"...Вся ваша жизнь построена так, что вы ищете Бога.
Вы знаете, как искать, вы знаете, как поститься, вы знаете, как молиться, но вы не знаете другого.
Если вы встретите Бога, уже нет смысла поститься, нет смысла искать, нет смысла молиться.
Что вы будете делать? Вы будете задыхаться!
После встречи с ним не останется никаких дел."
Сильно написано. Я вообще к Рабиндранату Тагору отношусь хорошо.
Во первых за то, что сочинил вместе с композитором Рыбниковым песню "Последняя поэма", которая начинается словами
Ветер ли старое имя развеял,
Нет мне дороги в мой брошенный край.
Если увидеть пытаешься издали,
Не разглядишь меня,
Не разглядишь меня,
Друг мой, прощай.
Я уплываю, и время несёт меня
С края на край.
С берега к берегу,
С отмели к отмели,
Друг мой, прощай.
а заканчивается строчкой Это любовь моя. (повторяется пять раз)
И во-вторых, за эти вот слова о Боге. В смысле не столько о Боге сколько о том, что по дороге в некий свой, только нам очевидный личный Эммаус мы непременно Его встретим, после чего тут же станем бездельниками, а потом задохнемся. Я нисколько не сомневаюсь в искренности Тагора. Для него встреча с Богом очевидная вещь.
Это любовь моя (повторяется пять раз).
И всё было бы ничего, но только в оригинале "Последняя поэма" Тагора - не адаптированная Алексеем Рыбниковым начинается вот так
... Слышишь ли шорох летящего времени?
Вечно его колесница в пути...
Сердца удары нам слышатся в небе,
Звезды во тьме колесницей раздавлены, -
Как не рыдать им у тьмы на груди?.. .
... ... ...
...Друг мой,
Прощай!
Сплошные обрывки печали, а не стихи.
Читая их, я словно утрачиваю чувство реальности, я вдруг начинаю скользить
за грань существования всех предметов. Мое сознание, мой интеллект вдруг
превращаются в нечто вроде этикетки.
Возникает иллюзия, что я нахожусь где-то снаружи, напротив собственного лица, и,
повиснув на ресницах, вдруг отражаюсь в своих глазах.
Длительность застыла, становление свершилось.
Ни одной частицы воздуха, чтобы дышать, чтобы кричать.
Дыхание прекратилось, идея молчит, дух выдохся.
Все свои «да» я втоптал в грязь и теперь столь же мало связан с миром, как кольцо - с пальцем скелета.
Каждая вещь изменилась, все изменилось.
В другое время мне стало бы страшно, но поэзия не позволяет, и поэтому я нахожусь за пределами собственного страха, того самого, о котором мы уважительно говорим во множественном числе.
.. Слышишь ли шорох летящего времени?
Вечно его колесница в пути... ... Друг мой прощай!
На уровне внутреннего трепета, на уровне движения крови, шороха эритроцитов, спиралей и формул становится понятно, что никакой встречи не будет. Встреча о которой выше пишет Тагор - сложная метафора пустоты, разлуки без надежды на возвращение, существования без присутствия
Бог - это существование без присутствия.
Шиитские богословы имамиты считают, что Аллаха невозможно обнаружить или узрить.
Это невозможно ни здесь, ни в одном из бесконечного количества других вероятных миров, ни в бесконечной череде их отражений.
Однажды Исмаил ибн Фадль спросил Имама Садика (да будет мир с ним):
- Будет ли Аллах видим в день суда?
Имам Садик (да благословит его Аллах и приветствует) ответил ему:
- Пречист Аллах и превыше Он этих слов. О сын Фадля! Зрение способно объять только предметы, обладающие цветом и материальными качествами, тогда как Аллах является Творцом цветов и всех материальных качеств.
(Бихар аль-анвар, т.4, стр.31)
Слова Садика опираются на авторитет четвертого Имама Али (да будет мир с ним), который говорил в своих проповедях:
- Слава Аллаху, свидетельствами не постигаемому, в место засвидетельствования не помещаемому, зрением не созерцаемому…
(Нахдж аль-балага, проповедь 185)
Начиная с Возрождения мы стали необратимо современными, поэтому охватив все вышесказанное,
я вижу перед собой одну устойчиво воспроизводящуюся связку души.
Все мы - от великого имама Али до великого поэта Тагора
постоянно говорим и думаем про одно и тоже.
Это особое воодушевление, энтузиазм - энтузиазм неподвижного движения мысли.
Какое-то стояние ( в моём случае - висение) в звенящей прозрачности одиночества, – одиночества перед миром сакрального отсутствия. Одиночества оживляющего все душевные силы, всё, на что способен я сам (или я сама), из собственного разума и характера, без опоры на что-либо внешнее, в полной отдаче всего себя этому особому состоянию в «момент истины» (истины, конечно, о себе: смогу ли?!).
Возвышающая повязанность всего себя в этом важном деле перед лицом всего мира, стояние лицом к лицу с ним, один на один, как в поединке. Я говорю, что это – повторяющаяся структура исламского энтузиазма, европейского честолюбия, возвышенной индусской поэтичности, потому что я могу сейчас развернуть свою философию через одну исчерпывающую фразу бальзаковского героя (это уже XIX век):
