Гадалка сказала, что ты мне надолго. - говорили горячим шепотом в семидесятых чтицы Цветаевой, не проясняя, чем могло обернуться такое "надолго" для того, о ком говорила гадалка.
Два диска Exile On Main St. случайно залетев в мою жизнь, как два летающих блюдца, провели со мной лет пять. И наш симбиоз действительно напоминал роман тинейджера с чувихой, которой кажется, что она его старше.
О существовании альбома я узнал не по "Голосу", а в темноте, под столбом с выбитой из рогатки лампочкой. Голос оратора был мне незнаком - во двор снова забрел пришелец.
Ты хочешь сказать, Йоко плохо поет, потому что у нее лицо лошадиное? - внушал он кому-то из наших, обходясь без мата. - Ты сначала послушай, а потом базарь, что в этом году не было сильных пластов. Последних Роллингов слышал - тоже двойные с вот такой пачкой открыток... - показал он, но мне в темноте не был виден его жест.
Поверженный собеседник молчал. Вскоре что-то забулькало - бутылка пошла по кругу.
"Кучу открыток" я мог себе только вообразить. Девочки менялись открытками артистов. За этим процессом они напоминали заколдованных матерей и вдов, чьи потери компенсировал вечным детством волшебник. Злой или добрый, сразу не поймешь.
Дело в том, что мои диски были без конверта и вкладышей. Я знал, как выглядит конверт. Он походил на внутренность гаража или сарая, оклеенную старой порнографией. Жилище ненормального, которому ублажение собственных бесов важнее мнения тех, кто может к нему нагрянуть.
"Чьи-то слёзы" - говорили взрослые, когда радостный ребенок приносил домой три рубля, подобранные с тротуара.
Мои пластинки тоже чьи-то слезы. Их явно зажали обманным способом - попросив переписать или послушать, и не вернули. Значит, конверт с приложениями остается у владельца.
Возможно, мне достался тот самый экземпляр, которым восторгался пришелец под фонарем с разбитой лампочкой. Речь пришельца была агрессивной, но интеллигентной. Так говорят идейные западники и неонацисты.
"Эксайл" с подозрительной легкостью всучил мне Алик П. - пластиночный ментор Азизяна. Личность примитивная, но скользкая. Раздобыв номер моего телефона, он начал знакомство с приглашения "заходи, открыточки порнографические посмотрим".
На языке Серебряного века Алик представлял "неполную форму пи-туристическо типа", вроде прозаика Ауслендера, который, как известно, был спичрайтером Колчака.
"Колчаками" Алика П. были полублатные мерзавцы типа Козы, Цыцуна и Зяблицкого, тащивших своему фавориту конфискованную пластмассу, сбитые очки и джинсы. Отношения Алика с тринадцатилетним Азизяном пестрели белыми пятнами, как не отгаданный кроссворд в скабрезном журнале.
Насчет открыточек Алик не блефовал, только это были не сумрачные образы "Аллеи Кошмаров" или Freaks, а духоподъемная эротика - сувениры партийный туристов, везомые "оттуда", чтобы учить по ним своих матрен и хаек, как надо встать, как надо сесть, как надо лечь и т.д.
Несмотря на природную манерность, говорил Алик сбивчиво и не артистично, постоянно копируя кого-нибудь неподходящего.
Особенно ему нравилось пересказывать уличные драки:
А я ему "ах ты, сука, петух, разгоняюсь... бац! - отмазка. Петух отдыхает.
Все это душным голоском неполной формы.
Музыкальные вкусы Алика были также примитивны, как его потребности и фантазии:
Сейчас мы протрем головочку и послушаем "Черную Ведьму".
Роллинг Стоунз ему чем-то не нравились, и мне очень хотелось выяснить у него четкую формулировку, но он начинал путаться и мямлить после первой фразы. Видимо, в этом вопросе не было кому подражать.
Единственный раз, дослушав до середины Heartbreaker, Алик убавил звук и произнес:
Ну а дальше, как всегда у Роллингов - шум, тарарам..." - словно извиняясь перед гостем за этот "шум и тарарам" у Роллингов, репетирующих за стеной.
По-моему он пытался пересказать что-то из "Ровесника", активно демонизирующего группу, чей репертуар в тот момент на две трети составляли регги, кантри и светский госпел.
Сосед мой Зайцев плясал вприсядку под Shine A Light. Много чудес видели эти два оголенных пласта.
Зато Алику нравилась пародия Элтона Джона Saturday Nights All Right For Fighting - это я знаю точно.
По двум причинам, но не потому что похоже на Стоунз. Во-первых само название - в переводе бесстрашного Алика - в субботу вечером драться можно. Во-вторых - на Правом у него жил какой-то "Элтон", сочиняющий рассказики порнографические.
В существовании этого "элтона" я сомневаюсь. Скорее всего, это был его "микки миккерано с саблей", невидимый друг девочки в рассказе Сэлинджера. В рассказиках правобережного "элтона" тоже фигурировали школьницы, гостившие на каникулах в сельской местности.
Недостающие, зажатые каким-то вандалом, открытки стали негативным фетишем семидесятых. Про комплект карнавальных калек и уродцев были в курсе единицы, возмущенные, зачем такое вообще подкладывать к фирменным дискам, когда на Западе столько красоты. Какая-то неуместная достоевщина.
Кто-то гонялся за "Ленноном со свиньей".
Кому-то не давал покоя "Пинк Флойд с Жорой Пидарасом". Так звали известного пляжного мальчиколюбца - мастера плавательной акробатики.
В нашей лично жизнь "Эксайл" выступил идеальной фонограммой к эпизоду "Двое на одном подоконнике". Точнее будет сказать не "двое", а четверо, и пятым пусть будет подоконник. Вся постановка напоминала кусок, либо не вошедший в Cocksucker Blues, либо вырезанный оттуда за пиратство.
Никогда на моей памяти местечковые групи-герлз не смотрелись так естественно, под музыку, не совместимую с местечковой идеей декаданса. Они напоминали даже не стюардесс-травести или проводников Финского Тома, а просто два манекена, оживающих от щелчка зажигалки, поднесенной к сигарете, просунутой в гуттаперчевый рот.
По идее отсутствие обложки обезличивает не только дизайн, но и музыку, превращая произведение в освежеванный труп. В картину с которой, подобно коже, содрано изображение.
Но к счастью так происходит не всегда. Порой в обезображенном и оскверненном пробуждаются черты и краски, скрытые от глаз в неповрежденном виде.
По этой причине немое кино и черно-белое фото так мобилизуют воображение резервиста.
Читая роман без обложки, мы постоянно кому он посвящен. Четыре буквы его названия горят как неоновая вывеска злачной ночлежки.
И погружаясь в толпу патологических персонажей, читающий тянется к уже протянутому из тьмы "Катехизису революционера", с упорством "человека обреченного". Потому что Нечаев актуальнее самого автора нескольких сотен страниц, каждая из которых по-своему бесценна и неисчерпаема.
То же самое происходит со слушателем Exile On Main St.
Его поставили под фонарем напротив отеля с удаленным фасадом, и в каждом номере происходит живая иллюстрация каждой песни, включая Ventilator Blues.
Только в патроне нет лампочки, и горлышко зеленой бутылки светится изнутри, а слева, повернув лицо с улыбкой балаганного паяца дежурит та самая хромоножка из Дубов - цветное воплощение козырной карты, которой нет в патологической колоде Роллинг Стоунз.
https://koznodej.livejournal.com/2333515.html
