Пишу стишки простецкие ...
В Израиле на 86-м году жизни скончалась известная поэтесса Инна Лиснянская. Прощание с литератором состоится в российской столице. "Умерла Инна Лиснянская. Хоронить привезут из Израиля в Москву", - написал на Facebook поэт и критик Андрей Василевский.
Не толкай меня в реку забвения
За вторичное слово:
Видишь, даже предмет — повторение
Организма живого.
****
Жизнь в меня только душу и вдунула,
А умом и зреньем обидела.
Окажи мне, мой ангел, милость, —
Поцелуй меня в лоб, чтоб думала,
Поцелуй в глаза, чтобы видела,
Поцелуй в уста, чтоб — забылась!
***
Между памятью и временем
Инна Лиснянская. При свете снега
Инна Лиснянская. При свете снега: Стихотворения 2000 года.
Что за дремучая морока,
Что за гремучая звезда
Меня направили сюда,
Где я живу так одиноко,
Как не живала никогда.
Одиночество — это независимость от других людей, но не от самой себя. Это не декларация, не призыв, не уверенность, это только признание факта, только совершенство добровольно принятой обязанности. Жить с собой в ладу не удается. И не потому, что все вокруг плохо, а потому что именно разлад с собой и есть то состояние души, которое и позволяет оставаться человеку живым и чувствующим. Призрак ли это одиночества или просто отрицание окружающего — того, которое само не делает попыток ничего отрицать, а просто живет рядом как напоминание. Поэзия, как расплата, как незамеченный капкан, как детское чародейство, затягивает в себя, и нет сил сопротивляться.
Втянет, проглотит кровать, гардероб и трюмо,
Кресло и стол, за которым я это письмо
Не дописала тебе и уже не закончу.
Так вот, возможно, густой африканскою ночью
Бросил со страху поэзию нервный Рембо.
В грозы такие в себя прихожу я с трудом,
Трогаю дрожко неодушевленные вещи,
Словно боюсь испугать их, а лес рукоплещет,
Видя, как я обращаюсь с его же ребром —
С деревом, отданным им в услуженье мне.
Вот и попробуй пойми, в чем тут дело и что делать — спасаться самой, призывать на помощь «неодушевленные вещи» или принять все как данность, не ожидая ни награды, ни почестей, а только неся на себе вину за все происходящее вокруг. И оказывается, это так тяжело — пристальное сочувствие к неодушевленным вещам, которые обладают способностью к памяти, к возвращению в давнее состояние, почти забытое человеком. Предметы оказались насильственно отделенными от своего природного существования, подчиняясь человеку. Но тот сам выбирает свое одиночество, свою среду обитания, удаляясь или приближаясь к себе или от себя. И эти простые вещи — древесные ребра леса, окружая своей ненавязчивой заботой, помогают сохранить равновесие.
Вынесу стул раскладной и горячий кофейник —
В сосны, в шалфей фиолетовый, в желтый лилейник,
И заведу разговор...
Слово сказано, собеседник обозначен, круг слушателей определен. Негромкий голос, обращенный к тем, кто находится рядом, к простым предметам, которые, тем не менее, не выдают тайну бытия. Предчувствие порога, когда одно время закончилось, другое не началось, зависание между двумя прикосновениями упругого воздуха. Балансирование на грани опыта и чувства, знания и мудрости. Так прост и незамысловат и разговор с огнем, в котором сгорают рукописи. Но память — это то, что не исчезает, возвращаясь и возвращая утраченное.
Но лето настанет, и вспыхнет жасмин,
И в белом его огне
Воспомнит пчела и выпьет в помин
Выжженного во мне.
Разговор невозможно остановить, так как собеседники — существа, лишенные самостоятельного голоса, обреченные на молчание. Их голосом становится голос поэта. Таково их взаимное сближение и посильная помощь друг другу. Разворачивается сеть взгляда, в которую не ловят, а отпускают, оставляя себе только воздух — возможность дышать. Здесь нет ничего придуманного, все реально, достаточно выглянуть в окно, где при свете снега или рождественской звезды возможно увидеть пространство, разговаривающее на языке странствия, неизбежности или печали. Речь не торжественна, обыденна, именно так и должно говорить о вечном — не крик, но шепот.
Чтобы словесное шитьё
Не занавешивало сути,
Чтоб сложной мысли бытиё
И вам открылось, и минуте,
Всю жизнь пытаюсь овладеть
Наипростейшими словами.
А это — колокола медь
И облака над куполами.
Инна Лиснянская — поэт сдержанный и почти спокойный, она сопровождает читателя в пределах только личного — личной памяти, личного взгляда, личного ощущения. Не отрицание своего «я», не совпадение с «я» того, кто слушает, а возможность понимания и угадывания — родственной души, похожего восприятия, доверия и способности к неотторжению. Для нее и смерть — не уход туда, откуда не возвращаются, а переход к светлому состоянию, не глубокий тоннель, а высокий стебель, ведущий не к провалу, а к вершине — цветку, бутону; стебель, выводящий к солнцу.
Замечать существование мелочей, уметь разглядеть в общем частности, в большом — подробность и отдельность. Внимательность к тому, что дано природой, — к дождю, ветру, дереву. Голос поэта — это и есть голос травы, тишины, это непраздный разговор с понимающим собеседником. Лиснянская не в претензии ни на жизнь, ни на судьбу — все, что дано, прожито без оглядки на других, так, как подсказывала душа — быть в родстве с теми, кто умеет понять, полюбить, не оттолкнуть. Кто примет протянутую руку, сможет расслышать сказанное вполголоса. Это разговор о той самой вести, которую приносит ветер или шелестит дерево, то, о чем расскажет ей трава во сне или жасмин в цветении. Ей понятен разговор пчелы и упрямство оконного стекла. Не осуждай — ты живешь среди них и стоишь вровень с ними. Смелость заметить однородность мира и родство с его разнообразными существами. Понять и принять тот факт, что ты — один из листьев на мировом дереве, и суметь разглядеть соседние, почувствовать их боль, страх, усталость как свои собственные.
Я зонтичной толкую сныти,
Лишайнику и тростнику
И сны свои, и суть событий,
Благоволящих сорняку.
Но она может быть жесткой, жестокой к себе. Ясность зрения, глубина видения сочетаются с трезвостью взгляда и отстранением от увиденного. Растворяясь в мире, поэт все же остается самим собой, отдельным и отделенным, сохраняя оболочку своего существования и не нарушая цельности того предмета, на который направлено внимание. Живой интерес к происходящему вне — за окном, за дверью, за порогом. Поэт не испугается приближения, не заслонится рукой, листом бумаги, башней из слоновой кости, ее душа раскрыта происходящему. Может, оттого ей так и больно, что глубина проникновения чужого взгляда или прикосновения не регулируется сознательно. Принимается все, как дыхание, иначе — не получается. Нет не важных или не личных вещей. Все имеет право на существование — и тоска, и боль, и одиночество. И важен не поиск виноватых, а осознание данного состояния и себя в нем если не как блага, то как неизбежности, которую нужно принять. Не смириться, а прожить ее по максимуму, пройти насквозь.
Позволь, я в очи загляну твои, печаль,
Увижу сдержанную дымчатость опала
И догадаюсь, что и мне себя не жаль,
И догадаюсь, что не всё ещё пропало
Инна Лиснянская не встает на позиции пророка и не пытается стать учителем жизни. Это только рассказ о том, что видит и чувствует она, это способ самоопределения и самостояния, возможность разговаривать со временем на его языке. Стремление не к гармонии, не к общемировому порядку, а к встраиванию человека в этот природный хаос, который на самом деле гораздо более упорядочен, чем это может показаться на первый взгляд. Взгляд на внешний мир в поисках равновесия, устойчивости и определенности, которых так не хватает душе. Но и мир, который она видит, есть не что иное, как отражение ее же собственного состояния: те же растерянность, тревога, печаль. Эти два мира, как сообщающиеся сосуды, уравновесили ощущение одиночества и утраты, не ставшее от этого меньше или безболезненней. Поиск себя превращается в осознание вины перед жизнью, доходящей до отчаяния.
Ну хоть что-нибудь сделай, в иглу впусти,
Что ли, нитку — прореху зашей!
И все, что казалось таким простым, легким и необязательным, становится страшным.
Из руин поднималась, из разного
Разоренья, и вот тебе на —
Мышь прореху нашла в моём разуме,
И себе я вдруг стала страшна.
Человек оказывается зажатым между временем и памятью, в горьком воздухе, в оболочке сомнения. И кто знает, что больнее — остаться внутри или вырваться наружу, и что окажется нужнее — вдохнуть или выдохнуть. Необходимость существовать в пространстве выбора, в протяженности и одномоментности, не успевая проследить за собственным изменением. Бегство или освобождение? Упрямство или упорство? Между или внутри? Состояние, когда одновременно находишься везде, и главное — не успеть сказать, а сохранить увиденное.
Чем, скажи, не жизнь — в памяти копаться,
Не в её золе, — в золоте песочка, —
Так вот и до мысли повезёт добраться:
Память — есть душа, время — оболочка.
ИННА ЛЬВОВНА ЛИСНЯНСКАЯ — русская поэтесса. Публикует с 1948 года оригинальные стихи и переводы из азербайджанской поэзии. Участвовала в неподцензурном альманахе «Метрополь» (1979), вместе с Семеном Липкиным и Василием Аксёновым вышла из Союза писателей СССР в знак протеста против исключения из него Виктора Ерофеева и Евгения Попова, в течение 7 лет публиковалась только за рубежом. Лауреат Премий журналов «Стрелец» (1994), «Арион» (1995), «Дружба народов» (1996), «Знамя» (2000), Государственной премии России (1998), премии Александра Солженицына (1999) — «за прозрачную глубину стихотворного русского слова и многолетне явленную в нём поэзию сострадания», премии «Поэт» (2009).
А скамеечка муниципальная —
Точный слепок опенка.
Пусть мне больше не снится Хрустальная
Ночь и трупик жиденкa
Инна Львовна Лиснянская родилась 24 июня 1928 года в Баку. Училась в Бакинском университете. Публиковать стихи и переводы начала с 1948 года. Но первый сборник стихов "Это было со мною" вышел в Баку только в 1957 году.
Я, созерцатель леса, свидетель дня,
В кресле плетёном сижу на крыльце недвижно
И не берусь при виде рыхлого пня
Корни хулить облыжно.
Корни в непроницаемой глубине,
Стали, возможно, подкоркою глинозёма, —
Корни разгадку жизни диктуют мне,
А не раскаты грома.
Тайна шумлива, разгадка её тиха.
Прошлое время — реченье корней незримых.
С неба же падает облачная труха
Истин неоспоримых.
Я же — отродье Иова, мне нужней
С Господом препираться, чтобы смириться.
Из-под земли слышны мне отзвуки дней,
Где я была истицей.
В 1960 году переехала в Москву. Участвовала в неподцензурном альманахе "Метрополь" (1979), вместе с Семеном Липкиным и Василием Аксеновым вышла из Союза писателей СССР в знак протеста против исключения из него Виктора Ерофеева и Евгения Попова, в течение 7 лет публиковалась только за рубежом.
В общей сложности, вышло около 30 книг Лиснянской – поэтические сборники, книги об Ахматовой и Цветаевой, а также книга мемуаров.
С А. Цветаевой
ИННА ЛЬВОВНА ЛИСНЯНСКАЯ
Пишу стишки простецкие
Под маской дневника, —
В них мысли мира детские
И старости тоска.
Так жизнь и смерть в таинственном
Присутствии Творца
Рекут в числе единственном
От первого лица.
"Замечательно в лирике Лиснянской именно сочетание камерного, интимного, частного — с прорывающейся вдруг эпикой, частной драмы — с трагедией бытия, что всегда получается у нее очень натурально, ибо такая она и есть. И такова, в целом, традиция русской «женской» поэзии.
Ахматова как-то заметила, что или стихи «кто-то диктует», и тогда писать их «совсем легко, а когда не диктует — просто невозможно». Но есть, так сказать, разная степень отчетливости «диктовки»: иногда «кто-то диктует» почти не слышно, не разобрать, приходится улавливать и угадывать каждое слово. Многие стихотворцы даже научились буквально выхватывать из небытия «акушерскими щипцами» мертворожденные строки. Лучше всего, как Мандельштам, иметь силу воли дождаться, когда музыка зазвучит в полную силу, и лишь тогда фиксировать ее на бумаге. Но это оптимальный вариант (которого, впрочем, и сам Мандельштам не всегда придерживался). Большинство стихотворений Лиснянской, слава Богу, действительно «продиктовано», и если можно ей что-то ставить в упрек «по гамбургскому счету», так это то, что встречаются у нее и стихи не столько продиктованные, сколько «уловленные», т.е., в конце концов, не носящие характера конечной обязательности. Впрочем, назовите поэта, у которого таковых не имеется"
Юрий Кублановский
Оглохнув от тишины, ослепнув от света,
Старуха, чьи дни сочтены, прощается с летом.
Судьба о двух головах сложилась валетом, —
То ангел подымет крыло, то чёрт — свои рожки…
Крапивой быльё поросло в сгоревшей сторожке.
На грядке одна ботва, под ней — ни картошки.
— Проснись, говорю, очнись, встряхни свои кости, —
Сторожка цела, как жизнь, стихи — твои гости
Пьют водку, картошку едят, гадают о росте
Цены биржевой на нефть, и спроса на слово
Поправшего смерть. Судьба же — впрямь двухголова, –
Никак не отцепит мёртвого от живого.
Исхожу из созвучий, как глупые авторы.
И привиделось мне:
Восстают гладиолусы, как гладиаторы,
В августовском окне.
Мелкотравчатый демос тычинками пялится,
Кровью пахнет пыльца,
Сквозь пыльцу то ли солнце дымится, то ль палица.
У войны нет лица.
Шевелится у августа волос на темени, —
Колос ест саранча.
— Есть в созвучьях нелепых предчувствие времени, —
Это я сгоряча.
Я - фотографПлагин для публикации фотографий в дневнике пользователя. Минимальные системные требования: Internet Explorer 6, Fire Fox 1.5, Opera 9.5, Safari 3.1.1 со включенным JavaScript. Возможно это будет рабо
ОткрыткиПерерожденный каталог открыток на все случаи жизни
СРОЧНО.ДЕНЬГИК сожалению, всякое бывает… И чаще, почему-то, это всегда случается неожиданно… Уникальная единая форма для подачи заявки на кредит во все банки сразу поможет сэкономить нервы, время и деньги!
Всегда под рукойаналогов нет ^_^
Позволяет вставить в профиль панель с произвольным Html-кодом. Можно разместить там банеры, счетчики и прочее
lira_lara обратиться по имени
Среда, 12 Марта 2014 г. 12:51 (ссылка)
