Ptisa_Lucy все записи автора Автор Алексей_Груненков,

Глава 1
Глава 2

Положили меня в ночь на среду, а в четверг вечером ко мне приехала бабушка. Привезла еду и сигареты. Она не в первый раз навещала меня в больницах. Сначала от военкомата, потом в СКЛИФЕ и хорошо знала содержимое моей “больничной корзины”.
Больные со своими несчастными родственниками встречались в столовой. На свидание с мужьями и сыновьями приходили исключительно женщины. Жёны и матери. Посетителей-мужчин я не видел, а все до одной женщины выглядели неважно. Старые, страшные, плохо одетые. Бабушка на их фоне смотрелась до неприличия молодо и модно.

Психи сидели за столиками и поглощали принесённые им продукты. Уж я-то знал почему они торопились поскорей всё сожрать. Никто из них не хотел брать пищу с собой в палату, где ей придётся делиться с соседями, да и солдаты могли наложить на неё лапу. Последнее никто ни у кого не забирал, но все стремились выйти из столовки пустыми. Кто-то давился, не мог проживать, кого-то рвало. Мерзкое зрелище. Однако самое отвратительное заключалось в том, что всё это жрущее быдло само относилось к категории профессиональных халявщиков и попрошаек. Шастали по палатам и побирались, а также запросто могли что-то взять без спроса. Выклянчивали в основном сигарету и жрачку. Гигиенические принадлежности – мыло, зубная паста, туалетная бумага, бритвенный станок – их не интересовали. Чистоплотностью они не отличались. Все поголовно грязные и вонючие, хотя ванную открывали по утрам всем желающим. А ещё как мне рассказывал Робинзон побриться/постричься в отделении тоже не проблема. Раз в неделю приходит брадобрейка со своим инструментом.
Рядом за столиком вместе с обшарпанной старухой сидел мой сосед Илья. Тот самый “мечтательный онанист”. Илья обгладывал кости копчёной курицы. При этом руки его дрожали. То ли от “колёс”, то ли от жадности. Проводив свою посетительницу, он вновь вернулся в столовую и подошёл к нашему с бабушкой столику:
– Вы ничем не угостите? – спросил он бабушку.
– Извини, дружочек. – ответила та и развела руками.
Ничуть не смутившись её отказу, Илья в надежде чем-нибудь дополнительно поживиться продолжил поочерёдно обходить столики и приставать к сидящим за ними людям с тем же вопросом, но все как один гнали его в шею, правда в отличие от бабушки в более грубой форме.
Я спросил у неё про родителей. Не хотят ли они меня забрать. Бабушка сказала, что они планируют в понедельник ко мне приехать и пообщаться с врачом. Вот всё, что она знает.

В пятницу меня перевели из надзорной палаты в обычную на той же опасливой половине. От надзорной она отличалась лишь наличием двери. В палате лежало много молодёжи и все до единого входя или выходя её закрывали. Объяснялось это тем, что в палате постоянно дрочили. Как только кто-то входил молодые дураки спешно набрасывали одеяла на свои эрегированные члены. Если это был кто-нибудь из своих, то дураки раскрывались, поправляли вспомогательные материалы и с сопением и пыхтением опять принимались за дело. Придумать условный стук, чтобы не прерываться в процессе никто из них не додумался либо экстремальные условия их дополнительно возбуждали.
В палате мастурбировали на скорость. Дрочили наперегонки. Соревновались кто быстрее всех кончит, а поскольку я отказывался принимать в этом участие призывали судить. Вести турнирную таблицу. Каждый участник группового состязания отдавал что-то (например, сигарету) в общий призовой фонд, а победитель снимал куш. По мне лучше бы они в карты играли, но карты были запрещены, да и играть похоже никто не умел иначе колоду обязательно где-нибудь раздобыли. Но нет. На карточные игры им явно не хватало мозгов, ну а для онанизма много ума не надо.
Жить в таких ужасных условиях было невыносимо, и я запросился обратно к надзорным. Там мне упал на хвост Виталик.
Этот Виталик тот ещё был проныра. Плюгавый мужичонка лет сорока с обширной лысиной на башке. Типичный Луи де Фюнес. Привезли его в субботу. Под левым глазом у него наливался здоровый синяк размером и цветом похожий на среднюю картофелину сорта “синеглазка”. Он быстро сообразил, что у меня есть чем подогреться, а к нему никто сюда таскаться не будет и начал набиваться в друзья. Делал он это путём вешания лапши мне на уши. Трепался про Испанию, как он там жил, а точней бомжевал и агитировал махнуть туда после выписки вместе с ним. А ещё соблазнял женскими прелестями какой-то своей приятельницы, с которой он договорится насчёт меня в плане интима. Тоже, когда выпишемся. Ведь мы теперь не разлей вода! Единственные нормальные во всём этом бедламе и нам лучше держаться вместе.
Ни в какую Испания я, понятно ехать не собирался, как и трахаться с его знакомой, однако Виталик сумел отвадить от меня прочих любителей халявы, а такой человек мог бы мне пригодиться. Лучше делиться с одним Виталиком, чем кормить всю палату. Он защищал моё добро как своё собственное, отстаивал каждую сигарету в пачке. Самому мне трудно кому-либо отказывать и Виталик взял эту неприятную функцию на себя.
– Он тебе сигарету, а ты ему что? – спрашивал он очередного “стрелка” ставя того в тупик.
– Авторитета этим не заработаешь. – наставлял он меня.
Короче, в его лице я завёл себе адъютанта. Виталик бегал за кипятком к медсёстрам и подавал мне чай, занимал в столовой места, застилал мою койку, убирался вместо меня в палате. Заодно всячески развлекал: травил байки и рассказывал анекдоты. В целом я был доволен его работой.
В понедельник днём мы выкурили на двоих последнюю сигарету из бабушкиной передачи. Еды в холодильнике тоже никакой не осталось. Вскоре я заглянул в туалет и увидел Виталика. Он разжился сигаретой и нахально её курил, забравшись с ногами на ободок унитаза. Меня не позвал и даже не предложил оставить после того, как я его с ней застукал. Ну а мне впадлу было просить, и я ничего не сказал и тоже притворился, будто бы всё нормально, однако выводы сделал. Пока я в силе Виталик мне жопу лизать готов, но стоит ослабнуть как он тут же соскочит и это в лучшем случае. В худшем – начнёт мстить мне за унижения. В общем скользкий тип.
Моё финансовое положение спасли родители. Они пожаловали в нашу обитель, сдержанно со мной поздоровались, сунули пакет с домашней одеждой после чего каждый из нас отправился по своим делам: мать – разговаривать с Лией, отчим – в столовую, я – в палату. Сменив свои “возвышенные” штаны на приземлённые джинсы, я в тот же миг почувствовал себя человеком. Надел футболку, а поверх неё пижамную куртку. Раньше куртку приходилось носить на голое дело, и я постоянно мёрз. В пакете нашлись и нормальные тапочки. Переодевшись, я присоединился к отчиму.
– Ну как тебе здесь? – спросил он с кислым видом.
– А то сам не видишь! – с вызовом ответил я.
– Вижу… – печально согласился отчим.
Обстановка в столовой отсылала к фильму Марко Феррери “Большая жратва”. Больные массово предавались дикой гастрономической оргии. То ли специально хотели подавиться едой, то ли стремились покончить с собой посредством переедания. Странно как подобное безобразие допускали врачи. На всё на это было дико смотреть! Сдержанный отчим и то находился под впечатлением от увиденного, а глянул бы он что творится за закрытой дверью в палате.
– Шутки кончились. – продолжил отчим. – Ты хоть знаешь, какого размера у тебя были зрачки? И что они не реагировали на свет, знаешь? И ты хочешь сказать это всё из-за тех трёх банок?
– Ну, да.
Отчим помолчал.
– Ну хочешь ты выпить, ну возьми водки! На хрена эту химию пить?
Далее он прочитал мне целую лекцию про синтетический алкоголь и призвал к употреблению натурпродуктов.
– Да ему вообще ничего пить нельзя! – вмешалась подошедшая мать – Как в том мультфильме “Остров сокровищ”. “Слово “ром” и слово “смерть” для вас означают одно и то же.” Так и для него.
Мать разоткровенничалась насчёт своего разговора с Лией. Мол просила её не торопиться меня выписывать и держать как можно дольше.
– Так и сказала… – поделилась мать – Лечите его сколько потребуется. Не торопитесь. Раньше по блату лежал, а теперь пусть как все полежит.
Поделилась она и недовольством шефа. Тоже мне новость!
– Ты что в пятницу на работе устроил? Правдоруб выискался!
Мать всё-таки узнала про мой пятничный перфоманс. Андрей в тот день приболел. Накануне мы с ним попили пивка вечером и следующим утром я вынужден был поправить здоровье двумя баночными коктейлями, а в обед сбегал за третьей банкой. В момент наивысшей концентрации алкоголя в организме я напоролся на “крысу-Ларису”. Она опять прицепилась ко мне со своей инвентаризацией. Упрекнула, что долго возимся. И всё это в такой резкой форме, что я не выдержал и сказал всё что думал о ней лично и об её инвентаризации. Лариса аж рот раскрыла от изумления. А я резал ей всю правду-матку. Что везде бардак, ничего нигде не могут найти, и что никому кроме неё инвентаризация не нужна, а ей самой стоит вести себя с другими людьми повежливей. Глядишь подобреет и избавится от репутации старой девы.
Отжёг по полной. Лариса поняла, что я выпил и настучала Владилену, а тот пожаловался на меня матери. Мать передала мне его слова, которые он сказал ей:
– Кого Вы мне подсунули?!! Ваш сын настоящий подонок!!!
– Лежи, лечись и думай над своим поведением. – промолвила она на прощанье.
Наконец-то у неё нашлась на меня управа. Отыскались методы воспитания. Ну, ладно. Ваша взяла! Во вторник днём я подмахнул согласие на лечение (раньше лягу – раньше выйду) и потекли мои скучные больничные будни. Утром подъём и обход. Врачи подходили к каждому поочерёдно и спрашивали, как дела. Виталик им однажды признался:
– Во сне Казанскую Богоматерь вижу. – проговорил он с театральной напыщенностью в голосе.
– Так может быть это знак? – попробовала подсказать ему Лия. Она не срубила, что он над ней издевался.
При поступлении у меня взяли кровь на СПИД, гепатит, сифилис и я всё боялся, что анализ придёт положительный. Что Лия подойдёт ко мне во время обхода и сообщит новость что я инфицирован. Либо сообщит её не мне, а родителям. Обходы тревожили.
В девять созывали на завтрак и до обеда время шло быстро. То врачу какому-нибудь покажут (например, окулисту), то отведут на какое-нибудь исследование вроде снятия электроэнцефалограммы. Ну а чтобы попасть на прогулку надлежало повысить свою лояльность в глазах персонала. Новичков на неё не пускали. Боялись. Прогулка была привилегией исключительно “старших” больных. Старших по сроку лечения. Тех, кто пролежал не менее одного месяца. Их заставляли надевать казенные сапоги и рваные бушлаты, раздавали им в руки мётлы и гнали убирать прилежащую территорию под присмотром бдительной санитарки и пары солдат-срочников. Но эксцессы всё же случались, и некоторые ненадёжные граждане умудрялись сбегать с прогулки домой. Беглецов ловили, возвращали в надзорку, и начинали лечить заново лошадиными дозами аминазина. Нарушители дисциплины от такого “лечения” за пару дней превращались в овощи. Спали круглыми сутками. Еду им носили дежурные прямо в палату, но те практически ничего не съедали. Иногда кто-нибудь со стеклянными глазами медленно выползал по стеночке в туалет, делал свои дела и плыл обратно в койку. Они даже курить на время переставали.
Вечером – посещения. Бабушка меня не забывала. Приезжал навестить и родной отец. Местной валюты мне навезли столько, что я мог бы занять верхнюю строчку в списке миллиардеров по числу сигарет и чая. Журналы в целях повышения нравственного уровня психиатрического контингента я убедительно просил мне не привозить, да и самому ни к чему зазря возбуждаться.
Время от времени в отделении устраивали дискотеки, на которые приглашали женщин и девушек из других отделений. Я читал им свои стихи, а потом эти сумасшедшие бабы лезли со всех сторон и сыпали комплиментами:
– Ах, какие у Вас тонкие пальцы! По ним сразу видно, что натура Вы утончённая.
Видели бы вы этих баб! Щербатые, ярко накрашенные дылды непонятного возраста с торчащими волосами и разодетые так, словно непреднамеренно пародировали проституток. Ботфорты, цветастые лосины и мини-юбки. Многие приходили в шляпках с вуалью и в длинных перчатках до локтей. Удивляюсь как никому в голову не пришла идея провести среди них конкурс красоты на звание “Мисс Кащенко-2004”. Как бы я ни голодал сексуально ни на одну не польстился бы. Солдаты поговаривали, что некоторые из пациенток обладали правом свободного выхода и покидали на час-другой свои отделения для охоты на одиноких мужчин готовых уединиться с ними в кустиках или в подъезде ближайшего дома за символическую плату или за просто так.
Что ж… Вполне возможно это являлось правдой. Одна похотливая дама примерно под пятьдесят сидела ворковала со мной, а потом как присосалась к моим губам, что я еле от неё отбился, а отбившись кинулся в туалет – полоскать рот.
По выходным открывали комнату отдыха, где стояли телевизор, аудио и видеомагнитофон, а также имелась небольшая библиотека. Кому-то из пациентов принесли кассету с порнухой и солдатики, выпросив у дежурной сестры ключи смотрели её по ночам. Ну а для нас врачи заимствовали на день-другой из дома фантастику, комедии и мелодрамы.

Спустя три недели выписали Виталика. Нас с ним вела одна и та же врачиха, то есть Лия и мне было жутко обидно. Неужели мой случай тяжелей, чем его? Виталика доставили прямо с улицы в невменяемом состоянии. Сутки держали в токсико-реанимации, а когда он пришёл в себя перевели к нам. Причина его невменяемости заключалась то ли в алкоголе, то ли в наркотиках, то ли и том и в другом вместе взятом, а происхождение синяка под глазом “получатель” не помнил. Мутная, короче, история с ним приключилась, мне он подробностей не рассказывал и тем не менее, его выписывали, а меня нет. Лия Михайловна лечила меня на совесть, не то, что Виталика – раз, два и готово. Диссертацию что ли надеялась защитить или мать пообещала награду.
На улице прилично похолодало, а вещи Виталику принесли со склада не по сезону. Тоненькую ветровку и пляжные шорты с сандалиями. Для начала октября оделся он легкомысленно и у многих кто слышал от него про Испанию зародились сомнения в правдивости его рассказов. Однако, Виталик не растерялся. Сказал, что буквально на минутку вышел из дома во всём домашнем, впал по дороге в неадекватность и его отвезли в больницу. А в этом бельишке домой и впрямь ехать холодно.
– Нет ли у кого вещей потеплее? – вконец обнаглевший Виталик обратился за помощью к соседям по палате – Ну, парни! Кто ходит на улицу одолжите мне что-нибудь. Завтра я всё привезу обратно, обещаю. Да ещё сигарет привезу и пожрать. В долгу не останусь.
Виталик не скупился на обещания и всем сулил всякие бонусы. Кто-то сжалился над ним и отдал свою вязаную шапочку. Тот, конечно, рассчитывал на что-нибудь посерьёзнее. Например, на пальто или тёплые меховые ботинки, но все равно натянул её на свою плешивую голову и отбыл домой в чём был.
Виталик конечно же не сдержал слова. Не приехал и ничего никому не привёз. Наверно замёрз по дороге насмерть. И вроде бы ну и чёрт с ним, но мне стало не хватать его в плане общения. Да – пройдоха, жулик, кидала, но я скучал по нему. Ведь по-настоящему я ни с кем потом так и не сблизился и остался сам по себе. Опасения санитарки из диспансера предрёкшей, что меня будут обижать в Кащенко, не сбылись. Меня никто не трогал хотя конфликты вспыхивали регулярно из-за крайне нервозной обстановки в палатах, а провоцировали их чаще всего алкоголики. Дураки дрочили с утра до вечера, попрошайничали, хватали всё подряд своими загребущими ручонками, шизофреники считались местной интеллигенцией и рта ни на кого не раскрывали, а алкашей раздражали все.
В отдельную категорию входили молодые люди, которые лежали от военкоматов. Лежали, впрочем, недолго. Неделю, от силы две и жили в отдельной палате на спокойной половине рядом с солдатской палатой. Клубные завсегдатаи в модной одежде и с крашенными волосами. С солдатами они хранили нейтралитет и открыто друг с другом не враждовали, но тоже выводили из себя алкашей своим внешним видом. И не зря. Среди “военкоматчиков” скрывались тайные педерасты.
Помимо алкашей к агрессивной группе относились также солдаты, которые притесняли немощных бедолаг из числа инвалидов. Отбирали у них сигареты, продукты из передачек и принуждали мыть туалеты. Туалеты и коридор обычно обслуживала уборщица, но солдаты расценивали мытьё унитазов как способ кого-то унизить с целью возвыситься самому. Так однажды в туалете я стал свидетелем разборки между “духом” воспитывающего в себе навыки “деда” и бедным-несчастным додиком. Додик был мелкий, лысый, тщедушный и похоже вправду немного чокнутый, а его визави наоборот выглядел весьма устрашающе невзирая на то, что в части он сам сносил издевательства от настоящих “дедушек”.
– Слышь, оставь его. – сказал я “духу”.
Тот непонимающе на меня посмотрел:
– Он стукач!
– Он может быть и стукач, но он прежде всего он гражданский. А ты военный. Присягу давал. Разницу улавливаешь?
Никакой разницы “дух” не видел или не хотел видеть, настолько нравилось ему быть в роли “дедушки”.
– Что, реально не врубаешься? Сейчас он пойдёт и настучит и тогда в лучшем случае тебя немедленно вернут в часть. А в худшем это дисбат, солдат.
При слове “дисбат” солдат вздрогнул и отпустил свою жертву. Додик бочком выскользнул из туалета. Он оказался хорошим учеником, а вот “дух” не воспринял всерьёз полученную информацию и попробовал свести счёты позже. Додик предсказуемо сообщил врачам об избиении и продемонстрировал им синяк и как бы его обидчик не разыгрывал из себя сумасшедшего, не рыдал и не катался по полу за ним приехал человек в офицерском мундире и увёз в неизвестном направлении. Только его и видели.

По прошествии месяца меня впервые отпустили на выходные домой. Дома, закрывшись в ванной я так и не смог ублажить себя рукой. Эрекция присутствовала, но я не сумел и близко подойти к кульминации. От таблеток у меня произошло расстройство половой функции. Впрочем, мне с моим “послужным списком” мне было не привыкать. Подобное случалось со мной и раньше поэтому я особенно огорчился поскольку по опыту знал, что стоит мне прекратить принимать их как всё восстановится. С другой стороны, меня лишили последней радости.
В отделении мне полагалось теперь масса разных поблажек, правда о выписке речи пока не шло. Зато меня перевели на спокойную половину, где не дрочили и не лаялись по каждому пустяку. Люди там лежали нормальные. Например, два приятеля-наркомана. Оба матёрые, лет по тридцать. И как только смогли дожить? Они легли сюда добровольно. Друзья оформляли себе инвалидность и вовсю пользовались привилегией свободного выхода на территорию откуда приносили в больницу наркотики и водку для алкашей.
В моих новых апартаментах на восемь человек стояли не железные койки с панцирными сетками, а настоящие деревянные кровати с цветным постельным бельём. На окнах висели шторы, а верхний свет по ночам гасили. Оставляли гореть лишь пару светильников над кроватями и в палате стоял полумрак. Всё эти плюсы перечёркивались жирным минусом. После завтрака палату до обеда закрывали. На спокойной половине не позволялось бездельничать и вместо того, чтобы праздно валяться на койке изволь посещать трудотерапию – конвертики клеить. Но клеить конвертики в тёплом помещении столовой было гораздо привлекательнее, чем убирать лопатами снег на улице. Все старались избежать этой участи и прятались по туалетам, пока санитарка не наберёт нужного количества человек. А с лодырями или с отказниками разговор получался короткий – в палату и две недели аминазин в задницу.
В течении всего дня очень напрягала невозможность побыть одному. Куда ни сунься везде окружали психи. Ценней сигарет, ценней кипятка в психиатрической больнице – это пять минут тишины, пять минут одиночества, пять минут передышки от всех этих рож!
В 14 часов привозили обед. Потом санитарка разносила таблетки и смотрела всем рты. Дальше по распорядку был тихий час. Во время этого тихого часа меня порой посещало вдохновение, и я сочинял стихи. Мои стихи нравились многим. Ко мне часто подходили томные женственные юноши от военкоматов, протягивали листки, тетради и просили написать им какое-нибудь стихотворение на память. В масштабе нашего отделения я получил репутацию известного поэта. Пару раз меня вытащили на большую сцену в здании клуба, где я выступил со стихами перед более широкой аудиторией. В зале насчитывалось около восьмидесяти мест и меня пришли послушать сумасшедшие из нескольких отделений.

Как живой ты была во мраке,
За тобой мог любой увиться.
Крошку хлеба отбил я в драке
Для тебя, ведь ты тоже птица!

Потом сел и заплакал, рядом,
Все слова о Любви – пустяк.
Пожирал тебя молча, взглядом,
Стосковавшийся холостяк.

Углублялся в твои детали,
Изучал географию черт.
Где у скульптора пальцы устали,
У художника дрогнул мольберт.

Но, увы, не узнал я: кто ты.
Может быть исключенье из правил.
Все слова о Любви – анекдоты;
Всех смеяться бы я заставил!

И в слезах весь взлетел с места,
Был не в силах тебя забрать я.
Ведь ты мертвой была, невеста,
Да и хлеб твой склевали братья…

После ужина я глотал свой вечерний набор таблеток. В семь ложился и засыпал пустым чёрным сном без единого сновидения. На спокойной половине мне и спалось спокойно. Это на буйной нельзя расслабляться и надо быть всё время настороже. Спать вполглаза, а то этих онанистов всего ожидать можно.

В декабре меня дёрнули на комиссию. Решения по выписке принимались коллегиально. В кабинете заседало человек тридцать. Подавляющее большинство было мне незнакомо. Врачи смотрели на меня словно я какой-нибудь дикарь из Новой Гвинеи. Папуас из племени каннибалов, а они цивилизованные европейцы. Посыпались стандартные вопросы. Задавала их та самая бабка, которая верховодила на первом консилиуме и отказалась меня отпустить. Вопросы были из серии: “Как себя чувствуете?”, “Пошло ли лечение Вам на пользу?” и прочие того же порядка. Когда вопросы у неё кончились, она подключила своих коллег. Может у них найдётся что у меня спросить.
Коллеги неприлично молчали. Наконец кто-то из мужчин не выдержал и вызвался спасти ситуацию:
– Э… – многообещающе начал он – А Вы никогда не думали, что чем-то отличаетесь от остальных?
– Ну, хвоста у меня вроде нет. А так все мы так или иначе отличаемся друг от друга. – ответил я – Что конкретно Вы имели ввиду?
Интервьюер ничего не ответил.
– Какие у Вас планы на будущее? – после очередной долгой паузы в тишине прозвучал нерешительный женский голос. Всё это напоминало пресс-конференцию, в ходе которой “звезда” отвечала на вопросы журналистов.
– А на какое именно будущее? – для порядка уточнил я – На ближайший день или Вы спрашивали о планах на вечер? Ну а если в более широком смысле, то для начала мне нужно выписаться.
С психиатрами я разговаривать научился.

Долгожданный день моей выписки ничем не ознаменовался. Накануне в четверг после рыбного деликатеса на завтрак Лия Михайловна обрадовала меня известием о предстоящей завтрашней выписке. Близился Новый Год, и она получала указание от руководства максимально разгрузить отделение.
– Ну что? Завтра выписываемся? – Лия Михайловна сообщила о выписке в форме вопроса. За прошедшую неделю мне поставили несколько капельниц. Каждая капельница на пару часов погружала меня в сомнамбулическое состояние, а также отпускали одного в другой корпус брать лечебные ванны. Вода в них была такого же изумрудного цвета как напиток “тархун” или глаза врачихи.
Все эти врачебные манипуляции закрепляли успех моего выздоровления и скорую выписку я предчувствовал. Либо выпишут домой, либо переведут в загородный филиал куда отправляли старожилов, и я очень боялся, что ссылка коснётся и меня. Хотя люди, побывавшие там неплохо отзывались об этом месте в посёлке Поливаново.
Вообще этого дня я ожидал большего, а по факту прощание с отделением получилось скомканным и поспешным. Грандиозного события не получилось. Слёзы никто не лил, цветами не провожал и напутственных речей не произносил. Из больных я ни с кем не дружил. Только Лия Михайловна предупредила, чтобы вёл себя хорошо. Попасть сюда снова очень легко. Она говорила правду: после пары недель на свободе многие возвращались обратно и проходили весь круг заново. Опыт я получил ценный, но с меня хватит. Не хочу больше.
В пятницу меня передали приехавшим за мной родителям. Отчиму и мамаше, украдкой всучившей моей зеленоглазой врачихе пухлый конвертик с денежкой. Та, залившись краской, поспешно затолкала его в карман своего халата. А я подумал:
“Ну, суки, я вам этого никогда не прощу!”