Свежей и светлой прохладой
Веет в лицо мне февраль.
Новых желаний – не надо,
Прошлого счастья – не жаль.

Нежно-жемчужные дали
Чуть орумянил закат.
Как в саркофаге, печали
В сладком бесстрастии спят.

Нет, не укор, не предвестье –
Эти святые часы!
Тихо пришли в равновесье
Зыбкого сердца весы.

Миг между светом и тенью!
День меж зимой и весной!
Весь подчиняюсь движенью
Песни, плывущей со мной.

31 января 1907 г.

Этот день - как зима, если осень причислить к зиме,
и продолжить весной, и прибавить холодное лето.
Этот день - словно год, происходит и длится во мне,
и конца ему нет. О, не слишком ли долго всё это?

Год и день, равный году. Печальная прибыль седин.
Развесёлый убыток вина, и надежд, и отваги.
Как не мил я себе. Я себе тяжело досадил.
Я не смог приручить одичалость пера и бумаги.

Год и день угасают. Уже не настолько я слеп,
чтоб узреть над собою удачи звезду молодую.
Но, быть может, в пространстве останется след,
или вдруг я уйду - словно слабую свечку задую.

Начинаются новости нового года и дня.
Мир дурачит умы, представляясь блистательно новым.
Новизною своей Новый год не отринет меня
от медлительной вечности меж немотою и словом.

(с)

варенье из всех убегает кастрюль
и солнце летит по траве
но слышно, как вдруг замирает июль
у ветра в пустом рукаве

в его сердцевине легко и темно
как в серединке плода
и в нём наконец накопилось тепло
и та невесомость, когда

есть ещё сила сдержать маховик
но неизбежен распад
как будто качели зависли на миг
и не вернутся назад

(с)

А время стрелки на лоб сдвигало,
Качало маятником: так, так...
Но был на небе рукой Шагала
Написан нам путеводный знак.

И нежность пальцы сводила робко -
Касаться, гладить, тянуться, брать...
Вино, смущаясь, теряло пробку,
Сквозняк несмело листал тетрадь.

Скрипел смущённо диванчик старый,
Дремал в стакане остывший чай,
И прикипали с тревожным жаром
Твои ладони к моим плечам.

...А после всё нам казалось новым,
Сменили кожу календари...
В начале, кажется, было слово?
Прошу, не надо, не говори!

(с)

Что делать, мой ангел, мы стали спокойней,
мы стали смиренней.
За дымкой метели так мирно клубится наш милый Парнас.
И вот наступает то странное время иных измерений,
где прежние мерки уже не годятся - они не про нас.

Ты можешь отмерить семь раз и отвесить,
и вновь перевесить,
и можешь отрезать семь раз, отмеряя при этом едва.
Но ты уже знаешь, как мало успеешь
за год или десять,
и ты понимаешь, как много ты можешь за день или два.

Ты душу насытишь не хлебом единым и хлебом единым,
на миг удивившись почти незаметному их рубежу.
Но ты уже знаешь,
о, как это горестно - быть несудимым,
и ты понимаешь при этом, как сладостно, - о, не сужу.

Ты можешь отмерить семь раз и отвесить,
и вновь перемерить,
и вывести формулу, коей доступны дела и слова.
Но можешь проверить гармонию алгеброй
и не поверить
свидетельству формул -
ах, милая, алгебра, ты не права.

Ты можешь беседовать с тенью Шекспира
и собственной тенью.
Ты спутаешь карты, смешав ненароком вчера и теперь.
Но ты уже знаешь,
какие потери ведут к обретенью,
и ты понимаешь,
какая удача в иной из потерь.

А день наступает такой и такой-то,
и с крыш уже каплет,
и пахнут окрестности чем-то ушедшим, чего не избыть.
И нету Офелии рядом, и пишет комедию Гамлет,
о некоем возрасте, как бы связующем быть и не быть.

Он полон смиренья, хотя понимает,
что суть не в смиренье.
Он пишет и пишет, себя же на слове поймать норовя.
И трепетно светится тонкая веточка майской сирени,
как вечный огонь над бессмертной и юной
душой соловья.

(с)

Разделённый ангелом и бесом
пополам, а чаще наугад,
вот и стал непроходимым лесом
некогда любимый вертоград –
бабочки надеты на булавки...
Только и осталось, что весной
обходить по очереди лавки
в поисках единственной одной:
где-то там, среди растений прочих,
притаившись в дальнем уголке,
продаётся аленький цветочек,
выросший в пластмассовом горшке.

Он стоит, не узнан остальными,
и глядит рассеянно в окно.
У него затейливое имя –
но не настоящее оно.
Листья – настороженные ушки,
лепестки – ажурное шитво...
Он меня узнает, потому что
я ему скажу, как звать его.
Унесу, укачивая шагом,
тихим непоспешливым пешком
с головой завёрнутый в бумагу
не вазон, а остров с маяком.

Звёзды спят на корабельном днище,
темнота вздыхает под веслом...
Помнишь? Там земля, где нас не ищут,
но тоскуют, как о небылом.

(с)

.

)))

Люблю декабрь за призраки былого,
За всё, что было в жизни дорогого
И милого, бессмысленного вновь.
За этот снег, что падал и кружился,
За вещий сон, который сладко снился,
Как снится нам последняя любовь.

Не всё ль равно? Под всеми небесами
Какой-то мир мы выдумали сами
И жили в нём, в видениях, в мечтах,
Играя чувствами, которых не бывает,
Взыскуя нежности, которой мир не знает,
Стремясь к бессмертию и падая во прах.

Придёт декабрь... Озябшие, чужие,
Поймём ли мы, почувствуем впервые,
Что нас к себе никто не позовёт?
Что будет ёлка, ангел со звездою
И Дед Мороз с седою бородою,
Волшебный принц и коврик-самолет.

И только нас на празднике не будет.
Холодный ветр безрадостно остудит
Усталую и медленную кровь,
И будет снег над городом кружиться,
И, может быть, нам... наша жизнь приснится,
Как снится нам последняя любовь.

(с)

Любите девочек, пока они светлы,
пока в их души тянутся битлы,
любите девочек, пока они отрада,
пока они и дики, и смелы,
и кружатся беспечнее юлы,
пока в их косах — листья винограда.

Пока их не коснулся статус вдов,
а виноград и зелен, и бордов,
и молодые вина не доспели,
ещё не драгоценные пока;
покуда для вхождения — река,
и жарче печи смятые постели.

Покуда не унёс ещё поток
листву,
пока не пало возле ног
древесное шальное покрывало —
шуми, шуми, танцуй, танцуй,
лети,
не сбейся с опалённого пути,
где девочка цвела и танцевала.

Пока на шаре, испечённом кое-как,
танцующих девчоночьих ватаг
стремительные двигаются тени —
свою любите юность каждый миг,
пока ещё пацан, а не старик,
и нет хвороб ни в памяти,
ни в теле.

(с)

С Новым Годом )

Из августа, который не со мной,
А с этой взрослой женщиной усталой,
Выхватывая буквы по одной,
Пишу тебе о том, что с нами стало.

О том, что время сгинуло в борьбе,
О том, что жизнь, кивнув, проходит мимо.
О том, что я скучаю по тебе,
О том, что лето кончилось, любимый.

А горы тут всё так же высоки,
И в воздухе любовь, чабрец и хвоя,
И нет причин для смерти и тоски,
Но листья всё же падают – по двое...

Ну, чем не звёзды? Можно каждый раз
Загадывать по два желанья сразу.
Я загадала времени для нас
И сил на заключительную фразу –

"Как лист увядший падает на грудь"
(На душу, помню – но Цурэн уступит),
Так я скажу тебе когда-нибудь...
В том сентябре, который не наступит.

(с)

Есть в тихом августе, мечтательном и кротком,
Такая мягкая, певучая печаль,
Что жаль минувшего, мелькнувшего в коротком,
Что сердце просится: "к забвению причаль".
Мне вспоминаются, туманны и бессвязны,
Обрывки августов, их встречи, их уход...
И для души моей они однообразны,
Как скалам озера — проплывший пароход...

(с)

Что вам сейчас необходимо?


А что необходимо вам?

Чур, я Мельхиор, а ты Гаспар?
Что ж, найти осталось Бальтазара...

У ноздрей вола клубится пар –
Облачком... В нём будет греться пара
Самых нежных в этом мире рук,
Рук, достойных взять у неба Бога.
Посмотри, как тесен этот круг –
Даже Богу нужно так немного:
Облачко тепла среди зимы,
Уголок укромный для рожденья,
Руки материнские – и мы,
Полные священного смятенья,
Веры в силу вечного добра
И любви к божественной природе...
Где же Бальтазар? Уже пора!
На небе Звезда уже восходит.

(с)

С Новым Годом )

Плывёт луна, кончается четверг, а где-то там, по улице невзрачной, идёт один хороший человек и мандарин несёт в руке, как мячик. И он глядит на белую луну, на белый снег, на дом многоэтажный, и он не хочет никуда свернуть, и он уже сливается с пейзажем.
Идёт и ничего не говорит, и никого вокруг, и ветер в спину, вот он подбросил мячик-мандарин, вот он его поймал, опять подкинул и отпустил, разжав свою ладонь, и мандарин летит, летит куда-то, над деревом, над миром, над водой, над нашей жизнью, странной и невнятной.
И дом летит, и век летит, и снег, и этот мандарин, и этот вечер, верни его, чудесный человек, и сам вернись, не исчезай навечно, как эти дни нас давят и дробят, как валят с ног сквозь холода и зимы, нам будет невозможно без тебя, нам будет без тебя невыносимо, кончается четверг и этот год, пройдут дожди, метели, снегопады, на свете всё проходит, всё пройдёт, но пусть не ты, пусть не с тобой, не надо...
Когда-нибудь, во времени другом, не в этом измерении, а в третьем, мы снова сядем за одним столом, легки и беспечальны, словно дети, и этот человек, как по реке, вплывёт в наш дом и ни о чём не спросит, и будет мандарин в его руке, и яблоко, похожее на осень.

(с)

Вязкий озноб, простудная хрипотца, книга, перечитанная с конца, начинается вынос лета из клеток тела - ты всё пела, милая, это, конечно, дело, а теперь попляши под ветром, не прячь лица.

Всё, что было отложено, летом не решено, с осенью неразлучно сопряжено, вдето в ушко игольное паутинкой. Так бери, вышивай, сиди над своей картинкой, распутывай, что тебе суждено.

Осень настигнет, как настигает тать, не сыграть наперёд, обратно не отмотать - вывернет все карманы, проверит сумки. Все наши бусы, и ягоды, и ростки, тёплые реки, солнечные мостки, нынче в её владениях - пустяки.
Нитки и пяльцы.
Память, стихи, рисунки.

(с)

из всего, что ты можешь мне предложить,
я могу выбрать только — револьверы или ножи,
сколько шагов, с секундантами или без.

к чёрту ножи, крепко держи инкрустированный эфес.
вот она, жизнь без сохранённых версий —
только ты не захочешь такую жизнь.

и в глубине непроглядной своей души
я не пытаюсь тебя понять,
я тебя понимаю.

здесь нет правильного ответа, поэтому не спеши.
но — слышишь — скрипят простые карандаши:
точка, точка и между ними

единственная прямая.

(с)

Мальчик родился ночью, звезда качалась,
Жвачку жевали тихо в углу волы,
Когда он заплакал, а женщина замолчала,
Хотелось тепла обоим, а не хвалы.

Она обернула сына своим подолом,
И вытерла кровь с измятой его щеки,
А он улыбался сонно, смешной и голый,
Сжимая свои, ещё целые, кулачки...

Когда у дверей затопали чьи-то кони,
Она заметалась птицей в тугой горсти,
Цари принесли ему золото на ладонях,
Как плату за право смертью весь мир спасти.

Она же стояла молча, зажав руками
Жарко горящий криком безумный рот,
А перед ней ломалась коса о камень
И истекал отчаяньем небосвод.

Люди какие-то шлёпали вереницей,
Восемь, двенадцать... неважно, ведь Он - один,
И улыбался, глядя в пустые лица,
Маленький, глупый, такой беззащитный сын.

Кто в него бросит камень, кто даст напиться?
Кто с ним разделит плоть, и вино, и кров?
Только одна из многих, и та - блудница,
Впрочем, кто лучше шлюхи поймет любовь?

...Муж тормошил за плечи, кричал: "Мария!
Что ты, очнись, он плачет, давай, корми!.."
Громко в костре трещали дрова сырые.
Тихо надежда пряталась меж людьми.

(с)

...

Спящая просыпается, трёт глаза:
Опочивальня, трапезная, бальный зал —
Необозримый паркетный узор навязчивый;
Библиотека, розовый дивный сад.
Ни одного неспящего.

Дремлет на троне властный отец-монарх, —
Редкий смолл-ток, и только на похоронах,
Или на свадьбах, что в целом одно и то же;
Мать-королева занята в вечном сне —
Это, на самом деле, даже слегка честней,
Чем ходить, как эти вот, с сонной рожей.

Дамы придворные яростно голосят,
Но об одном, и в двадцать, и в пятьдесят.
Местные комплименты давно не лестны.
А поцелуем будивший её визави
Говорил так много — но только не о любви,
А потом укатил в своё королевство.

Не удивляет даже придворный шут:
Скажет, бывало, слово — и все заржут,
Шутки объект еле сдерживал меч свой в ножнах,
А в последние годы всё шутит о вечном сне —
Спать ли, не спать и что на другой стороне,
Стоит ли здесь барахтаться с этой ношей?

Бойкий заезжий фокусник-шарлатан
Предлагает свои услуги и тут, и там:
"Полное пробуждение навсегда!",
Жаркие речи, ловко мелькают пальцы.
Думает королевна: эй, имярек,
Этим ты так не продашь ничего вовек,
Здесь чего только ни делает человек,
Чтобы не просыпаться.

Бальные танцы, выматывающий труд,
Горячительные напитки, упругий прут.
Что здесь тебе подарят, что отберут?
Снова ты ничего бы не потеряла.
Снова, не расплетая своей косы,
Бросив взгляд на стоящие век часы,
Тихо кладёт таблеточку под язык —

И укрывается одеялом.

(с)

Тому, кто нас приговорил к разлуке и сулит разлуку,
нам предписавшему разрыв, смиренно я целую руку.
О, как бы я хотел уйти туда, где в дивном постоянстве
две наши жизни, два пути не перехлестнуты в пространстве,
где обречённый на печаль, приговорённый к новой встрече,
тебе поведал бы едва ль, как я любил вот эти плечи.

Ты засыпаешь на плече легка, воздушна, невесома.
И я при сумрачной свече гляжу на то, как ты знакома.
Ты помнишь – как в один из дней – нас разлучат на этом свете,
и станет ясного ясней, что ты – мой дождь, а я – твой ветер.
И станет ясно – как во сне – к чему затейливая мука:
ты мной была, и будет мне со мной назначена разлука.

И станет ясного ясней, что там, в глубинах мирозданья
ты будешь мной, и будет мне со мной назначено свиданье.

(с)

осень – когда подбираешь первый каштан на сухом асфальте, весна – если вдруг он найдётся в кармане куртки, между ними – зимнее солнце, полдень, как в стекловате, долгие промежутки, абонент недоступен, лёгкое забытьё, бабочка между рам, бокал в прошлогодней губной помаде, полуприкрытая дверь и тень от неё, так вот уйдешь на сутки – и обнаружишь себя в старом дворе, в прошлой жизни, и имя своё прочтёшь нацарапанное монеткой внутри телефонной будки

(с)

если слышишь слово одно из ста
чья безродная речь говорит о том
что кругом пустота в чужих устах –
это вечность поёт в тебе самом

под твоими ногами за слоем слой
как страницы книги слежались в том
все что были когда-то другими и мной
и уже не станут ничем потом

над твоей головой неба синь чиста
в никуда плывёт не зная границ
но и там – бескрайняя пустота
не считая звёзд и парящих птиц

так закрой глаза и вслепую смотри
как целует землю с небес закат
всё что нужно тебе – у тебя внутри
и не стоит другого вокруг искать.

(с)

*)

С Новым Годом )



Что ты чувствуешь накануне нового, какие сны приходят издалека? Как начинаешь видеть священное волшебство в каждой привычной вещи, в сообщениях и звонках, в том, как в сердце твоём меняется вещество? Было тяжёлым, алым, густым от боли и темноты, стало мерцающим золотом, искрами пульса в нём. Скоро пробьют куранты, и случишься другая ты.

И этот огонь в тебе не уснёт.

(с) Светлана Лаврентьева

Докуривай шансы. Докуривай. И гаси.
Теперь останавливай сердце. Лови такси.
Два шага навстречу – и осень тебя казнит.
Не смей возвращаться. Не время погибнуть с ним.

Он принц обстоятельств: не тронут, не виноват.
Таких не целуют – расходуют на слова.
И что ему скажешь, промокшему под дождём:
"Суши свои крылья, твой бог ещё не рождён".

Он хочет запретного неба, лишаясь сна.
Но правда жестока, как утро, а ночь нежна.
Как глупая шутка. Как брошенный мир в огонь.
Как красное сердце, молящее под ногой.

Сюжеты капризны, когда сочиняешь в стол.
Смотрящий сквозь призму докуривает ментол.
От ближнего боя спасаясь, лови такси.
Докуривай осень. Докуривай. И гаси.

(с)