потомок конкистадоров, и предложение продать Отечество меньше, чем за 120 тысяч, оскорбляет память моих предков!", позволял себе только такой экзот, как д-р Эстрада Кабрера, милостью США многолетний диктатор Гватемалы, досиживавший последнюю каденцию в дурдоме (о нем будет отдельный разговор), но втихую брали все, включая американских дипломатов, лоббировавших интересы "Юнай", естественно, с солидными откатами в Госдеп, который обеспечивал "партнерам" политическую, а при необходимости и военную крышу.

Бывало, правда, и так, что "барашки в бумажке" не работали. Не потому, что попадался неподкупный политик, - такие исчезли, как вид, а рудименты вылетали из обойм, - просто порой конкуренты предлагали больше, а присылать канонерки, вмешиваясь в споры хозяйствующих американских фирм, считалось нецелесообразным. В таких случаях, от ласки переходили к таске…

"Устроить центральноамериканскую революцию, - разъясняла 3 апреля 1899 года нью-йоркская “Sun”, - дело нехитрое, достаточно обратиться в любую из контор, занятых в этой отрасли… Какой-нибудь Рейес, Сото, Васкес и прочие бермудесы, желая стать президентом или вернуть свой пост, приезжает в Нью-Йорк, останавливается в “Los Presidentes”, - этой мекке для честолюбивых изгнанников, - объявляет, что готов вложить 100 или 200 тыс. или любую сумму, в которую оценивает президентское кресло, если не желает вкладывать свои, находит заинтересованного кредитора, встречается со специалистом, который берется устроить все дела, и подписывает контракт...

Этот промысел очень прибылен, компании, занимающиеся такими делами, клиентов не подводят… хотя наша редакция рекомендует фирму "Добрые самаритяне", зарекомендовавшую себя похвальной порядочностью и высоким профессионализмом… Также обращаем внимание на то, что оружие разумнее закупать не в Нью- Йорке, а в Нью-Орлеане, где его много и оно дешевле… Этим оружием сделана уже дюжина революций, ибо, как только клиент получает власть, оружие ему больше не нужно, и он продает его новоорлеанским дельцам, которые складывают его в ожидании нового дела".

Как видим, ничего личного, только бизнес, и технологии этого бизнеса отшлифовали до бриллиантового блеска. Скажем, м-р Семаррей во времена, когда он еще возглавлял "Койямель", конкурируя с "Юнай", положил глаз на Гондурас, самую нищую страну Перешейка, где царил вечный бардак (недаром же её вывел О. Генри в "Королях и капусте" под именем Анчурии), и этот вечный бардак при умелом подходе гарантировал широкие перспективы.

Что ж, агенты разыскали экс-президента Мануэля Бонилью, бомжевавшего в Белизе и готового пойти на любую сделку, лишь бы вернуться к власти, а тот согласился на всё. На ВСЁ. После чего появилась яхта, много оружия, и на этой яхте, с этим оружием полсотни родственников Бонильи, его министров и его генералов, в конце 1910 выйдя из Нью-Орлеана, 10 января 1911 захватили гондурасский порт Трухильо, - а на рейде (м-р Семаррей заинтересовал нужных людей в Вашингтоне) возник американский крейсер "Такома", командир которого объявил зону вокруг Трухильо нейтральной, предупредив возможные акции со стороны правительства.

Далее появился консул США с указанием Госдепа "во избежание кровопролития организовать переговоры между воюющими сторонами", и выступить в роли арбитра, пригрозив правительству Гондураса "гуманитарной интервенцией, если оно проявит агрессивные намерения". Оно, естественно, не посмело, и в результате переговоров на борту "Такомы" стороны приняли предложение консула: каждая из сторон предложит по три кандидатуры на пост временного президента, а право выбора будет предоставлено США.

Нечего и говорить, что выбор США пал на кандидатуру сеньора Мануэля Бонильи, который осенью 1911, победив на "честных и открытых выборах", стал законным главой государства, "и как только мятежники пришли к власти, - констатирует Марио Ривас, - они предоставили спонсорам самые обременительные для страны концессии на неслыханно выгодных условиях".

Проще говоря, для м-ра Семаррея пришла золотая пора: все побережье Гондураса превратилось в его личную усадьбу, куда представителям гондурасских властей соваться не разрешалось, и сам он, поселившись в Гондурасе, стал де-факто президентом, ибо сеньор Бонилья его боялся.

Такие сценарии повторялись из раза в раз, и все это было так откровенно грязно, что смущало даже получателей выгоды, вплоть до акул. Даже сам Самуэль Семаррей под конец жизни признавался: "Я чувствую себя виновным за некоторые вещи, которые мы творили... нашей единственной заботой было получение дивидендов, и мы пожимали руки людям, которых нельзя пускать на порог приличного дома. Наверное, так вести дела нельзя… Возможно, мы никогда не добьемся того, чтобы нас полюбил тамошний народ...".

Кстати, о народе. Надеюсь, никто не станет спорить с тем, что бытие определяет сознание? Впрочем, если кто-то возразит, от этого ничего не изменится. Определяет. В связи с чем, статус гражданина Гондураса в самостийном Гондурасе упал ниже статуса индуса в Британской Индии, а статус американца, кем бы в США он ни был, взлетел куда выше статуса "белых сахибов".

"Они, с гондурасским паспортом или без такового, - докладывал в 1895-м начальству Монтегю Лемус, консул Англии, - в предпринимательской сфере пользуются более широкими правами, нежели уроженцы страны. При желании, и такие случаи были, бизнесмен-американец может выгнать из бизнеса компаньона-гондурасца, и гондурасский суд примет его сторону, а если суд по какой-то причине станет судить по закону, они обращаются за помощью к правительству США через консула, и вопрос все равно решается в их пользу".

Примерно о том же сообщал руководству мексиканский консул Эрасто Гарнбай из порта Кортес: "Американцы повсюду. Они взяли под свой контроль бухту, обыскивают каждое судно, взимают пошлины, не приглашая здешних таможенников… Недавно закрыли участок полиции, объяснив, что Гондурас все равно колонизируют, потому что это единственное средство спасти страну… Многие жители согласны, в местном начальном училище для простонародья классы пусты, все стараются выучить английский язык, и те, кому это в какой-то степени удалось, смотрят на остальных свысока".

Вот так и жили. На мой взгляд, оживи на миг Уильям Уокер, он был бы рад. Пусть и десятилетия спустя, в ином антураже, на сей раз "флибустьерство", в будущее которого он верил, победило, а что "косвенные" методы оказались куда эффективнее более привычных ему прямых военных акций, - ну и что? В конце концов, ведь вся история человечества писалась методом проб и ошибок. Тем паче, что если уж совсем на принцип шло, Штаты, не комплексуя, начинали "банановые войны" с совсем не банановыми трупами. И да, конечно, Гондурас - крайний случай, но примерно то же творилось везде.

Низы копались в земле, перестав интересоваться событиями "наверху" и надеясь только на себя и соседей (кстати, по мнению многих исследователей, именно отсюда растут уши жутких центральноамериканских банд, и обычных, и с политическим оттенком, полтора века тому возникших, как ячейки взаимопомощи).

"Верхи" у власти увлеченно играли в как бы политику, тревожась только об откатах, зависевших от американцев, "верхи", от власти отстраненные, бегали по конторам нью-йоркских ЧВК, убеждая американцев "сделать правильные ставки", американцы же...

А что американцы? Они шлифовали методики, все искуснее формируя "элитные кланы", ссоря их, науськивая "лидеров" друг на дружку, создавая политический хаос, меняя фигурки, облеченные правом подписи, и кто там либерал, а кто консерватор уже мало кого волновало.

Нельзя сказать, что никто не понимал, что происходит. Понимали. Говорят, что сеньор Рафаэль Монтуфар, глава МИД Гватемалы, где по инерции кто-то еще желал странного, 15 сентября 1898, выступая с речью по случаю 77-й годовщины Независимости, признал: "Ни одна из республик так и не добилась реального освобождения. Пролив море крови в непонятных войнах, мы не создали подлинной независимости. Как ни грустно говорить об этом, мы все еще колонии", - и заплакал. Охотно верю, ибо сам в его положении плакал бы. Но слезам не верит не только Москва.

Вот тут, наверное, и тпру. На веквперед - мелкие люди, мелкие страсти, мелкие интриги, мелкие стычки и войнушки, мелкие убийства из-за угла, мелкие, практически неразличимые партийки "под лидеров", тоже меленьких, и вообще, все мелкое, даже крохи с хозяйского стола, - только амбиции по-прежнему вселенского масштаба, но оттого, если смотреть извне, гомерически смешные и вселенски скучные.

Вот на этом я изначально планировал завершить повествование о скованных одной цепью, и завершил бы,- вот только среди невосстановимо рассыпавшихся звеньев было еще одно, когда-то ярко блеснувшее, потом откатившееся в тень, - в судьбе этого запоздало выкатившего звенышка, как в капле росы, отразились все дальнейшие судьбы осколков Перешейка, и отразились по-крупному, всерьез

А значит, любезный мой читатель, впереди у нас еще несколько глав, где, безусловно, будут и визиты в Гватемалу, и экскурсии в Сальвадор, но нашей, скажем так, базой станет Никарагуа, эпицентр финала нашей трагедии. Кто-то скажет: маленькая трагедия - ну и что? Трагедия ведь, она, если не фарс, от масштабов не зависит. Это и Пушкин подтвердит…

Продолжение следует.

https://putnik1.livejournal.com/9109013.html

Узнав позавчера, что войска Коалиции, сосредоточив все силы, подведя резервы и подогнав массу военной техники, все-таки взяли коровник, порадовался, конечно, но писать об этом не стал. Вот кабы не коровник, а дом паромщика, тогда иное дело, - а так ни к чему. И про укродиверсантов, вольно резвящихся


на российской территории, тоже не повод: в конце концов, их этому учили, они делают свое дело, какие уж тут сенсации? Никаких. Рутина, вроде горящего Донецка (что ж еще делать Донецку, как не гореть?) или раскрошенного Антоновского моста (тут воообще по науке: если кото-то где-то кого-то не бомбит,

то кто-то в ответ бомбит обязательно). Но вот учащающиеся удары укробесов по АЭС, не стану скрывать, вызывают чувство глубокой озабоченности, потому что террористы, если уж начали, а им в ответ, в основном, жесты доброй воли, рано или поздно добьются своего. Впрочем, если у них таки получится,

в ситуации, кроме всем очевидных минусов, будут и плюсы. В частности, удачное попадание в АЭС, вызвав очередной Чернобыль или заражив все Левобережье и Крым, теоретически может навести задумчивое военно-политическое руководство России на мысль все-таки вспомнить о центрах принятия решений...

https://putnik1.livejournal.com/9108968.html

Продолжение. Предыдущее здесь.



Чужие против Хищника

К концу 1881 взлет Гватемалы по всем показателям стал настолько очевиден, что можно было выходить на второй этап. В январе 1882 дон Хусто направил в столицы Перешейка максимально доверенных эмиссаров, чтобы прощупать их позиции насчет объединения. Разумеется, в Гондурасе и Сальвадоре взаимопонимание оказалось полным, а вот Никарагуа с Коста-Рикой, внимательно выслушав, отказались от всяких переговоров на эту тему, попросив передать, что смягчения позиций не будет.


Более того, получив (предположительно из Манагуа) информацию о таком зондаже, активно подключилась Мексика – в феврале посланнику в Сьюдад-Гватемала была направлена секретная инструкция: "Вам следует действовать, исходя из того, что правительство не заинтересовано в осуществлении данной акции, и будет сожалеть, если эта акция осуществится путем насилия или интриг президента Барриоса", и эта линия в "южной" политике Мехико стала генеральной.

В 1882 и начале 1883 сеньор Андрес Васкес, лучший мексиканский "представитель по специальным вопросам", проехал по всем странам Перешейка, обсуждая "известный вопрос" с политическим и военным руководством высшего уровня, и по итогам поездок подал по инстанциям детальный меморандум.

"Что касается Никарагуа, - сообщал он, - то Савала и Карденас категорически против планов Барриоса, хотя оппозиция, называющая себя либеральной, поддерживает Барриоса настолько, что Савала в публичных выступлениях вынужден поддерживать подразумеваемую идею. Тем не менее, не на словах, а на деле, Никарагуа ведет переговоры с Коста-Рикой о возможном совместном отражении агрессии (…)

Также, выполняя Ваши указания, я укрепляю связи с некоторыми сальвадорцами и гондурасцами, чтобы не допустить или затянуть присоединение этих государств к Гватемале (…) Полностью согласна с нашим видением католическая партия, которая довольно мощна, особенно в Гондурасе, и выступает против планов Барриоса, ибо известна его позиция по отношению к духовенству и консервативным элементам. Есть основания предполагать, что президент Сото прислушался к моим доводам".

Чем была обусловлена столь жесткая позиция Мехико, не так уж давно оказавшего гватемальским либералам неоценимую помощь, фактически приведя их к власти, понять несложно. В ходе гражданской войны, плавно перешедшей в войну с французскими интервентами, либералы, руководимые великим демократом Бенито Хуаресом, зашли так далеко "влево", что общество, еще не готовое к чересчур великим потрясениям, пришлось укреплять, зажимая гайки.

Этим после смерти дона Бенито и занялся генерал Порфирио Диас, национальный герой, фигура интереснейшая и трагическая, о которой в "мексиканском" томе будет сказано много, и нельзя сказать, что Мексика стала консервативной, но либерализм ее теперь был очень умеренным. Сеньор Диас, такой же крастьянский парень, как и Рафаэль Каррера, радикальных завихрений опасался, кроме того, ему, как и любому вменяемому политику не улыбалось в один прекрасный день увидеть свою страну зажатой между двумя сильными государствами, - в данном случае, США и (если планы Барииоса увенчаются успехом) единой Центральной Америкой. Так что, будь жив Хуарес, вряд ли и он решил бы иначе.

Впрочем, не менее отрицательно на любые движения Барриоса в этом направлении реагировали и Штаты: стоило американскому посланнику в Гватемале пару раз публично, сугубо в рамках комплимента обронить фразу о том, что "воссоединение центральноамериканских стран - не так уж плохо, во всяком случае, лучше творящегося сейчас, когда они разделены", - и Госдеп мгновенно отозвал его, понизив в ранге до консула, а сенат США в июне 1883 принял специальную резолюцию, указав, что "любое вооруженное воздействие Гватемалы на своих соседей, в случае же Никарагуа и невооруженное, будет рассматриваться, как ущемлени американских интересов", и предписав кораблям US Navy в Карибском море "быть готовыми в любой момент защитить жизни и собственность американских граждан".

Логика Вашингтона, надо сказать, ясна, как и логика Мехико, и определялась она волшебным словом "канал". Мы давно его не поминали, но тема за десятилетия никуда не пропала, а научно-техническая революция перевела ее из статуса мечты, как при Морасане, в ранг реального проекта, - и дон Хусто не скрывал, что этот вопрос его волнует. О чем позже (в мемуарах) детально рассказал сеньор Антонио Батрес Хауреги, посланник Гватемалы в Вашингтоне, пользовавшийся особым доверием Барриоса.

Именно в то время, о котором идет речь, дон Антонио, имея полномочия от правительств всех пяти стран Перешейка, вел переговоры с госсекретарем насчет договора о постройке канала через Никарагуа, и все бы хорошо, но по ходу обсуждений случился сбой из-за двух пунктов, внесенных в проект, предложенный Госдепом: (а) полоса территории вдоль трассы будущего канала должна быть отчуждена от Никарагуа в пользу Штатов, и (б) Никарагуа должна была "заключить оборонительный и наступательный союз с США во имя безопасности канала", получив компенсацию 4 млн баков в год.

"Естественно, - вспоминает дипломат, - согласие с этими пунктами договора исключалось, поскольку наступательный союз США-Никарагуа, притом, что необходимость наступления, согласно ст. 11, определялась в Вашингтоне, явился бы угрозой для безопасности всех четырех республик, интересы которых я представлял. Тогда правительство Никарагуа, отозвав мои полномочия, прислало специального представителя, который подписал соглашение в форме, подготовленной государственным департаментом, без каких-либо возражений. Мрачная тень Уильяма Уокера вновь надвинулась своим мертвенно-бледным лицом на Центральную Америку".

Итак, небывалое бывает. Пусть ненадолго, под конкретный случай, но интересы США совпали с интересами ненавидевшей их Мексики, а такой "союз чужих", пусть неформальный, временный и ситуативный, в тех местах нельзя было недооценивать. Именно в это время дон Хусто, ранее тянувший с окончательным решением вопроса о Соконуско, сделал жест доброй воли, пойдя на все условия Мехико, - однако практической пользы это не принесло: линия сеньора Диаса определилась.

Ну и, конечно, категорически против объединения выступали и консерваторы, правящие в Никарагуа (причины, надеюсь, понятны), и власти Коста-Рики, всегда считавшей себя "отрезанным ломтем", и (неожиданно) некоторые влиятельные люди там, от которых никаких взбрыков никто не ждал, - причем первая ласточка прилетела из Гондураса, где у руля, как мы знаем, стоял Марко Аурелио Сото, человек из "ближнего круга" Барриоса, многолетний глава его МИД и автор его радикальных реформ.

Ему, - поскольку дон Марко усердно реформировал Гондурас по "гватемальским лекалам" и, будучи воинствующим атеистом (с самим Лео Таксилем состоял в дружеской переписке), прижимал к ногтю церковь, - президент Гватемалы доверял полностью, несмотря на то, что хоть как-то привести в порядок страну, где не прижился кофе, его экс-министру так и не удалось. И от этот-то "вернейший из верных" в какой-то момент начал шевелиться как-то не в ту сторону.

Сперва подписал несколько декретов, утвердивших "политику открытых дверей" для американцев, не посоветовавшись предварительно с "падроном", хотя обязан был. Потом, как выяснилось позже, не уведомил "падрона", что в Гондурасе разведаны солидные залежи руд, но не скрыл от американцев, в приватном порядке, на имя брата основав на пару с Вашингтоном Валентайном (дельцом из Нью-Йорка, спустя много лет получившему прозвище "Король Гондураса") компанию “Rosario Mining”, и наконец, "по просьбе" какого-то гостя из США, написал руководителям Никарагуа сочувственное письмо.

Удивительно, но факт: человек, проработавший плечом к плечу с генералом Барриосом много лет, знавший его куда лучшем многих, похоже, всерьез надеялся, что "падрон" ни о чем не узнает. А "падрон" узнал, и в конце апреля 1883, устроив маневры близ границы с Гондурасом, прислал в Комаягучо (вернее, в Тегусигальпу, потому что президент Сото перевел столицу туда) дружеское приглашение "прибыть вместе с генералом Гутьерресом и обсудить некоторые вопросы".



А мне плевать, мне очень хочется!

Прочитав письмо, выдержанное в самых любезных тонах, дон Марко срочно попросил у Ассамблеи позволения уехать на два месяца, для операции во Франции, перед отъездом выписал своему адвокату генеральную доверенность на продажу своего имущества (за семь лет пребывания у власти он стал очень богатым человеком), и 27 августа, уже из Штатов, прислал заявление об уходе в отставку, а спустя всего две недели при крайне невнятных обстоятельствах внезапно скончался молодой (всего 28 лет) генерал Энрике Гутьеррес, представлявший интересы беглеца в сделках с американцами.

Между прочим, с точки зрения позитивизма, исступленным адептом которого был сеньор Сото, в его действиях не было никакой крамолы. Он проявлял личную инициативу, привлекал инвестиции, расширял производство, и следовательно, служил Прогрессу, - но дон Хусто смотрел на ситуацию в ином ракурсе.

Мысля, как и положено позитивисту, механистически, без намека на диалектику, он рассматривал людей исключительно, как детали в машине, которую создал, а если деталь портилась или, еще хуже, мешала машине работать, она быстро оказывалась в печально знаменитой тюрьме Сьюдад-Гватемала, откуда мало кто выходил живым и практически никто – без увечий. Однако сеньор Марко всегда был очень хорошей, качественной, многократно проверенной, лично отобранной деталью, - и вдруг. Этого Барриос понять не мог.

А между тем, все объяснялось просто. "Политические люди" стран Перешейка уже привыкли к статусу "первых парней на деревне", они были довольны своими мелкими карьерами, озабочены своими накоплениями, давно утратили какую-то идейность (которую, тем паче, позитивизм и не предполагал, наоборот, отрицал), им нравилось быть президентами и министрами, не нравилось, что в случае объединения важных постов станет намного меньше, а старые связи станут менее эффективны.

Ну и, если уж по большому счету, очень немногим (даже в Гватемале) улыбалось быть кирпичиками во имя Единства, без которого жизнь и так впоне удалась. Тем паче, - в случае успеха затеи и введения единого гражданства, - под постоянной угрозой, как минимум, той самой тюрьмы, об "отдельном корпусе" которой по всему Перешейку ходили жуткие слухи, отнюдь не бывшие слухами.

Разумеется, Барриос умел учиться на ошибках. Он проследил, чтобы президентом Гондураса избрали нужного человека, молодого генерала Луиса Бограна, парня себе на уме, но фанатичного "униониста", он вызвал на разговор сеньора Сальдивара, и прокачав его на полную катушку, пришел к выводу, что тот надежен, - но в целом, сколь можно судить, пришел к выводу, что ставка на "элиты" не оправдает себя, а потому, пока не поздно, - и так слишком много времени потеряно, - нужно менять концепцию.

Впрочем, о чем-то таком он явно задумывался и раньше. 24 февраля 1883 (сеньор Сото еще беззаботно трудился на благо Прогресса в Тегусигальпе) в официозной Gaseta de Guatemala появилось огромное, на две полосы открытое письмо "Моим друзьям по либеральной партии центральноамериканских республик".

Как бы отвечая на вопросы, полученные от единомышленников из стран-соседок, дон Хусто прямым текстом высказал все, что думал о состоянии стран Перешейка, подчеркнув, что все они "тяжело больны, укоренившимся презрением к законам, интригами и заговорами, братоубийственными разорительными войнами, и только Гватемала успешно лечится".

Анализируя причины такого положения, он подчеркивал, что "причиной всех бед является безумное, противоестественное, тормозящее всякое развитие разделение естественного целого, выгодное лишь немногим, но обрекающее все пять республик на экономический и социальный регресс".

И наконец, дав понять, что ему известны обвинения во властолюбивых амбициях, как главном мотиве его проекта, Барриос заявлял, что "заранее отказывается от всякого политического поста в будущем едином государстве", - на что СМИ Никарагуа и Коста-Рики мгновенно отреагировали: ага, проговорился! Между прочим, пост главнокомандующего не политический…

Впрочем, что там пресса. Письмо досконально, построчно изучили куда более серьезные люди в кабинетах многих стран, больших и маленьких, и выводы сделали однозначные: этим обращением к либералам Центральной Америки дон Хусто перешел красную линию, объявив, что отныне намерен не иметь дело с правительствами, не умеющими мыслить стратегически, и призвал всех "унионистов" взять дело в свои руки "снизу". Никак иначе, кроме как предварительной декларацией об объявлении войны, назвать этот ход нельзя было, и все заинтересованные стороны приняли его, как руководство к действию.

В сентябре 1884 г. в Гватемалу прибыли президент Гондураса и Сальвадора, Луис Богран и Рафаэль Сальдивар. В ходе секретных переговоров утвердили план установления центральноамериканского единства с использованием военной силы против Никарагуа и Коста-Рики, если последние откажутся добровольно подчиниться велениям Прогресса, - а спустя не столь уж долгое время, 25 февраля 1885, в Опере, где на премьеру "Аиды" собрался весь бомонд, ария Радамеса внезапно прервалась, и потрясенной публике зачитали два документа, правительственный декрет и обращение президента.

Декрет, полный высокопарных слов, в постановляющей части был сух и краток: глава Республики Гватемала провозглашает Центральную Америку единой республикой, берет на себя ответственность за все меры и действия, направленные на достижение единства, и становится верховным военным руководителем Центральной Америки до тех пор, пока все пять республик не будут объединены под одним знаменем.

В соответствии с вышеуказанным, говорилось далее, к 1 мая сего года каждое государство должно направить в Гватемалу по 15 свободно избранных делегатов Законодательного собрания Центральной Америки, которое примет конституцию нового государства, определит порядок выбора президента и срок его каденции, а также выберет город или место, где впредь будет работать единое правительство.

Все четко, конкретно, ясно. И только о форме и принципах дальнейшего политического устройства Центральной Америки не прозвучало ни слова, однако в этом случае умолчание звучало громче крика: подчеркнутое отсутствие в тексте слова "федерация" (только "Республика Центральной Америки") говорило само за себя: мыслилось создание не очередного рыхлого "союза равных", но унитарного национального государства под неформальной эгидой Гватемалы, - то есть, того, ради чего готов был отказаться от независимости даже ненавистный либералам плебей Рафаэль Каррера.

Далее в полной тишине огласили обращение Барриоса, уже как верховного военного руководителя. Обращаясь "ко всем центральноамериканцам", он подтверждал, что лично для себя давно ничего не ищет, готов принести в жертву все, вплоть до жизни, и гарантирует: Гватемала никого не намерена порабощать, напротив, как самая богатая и процветающая страной, готова делиться всем, чем богата, с соседями во имя "быстрого повышения их благосостояния и комфорта".

А в завершение - прямое обращение к военнослужащим всех государств, "в каком бы чине они ни пребывали". Выражая уверенность, что каждый солдат и каждый офицер – патриоты "общего нашего дома", Барриос призвал людей в форме "проявить высшее понимание долга", не забыв указать, что каждый, примкнувший к "святому делу" не только прославит свое имя в веках, но будет "немедленно повышен в звании, награжден и получит достойное вознаграждение".

Это означало войну. Десять дней спустя, 5 марта конгресс (Ассамблея) Гватемалы, собравшись в полном составе, - двух болящих принесли на носилках, - единогласно одобрил декрет и обращение, а спустя еще пять дней пришло сообщение из Тегусигальпы - генерал Луис Богран докладывал, что призыв президента Гватемалы конгрессом (Ассамблеей) поддержан единодушно, приказ о мобилизации отдан, и не позже 5 апреля армия Гондураса (4000 бойцов) готова будет исполнить любой приказ главнокомандующего.

А вот из дружественного и союзного Сан-Сальвадора отклика долго не было, когда же, наконец, прилетело, не порадовало: доктор Рафаэль Сальдивар, казалось бы, проверенный до мозга костей, официально отказался от всех принятых на себя обязательств, подписал договор о военном союзе с Никарагуа и Коста-Рикой и обратился к Мексике с просьбой о помощи.

Справедливости ради, в некоторое оправдание президенту Сальвадора можно сказать, что мотивации его отличались от мотиваций сеньора Сото. Он, возможно, и не стал бы нарушать договоренности, но декларации одно, а когда дело дошло до исполнения, выяснилось, что большинство элит и офицерского корпуса категорически против. По самым разным причинам, - от местечкового "прагматичного патриотизма" до стародавней неприязни сальвадорцев к Гватемале, и многое другое. Да и Мексика откровенно давила, неявно, но вполне однозначно угрожая, - а доктор Сальдивар был всего лишь тихим юристом, случайно занявшим главное кресло и желавшим посидеть подольше.

Его можно понять: действия Мехико доказывали, что там не блефуют. По приказу генерала Диаса 10 марта в Гватемалу полетела очень жесткая нота, а посланнику Мексики – указание немедленно сдать архивы в "любую дружескую дипломатическую миссию", закрыть помещение представительства и выехать со всем персоналом в Сальвадор. Одновременно, показывая, что все не шуточно, к границе Чьяпаса и Гватемалы подтянулись крупные, с учетом времени и места, силы: 4000 штыков и 2000 сабель, а к гватемальскому порту Сан-Хосе направился мексиканский военный корабль.



У самих револьверы найдутся...

Нельзя сказать, что дона Хусто это чересчур уж беспокоило. В себя он верил, армию, благо средства позволяли, готовил лет десять, и готовил на совесть: 19 тысяч кадровой пехоты, 3 тысячи конницы, все вымуштрованы германскими унтерами, самые современные винтовки, до двух десятков митральез и "гатлингов", внушительный орудийный парк (17 бронзовых "французов" Ла Гитта, восемь казнозарядных "круппов", 6- и 4-Pfünder-Feldkanone C/64 плюс четыре 9cm Stahlkanone mit Kolbenverschluß), наконец, начальник штаба – маршал Виктор Савала, считавшийся лучшим стратегом Перешейка.

Ничего подобного ни одна из стран-соседок, кроме Мексики и в намеке не имела, даже с Мексикой можно было пободаться на равных, - и это не считая четырех "гражданских батальонов" (1600 штыков): поощряя иммиграцию и наделяя иммигрантов невероятными льготами, дон Хусто, изучивший опыт Гражданской войны в США, отдавал предпочтение немцам, имеющим стаж военной службы, сразу записывая в армейский резерв и ставя под командование немецким отставным офицерам, ставших кофейными магнатами.

Да и в Сальвадоре, казалось бы, перебежавшем на другую сторону, все было не так уж просто: "унионистов" хватало и там, так что после кульбита д-ра Сальдивара в Гватемалу перебежало около 1000 диссидентов, включая, - под оркестр и с развернутым знаменем, - кадровый батальон во главе с популярным генералом Франсиско Менендесом). И все же, предельно прагматичный Барриос еще раз попытался сгладить углы, обратившись к США с просьбой о посредничестве.

Прекрасно понимая все нюансы, он гарантировал "всем гражданам США, которых это интересует", что ни Гватемала, ни будущая Республика Центральной Америки ни в какой мере не намерены мешать строительству "никарагуанского канала" или оспаривать приоритет США в его эксплуатации, пребывая в готовности стать младшим партнером в ЗАО.

Теоретически, согласись Штаты начать торговлю, можно было договориться более-менее полюбовно, и консерваторы из Манагуа, под которыми кресла дымились, впали в форменную истерику. 15 марта сеньор Кастельон, глава никарагуанского МИД разослал по всем представительствам циркулярное письмо с пометкой “К срочному исполнению”:

"Настаивайте, настаивайте, настаивайте на том, что из информации, которая имеется у правительства, можно сделать твердое заключение, что неожиданные и оскорбительные действия генерала Барриоса имеют в качестве подлинной причины стремление стать абсолютным арбитром переговоров о канале, а национальное единство он выдвигает лишь в качестве предлога".

Люди в Манагуа и Леоне реально боялись, - но зря. Как и следовало ожидать, обращение президента Гватемалы в Вашингтоне не услышали, потому что слышать не хотели. Возможно, не верили, но скорее, не хотели снисходить до разговора на равных с каким-то там зарвавшимся креолом, предлагавшим что-то, не понимая, что Штатам нужно всё, без оговорок и желательно побольше.

"...Президент Гватемалы, - доносил 10 и 15 марта мексиканский посланник, - не получит посредничества Соединенных Штатов против Мексики. Позиция Соединенных Штатов неблагоприятна для Барриоса (…) Правительство США окажет моральную помощь и добрые услуги, чтобы не допустить разрушения автономии центральноамериканских республик (…) правительство США со дня на день прикажет направить военные корабли к берегам Центральной Америки".

И действительно, американский посланник, следуя инструкции Госдепа, предупредил гватемальское правительство о том, что оно "будет нести ответственность за ущемление интересов американских граждан в любом государстве Центральной Америке в случае начала военных действий", а на рейде порта Ливингстон (побережье Атлантики) встал американский фрегат, имеющий приказ "обеспечить полную защиту всех американских граждан (19 человек. – ЛВ), занятых на строительстве железной дороги".

Некоторые исследователи, анализируя плюсы и минусы "мартовского затишья", склонны полагать, что дону Хусто, с его-то политическим опытом и холодным умом, логично было бы дать задний ход, - армии Сальвадора, Никарагуа и Коста-Рики, конечно, не имели против него шансов, но ведь вероятность вмешательства Мексики была намного выше нуля, а реакция США могла оказаться скверной.

Что ж, вполне возможно, как прагматик, он об этом подумывал, но в вопросе о Единстве сеньор Барриос, как мы знаем, не умел оставаться вовсе уж позитивистом. Тень Морасана не позволяла. По крайней мере, такой вывод можно сделать из свидетельства сеньора Батреса Хауреги, единственного, насколько я знаю, кому президент Гватемалы откровенно объяснил, почему не хочет и не будет тормозить:

"Только патриотические чувства, только спасительная идея руководила действиями генерала Барриоса. В великий день 28 февраля, после совещания, посвященного оглашению декрета, он, попросив меня и маршала Савала задержаться, разлил по рюмкам коньяк, и сказал: “Жребий брошен. Теперь в Никарагуа нет никакого сената, никто не сможет ратифицировать пакт, подписанный консервативной партией… Достаточно всего лишь победить. На нас не смогут надеть ярмо, как планировали. США не будут помыкать нами. Мы будем великим государством, если я останусь жив...”".

На случай, если кто-то не понял. Речь идет о статье декрета, согласно которой, начиная с 28 февраля признавались недействительными все международные договоры, сделки и соглашения, ранее заключенные каждым в отдельности государством с другими странами. Зная людей, Барриос не сомневался, что местные элиты пойдут на самые кабальные условия, включая передачу иностранцам части территории Центральной Америки, лишь бы удержаться у руля, - а теперь юридически это стало невозможным. В том, разумеется, случае, если Гватемала победит, но дон Хусто шел ва-банк, и не намеревался останавливаться.

Последней линией, перед которой можно было еще притормозить, стала телеграмма Госдепа, прилетевшая в Сьюдад-Гватемала из Вашингтона 28 марта с прямым предупреждением: США займут отрицательную позицию в вопросе воссоединения Центральной Америки не только силой, но и мирным путем, даже в том случае, если большинство граждан всех стран выступит "за", потому что не считают воссоединение целесообразным. Ответ требовали дать в течение трех часов, но Барриос приказал не отвечать вообще, пояснив: "Они, похоже, считают себя богами. Плевать. Я не отступлю назад, будь что будет, не отступлю, даже если на нас свалится небо".

Разговоры кончились, и всем было ясно, что дела складываются не так плохо (консерваторы в Никарагуа стартовать боялись, опасаясь гражданской войны), а первая цель – Сальвадор, на переубеждение которого по прикидкам Генерального штаба Гватемалы могло уйти от четырех до восьми дней. Ждать еще неделю, до подхода гондурасцев, Военный совет признал излишним, сил хватало с лихвой, а солдатики Луиса Бограна могли сослужить добрую службу в кампании против Никарагуа.

К полудню 29 марта примерно четверть гватемальской армии и около тысячи гансов заняли позиции давно укрепленной (хозяйственный дон Хусто никогда ничего не исключал) границе с Мексикой, 14500 солдат первого эшелона, включая "патриотический корпус" генерала Франсиско Менендеса, сосредоточенные на сальвадорском кордоне, получили соответствующий приках, а на рассвете 30 марта гватемальские войска начали вторжение, к вечеру первого же дня сбив и обратив в бегство сильный заслон противника.

То же самое повторилось на следующий день, - строго по планам Генштаба смели укрепрайон у города Сан-Лоренцо, - а 1 апреля набравшая темп армия Барриоса, подойдя к селению Чалчуапа, занятому основными силами сальвадорцев (3500 единиц живой силы), взяла позиции неприятеля в полукольцо, после семи часов непрерывных артобстрелов, как и под Сан-Лоренцо, сбила неприятеля с господствующих над поселком высот и к сумеркам пробила бреши в обороне.

В том, что завтра городок падет и победители, выйдя на оперативный простор, возьмут Санта-Ану, ставку сальвадорского штаба, а затем максимум за двое суток марш-броском дойдут до сальвадорской столицы, не сомневался никто. В штабе Ejército de Centroamérica генерала Менендеса уже величали Señor Presidente, в Сан-Сальвадоре били на улицах "анти-унионистов", чемоданы д-ра Сальдивара ждали владельца на борту мексиканского брига "Vicente Herrera", оставалось только отдать приказ, - и приказ был отдан.

Рано-рано утром 2 апреля, рассвет еще только занимался, "центральноамериканцы" пошли на штурм, замкнув кольцо вокруг Чалчуапы и за три часа взяв под контроль две трети городка, - а примерно в 9.00 или чуточку позже где-то в трансцедентуме, куда позитивисты не заглядывают, ибо антинаучно, игривая сеньора Судьба открыла карты, и рациональный сеньор Прогресс, кряхтя, полез под стол кукарекать...

Продолжение следует.

https://putnik1.livejournal.com/9108545.html

Прочитав заметку Игоря Ивановича, а затем и предлагаемую им публикацию, не могу не согласиться с кратким выводом ув. Донрф, а от себя добавлю следующее...


Полковник Стрелков не великий полководец, - Субедей-багатур, Жуков etc. куда круче.
Полковник Стрелков не великий спецслужбист, - уровень Судоплатова и Скорцени выше.
Полковник Стрелков не великий политик из вояк, - до Цезаря и Де Голля ему далековато.
Полковник Стрелков не великий военный теоретик, - Свечин и Клаузевиц смотрят на него свысока.
Полковник Стрелков не великий мыслитель, - Ганди, например, с ним бы по стакану сока не распил.
Полковник Стрелков не вождь широких масс, - ни Мао, ни Минину, ни хоть Стеньке не ровня.

Полковник Стрелков просто твердо знает, что дважды два - не три, не пять, не кулебяка с севрюгой, не па-де-де и не Марианская впадина, а только четыре, о чем и талдычит восемь лет подряд, вопреки всем улюлюканьям. Не стану скрывать, я завидую стойкости этого человека...

https://putnik1.livejournal.com/9108335.html

Продолжение. Предыдущее здесь.




Уравнение с двумя известными

А теперь, поговорив об экономике, вернемся к политике, потому что в историю Гватемалы, и всего Перешейка, и даже (бери выше) всей Латинской Америки дон Хусто Руфино Барриос вошел, как сознательный, убежденный продолжатель дела Морасана, на образ которого молился. Естественно, многое понимая по-новому, - что и понятно (он-то, в отличие от Генерала, был сыном не Века Просвещения, но Века Разума), - он, как пишет Майкл Лири, один из лучших его биографов, "был фанатиком. В отношении Прогресса, как он его понимал, холодным и бездушно рациональным, в отношении Единства – пылким и романтичным, способным даже на эмоции".

Точнее, наверное, не скажешь. Добавлю разве лишь, что роднило дона Франсиско и дона Хусто еще и категорическое отторжение даже малейшего вмешательства Старого Света в дела Света Нового, оба с серьезным недоверием относились к США, - и ничего удивительного, что именно Гватемала 6 апреля 1875 года признала "свободу, суверенитет и независимость Первой Кубинской республики", заявив, что если Испания решит разорвать отношения, то так тому и быть.

В общем, "морасанизм 2.0". Или, как к тому времени стало привычнее, "унионизм". И конечно, все та же идея канала через Никарагуа, - достоянию только стран Перешейка, - во времена Морасана был разве лишь мечтой (по чисто техническим причинам), а теперь мог стать реальностью, - при условии, что возьмутся за дело все вместе, без местничества и капризов.

И уговаривал, уговаривал, уговаривал. Письменно и устно. Убеждал начать хотя бы с малого, поэтапно: (а) совместная оборона и внешняя политика, (б) общий флот, общие дороги, общая связь, (в) общая школьная система, общие законы, общая валюта, (г) единое гражданство. Чем плохо? Увы, все соседи соглашались, всем нравилось, но на конференции вместо полномочных делегатов приезжали говоруны, полностью поддерживавшие идею, затем тостовавшие на банкетах, и только.

Короче говоря, на пути Прогресса вновь возникли препятствия, а в таких случаях дон Хусто становился холодной, бездушно рациональной машиной, идущей к цели, сминая все, что мешает. А что мешало в данном случае? Только правительства стран-соседок. А почему? Потому что странами-соседками правят "люди старого образца", не стремящиеся к Прогрессу. Точка.

И неважно, что некоторые из них называют себя либералами, а то и вовсе проводят прогрессивные реформы: все равно, мешая Объединению, они объективно служат способствуют реакции, а значит, должны быть убраны и заменены. Тем более, что экономические успехи и техническое развитие Гватемалы, не говоря уж об армии, делают уборку-замену возможной.

В общем, с точки зрения дона Хусто, общество являлось, по сути, механизмом, строго подчинявшимся законам Природы, а если налицо какие-то сбои, значит, механизм нужно смазать, почистить и поменять износившиеся детали. Взгляд, конечно, не варварский, но и не верный. Но это нам с вами, живущим полтора века спустя, на основе наших сегодняшних знаний, все ясно-понятно, а для убежденного позитивиста тех времен иного видения, что и как делать, просто не существовало. Флуктуации, обусловленные человеческим фактором, он просто отметал, как несущественное, - и не мог иначе. Так что, не будем судить строго. Тем паче, что поначалу все шло как надо…

По мнению дона Хусто, трогать достаточно сильное Никарагуа, где "умеренные" консерваторы сидели прочно, на первых порах не стоило. С ними он рассчитывал после первых успехов договориться. И далекую Коста-Рику тоже предполагалось оставить на десерт, тем паче, что там с 1870, покончив с системой "восьми фамилий", рулил генерал Томас Гуардия, сеньор очень жесткий, но по взглядам близкий к Барриосу, и найти с ним общий язык теоретически тоже считалось возможным.

А вот Сальвадор и Гондурас "перетрахивать" следовало срочно. Маршалу Гонсалесу, как тот ни заискивал и какие бы либеральные реформы по гватемальским лекалам не внедрял, дон Хусто, памятуя прошлое, не доверял, а в Гондурасе вообще царил беспросветный мрак, тяжкое наследие сидящего на нарах генерала Медины: безденежье хроническое, долги дикие, железная дорога по-прежнему только в фантазиях , а президент Карлос Селео, хоть и гватемальская креатура, но избранный по остаточному принципу ("своих" эмигрантов дон Хусто пристраивал у себя) еще и начал выходить из-под контроля, заводя несанкционированные контакты со Штатами.

Таким образом, оставалось только решить, с кого начинать, а с кого начинать, подсказывала логика: с того, у кого силенок поменьше и позиции послабее, - то есть, с Гондураса. Ибопосле всех зачисток, проведенных Мединой, либералов, поддерживающих президента Селео, было очень мало, а консерваторы, - опять же, спасибо Медине, щедро наделявшему своих офицеров землей, - по-прежнему, хотя и молчали, но вес и влияние имели серьезное.

Это во-первых. А во-вторых, в Гватемала-Сити обитало очень много толковых гондурасцев, которым дон Хусто полностью доверял, например, кузены Марко Аурелио Сото, прекрасно руководивший МИД, и Рамон Роса, идеолог и реализатор программы "нового образования". По мнению Барриоса, послать их на родину, чтобы чистили конюшни, было неплохой идеей, а их мнение, хотя они такой идее не радовались, его не интересовало.

Короче, задачи были ясны, цели определены, маршал Гонсалес, с которым дон Хусто поделился планами в самом конце 1873, мгновенно поддержал, в очередной раз продемонстрировав полную лояльность, и 2 января 1874 года армии двух стран вошли в Гондурас, объявив, что намерены не угнетать, и не завоевывать, а исключительно убрать из политики сеньора Селео Арриаса, проявившего профнепригодность, и "дать возможность гондурасской нации избрать достойного". После чего дали приказ войскам притормозить, а нации – избрать.

Нация, вернее, то, что под этим тогда подразумевалось, намек поймала на лету, и 4 января "убирать из политики пустого болтуна" начал Понсиано Лейва, единственный в Гондурасе дивизионный генерал, крайний консерватор и друг сидящего в каземате Хосе Мария Медины, очень популярный в офицерской среде. Казалось бы, такой вариант дона Хусто (о маршале Гонсалесе речи нет, он только поддакивал) устраивать никак не мог (ведь консерватор же, идейный ворог!), однако в ставке союзников это, как ни странно, протеста не вызвало.

Напротив, сразу после того, как две трети армии ушло к генералу Лейва, гватемальцы и сальвадорцы ушли, объявив, что не намерены вмешиваться во внутренние дела братской страны, но надеются, что сеньор Селео Арриас "не подвергнется недостойному обращению". После чего дон Понсиано без проблем подошел к Комаягучо и 13 января, после семи дней вполне серьезных боев, город сдался на милость победителя.

Свергнутого президента, живого, даже не помятого, увезли в Сальвадор и приютили под гласным надзором, генерал Хосе Мария Медина сразу же обрел свободу, заявил, что всегда был верен консервативным ценностям, но проявил слабость, пошел на поводу у либералов и уходит из политики в полной уверенности, что mi amigo Ponciano "будет лучшим выбором нации", после чего убыл в имение, а Понсиано Лейва, отменив либеральную "конституцию Селео" (кальку с гватемальской) и восстановив "конституцию Медины", провел безальтернативные выборы, стал законным президентом и ввел жесткую цензуру.



Стойкие оловянные генералы

Казалось бы, такой оборот дону Хусто не мог понравиться ни при каких вариантах, однако он, обычно очень скорый на резкие решения, на сей раз как бы не замечал, - однако, как вспоминал позже Карлос Хауреги, один из самых близких к нему людей, "вел активную переписку с гражданами Гондураса, как живущими в Комаягуа, так и в провинции", - и 16 декабря 1875 случилось то, что, учитывая специфику Гондураса, не могло не случиться: дон Хосе Мария Медина, выйдя из долгого "морального подполья", огласил очередной Манифест.

Не пожалев самых теплых слов в адрес лично президента Лейва, он, в армии весьма популярный, обвинил правительство в полной профнепригодности, "а возможно, и в отсутствии бескорыстия", подчеркнул, что всего за год выдающиеся успехи, достигнутые под его, Хосе Марии Медины, многолетним руководством, сведены на нет, в связи с чем, он, Хосе Мария Медина, намерен бороться с властью, ставящей под сомнение "великую консервативную идею".

Не знаю, как отреагировал на такую эскападу дон Понсиано, но уже через две недели он лично повел отборные войска в Грасиас, где amigo Jose Maria успел собрать вполне солидную армию из земляков и поддержавших затею ветеранов, - и 12 января 1876, уже под Комаягуа, случилась ничья: Медина отошел обратно в Грасиас, но не побежденным, после чего в Гондурасе, разделившимся примерно пополам, настало двоевластие, сохранившееся даже после того, как войска президента Лейвы выгнали из страны еще одну "армию", сформированную из эмигрантов на территории Гватемалы, однако формально никакого отношения к Гватемале не имевшую.

А между тем, под боком, в Сальвадоре, намечались законные выборы, на которых маршал Гонсалес, согласно Конституции, выдвигать свою кандидатуру не мог. Вообще-то, в таких случаях быстренько переписывали Конституцию, но из Сьюдад-Гватемала дону Сантьяго загодя намекнули, что издевательства над законом не потерпят, да и вообще, он засиделся, не отвечает требованиям времени, так что, gracias за всё и hasta la vista.

В итоге, сеньор Гонсалес, не нарываясь, позволил выиграть некоему Андресу дель Валье, крупному плантатору без политических амбиций, а сам стал при нем всего лишь вице-президентом и командующим вооруженными силами. Формально придраться было не к чему, и Барриос, пригласив нового сальвадорского коллегу на встречу в курортный городок Эль-Чинго, поделился с ним планами на ближайшее время.

Дескать, уважаемый дон Анлрес, сами знаете, какой в Гондурасе бордель, это уже не страна, а черт-те что, терпеть невозможно, и давайте введем войска. У нас есть прекрасный кандидат, сеньор Сото, гондурасец, либерал, эрудит, с опытом административной работы. Он справится даже с Гондурасом. С Вас, дружище, тысяча стволов со штыками и два орудия. Что скажете?

Естественно, сеньор дель Валье с доном Хусто вполне согласился, а вот маршал Гонсалес, выслушав доклад президента, исполнять договоренности запретил, и его можно понять: уже давно не дитя в политике, он прекрасно понимал, кто будет следующим, отчего и велел главе государства не спешить с исполнением, солдат не посылать, но, конечно, не наглея: допустим, сослаться на холеру, не позволяющую начать кампанию прямо сейчас.

Расчет, естественно, был на то, что Барриос, уже фактически начав операцию против Гондураса, на два фронта играть не сможет, объяснения примет (холера, как не принять?), и появится время найти какие-то более конкретные решения. Логично. В каком-то другом случае, скорее всего, так и было бы, - но Сантьяго Гонсалес недооценил, с кем пытается играть.

Встреча в Эль-Чинго состоялась 20 марта, а уже 1 апреля, заявив, что сальвадорские войска нарушили границу Гватемалы и Гватемала этого не потерпит, дон Хусто разорвал дипломатические отношения, и два парохода с "гатлингами" на бортах блокировали сальвадорское побережье, а на следующий день началась и сухопутная операция, двумя колоннами, - с востока (сальвадорцы сразу же проиграли крупный бой при Пасакине), и с запада, где больших боев не было, но сразу стало ясно, что гватемальцы намного сильнее.

Трезво оценив обстановку, маршал Сантьяго Гонсалес счел нужным сдать назад, и послал президента на переговоры с Барриосом. 25 апреля в городе Чальчуапе состоялось подписание "Акта о мире": дель Валье уходит с поста президента, маршал Гонсалес - из армии и политики, а "честные сальвадорцы" (список двухсот ведущих производителей кофе, плантаторов, торговцев, политиков, военных и юристов прилагается) свободно выберут нового главу государства, но генерал Хусто Руфино Барриос очень надеется, что выбор падет на доктора Рафаэля Сальдивара, замечательного юриста, честного либерала и большого друга гватемальского народа. Так и сталось.

Игра на двух досках кончилась. Андрес дель Валье, передав ленту д-ру Сальдивару, спокойно покинул страну, маршал Гонсалес (куда ж денешься?) ушел на покой, и впредь на авансцену не выползал, что обеспечило ему спокойную жизнь. Дону же Хусто оставалось завершить сальвадорский этюд, но это было уже делом техники.

6 июня, окруженный в городе Седрос без всяких надежд на подмогу откуда угодно, президент Лейва капитулировал перед войсками дона Хосе Мария Медина, и подписал с ним "Переходное положение", присланное из Сьюдад-Гватемала. Согласно тексту, дон Понсиано получал полный иммунитет от любых претензий, а генерал Медина становился временным президентом на два месяца, после чего обязывался, "согласно Конституции", передать власть "другому лицу", которое, в свою очередь, проведет выборы.

Именно так дон Хосе Мария и поступил, - а куда ж деваться, если, гарантируя выполнение всех условий, в столице и еще паре городов стояли гватемальские войска? - но въевшаяся в подкорку привычка скользить меж капелек в свою пользу вновь сыграла с ним шутку.

Используя тот факт, что "согласно Конституции" в тексте значилось без уточнений, он решил придерживаться буквы Конституции, действовавшей на тот момент, - которую в 1865-м писал "под себя", и которую, отменив "либеральную", восстановил президент Лейва. А эта нехитрая комбинация позволила ему, ничего не нарушая, лично назначить "другое лицо" (серую мышь, преданную генералу Медине беззаветно), а также состав избирательной комиссии, - тем самым на четыре года вперед обеспечив себе роль "серого кардинала"

И вот это стало той ошибкой, которая значительно хуже преступления, поскольку все преступления ему бы, безусловно, за услугу простили, как простили маршалу Гонсалесу, но ломать намеченные планы, тем самым становясь препятствием Прогрессу, дон Хусто не позволял никому.

Нет, Сьюдад-Гватемала не выразила ни протестов, ни озабоченности, - но 21 августа на гондурасском острове Амапала высадился (с большой охраной) сеньор Марко Аурелио Сото, срочно подавший в отставку с поста главы МИД Гватемалы на том основании, что "душа и сердце мои требуют спасти Отечество", и объявил себя временным президентом, назначив кузена, Рамона Роса, срочно подавшего в отставку с поста министра образования Гватемалы, главой правительства.

Думаю, в старые времена генерал Медина, огласив очередной Манифест, попробовал бы бодаться, но через неделю, 27 августа, доктор Рафаэль Сальдивар, президент Сальвадора, официальной нотой сообщил генералу Медине ("серую мышь" вниманием не удостоили), что президентом Гондураса признает только сеньора Сото, который проведет выборы по Конституции 1873 года, и если кто-то попытается изменить свободный выбор гондурасцев, Сальвадор ("с союзниками") такого беспредела не допустит…



Пули из Оланчо

К слову сказать, вот пишу я все это, и есть у меня стойкое ощущение, что все эти тьмочисленные мини-войны после смерти Морасана (десятки, максимум сотни участников, две-три недели боев) между самостийными и незалежными странами перешейка, - особенно в треугольнике Гватемала — Сальвадор — Гондурас (Никарагуа меньше, а Коста-Рика совсем чуть-чуть), - за несколькими исключениями можно определить, скорее, как не столько, особую форму государственных переворотов с помощью единомышленников извне, тем паче, и гражданство меняли, как перчатки.

Никаких аннексий, никаких контрибуций, - просто рейдерство. Налеты с целью поменять правительство на "своих". И это еще раз напоминает, что никакое формальное проведение линий на куске бумаги не превращает один народ в несколько, а гражданские конфликты на обломках единого целого – в реальные межгосударственные войны.

Впрочем, это так, в скобках и неважно. Важно же для нас то, что генерал Медина, получив письмо из Сальвадора, сразу все понял и сдал назад. Никаких претензий к нему не было, - он ведь действовал законно, а что воспользовался нечеткой формулировкой, так ведь не он ее формулировал, - и получив бумагу о полном иммунитете (как маршал Гонсалес), дон Хосе Мария уехал на свое ранчо в Грасиасе, где его любили, а местный командующий округом, генерал Эзекиель Марин был ему еще и близким другом, и кумом, так что, появление каких-то "мстителей-инициативников" можно было не опасаться.

Собирался ли он еще раз вернуться в политику? Сложно сказать. С одной стороны, человек был явно болен на власть и на деньги, которые власть обеспечивала. С другой стороны, предполагать какие-то замыслы оснований решительно нет. Однако Барриос, полагавший, что мелочей не бывает и никогда не оставлявший дела на полпути, похоже, не очень в смирение отставного диктатора верил, в свяли с чем, осенью 1877 к письму Марко Аурелио Сото после похвал за решение земельного вопроса "как в Гватемале" сделал коротенькую приписку, известную нам из мемуаров самого дона Марко.

Если совсем коротко: дескать, есть мнение, что сеньор Медина, хотя и живет паинькой, никакой пользы принести уже не может, а вот навредить способен вполне. Может, конечно, и не навредить, но все же лучше закрыть это вопрос окончательно, - и на Вас, доктор Сото, как на опытного юриста и журналиста, весьма надеюсь. Такой вот позитивизм. Напрямую, конечно, ни слова, но...

"Но" дон Марко, как опытный юрист, уловил, поэтому подстраховался, дабы ежели что, не стать крайним. О мнении дона Хусто он сообщил президенту Сальвадора, тоже очень опытному юристу, подчеркнув, что задача поставлена обоим, и в середине декабря 1877 сеньор Сальдивар и сеньор Сото, тайно встретившись на уединенном островке в заливе Фонсека, согласовали план.

Спешить не спешили, но в мае 1878 правительство Гондураса внезапно получило информацию, что на западе страны, в Грасиасе и еще кое-где, недовольные новыми порядками консерваторы из числа офицеров – "мракобесов" и выдвиженцев Медины готовят восстание, а руководит заговором генерал Марин, кум и близкий друг бывшего диктатора.

Сразу по получении анонимного письма президент Сото созвал совещания, по итогам которого в Грасиас помчалась группа захвата. Правда, нагрянуть внезапно не получилось, - один из ранчеро, у которого отряд остановился напоить конец, послал записку: "Генерал, через несколько часов вас и Эсекьеля арестуют, бегите!", но ни тот, ни другой скрываться не стали.

Всего по делу привлекли человек пятнадцать, все военные, - два генерала, остальные от сержанта до майора, уроженцы Грасиаса и выдвиженцы Медины, получившие от него землю, - и следствие затянулось на четыре месяца, с перерывами, ибо доказательств, учитывая иммунитет за все, что бывший президент натворил до 1876, было негусто.

Приобщили к делу десяток пистолетов и винтовок разных систем, найденных на дому у генералов Медины и Марина. Допросили прислугу (с применением методов "третьей степени", вообще-то запрещенных, но речь шла о "коренных", и на закон особо не смотрели), и выяснили, что кумовья за рюмкой и картишками частенько называли президента Сото "продажной шлюхой, привезенной в гватемальском обозе", выражая уверенность в том, что "Гондурас такого долго терпеть не будет". И все.

Тем не менее, после долгих споров (не всем членам "специального суда" эти улики казались убедительными) признали подсудимых виновными в заговоре и подготовке восстания, и по статье "государственная измена" большинством голосов 15 января 1878 года приговорили "вождей заговора" к расстрелу (народ попроще отделался сроками), а 23 января, после получения отказа президента Сото в помиловании, обоих исполнили. Как вел себя в тот день генерал Марин, не знаю, нигде не нашел, а вот последние минуты дона Хосе Мария описаны очевидцем в деталях.

"”Падре, падре! – воскликнул несчастный. – Скажите им, что это неправильно, скажите… Я так хочу жить!”. Затем, с помощью святого отца сев на роковой стул, он закрыл глаза. Прогремели выстрелы, и все мы онемели от ужаса (…) ни одна из пяти пуль не прервала жизнь казнимого, все поразили плечи и ноги. Раздался крик, которого я никогда не забуду, выстрелы прогремели вновь, и вновь раздался крик.

Три пули раздробили страдальцу бедра, еще две вошли в живот, разворотив его. Лишь третий залп прекратил эти адские муки… Возможно, осуществлять казнь неспроста поручили уроженцам Оланчо, людям грубым и жестоким… Мы расходились потрясенные и напуганные, ведь каков бы ни был наш президент для кого-то в далеких краях, для нас, в Грасиасе, он всегда оставался добр и милостив…"

Что ж, лично мне генерала Медину ничуть не жаль. Заслужил. Даже больше. Тем более, семья его, мягко говоря, на паперть не пошла: все, заботливо отложенное мужем и отцом в банках Лондона, Гаваны и Рио, осталось потомству, - кем-кем, а крохобором дон Хусто не был никогда. Фактор потенциальной нестабильности устранен? Устранен. И ладно.

Президента Гватемалы полностью устраивало, что поставленные задачи решены полностью, и решение уложилось в предполагаемые сроки, не потребовав дополнительных вложений. Теперь машина была почищена, смазана, сточившиеся винтики-болтики заменены новыми, надежными, - короче говоря, поколение политиков, которых он называл "нерациональными и бесполезными", ушло, уступив место новым людям новой, прогрессивно мыслящей генерации, - а стало быть, что?

Стало быть, первый этап плана завершен, - Гондурас и Сальвадор вплетены в проект накрепко, - и теперь можно было переходить к этапу второму и заключительному. Безусловно, куда более сложному, - однако в том, что все и дальше пойдет строго по плану, без сбоев, президент Барриос не сомневался. В отличие от Морасана, человека чистой Идеи, он исходил из строго научного анализа, гласившего, что прочное объединение стран Перешейка обеспечит рывок экономического и технического Прогресса, а остановить Прогресс невозможно…

Продолжение следует.

https://putnik1.livejournal.com/9108025.html

Утро для меня началось с новости из Донецка, где укротвари ударили по заведомо мирному району, целясь в траурную церемонию и убив семерых гражднских (раз, два, три), включая бабушку с внучкой. На мой взгляд, с сегодняшнего дня укромразей не следует даже условно считать людьми, и не важно, в форме


или не в форме, и не важно, что какое-то сходство наблюдается. Искренне надеюсь: после освобождения Марьинки, Авдеевки, Первомайского, пленной укронежити не будет. Вообще. Не только артиллеристов, но и пехоту, и поваров, водил, включая тех, кого неделю назад отловили на улице и бросили затыкать дырки.

Нет-нет, я не требую расстреливать пленных, - гуманность и нежелание нарушать правила блога, что чревато заморозкой заметки, не позволяют мне писать это открыто, а требовать я вообще не вправе. Я просто надеюсь, что укрогумус будет храбро сражаться до конца, не сдаваясь в уютный плен.

Поверьте, я целый день пытался написать что-то, и не мог. То есть, мог бы, но, заглядывая, пока писал, в ленту, раз за разом убеждался: меня постоянно опережают, а мне остается только соглашаться. Да, Киев нагло демонстрирует, что он полностью кнтролирует город своей артиллерией. Да, скорее всего,

целью было именно здание театра, где прощались с "Корсой". Да, ни российская армия, ни корпуса ДНР не в силах подавить огневые точки, расположенные в глубине обороны ВСУ, по той причине что американские артсистемы более дальнобойны, чем те, которыми располагают на фронте войска Коалиции,

а работа авиации сопряжена с риском быть сбитой ПЗРК, которыми в ВСУ умеют неплохо пользоваться, и то же самое касается стратегической авиации. Да, я согласен с тем, что причина всего этого та же: кто-то вальяжно и неторопливо проводит давно закончившуюся поражением СВО, не сознавая,

что идет война, и что это война на уничтожение, где выживет только один, и пока осознание не придет в задумчивые головы из центров принятия решений, ничего не изменится. И наконец, да, я согласен: похоже, на самый верх идет гладенькая, припудренная информация, потому что никто не хочет быть крайним.

И вот еще, что хотел бы я сказать, не будь это сказано до меня:



Даже не знаю, что добавить. Вернее, знаю. Доподлинно, подлинно и подноготно уверен: Родину и Отечество не нужно просить о том, о чем просит автор текста. И Родина, и Отечество сами это прекрасно знают, и несомненно: будь они полномочны что-то решать, все, о чем автор текста просит, уже было бы сделано. Да только, вот беда, в центры принятия решений ни Отечество, ни Родина допуска не имеют...

https://putnik1.livejournal.com/9107844.html

Продолжение. Предыдущее здесь.




Идеалы и интересы

А теперь на время углубимся в скучное, но необходимое, и давайте сразу, дабы потом не отклоняться, посмотрим, что же такого совершил Хусто Руфино Барриос за 13 лет пребывания у власти. Давайте просто перечислим и подумаем. Без точных дат принятия законов, без цифр достижений и прочей нудноты, - это пусть ищут зануды, - только итоги, которые, уж поверьте, впечатляют. И не уверен, что будет очень уж скучно. Возможно даже, кому-то покажется интересным.

Итак. Секуляризовано церковное имущество. Создана единая система начальных школ, обязательных, светских и бесплатных. Гуманитарные колледжи, реальные училища, ПТУ. Вечерние школы для тех, кто хотел, но каким-то причинам не мог учиться днем. Политехникум (технари всех цветов, горняки, архитекторы, бухгалтеры, телеграфисты). Университет без теологии, не только обучавший, но и занимавшийся наукой. Etc. Etc. Etc.

И Конституция 1879 года, позволившая, наконец, созвать парламент, тоже впечатляет. В принципе, дон Хусто прекрасно обходился и без Конституции, и без парламента, руководя в ручном режиме, но ведь это считалось не либеральным. Вот и написали, и избрали. Шикарная, надо сказать, Конституция, подтвердила все декреты насчет образования, церкви, реформы армии, но главное, расширила круг "граждан Гватемалы". Теперь избирать и быть избранными могли все военнослужащие, все, кто имел какую-либо собственность, профессию, специальность, ренту с вклада etc.

И экономика рвалась в зенит. К 1881-му (всего за 5 лет!) Гватемала стала "чемпиона по кофе" среди стран Перешейка. Плюс руды разведывали, и промышленность развивать старались, и железные дороги строили, и шоссе, и телеграф провели. Так что, когда Барриос в 1882-м совершил турне по США и Европе, его везде принимали с распростертыми объятиями, хвалили, заключали контракты. Признавая, что реформы удались, и Гватемала, нарастив мясцо, вошла в "цивилизованный мир", став реальным претендентом на роль центральноамериканского гегемона…

Здорово? Трудно спорить. И все это бесспорное великолепие возникло за счет рассечения давнишнего, в принципе не распутываемого Гордиева узла. То есть, решения вопроса о земле, ранее не обсуждавшегося, а теперь решавшегося в спринт-режиме.

Уже в 1873-м началась распродажа государственных земель на плодородных массивах юго-западного района страны. Размер участков "на продажу", колебался от 45 до 225 га, гектары сбрасывали по дешевке, как Чубайс заводы и недра, а ветераны "революции", офицеры и активные либералы, вообще получали землицу бесплатно, - по принципу "чем больше заслуг, тем больше га".

В 1877-м приняли закон о принудительном распределении в частную собственность примерно 20% земель коренных "общин" и пеонских "эхидос". Ибо, как полагали, общины "сковывают" личную инициативу предприимчивых людей, а если предприимчивые люди получат собственные наделы, они окажутся эффективными собственниками и будут наращивать производство, в итоге сделавшись "цивилизованными фермерами".

Еще один закон, принятый в том же 1877-м, отменял систему "потомственной аренды", то есть, традиционного неотчуждаемого, передаваемого от деда к сыну, от сына к внуку фактического владения участком, формально принадлежащим другому лицу (как правило, церкви).

При этом, всем арендаторам следовало в течение полугода выкупить "свои, но не свои" участки, в противном случае, земля продавалась с молотка, цена же участка определялась по формуле "арендная плата за год = 3% от его стоимости", то есть, экс-арендаторам следовало уплатить за участки сумму, в 33 раза больше их арендной платы, - а такое было не под силу никому.

В итоге немало "коренных" и практически все потомственные пеоны потеряли свои земли, ставшие собственностью городских господ, способных заплатить за землю (правительство продавало участки за бесценок) из своих средств (старые "аристократы" нового поколения, быстро уловившие запах прибыли) или (вчерашние голодранцы из "своих", проверенных) взять кредит в специально учрежденном Национальном банке, под ничтожный процент, а то и без него, под обязательство выращивать кофе.

Но вот ведь какая штука. Огромные латифундии, способные хоть сейчас выдавать на-гора сколько угодно кофе и хинной коры, появились, - но где взять рабочие руки? "Новые плантаторы" активно нуждались в батраках, "культурные фермеры", - в основном, немцы, - которых всеми силами приманивал дон Хусто, и которые охотно ехали, тоже, а разоренных пеонов, готовых трудиться за еду, было, конечно, много (не менее 15% населения), но для решения столь амбициозных задач все-таки не хватало.

Можно было, конечно, гнать с прадедовских земель всех "коренных", но идти на такие меры власти (даже сам сеньор Барриос) все-таки боялись, помня "ночь варваров" и сознавая, что всеобщий мятеж индейцев, если рванет, в отличие от локальных бунтов, может не оставить камня на камне, а уж если вторично появится какой-нибудь сержант Каррера, тем паче.

Задача та еще. Но дон Хусто умел решать задачи. В марте 1876 министр Педро Хорденос сочинил, а президент подписал "Трудовой регламент", обязавший местные власти по запросам плантаторов и фермеров-иммигрантов поставлять им столько индейских парней, сколько запросят, - без права на отказ, - выплачивая их жалованье вперед касику (вождю) племени или старосте поселка, и бдительно следить, чтобы присланные не сбегали и не ленились, наказывая по своему усмотрению, хоть до полусмерти, а по истечение срока отработок (обычно 4 месяца) заменяя новыми.

При этом каждый "принятый на работу" общинник получал "книжку поденщика", документ, подтверждающий, что он или работает на хозяина, или уже отбыл отработки, который под страхом порки обязан был держать при себе и предъявлять по требованию, если же "книжки" не было, бедолаге светили порка и срок за бродяжничество, а после двух рецидивов расстрел.

То есть, что? То есть, "либеральная революция" (или, если угодно, "либеральная реформа") в Гватемале, действительно, широко распахнула дверь Прогрессу, - но за счет полного ограбления церкви и мелких крестьян, по ходу превратив "коренных" в почти дармовую рабочую силу. Прямо сказать, в крепостных, даже не являвшихся гражданами, поскольку не отвечали требованиям к гражданину, прописанным в Конституции.

Это факт. И понимая, что это факт, трудно не усомниться в… эээ… интеллектуальной честности историков, определяющих либеральные реформы Хусто Руфино Барриоса, как "прогрессивные и буржуазно-демократические", упирая на то, что ведь были же закреплены в Конституции и расширение избирательных прав, и все "буржуазные свободы", и суд присяжных, и прочая, прочая, прочая.

Нет-нет, все эти "ура-демократические" гражданские права были, - но полагались абсолютному меньшинству населения, абсолютное же большинство потеряло даже те права, которые считались нерушимыми в колониальные и "консервативные" времена с их патернализмом. Иначе говоря, либеральная система дона Хусто, формально, на бумаге ух какая демократичная, по факту (исходя из того, что "демократия" есть "народовластие"), получилась куда более антидемократической, чем "консервативная диктатура" Карреры, заботившаяся о соблюдении человеческих прав большинства.



Идеалы с интересом

Впрочем, Прогресс, обеспечивая "быстрое повышение товарности сельского хозяйства", в связи с чем "экспорт Гватемалы непрерывно рос", окупал все и все оправдывал, и поскольку в такой ситуации социальный взрыв был возможен в любой момент, дон Хусто, в 1876-м избранный на очередные четыре года, а после принятия Конституции "обнуленный" и переизбранный еще на шесть лет, управлял страной куда жестче, чем дон Рафаэль, созывая парламент не когда полагалось, но от случая к случаю, а либеральную (ибо другой не существовало) оппозицию при первом всписке сажая без суда на срок, который сам определял, - для чего в столице выстроили первая в истории Центральной Америке "правильная" тюрьма на 400 мест с отдельным блоком для диссидентов, камеры которой никогда не пустовали.

Странно? Ничуть. В понимании дона Хусто и его окружения свободу личности следовало ограничивать, если реализация этой свободы мешала порядку, а любая критика действий правительства, правильность которых подтверждалась показателями экономического роста, объективно служила интересам реакции. А потому, курс президента можно было или поддерживать, или молчать, - и ничего странного в том, что количество либералов, сбежавших за кордон при Барриосе было в разы больше, чем при Каррере.

Впрочем, все, кто поддерживал или помалкивал, к новому режиму претензий не имели, напротив, были рады идеальному порядку, - еще одному детищу дона Хусто. С преступностью, например, было покончено начисто, как с сицилийской мафией при Муссолини.

"Не поручусь за полную безопасность больших дорог, - делился впечатлениями Ральф Нильсен, путешествовавший по Перешейку в те дни, - но здесь не только столица, но и небольшие города, могут похвастаться отличной полицией, начальником которой является бывший лейтенант полиции Нью-Йорка… О грабежах, разбоях и воровстве, столь свойственных соседним странам, забыли, причиной чему стало позволение полиции по ее усмотрению расстреливать на месте всех, кто уже ранее нарушал закон, а также “подозрительных” (то есть, плохо одетых. – ЛВ) и “сомнительного вида”, бродивших в богатых кварталах без подтвержденной причины".

В общем, крайний позитивизм. Предельно близкий к знаменитому "Кто не впишется в рынок, пусть помрет, ничего страшного". Ничего общего с глупостями диктатора Карреры, за минуты до кончины, уже задыхаясь, требовавшего: "Заботьтесь о моих бедных индейцах!". В сухом остатке: цель и смысл жизни – Прогресс, каждый должен служить Прогрессу, кто не служит Прогрессу или не хочет служить Прогрессу (допустим, отказываясь ишачить за гроши), тот всего лишь социальный мусор, который нужно вымести и выкинуть. А поскольку вот так прямо называть вещи своими именами либералы все же стеснялись (интеллигентные ж люди, ептыть), требовалось идеологическое обоснование, и оно нашлось, ибо кто ищет, тот всегда найдет.

Таким обоснованием, в строгом соответствии с веяниями Века Разума, стала расовая теория, согласно которой "коренные" и метисы (абсолютное большинство пеонов) были объявлены "низшей расой", способной только к "механическому труду". В моду вошли труды маркиза Артюра де Гобино, его четырехтомное “Essai sur l’inégalité des races humaines” ("Эссе о неравенстве человеческих рас"), на которое в Европе почти не обратили внимания, в Гватемале было переведено почти полностью и активно обсуждалось.

Тут, правда, имелась одна закавыка. Вовсе уж приравнять "коренных", тем паче, метисов к "полуживотным", по отношению к которым можно всё, не получалось по той простой причине, что "коренным" был основной костяк личного состава армии, а какая-то толика индейской крови текла в жилах подавляющего большинства креолов, вплоть до "аристократии". В связи с чем, в рассуждения основоположника "научного расизма" вносили поправки.

"Принадлежность к расе не фатальна, - рассуждал некий Алехандро Рамирес, интеллектуал из кружка экс-президента Гарсия Гранадоса, - она предрасполагает, но не обрекает. Несомненно, туземцы и прочие отбросы общества самой Природой ограничены в стремлении к Прогрессу, а тем самым обречены на пребывание в дикости. Однако нельзя утверждать, что среди этой массы нет исключений. Такие исключения есть, рискну утверждать, что они встречаются часто, и более того, если в представителя низшей расы заложено стремление к цивилизации, он, упорно трудясь, способен перейти в расу высшую. Наш долг помогать…"

И помогали. Совещания с участием лично дона Хусто проводили, методики разрабатывали, сборники рекомендаций составляли, спуская вниз по вертикали, обязывая исполнять. А выглядело это примерно так…
Вот представьте себе: приезжает в поселок "коренных" или в обычное "эхидос" мелкий чиновник за очередной партией рабочей силы, привозит "плату за труд", полагающуюся всей общине, вручает ее касику общины или старосте селения, а потом, уже за рюмочкой, простецки заводит с касиком или старостой разговор по душам.

Дескать, дядюшка Пако, смотрю я, твой Пепе подрос, уже взрослый парень. И смышленый, видно по всему, есть в глазах искорка, видит Бог, жалко будет, если так всю жизнь в глуши пробедует, в земле копаясь. Отправил бы ты его в город, а? Пойдет в школу, а там, глядишь, в армию или в университет, станет гражданином, даст Бог, выйдет в люди, инженером будет, или как я, чиновником, а то и офицером… Что-что? Нет денег? Да как же нет, если вот они, у тебя на столе! Общие? Да перестань, дядюшка Пако!

Что такое общие? Если общие, то вот они есть, а вот их нет, но мы же с тобой говорим о серьезных делах. Ты, по правде сказать, всю жизнь на своих недоумков пашешь, хлопочешь о них, всю душу им отдаешь, - это ж какой труд! А любой труд должен быть оплачен, - и не волнуйся, они ж даже не знают, сколько я денег привез, так что никто не упрекнет. Да и вообще, с какой стати ты, такой разумный, серьезный человек, живешь в хлеву? О сыне подумай, и о себе подумай, хоть под старость поживи по-человечески…

Это, сами понимаете, очень примерно, но примерно так, и такие разговоры велись везде, постоянно, так что со временем некоторые "дядюшки пако", - сперва очень немногие, потом все больше, - прислушиваясь к словам ученых, в очках и с портфелями гостей из города, находили в них резон. А далее, как следствие, возникали новые нити социальных связей, и деньги становились пропуском в социальные лифты для "исключений", способных, как указывал сеньор Рамирес, перейти из "низшей расы" в "высшую".Таковых, конечно, было совсем не много, но ведь не каждому "коренному" или пеону выпал фарт родиться сыном "дядюшки пако", тем паче, разумного, способного мыслить широко и на перспективу…



Интерес без идеалов

Впрочем, если уж о деньгах, их роль в Гватемале очень быстро выросла и приобрела ранее не слишком известные формы. Если дотоле к власти стремились, как к некоей самоценности, как высшей мере самовыражения, то теперь право подписи превратилось в источник дохода, в связи с чем, как пишут исследователи, "из-за высокого уровня коррупции в либеральном правительстве из его рядов вышло много нуворишей", - и тут тон всей вертикали задавал лично дон Хусто.

Судите сами: в старые времена Франсиско Морасан, уходя на расстрел, завещал сыну и дочери "гасиенду вашего деда, святую Идею и мое доброе имя", и Херардо Барриос, всю жизнь проведя в "верхах", оставил после себя ровно то, что унаследовал, и Франсиско Дуэньяс (помните же "Паука"?) доживал на скромную пенсию от церкви.

И после Рафаэля Карреры осталось имущества ровно на ту сумму, которую он заработал за 30 лет, а после Висенте Серны не осталось и того (слишком много тратил на армию), а дон Мигель Гарсия Гранадос вообще с детства деньги презирал, ибо брал их из неоскудевающей тумбочки, - и все это в кругу как консерваторов, так и либералов, считалось единственно нормальным, в связи с чем, гондурасского Медину, вора и проходимца, презирали.

А вот сеньор Хусто Руфино Барриос, придя в большую реальную политику провинциальным помещиком среднего достатка, покинул ее, когда пришел час, владельцем, только не падайте, вкладов и активов на 38 миллионов золотых песо, суммы, по тем временам, чудовищной, сравнимой с капиталами даже не Вандербильта или Моргана, но клана Ротшильдов.

При этом, заметьте, без воровства из казны (себе не позволял и чиновников за такое строго наказывал), а исключительно потому, что имел солидную долю во всех компаниях, покупавших и продававших гватемальский кофе, - и аппарат поощрял к тому же, считая, что такой подход "стимулирует госслужащего к примерной работе и развитию экономики".

И наконец, еще один, на мой взгляд, существенный нюанс. Помните, я писал о "некоем важном вопросе", который на встрече с президентом Мексики отказался даже обсуждать дон Мигель Гарсия Гранадос, после чего президент Хуарес потерял к нему интерес, зато дон Хусто сразу, без размышлений ответил "Да", получив всемерную поддержку Мехико? Тогда я ничего пояснять не стал, а вот теперь, думается, время пришло. Скобки открываются.

Отношения Гватемалы с большим северным соседом, начиная с провозглашения независимости, отставляли желать лучшего, балансируя порой даже на грани войны, и не было в этом вины Гватемалы, а вот вина Мексики была. Ну как вина… Просто Чьяпас, при испанцах то самую северная провинция генерал-капитании Гватемала, то самая южная провинцияю вице-королевства Новая Испания, - Мадрид любил баловаться изменением административных границ, - после объявления независимости оказалась спорной. Формально она где-то за год до того в очередной раз стала гватемальской, но войска, стоявшие там, подчинялись Мехико, и по результатам референдума, проведенного с участием солдатиков, превратилась в мексиканскую, - чего Гватемала не признавала ни при консерваторах, ни при либералах.

Еще более забавная история случилась с маленьким, но богатым епартаментом Соконуско, с юга примыкавши к Чьяпасу. Там поначалу разногласий не возникало, - Соконуско был общепризнанно гватемальским, - но после гибели Морасана и окончательного распада Федерации мексиканский президент Санта-Ана, фигура мерзкая, но яркая (впрочем, подробно о нем в книге про Мексику), оккупировал департамент, как он объяснил, "из-за многих моральных страданий".

Что имелось в виду, непонятно, однако вскоре прогнавшие его либералы возвращать украденное отказались, мотивировав отказ тем, что "ни клочка земли консерваторы не получат", а в 1848-м, после проигранной войны со Штатами, стоившей Мексике половины территории, Мехико и вовсе официально объявил об аннексии Соконуско "в качестве справедливой компенсации за потерю земель, грабительски присвоенных США".

Наглость, конечно, - но воевать с северным соседом Гватемала не могла, силы были слишком неравны, и дипломатические отношения не разорвала (экономика от торговли с Мексикой очень зависела), но протесты подавала регулярно, обращалась за поддержкой ко всем сильным мира того, - и так 40 лет, кто бы ни стоял у руля. Ни консерваторы Каррера и Черна, ни либерал Гарсия Гранадос даже мысли не допускали, что Отечество можно "резать ломтями", - о чем дон Мигель и заявил президенту Хуаресу.

Зато дон Хусто мгновенно, без тени сомнения согласился, придя к власти, признать Чьяпас безоговорочно мексиканским, а вопрос о Соконуско "спорным, подлежащим обсуждению", тем самым обеспечив "ревоюционерам" и базы, и инструкторов, и "ихтамнетов". Насчет можно ли "резать ломтями" Отечество он не комплексовал: если это на пользу Прогрессу, значит, будем резать, и прочь сантименты.

Обсуждать этот вопрос в Гватемале запрещалось категорически, нарушителям грозили крупные неприятности. Скажем, сеньор Лоренцо Монтуфар, один из ближайших друзей Барриоса и главный теоретик "либеральных реформ", навсегда порвал отношения с доном Хусто и покинул страну, опасаясь ареста. И правильно сделал. Потому что еще один видный участник "революции", Клаудио Уррутия за выступление в парламенте, - "Этот договор стал дня нас роковым… Тут кроется что-то мистическое, рационально необъяснимое… Гватемала потеряла около 15 000 км (14 городов, 19 селений и 54 ранчо с населением более 19 тысяч душ), а получила примерно 5 140 км (один город и 28 ранчо с с 2500 жителями. Оцените справедливость компенсации", - улетел в тюрьму на три года.

Больше того, в наше время, когда имя дона Хусто в историю Гватемалы вчеканено золотыми буквами, а критика в его адрес сродни ереси, находятся смелые историки вроде Артуро Солиса Кастанеда, позволяющие себе, подставляясь под шквал критики, идти против ветра:

"По этому договору Гватемала отказалась не только от обсуждения своих прав на Чьяпас и Соконуско, но и от самих прав. Возможность любых претензий, в случае изменения обстоятельство, закрыли наглухо, даже не прося ничего взамен. Без обсуждение подписав бумагу, положенную на стол мексканцами, Барриос лишил нас нашей земли навсегда, в силу того факта, что, уступив Чьяпас и Соконуско, Гватемала прямо и категорически отказалась от какой-либо компенсации или возмещения убытков. Это уникальный пример в анналах международного права. Это что угодно, но не патриотизм".

На этом про идеалы, наверное, все и про интересы тоже. Пусть каждый ставит оценки сам, а как по мне, с точки зрения чистого позитивизма все очень даже в самое яблочко. Но очень интересен подход к теме марксистов самого позднего, замшело-догматического этапа.

Скажем, уже не раз помянутый Николай Сергеевич Леонов, специалист высшего класса, комментируя решения дона Хусто, чеканит: "Барриос, понимая, что потерянного не вернуть, согласился…". А всего за несколько десятков страниц до того, характеризуя генерала Карреру, отдавшего англичанам Белиз, который сэры все равно не отдали бы и за который готовы были воевать, и получившего взамен выгоднейший договор о торговле, он же пишет: "В этом вопросе Каррера ярко продемонстрировал трусость и готовность торговать Родиной".

Ага. Как бы одно и то же, - ситуации клонированные, - а выводы диаметрально противоположные. А почему? А потому что генерал Рафаэль Каррера был консерватором, а значит: фу-фу, реакционен, генерал же Хусто Руфино Барриос был либералом, а значит, вах-вах, прогрессивен, и ему можно. И вот, уподобляясь Форресту Гампу, всё, что я могу об этом сказать…

Продолжение следует.

https://putnik1.livejournal.com/9107572.html

Память и слава.

А еще с нетерпением жду неизбежного старта нанесения ракетами Альянса ударов по российским центрам принятия решений. Потому что, похоже, только в этом случае лица, полномочные решать, - вернее, те из них, кто уцелеет после удара по их центрам с территории "украины", возможно, начнут принимать решения...

https://putnik1.livejournal.com/9107312.html

Память и слава.

А еще с нетерпением жду неизбежного старта нанесения ракетами Альянса ударов по российским центрам принятия решений. Потому что, похоже, только в этом случае лица, полномочные решать, - вернее, те из них, кто уцелеет после удара по их центрам с территории "украины", возможно, начнут принимать решения...

https://putnik1.livejournal.com/9107312.html

И поскольку от правды, сцуко, никуда не денешься, ибо правда,

полностью понимая мотивацию нацистов из Киева,
без тени сомнения подтверждая продуманность их владельцами стратегии
и - объективно, - высокую эффективность ее реализации,

от всей души приветствую любые, - подчеркиваю, любые! - действия инстумента США, именуемого "украина", способные, если это еще возможно, стимулировать процесс осознания задумчивым военно-политическим руководством России того никак не доходящего до его многогранного ума факта, что все происходящее не цацки-пецки и не фуё-моё, а война на уничтожение...

https://putnik1.livejournal.com/9107123.html

И поскольку от правды, сцуко, никуда не денешься, ибо правда,

полностью понимая мотивацию нацистов из Киева,
без тени сомнения подтверждая продуманность их владельцами стратегии
и - объективно, - высокую эффективность ее реализации,

от всей души приветствую любые, - подчеркиваю, любые! - действия инстумента США, именуемого "украина", способные, если это еще возможно, стимулировать процесс осознания задумчивым военно-политическим руководством России того никак не доходящего до его многогранного ума факта, что все происходящее не цацки-пецки и не фуё-моё, а война на уничтожение...

https://putnik1.livejournal.com/9107123.html

Продолжение. Предыдущее здесь.




Наследник всех своих родных

А теперь, когда либералы в Гватемале, наконец, прочно взяли власть в свои руки, запустив процесс "либерализации" всего Перешейка, уместно спросить себя: почему? Даже с уточнением: почему так быстро, воистину, как карточный домик, рухнул дом, которой построил Рафаэль Каррера и всеми силами укреплял маршал Висенте Серна?

Всем, думаю, понятно, что дело не в качественном оружии, имевшемся у эмигрантов (правительство его закупило и вот-вот получило бы), и не в мексиканских "ихтамнетах" (президент Серна нашел бы винт с левой резьбой). Будь все так просто, в июне 1871 борьба не закончилась бы, весы качались бы еще долго, с переменным успехом. Но ведь все рухнуло, бесповоротно, и никто не поддержал, - а при таких вводных одна армия мало на что способна.

Кто-то скажет: маршал Серна оказался слаб. Не уверен. Даже будь жив дон Рафаэль, ему, максимум, удалось бы затянуть агонию "старого режима" еще лет на 5-10, а потом пришел бы крах. Просто потому, что традиционная база экономики выдохлась, а стало быть, и социальная база сокращалась, и старое умирало просто потому, что запас жизненных сил иссяк до упора.

Но вот что интересно. Сами гватемальские историки, если речь заходит о "Либеральной революции", неизменно возражают: нет, ни о какой революции речь не идет, можно говорить только о "Либеральной реформе", за которую и шла гражданская война, описанная выше. И это именно так. Даже не потому, что "революциями" в тогдашней Латинской Америке называли любой путч, завершившийся успехом, - прочие аккуратно именовали "pronunciamento" ("провозглашение"), - типа, провозгласили, да не справились. Классика же: мятеж не может кончиться удачей, в противном случае, его зовут иначе. Дело в том, что никакого изменения формаций не случилось, просто перед наступающим Капиталом расчистили все завалы...

Впрочем, к теории давайте обратимся позже, - и поверьте, у нас будет еще не один случай, когда без теории никак, - а пока что факт: сеньор Мигель Гарсия Гранадос, которого с тех пор, хотя он и не требовал, "Чуффандином" называли только самые близкие, встал у руля, о чем мечтал всю свою на тот момент уже очень не короткую (61 год) жизнь. В условиях, которым любое первое лицо позавидует: ни намека на конкуренцию, никакой "активной оппозиции", никаких эмигрантов, бродящих по иностранным кабинетам, взыскуя поддержки. И длинный список реформ, которые обсуждались годами, и за внедрение которых в жизнь, наконец, можно было взяться.

Вернее, и можно, и нужно. Без раскачки. Сразу же велели сорвать старые, желтые с золотом консервативные флаги, сбить старые гербы, вместо них разместив везде, где только можно, новую символику. Ну как новую… Скорее новую-старую, либеральную, официально утвержденную еще во времена Морасана, а потом отмененную указом Карреры.

Затем быстро и эффективно переименовали официальные структуры: были "управы", стали министерства, как в Европе и США. Официально пригласили всех, "владеющих навыками и капиталами", приезжать в Гватемалу, дабы "трудиться на общее будущее", гарантировав льготы. В первые же дни взяли под стражу "врагов свободы", - всех детей Карреры и двух его "неформальных жен", а также всю родню Висенте Серны, - но вскоре, поскольку, похоже, сами не поняли, за что арестовали людей, к политике вообще никак не причастных, выпустили, и даже, как ни странно, принесли извинения. А потом…

Вот потом, хотя список реформ, считавшихся первоочередными и нужными, процесс как-то приостановился. Правительство, укомплектованное максимально радикальными либералами, пачками готовило документы, вынося их на подпись президенту, - а дон Мигель, просмотрев, основную часть законопроектов возвращал на доработку. Как правило, без объяснений, с доброй, немного усталой улыбкой человека, постигшего всю мудрость мира сего, а когда был в настроении, поясняя: да, это именно то, что нужно, но не совсем то. Нельзя, друзья мои, спешить. Понимаете?

И дальше: поспешишь – людей насмешишь, а то и хуже. Вот во Франции, сами знаете, поспешили, - а теперь половина Парижа в руинах. Потому что Коммуна. Как, не знаете? Ну ладно. Неважно. Важно, amigos, чтобы как в Англии. Там уже два века все реформы вводятся понемногу, после долгих дебатов, с учетом всех нюансов, - и никаких потрясений. Вот таким путем Англия стала тем, кем стала, и это нам лучший пример.

Естественно, всех "новых людей", обожающе, снизу вверх смотревших на великого лидера, ловивших каждое его слово, такая позиция президента удивляла, шокировала, сеньор Хусто Барриос, после победы – губернатор традиционно либерального Лос-Альтоса и второй безусловный авторитет либеральной тусы, позволял себе даже давить на дона Мигеля: дескать, время не ждет, действовать нужно быстро, жестко, если нужно, с применением силы, а закон можно написать и потому. История нас оправдает!

Тщетно. В этом вопросе дон Мигель, очень не любивший конфликтов, оказался несгибаем. Умолкал, переводил тему на другое, - но проекты не визировал, а без подписи президента они не обретали силу законов, и даже дон Хусто, осознавая, что кричит в стенку, в конце концов, чертыхаясь, убывал в Лос-Альтос.

Соратники недоумевали, удивлялись, некоторые даже начинали злиться, а между тем, ларчик открывался просто. Практически все они, тридцати-, тридцати пяти-, максимум, сорокалетние были новым, уже третьим, считая от Морасана, поколением центральноамериканских либералов, и хотя на портреты дона Франсиско, которого никто из них лично не знал и даже вживую не видел, едва ли не молились, исповедовали совсем иные ценности.

Если совсем кратко, либералы первого поколения, Морасан и его круг, были чистыми идеалистами, истово верующими в Просвещение, автоматом пробуждающее в человеке все хорошее, - и никаких практических действий для претворения идеалов в жизнь. По их мнению, достаточно было победить всех плохих людей, объяснить всем хорошим людям, что самое главное – Единство, и всё. Отчего, при всех успехах и талантах, и проиграли.

Второе поколение, годившиеся Морасану в сыновья, знавшее его лично, на всю жизнь проникшиеся его обаянием, тем не менее, было более практичным. Они, - тот же дон Мигель или, скажем, сеньор Херардо Барриос, - понимали, что теория без практики суха, видели, что конкретно следует делать, но все же, как ни крути, "дети колониальных времен", были связаны некоторыми предрассудками, тормозившими рывок даже к самой великой цели, если средства для ее достижения казались недопустимыми.

И совершенно иначе рассуждало поколение № 3, полностью принявшее модный в то время "позитивизм" Огюста Конта, в приложении к социальной сфере постулировавший, что общество есть не совокупность индивидуумов, но единый организм, где место каждого определено в соответствии с аксиомой "любовь как принцип, порядок как основание, прогресс как цель". А смысл государства в том, чтобы "объединять частные силы для общей цели и предупреждать фатальную склонность к противоречиям".

То есть, если проще, технический и экономический прогресс самоценен сам по себе, всё (и все), кто, неважно почему, мешает прогрессу, есть "мусор Истории", который можно и нужно сметать с пути без эмоций, в чем и заключается главная обязанность государства. А если совсем просто, то человек в понимании позитивистов не значил ничего. Совсем. Никакие интересы личности, никакие интересы классов или (на худой конец) сословий не предусматривались. Только Прогресс. Технический и экономический. Неважно, какими средствами. А отсюда и сложности с доном Мигелем, человеком старого чекана, не умевшим понять такие простые, научно обоснованные аксиомы…



Хвост вертит собакой

Впрочем, сложности сложностями, но ведь Прогрессу на сложности плевать, а люди всего лишь исполнители воли его, - и если президент почему-то (неважно почему) объективно занимается саботажем, значит, Прогресс следует внедрять на местном уровне, правильно? Правильно.

Вот и дон Хусто Барриос, как губернатор Лос-Альтоса, а неформально еще и безусловный идейный вождь радикалов, начал реализовывать реформы в провинциальном масштабе, справедливо рассудив, что сеньору Гарсия Гранадосу, когда дело будет сделано, придется либо поддержать инициативу, пусть и нехотя, либо публично объяснять, почему либеральные реформы, которых он сам требовал много лет, теперь, когда все пути открыты, проводить нельзя, чего он сделать не сумеет.
А чтобы не переборщить, начали с малого, но главного, именно того, что считалось самым принципиальным и необходимым, - с удара по "мракобесию".

Из Лос-Альтоса в столицу под конвоем депортировали всех иезуитов, объявив, что ноги их больше в департаменте не будет. Так же поступили и несколько других губернаторов, и в результате получилось, что дон Мигель или распорядится выслать всех членов Ордена Сердца Христова из страны, или позволит им, предмету самой лютой ненависти "людей Прогресса", остаться в столице, тем самым показав, что он, на самом деле, вовсе не либерал, а ультра-консерватор.

По сути, временному президенту, который сам иезуитов весьма не жаловал, но опасался резких шагов, не оставили выбора, и 3 сентября, дав смиренным братьям 24 часа на сборы, их выслали из страны навсегда. После чего, итожит Николай Леонов, автор лучшей монографии о Перешейке, вышедшей в советские времена, "В ответ церковники подняли индейцев на вооруженное восстание, а затем склонили консервативное правительство Гондураса начать войну с Гватемалой", - на самом же деле, если отбросить вульгарную схоластику, которую сами основоположники марксизма-ленинизма вряд ли одобрили бы, не так все было, совсем не так.

Если без глупых схем, иезуиты, изгнанные из Латинской Америки еще испанцами, а в Гватемалу возвращенные Каррерой, в социальной структуре общества играли роль весьма специфическую. Монастырей они, в отличие от других орденов, не имели, обширных земельных владений тоже, а занимались почти исключительно работой с "коренными".

Поселившись в их поселках и выучив местные языки, они учили краснокожих детей грамоте, пению, лучших отсылая продолжать учебу на Кубу, а то и в Европу, обладая некоторыми медицинскими познаниями, лечили больных, пропагандировали новые методы ведения хозяйства и новые культуры, при необходимости помогали обиженным искать справедливости в судах, составляя жалобы и выступая в роли хотдатаев.

Ничего странного, что "общины" их любили, ценили, нуждались в них, - и в конце августа, когда "добрых пастырей" куда-то увезли, они не были этому рады, а потом, когда оказалось, что "наставников" прогнали и они не вернутся, в горах Серро-Гордо, на юго-востоке, начались мятежи, - сперва абсолютно стихийные, - просто "Верните нам наших заступников!", - но вскоре возглавленные вышедшими из тени офицерами-консерваторами, и дело дошло даже до установления мятежниками контроля над городом Санта-Роза.

Никакой угрозы для новой власти эти беспорядки местного уровня не представляли, - генерал Хусто Барриос всего за два дня, 23 и 24 сентября, отбив Санта-Розу за полчаса, прошелся по селениями, демонстрируя "дикарям", насколько митральезы эффективнее мачете и стареньких ружей, и "дикари", потеряв до тысячи своих, включая женщин и детей (поскольку поселки расстреливали, не разбирая, кто есть кто), все поняли.

Можно было докладывать в столицу. Однако донесение победе дон Хусто составил уклончиво: мол, есть значительные успехи, но пока что дело идет трудновато, сил не хватает, очень не помешала бы помощь, и лучше всего, если бы финальную точку поставил сам сеньор президент, отвага и военный талант которого общеизвестны.

Ход, надо признать, был безошибочный, больше того, ювелирный: когда-то, давным-давно, сеньору Гарсия Гранадосу в чине лейтенанта ополчения довелось повоевать на фронтах одной из многочисленных гражданских войн первого этапа независимости, его, мимоходом похвалив (типа "Далеко пойдете, молодой человек!"), произвел в капитаны сам Морасан, и с тех пор дон Мигель грезил военной славой, а теперь, став генералом, мечтал доказать всем и самому себе, что этого высокого звания он достоин не только как лидер "революции".

Ничего странного, что 2 октября временный президент, срочно отозвав в столицу дона Хусто и поставив его на хозяйство ("Вы лучший, друг мой, кому как не Вам?") отбыл на юг, и целых две недели руководил на месте добиванием мечущихся по лесистым горам, уже даже не пытающихся сопротивляться "дикарей", - а тем временем в столице министры приняли, а сеньор Барриос, как "и.о." утвердил три весьма важных декрета.

Во-первых, дон Мигель был произведен из просто генералов в генерал-капитаном (верховный главнокомандующий) армии, а дон Хусто ("за заслуги во благо народа") в генерал-лейтенанты (с постоянным пребыванием в столице), во-вторых, постановили изгнать из страны архиепископа Бернардо Пиньоля-и-Айсинену, кузена и близкого друга президента, а также одного из "столпов" Семьи, и еще одного, очень любимого индейцами епископа "за организацию мятежа дикарей на востоке", к которому ни тот, ни другой не имели никакого отношения, и в-третьих, отменив церковную десятину.

Всего этого либеральная общественность давно ждала и требовала, так что, президенту, вернувшемуся 17 октября, оставалось только, некоторое время понедумевав, завизировать решения кабинета. Ничего иного общественность бы не поняла. И с этого момента телега, застрявшая на несколько месяцев, тронулась.

Разумеется, президент, вернувшись, вновь начал тормозить шествие Прогресса, сомневаться, возвращать документы на доработку, - но окружение уже знало, как с этим бороться. Поскольку успех в Гватемале либералы изначально рассматривали, как старт очередного этапа борьбы за Единство, завещанной Морасаном, на обсуждение вынесли вопрос о войне с Гондурасом, возглавить которую, сами понимаете, должен был никто иной, как "непобедимый, увенчанный славой генерал Гарсия Гранадос".

И вновь – филигранно. Действительно, если уж начинать процесс объединения, то только с Гондураса, считавшегося (и бывшего) слабым звеном, а к тому же Хосе Мария Медина, хотя и опять либерал, был персоной одиозной, неприятной решительно всем, и если уж его, как "беспринципного лицемера" презрительно ненавидели консерваторы, то как относились к нему либералы, нетрудно представить, а уж насчет старомодно воспитанного президента Гватемалы, так и тем паче.

Конечно, маршал Сантьяго Гонсалес, руливший Сальвадором, - примерно того же поле ягодка, - тоже не считался человеком достойным, к нему у либералов имелись особые счеты, - но не все сразу, пока что он, все же не так густо-нагусто замазанный, как Медина, мог рассматриваться, как полезный союзник, время разобраться с которым обязательно придет, но позже.

Аккуратно вброшенная идея захватила пылкого, мечтательного дона Мигеля, полностью ушедшего в разработку планов грядущего похода, закупку оружия, создание нужного фона в СМИ, контакты с сальвадорским коллегой, а мелкую рутинную работу с документами он охотно сбросил на подчиненных, почти не глядя визируя все, что ему подносили на подпись.

Подчиненные же, в свою очередь, освободив главу государства от докучливой рутины, всемерно помогали своему генерал-капитану готовиться к грядущим триумфам, вплоть до объявления мобилизации всех граждан от 18 до 50 лет, кроме госслужащих, студентов и первых иммигрантов из Европы, - в основном, немцев, - намеренных поселиться там, где либералы планировали обустраивать плантации кофе.

Могла ли вся эта подготовка оставаться тайной для людей в Комаягуа? Конечно, нет: у президента Медины были "анонимные источники". Да, в общем, в Сьюдад-Гватемала ничего особо и не скрывали. Так что, дон Хосе Мария знал почти все: и о мобилизации, и о "секретной" встрече президентов Гватемалы и Сальвадора, завершившейся тостом "За нашу победу!" на банкете, и о вызванном из Коста-Рики и получившем аудиенцию у дона Мигеля сеньоре Карлосе Селео Ариасе, лидере недобитых гондурасских либералов, бедовавших в эмиграции, и о многом другом.. А раскручивавшая в гватемальских СМИ (теперь их было аж 138, и все зашкаливающе либеральные) истерия о "позоре Америки, предателе и мерзавце" была очевидна и без осведомителей.

Естественно, "любимый вождь гондурасской нации" метался. Он не льстил себе, он понимал, что страна в разрухе, что армия сократилась с 6000 до, дай Бог, 4000 личного состава, и то по бумагам, - и понимая все это, он пытался как-то отвести грозу.Писал приватные письма президенту Гарсия Гранадосу в Гватемалу, клянясь в полной лояльности, и президенту Гонсалесу в Сальвадор, напоминая о массе оказанных услуг.

Ответов не поступало, разве что пустые отписки, в личных встречах отказывали, - в связи с чем, пришлось закупать новейшее оружие, - винтовки и митральезы, - снимая деньги, поскольку казна пустовала, с личных счетов в банках Бразилии, Англии и испанской Кубы. Срочно вызвал из годичного отпуска лучшего и самого надежного генерала, - "Мединиту", - путешествовавшего по Европе, нанял несколько военспецов, участников Гражданской войны в США, и…



И академик, и герой…

8 мая, исходя из того, что лучший способ обороны – нападение, президент Гондураса, опубликовав очередной Манифест ("Сограждане! Фальшивый либерал, лицемер Гонсалес угрожает нам и нашей независимости! Я верю, что братская Гватемала не пойдет у него на поводу!"), атаковал Сальвадор, а ровно сутки спустя гватемальские части без объявления войны вошли в гондурасский город Канделария, привезя с собой помянутого выше сеньора Селео Ариаса, 12 мая объявившего себя временным президентом "нового Гондураса", а "братскую Гватемалу" - главным союзником.

С этого момента наступление на Сальвадор лишилось всякого смысла, - тылы горели, - поэтому Медина, развернувшись с восточного фронта на север, попытался отбить город, потерпел поражение и ушел в родимый Грасиас, где его всегда поддерживали. Однако уже 22 мая сальвадорцы, перейдя в контрнаступление, оккупировали "малую родину" генерала Медины, а его самого оттеснили далеко на север.

На этом, по идее (и по плану генерала Гарсия Гранадоса), все должно было закончиться: сеньор Селео Ариас под гватемальской охраной уже ехал в столицу, принимать присягу, - однако 16 июля в зоне боевых действий появился "Мединита", которого уже почти свергнутый президент Медина очень ждал, - но возник он не на восточном побережье, а совсем наоборот, на юге, из Сальвадора, и не один, а с "армией" в несколько сот стволов.

Оглашая по пути, что "время фальшивого либерала Медины прошло, отныне Гондурасом будут править истинные либералы", этот чертик из табакерки форсированным маршем занял беззащитный Комаягуа, "уговорил" (заставил) законного "и.о.", ждавшего прибытия сеньора Селео Ариаса, чтобы законным образом передать власть, сдать полномочия себе, как "законному временному президенту", а затем, выступая уже в качестве главы государства, объявил главным союзником "братский Сальвадор и его великого лидера маршала Сантьяго Гонсалеса".

Впрочем, продержался "маленький Медина" недолго: неприятно удивленные гватемальцы срочно запросили маршала Гонсалеса: "Шо за дела?", а услышав в ответ нечто типа: "Невиноватые мы, он сам пошел!"", 26 июля разогнали "армию" конкурента, бежавшего, естественно, в Сан-Сальвадор, где его арестовали, отдали под суд, а потом втихую выгнали из страны с запретом возвращаться, - и впредь вспоминать о нем не будем, ибо ни к чему. Реальный же президент Медина попал в плен где-то на севере страны, был доставлен в Комаягуа и…

Естественно, его очень хотели расстрелять, разумеется, предварительно осудив, и таки было за что, но, поскольку речь шла о президенте, законом предписывались предварительные публичные слушания, чтобы определить, есть ли в действиях подозреваемого состав преступления, - и тут бывший "великий вождь" в очередной раз проявил чудеса эквилибристики на густо намыленном канате.

Первым делом потребовав приватной встречи с британским консулом, он назвал дипломату имена десятка известных в Лондоне персон, имевших откаты со всех махинаций, и сообщил, что, если на суде речь зайдет о разграблении государственных средств, молчать не станет, а это повлечет за собой скандал в английских СМИ и серьезные неприятности, вплоть до падения правительства, - после чего, по настоятельной просьбе правительства Англии, все пункты обвинения, связанные с коррупцией, были вычеркнуты.

Еще один пункт, - зверства при усмирении Оланчо в 1865-м, - сеньор Медина опротестовал на том основании, что опустошил департамент, служа святому делу либералов, ибо Оланчо был гнездом консерваторов, а что этих консерваторов он объявил либералами, так это исключительно для того, чтобы гватемальские реакционеры не напали на Гондурас. И наконец, пункт № 3, - второе опустошение Оланчо, был играючи отвергнут заявлением о том, что иначе было нельзя, поскольку "речь шла о мятеже коммунистов".

В итоге, Большое Жюри большинством голосов признало отсутствие оснований для процесса, экс-президента освободили из-под стражи в зале суда, вновь взяли под стражу на выходе из здания, и без всяких процедур, - "по причине особой опасности для государства", - закрыли в крепости, в одиночной камере, "до появления новых соображений".

Итак, война завершилась триумфом, и этот триумф, безусловно, стал триумфом генерала Мигеля Гарсия Гранадоса, лично присутствовавшего в войсках и на заседаниях штаба. С триумфом его и встретили дома, а затем, отчитываясь о проделанном за время отсутствия главы государтва, дон Хусто Барриос доложил: все Ваши указания, мой президент, претворены в жизнь: церковный суд отменен, свобода вероисповедания узаконена, ордена разогнаны с применением силы, земля у монастырей отобрана монахи, кто принял новые правила, теперь будут простыми священниками на жаловании от государства, а не принявшие уже, наверное, где-то на Кубе. Как видите, мы старались!

И совершенно неважно, что никаких указаний такого рода, отправляясь в поход, дон Мигель не отдавал, наоборот, велел до его возвращения вопросами церкви не заниматься, - рыбка задом не плывет. Президенту оставалось только покивать и выразить благодарность сотрудникам, досконально исполнившим его предначертания, - но с этого момента сеньор Гарсия Гранадос затосковал, все чаще прилюдно сетуя на судьбу: дескать, оказывается, эта политика – такое гадкое, грязное дело, зачем я вообще полез на эту галеру?.. эх, знал бы раньше, жил бы во Франции, писал бы книги, как мой милый друг месье Дюма…

Что интересно, в этом нытье не было ни грамма кокетства, - и даже не потому, что сотрудники дона Мигеля, напоказ обожая шефа, с его мнением почти не считались. В какой-то степени это, конечно, играло роль, но главное: добившись в 60 лет исполнения самой заветной своей мечты, "Чуффандин" внезапно обнаружил, что реальная политика (депутатство в Ассамблее, куда он ленился ходить, не в счет) – совсем не то, о чем он грезил.

Он, судя по всему, искренне веровал, что реальная политика – это когда лидер, стоя на пьедестале (почтительно внимающие "апостолы" чуть ниже) одаривает толпу благодарных сограждан соцветиями мудрых мыслей, и все это в редких перерывах между торжественными церемониями и официальными визитами, а она, холера такая, оказалась сплошным потоком нудных заседаний, работы со скучными бумагами, встречами с людьми, с которыми совсем не хотелось встречаться, да еще и необходимостью отказаться от всех милых привычек, приобретенных за десятилетия вольной жизни.

Не умея просыпаться раньше четырех, не мысля себя после пробуждения без часа в гардеробной и часа с парикмахером, дон Мигель, конечно, понимал, что положение обязывает, и старался, как мог, - но бесконечные ночные совещания (в правительственном здании он не появлялся вообще), начавшись с обсуждения текущих дел, плавно переходили в изящные беседы с неуклонно приглашаемыми интеллектуалами, чтение и обсуждение новинок от лучших гватемальских и европейских литераторов, конкурсы игры на рояле, а затем в затяжные партии игры в в рулетку, кости или карты.

Долго такое продолжаться не могло: в мае 1873 президент Гарсия Гранадос объявил сотрудникам, что устал и уходит. Подчиненные на это отреагировали форменной истерикой, - да что Вы?.. да как же мы без Вас?.. без Вас Гватемала погибнет!.. – но эта истерика лишь укрепила стремление дона Мигеля покинуть пост, дабы попробовали прожить без гения, - и 3 июня Ассамблея, с рыданиями утвердив отставку "Благодетеля Отечества" (такой титул ему присвоили, несмотря на попытки отказаться), единогласно утвердила президентом сеньора Хусто Руфино Барриоса.

С этого момента в Гватемале, - да и на всем Перешейке, - начались, и не на словах, а в полную силу, совсем новые времена, лихие, яростные и совершенно беспощадные, но, чтобы совсем закрыть тему, с вашего, любезные мои читатели, позволения, как всегда, добавлю пару слов о дальнейшей жизни дона Мигеля.

Если вкратце, то, передав ленту и заявив что-то вроде "Если дело в твоих руках, я спокоен!", экс-президент забыл о политике. Вообще. Полностью посвятив себя Музам. Написал множество острых статей на всевозможные темы в СМИ, издал альбом политических парадоксов, солидную брошюру по денежному вопросу, монографию о будущем социализма, два тома мемуаров, - по мнению специалистов, "густо приправленных элегантным остроумием и полных уникальных исторических зарисовок", - и два либретто для опер.

Что еще? Помимо давней, очень дружеской переписки с Виктором Гюго, завел новую, с Жюлем Верном, а кроме того, начал брать уроки живописи, и несколько его картин, - "Генерал дон Мигель Гарсия Гранадос в детстве с матушкой", "Генерал дон Мигель Гарсия Гранадос отважно оппонирует диктатору Каррере в Ассамблее", "Генерал дон Мигель Гарсия Гранадос личным примером увлекает солдат в атаку при Тотонакане", - высоко оцененные специалистами, представлены ныне в частных коллекциях. В общем, можно сказать, незаурядная жизнь незаурядного человека, пусть и слегка омраченная досадным двухлетним эпизодом, удалась…

Продолжение следует.

https://putnik1.livejournal.com/9106829.html

Продолжение. Предыдущее здесь.




Наследник всех своих родных

А теперь, когда либералы в Гватемале, наконец, прочно взяли власть в свои руки, запустив процесс "либерализации" всего Перешейка, уместно спросить себя: почему? Даже с уточнением: почему так быстро, воистину, как карточный домик, рухнул дом, которой построил Рафаэль Каррера и всеми силами укреплял маршал Висенте Серна?

Всем, думаю, понятно, что дело не в качественном оружии, имевшемся у эмигрантов (правительство его закупило и вот-вот получило бы), и не в мексиканских "ихтамнетах" (президент Серна нашел бы винт с левой резьбой). Будь все так просто, в июне 1871 борьба не закончилась бы, весы качались бы еще долго, с переменным успехом. Но ведь все рухнуло, бесповоротно, и никто не поддержал, - а при таких вводных одна армия мало на что способна.

Кто-то скажет: маршал Серна оказался слаб. Не уверен. Даже будь жив дон Рафаэль, ему, максимум, удалось бы затянуть агонию "старого режима" еще лет на 5-10, а потом пришел бы крах. Просто потому, что традиционная база экономики выдохлась, а стало быть, и социальная база сокращалась, и старое умирало просто потому, что запас жизненных сил иссяк до упора.

Но вот что интересно. Сами гватемальские историки, если речь заходит о "Либеральной революции", неизменно возражают: нет, ни о какой революции речь не идет, можно говорить только о "Либеральной реформе", за которую и шла гражданская война, описанная выше. И это именно так. Даже не потому, что "революциями" в тогдашней Латинской Америке называли любой путч, завершившийся успехом, - прочие аккуратно именовали "pronunciamento" ("провозглашение"), - типа, провозгласили, да не справились. Классика же: мятеж не может кончиться удачей, в противном случае, его зовут иначе. Дело в том, что никакого изменения формаций не случилось, просто перед наступающим Капиталом расчистили все завалы...

Впрочем, к теории давайте обратимся позже, - и поверьте, у нас будет еще не один случай, когда без теории никак, - а пока что факт: сеньор Мигель Гарсия Гранадос, которого с тех пор, хотя он и не требовал, "Чуффандином" называли только самые близкие, встал у руля, о чем мечтал всю свою на тот момент уже очень не короткую (61 год) жизнь. В условиях, которым любое первое лицо позавидует: ни намека на конкуренцию, никакой "активной оппозиции", никаких эмигрантов, бродящих по иностранным кабинетам, взыскуя поддержки. И длинный список реформ, которые обсуждались годами, и за внедрение которых в жизнь, наконец, можно было взяться.

Вернее, и можно, и нужно. Без раскачки. Сразу же велели сорвать старые, желтые с золотом консервативные флаги, сбить старые гербы, вместо них разместив везде, где только можно, новую символику. Ну как новую… Скорее новую-старую, либеральную, официально утвержденную еще во времена Морасана, а потом отмененную указом Карреры.

Затем быстро и эффективно переименовали официальные структуры: были "управы", стали министерства, как в Европе и США. Официально пригласили всех, "владеющих навыками и капиталами", приезжать в Гватемалу, дабы "трудиться на общее будущее", гарантировав льготы. В первые же дни взяли под стражу "врагов свободы", - всех детей Карреры и двух его "неформальных жен", а также всю родню Висенте Серны, - но вскоре, поскольку, похоже, сами не поняли, за что арестовали людей, к политике вообще никак не причастных, выпустили, и даже, как ни странно, принесли извинения. А потом…

Вот потом, хотя список реформ, считавшихся первоочередными и нужными, процесс как-то приостановился. Правительство, укомплектованное максимально радикальными либералами, пачками готовило документы, вынося их на подпись президенту, - а дон Мигель, просмотрев, основную часть законопроектов возвращал на доработку. Как правило, без объяснений, с доброй, немного усталой улыбкой человека, постигшего всю мудрость мира сего, а когда был в настроении, поясняя: да, это именно то, что нужно, но не совсем то. Нельзя, друзья мои, спешить. Понимаете?

И дальше: поспешишь – людей насмешишь, а то и хуже. Вот во Франции, сами знаете, поспешили, - а теперь половина Парижа в руинах. Потому что Коммуна. Как, не знаете? Ну ладно. Неважно. Важно, amigos, чтобы как в Англии. Там уже два века все реформы вводятся понемногу, после долгих дебатов, с учетом всех нюансов, - и никаких потрясений. Вот таким путем Англия стала тем, кем стала, и это нам лучший пример.

Естественно, всех "новых людей", обожающе, снизу вверх смотревших на великого лидера, ловивших каждое его слово, такая позиция президента удивляла, шокировала, сеньор Хусто Барриос, после победы – губернатор традиционно либерального Лос-Альтоса и второй безусловный авторитет либеральной тусы, позволял себе даже давить на дона Мигеля: дескать, время не ждет, действовать нужно быстро, жестко, если нужно, с применением силы, а закон можно написать и потому. История нас оправдает!

Тщетно. В этом вопросе дон Мигель, очень не любивший конфликтов, оказался несгибаем. Умолкал, переводил тему на другое, - но проекты не визировал, а без подписи президента они не обретали силу законов, и даже дон Хусто, осознавая, что кричит в стенку, в конце концов, чертыхаясь, убывал в Лос-Альтос.

Соратники недоумевали, удивлялись, некоторые даже начинали злиться, а между тем, ларчик открывался просто. Практически все они, тридцати-, тридцати пяти-, максимум, сорокалетние были новым, уже третьим, считая от Морасана, поколением центральноамериканских либералов, и хотя на портреты дона Франсиско, которого никто из них лично не знал и даже вживую не видел, едва ли не молились, исповедовали совсем иные ценности.

Если совсем кратко, либералы первого поколения, Морасан и его круг, были чистыми идеалистами, истово верующими в Просвещение, автоматом пробуждающее в человеке все хорошее, - и никаких практических действий для претворения идеалов в жизнь. По их мнению, достаточно было победить всех плохих людей, объяснить всем хорошим людям, что самое главное – Единство, и всё. Отчего, при всех успехах и талантах, и проиграли.

Второе поколение, годившиеся Морасану в сыновья, знавшее его лично, на всю жизнь проникшиеся его обаянием, тем не менее, было более практичным. Они, - тот же дон Мигель или, скажем, сеньор Херардо Барриос, - понимали, что теория без практики суха, видели, что конкретно следует делать, но все же, как ни крути, "дети колониальных времен", были связаны некоторыми предрассудками, тормозившими рывок даже к самой великой цели, если средства для ее достижения казались недопустимыми.

И совершенно иначе рассуждало поколение № 3, полностью принявшее модный в то время "позитивизм" Огюста Конта, в приложении к социальной сфере постулировавший, что общество есть не совокупность индивидуумов, но единый организм, где место каждого определено в соответствии с аксиомой "любовь как принцип, порядок как основание, прогресс как цель". А смысл государства в том, чтобы "объединять частные силы для общей цели и предупреждать фатальную склонность к противоречиям".

То есть, если проще, технический и экономический прогресс самоценен сам по себе, всё (и все), кто, неважно почему, мешает прогрессу, есть "мусор Истории", который можно и нужно сметать с пути без эмоций, в чем и заключается главная обязанность государства. А если совсем просто, то человек в понимании позитивистов не значил ничего. Совсем. Никакие интересы личности, никакие интересы классов или (на худой конец) сословий не предусматривались. Только Прогресс. Технический и экономический. Неважно, какими средствами. А отсюда и сложности с доном Мигелем, человеком старого чекана, не умевшим понять такие простые, научно обоснованные аксиомы…



Хвост вертит собакой

Впрочем, сложности сложностями, но ведь Прогрессу на сложности плевать, а люди всего лишь исполнители воли его, - и если президент почему-то (неважно почему) объективно занимается саботажем, значит, Прогресс следует внедрять на местном уровне, правильно? Правильно.

Вот и дон Хусто Барриос, как губернатор Лос-Альтоса, а неформально еще и безусловный идейный вождь радикалов, начал реализовывать реформы в провинциальном масштабе, справедливо рассудив, что сеньору Гарсия Гранадосу, когда дело будет сделано, придется либо поддержать инициативу, пусть и нехотя, либо публично объяснять, почему либеральные реформы, которых он сам требовал много лет, теперь, когда все пути открыты, проводить нельзя, чего он сделать не сумеет.
А чтобы не переборщить, начали с малого, но главного, именно того, что считалось самым принципиальным и необходимым, - с удара по "мракобесию".

Из Лос-Альтоса в столицу под конвоем депортировали всех иезуитов, объявив, что ноги их больше в департаменте не будет. Так же поступили и несколько других губернаторов, и в результате получилось, что дон Мигель или распорядится выслать всех членов Ордена Сердца Христова из страны, или позволит им, предмету самой лютой ненависти "людей Прогресса", остаться в столице, тем самым показав, что он, на самом деле, вовсе не либерал, а ультра-консерватор.

По сути, временному президенту, который сам иезуитов весьма не жаловал, но опасался резких шагов, не оставили выбора, и 3 сентября, дав смиренным братьям 24 часа на сборы, их выслали из страны навсегда. После чего, итожит Николай Леонов, автор лучшей монографии о Перешейке, вышедшей в советские времена, "В ответ церковники подняли индейцев на вооруженное восстание, а затем склонили консервативное правительство Гондураса начать войну с Гватемалой", - на самом же деле, если отбросить вульгарную схоластику, которую сами основоположники марксизма-ленинизма вряд ли одобрили бы, не так все было, совсем не так.

Если без глупых схем, иезуиты, изгнанные из Латинской Америки еще испанцами, а в Гватемалу возвращенные Каррерой, в социальной структуре общества играли роль весьма специфическую. Монастырей они, в отличие от других орденов, не имели, обширных земельных владений тоже, а занимались почти исключительно работой с "коренными".

Поселившись в их поселках и выучив местные языки, они учили краснокожих детей грамоте, пению, лучших отсылая продолжать учебу на Кубу, а то и в Европу, обладая некоторыми медицинскими познаниями, лечили больных, пропагандировали новые методы ведения хозяйства и новые культуры, при необходимости помогали обиженным искать справедливости в судах, составляя жалобы и выступая в роли хотдатаев.

Ничего странного, что "общины" их любили, ценили, нуждались в них, - и в конце августа, когда "добрых пастырей" куда-то увезли, они не были этому рады, а потом, когда оказалось, что "наставников" прогнали и они не вернутся, в горах Серро-Гордо, на юго-востоке, начались мятежи, - сперва абсолютно стихийные, - просто "Верните нам наших заступников!", - но вскоре возглавленные вышедшими из тени офицерами-консерваторами, и дело дошло даже до установления мятежниками контроля над городом Санта-Роза.

Никакой угрозы для новой власти эти беспорядки местного уровня не представляли, - генерал Хусто Барриос всего за два дня, 23 и 24 сентября, отбив Санта-Розу за полчаса, прошелся по селениями, демонстрируя "дикарям", насколько митральезы эффективнее мачете и стареньких ружей, и "дикари", потеряв до тысячи своих, включая женщин и детей (поскольку поселки расстреливали, не разбирая, кто есть кто), все поняли.

Можно было докладывать в столицу. Однако донесение победе дон Хусто составил уклончиво: мол, есть значительные успехи, но пока что дело идет трудновато, сил не хватает, очень не помешала бы помощь, и лучше всего, если бы финальную точку поставил сам сеньор президент, отвага и военный талант которого общеизвестны.

Ход, надо признать, был безошибочный, больше того, ювелирный: когда-то, давным-давно, сеньору Гарсия Гранадосу в чине лейтенанта ополчения довелось повоевать на фронтах одной из многочисленных гражданских войн первого этапа независимости, его, мимоходом похвалив (типа "Далеко пойдете, молодой человек!"), произвел в капитаны сам Морасан, и с тех пор дон Мигель грезил военной славой, а теперь, став генералом, мечтал доказать всем и самому себе, что этого высокого звания он достоин не только как лидер "революции".

Ничего странного, что 2 октября временный президент, срочно отозвав в столицу дона Хусто и поставив его на хозяйство ("Вы лучший, друг мой, кому как не Вам?") отбыл на юг, и целых две недели руководил на месте добиванием мечущихся по лесистым горам, уже даже не пытающихся сопротивляться "дикарей", - а тем временем в столице министры приняли, а сеньор Барриос, как "и.о." утвердил три весьма важных декрета.

Во-первых, дон Мигель был произведен из просто генералов в генерал-капитаном (верховный главнокомандующий) армии, а дон Хусто ("за заслуги во благо народа") в генерал-лейтенанты (с постоянным пребыванием в столице), во-вторых, постановили изгнать из страны архиепископа Бернардо Пиньоля-и-Айсинену, кузена и близкого друга президента, а также одного из "столпов" Семьи, и еще одного, очень любимого индейцами епископа "за организацию мятежа дикарей на востоке", к которому ни тот, ни другой не имели никакого отношения, и в-третьих, отменив церковную десятину.

Всего этого либеральная общественность давно ждала и требовала, так что, президенту, вернувшемуся 17 октября, оставалось только, некоторое время понедумевав, завизировать решения кабинета. Ничего иного общественность бы не поняла. И с этого момента телега, застрявшая на несколько месяцев, тронулась.

Разумеется, президент, вернувшись, вновь начал тормозить шествие Прогресса, сомневаться, возвращать документы на доработку, - но окружение уже знало, как с этим бороться. Поскольку успех в Гватемале либералы изначально рассматривали, как старт очередного этапа борьбы за Единство, завещанной Морасаном, на обсуждение вынесли вопрос о войне с Гондурасом, возглавить которую, сами понимаете, должен был никто иной, как "непобедимый, увенчанный славой генерал Гарсия Гранадос".

И вновь – филигранно. Действительно, если уж начинать процесс объединения, то только с Гондураса, считавшегося (и бывшего) слабым звеном, а к тому же Хосе Мария Медина, хотя и опять либерал, был персоной одиозной, неприятной решительно всем, и если уж его, как "беспринципного лицемера" презрительно ненавидели консерваторы, то как относились к нему либералы, нетрудно представить, а уж насчет старомодно воспитанного президента Гватемалы, так и тем паче.

Конечно, маршал Сантьяго Гонсалес, руливший Сальвадором, - примерно того же поле ягодка, - тоже не считался человеком достойным, к нему у либералов имелись особые счеты, - но не все сразу, пока что он, все же не так густо-нагусто замазанный, как Медина, мог рассматриваться, как полезный союзник, время разобраться с которым обязательно придет, но позже.

Аккуратно вброшенная идея захватила пылкого, мечтательного дона Мигеля, полностью ушедшего в разработку планов грядущего похода, закупку оружия, создание нужного фона в СМИ, контакты с сальвадорским коллегой, а мелкую рутинную работу с документами он охотно сбросил на подчиненных, почти не глядя визируя все, что ему подносили на подпись.

Подчиненные же, в свою очередь, освободив главу государства от докучливой рутины, всемерно помогали своему генерал-капитану готовиться к грядущим триумфам, вплоть до объявления мобилизации всех граждан от 18 до 50 лет, кроме госслужащих, студентов и первых иммигрантов из Европы, - в основном, немцев, - намеренных поселиться там, где либералы планировали обустраивать плантации кофе.

Могла ли вся эта подготовка оставаться тайной для людей в Комаягуа? Конечно, нет: у президента Медины были "анонимные источники". Да, в общем, в Сьюдад-Гватемала ничего особо и не скрывали. Так что, дон Хосе Мария знал почти все: и о мобилизации, и о "секретной" встрече президентов Гватемалы и Сальвадора, завершившейся тостом "За нашу победу!" на банкете, и о вызванном из Коста-Рики и получившем аудиенцию у дона Мигеля сеньоре Карлосе Селео Ариасе, лидере недобитых гондурасских либералов, бедовавших в эмиграции, и о многом другом.. А раскручивавшая в гватемальских СМИ (теперь их было аж 138, и все зашкаливающе либеральные) истерия о "позоре Америки, предателе и мерзавце" была очевидна и без осведомителей.

Естественно, "любимый вождь гондурасской нации" метался. Он не льстил себе, он понимал, что страна в разрухе, что армия сократилась с 6000 до, дай Бог, 4000 личного состава, и то по бумагам, - и понимая все это, он пытался как-то отвести грозу.Писал приватные письма президенту Гарсия Гранадосу в Гватемалу, клянясь в полной лояльности, и президенту Гонсалесу в Сальвадор, напоминая о массе оказанных услуг.

Ответов не поступало, разве что пустые отписки, в личных встречах отказывали, - в связи с чем, пришлось закупать новейшее оружие, - винтовки и митральезы, - снимая деньги, поскольку казна пустовала, с личных счетов в банках Бразилии, Англии и испанской Кубы. Срочно вызвал из годичного отпуска лучшего и самого надежного генерала, - "Мединиту", - путешествовавшего по Европе, нанял несколько военспецов, участников Гражданской войны в США, и…



И академик, и герой…

8 мая, исходя из того, что лучший способ обороны – нападение, президент Гондураса, опубликовав очередной Манифест ("Сограждане! Фальшивый либерал, лицемер Гонсалес угрожает нам и нашей независимости! Я верю, что братская Гватемала не пойдет у него на поводу!"), атаковал Сальвадор, а ровно сутки спустя гватемальские части без объявления войны вошли в гондурасский город Канделария, привезя с собой помянутого выше сеньора Селео Ариаса, 12 мая объявившего себя временным президентом "нового Гондураса", а "братскую Гватемалу" - главным союзником.

С этого момента наступление на Сальвадор лишилось всякого смысла, - тылы горели, - поэтому Медина, развернувшись с восточного фронта на север, попытался отбить город, потерпел поражение и ушел в родимый Грасиас, где его всегда поддерживали. Однако уже 22 мая сальвадорцы, перейдя в контрнаступление, оккупировали "малую родину" генерала Медины, а его самого оттеснили далеко на север.

На этом, по идее (и по плану генерала Гарсия Гранадоса), все должно было закончиться: сеньор Селео Ариас под гватемальской охраной уже ехал в столицу, принимать присягу, - однако 16 июля в зоне боевых действий появился "Мединита", которого уже почти свергнутый президент Медина очень ждал, - но возник он не на восточном побережье, а совсем наоборот, на юге, из Сальвадора, и не один, а с "армией" в несколько сот стволов.

Оглашая по пути, что "время фальшивого либерала Медины прошло, отныне Гондурасом будут править истинные либералы", этот чертик из табакерки форсированным маршем занял беззащитный Комаягуа, "уговорил" (заставил) законного "и.о.", ждавшего прибытия сеньора Селео Ариаса, чтобы законным образом передать власть, сдать полномочия себе, как "законному временному президенту", а затем, выступая уже в качестве главы государства, объявил главным союзником "братский Сальвадор и его великого лидера маршала Сантьяго Гонсалеса".

Впрочем, продержался "маленький Медина" недолго: неприятно удивленные гватемальцы срочно запросили маршала Гонсалеса: "Шо за дела?", а услышав в ответ нечто типа: "Невиноватые мы, он сам пошел!"", 26 июля разогнали "армию" конкурента, бежавшего, естественно, в Сан-Сальвадор, где его арестовали, отдали под суд, а потом втихую выгнали из страны с запретом возвращаться, - и впредь вспоминать о нем не будем, ибо ни к чему. Реальный же президент Медина попал в плен где-то на севере страны, был доставлен в Комаягуа и…

Естественно, его очень хотели расстрелять, разумеется, предварительно осудив, и таки было за что, но, поскольку речь шла о президенте, законом предписывались предварительные публичные слушания, чтобы определить, есть ли в действиях подозреваемого состав преступления, - и тут бывший "великий вождь" в очередной раз проявил чудеса эквилибристики на густо намыленном канате.

Первым делом потребовав приватной встречи с британским консулом, он назвал дипломату имена десятка известных в Лондоне персон, имевших откаты со всех махинаций, и сообщил, что, если на суде речь зайдет о разграблении государственных средств, молчать не станет, а это повлечет за собой скандал в английских СМИ и серьезные неприятности, вплоть до падения правительства, - после чего, по настоятельной просьбе правительства Англии, все пункты обвинения, связанные с коррупцией, были вычеркнуты.

Еще один пункт, - зверства при усмирении Оланчо в 1865-м, - сеньор Медина опротестовал на том основании, что опустошил департамент, служа святому делу либералов, ибо Оланчо был гнездом консерваторов, а что этих консерваторов он объявил либералами, так это исключительно для того, чтобы гватемальские реакционеры не напали на Гондурас. И наконец, пункт № 3, - второе опустошение Оланчо, был играючи отвергнут заявлением о том, что иначе было нельзя, поскольку "речь шла о мятеже коммунистов".

В итоге, Большое Жюри большинством голосов признало отсутствие оснований для процесса, экс-президента освободили из-под стражи в зале суда, вновь взяли под стражу на выходе из здания, и без всяких процедур, - "по причине особой опасности для государства", - закрыли в крепости, в одиночной камере, "до появления новых соображений".

Итак, война завершилась триумфом, и этот триумф, безусловно, стал триумфом генерала Мигеля Гарсия Гранадоса, лично присутствовавшего в войсках и на заседаниях штаба. С триумфом его и встретили дома, а затем, отчитываясь о проделанном за время отсутствия главы государтва, дон Хусто Барриос доложил: все Ваши указания, мой президент, претворены в жизнь: церковный суд отменен, свобода вероисповедания узаконена, ордена разогнаны с применением силы, земля у монастырей отобрана монахи, кто принял новые правила, теперь будут простыми священниками на жаловании от государства, а не принявшие уже, наверное, где-то на Кубе. Как видите, мы старались!

И совершенно неважно, что никаких указаний такого рода, отправляясь в поход, дон Мигель не отдавал, наоборот, велел до его возвращения вопросами церкви не заниматься, - рыбка задом не плывет. Президенту оставалось только покивать и выразить благодарность сотрудникам, досконально исполнившим его предначертания, - но с этого момента сеньор Гарсия Гранадос затосковал, все чаще прилюдно сетуя на судьбу: дескать, оказывается, эта политика – такое гадкое, грязное дело, зачем я вообще полез на эту галеру?.. эх, знал бы раньше, жил бы во Франции, писал бы книги, как мой милый друг месье Дюма…

Что интересно, в этом нытье не было ни грамма кокетства, - и даже не потому, что сотрудники дона Мигеля, напоказ обожая шефа, с его мнением почти не считались. В какой-то степени это, конечно, играло роль, но главное: добившись в 60 лет исполнения самой заветной своей мечты, "Чуффандин" внезапно обнаружил, что реальная политика (депутатство в Ассамблее, куда он ленился ходить, не в счет) – совсем не то, о чем он грезил.

Он, судя по всему, искренне веровал, что реальная политика – это когда лидер, стоя на пьедестале (почтительно внимающие "апостолы" чуть ниже) одаривает толпу благодарных сограждан соцветиями мудрых мыслей, и все это в редких перерывах между торжественными церемониями и официальными визитами, а она, холера такая, оказалась сплошным потоком нудных заседаний, работы со скучными бумагами, встречами с людьми, с которыми совсем не хотелось встречаться, да еще и необходимостью отказаться от всех милых привычек, приобретенных за десятилетия вольной жизни.

Не умея просыпаться раньше четырех, не мысля себя после пробуждения без часа в гардеробной и часа с парикмахером, дон Мигель, конечно, понимал, что положение обязывает, и старался, как мог, - но бесконечные ночные совещания (в правительственном здании он не появлялся вообще), начавшись с обсуждения текущих дел, плавно переходили в изящные беседы с неуклонно приглашаемыми интеллектуалами, чтение и обсуждение новинок от лучших гватемальских и европейских литераторов, конкурсы игры на рояле, а затем в затяжные партии игры в в рулетку, кости или карты.

Долго такое продолжаться не могло: в мае 1873 президент Гарсия Гранадос объявил сотрудникам, что устал и уходит. Подчиненные на это отреагировали форменной истерикой, - да что Вы?.. да как же мы без Вас?.. без Вас Гватемала погибнет!.. – но эта истерика лишь укрепила стремление дона Мигеля покинуть пост, дабы попробовали прожить без гения, - и 3 июня Ассамблея, с рыданиями утвердив отставку "Благодетеля Отечества" (такой титул ему присвоили, несмотря на попытки отказаться), единогласно утвердила президентом сеньора Хусто Руфино Барриоса.

С этого момента в Гватемале, - да и на всем Перешейке, - начались, и не на словах, а в полную силу, совсем новые времена, лихие, яростные и совершенно беспощадные, но, чтобы совсем закрыть тему, с вашего, любезные мои читатели, позволения, как всегда, добавлю пару слов о дальнейшей жизни дона Мигеля.

Если вкратце, то, передав ленту и заявив что-то вроде "Если дело в твоих руках, я спокоен!", экс-президент забыл о политике. Вообще. Полностью посвятив себя Музам. Написал множество острых статей на всевозможные темы в СМИ, издал альбом политических парадоксов, солидную брошюру по денежному вопросу, монографию о будущем социализма, два тома мемуаров, - по мнению специалистов, "густо приправленных элегантным остроумием и полных уникальных исторических зарисовок", - и два либретто для опер.

Что еще? Помимо давней, очень дружеской переписки с Виктором Гюго, завел новую, с Жюлем Верном, а кроме того, начал брать уроки живописи, и несколько его картин, - "Генерал дон Мигель Гарсия Гранадос в детстве с матушкой", "Генерал дон Мигель Гарсия Гранадос отважно оппонирует диктатору Каррере в Ассамблее", "Генерал дон Мигель Гарсия Гранадос личным примером увлекает солдат в атаку при Тотонакане", - высоко оцененные специалистами, представлены ныне в частных коллекциях. В общем, можно сказать, незаурядная жизнь незаурядного человека, пусть и слегка омраченная досадным двухлетним эпизодом, удалась…

Продолжение следует.

https://putnik1.livejournal.com/9106829.html