Некролог Александру Александровичу Роскову Дмитрий Нечаенко Помяните, православные, поэта из Архангельска Александра Роскова. Он трагически погиб аккурат в дни празднования пресловутой "независимости России", когда всяческие "звёзды шоу-бизнеса" истошно голосили свои "шлягеры" на Красной Площади. 10 июня 2011 года Саша переходил архангельский проспект Ломоносова и на него на скорости налетел лихач-мотоциклист, не имевший даже водительских прав. Он нанёс Саше увечье, о котором писать страшно. Как теперь будет жить этот "отморозок", человеку с нормальной психикой представить невозможно. 13 июня Саши не стало. До своего 57 дня рождения он не дожил 13 дней. Я познакомился и подружился с Александром Росковым в апреле 2011 г. в Туле на литературном фестивале "Золотой Витязь", где его наградили почётным "Золотым Дипломом" как "Лучшего поэта России". Земля Тебе пухом и Царствие Тебе Небесное, мой дорогой друг и любимый поэт. Мне никогда не выплакать слёз по Тебе. Почему смерть выбирает самых лучших и самых чистых душой, я не знаю. Почему те, по которым давно плачет если не могила, то тюрьма, всё ещё живут и продолжают гробить и мучить Россию, я тоже не знаю. За короткое время нашего знакомства я полюбил Тебя, Саша. Буду любить всегда, до своего смертного часа и после него, если, конечно, душа не умирает, как обещают церковники. Я каждый день с Тобой разговариваю и делюсь самым сокровенным, потому что Ты для меня живой, живее всех мёртвых душ, которые преставились уже при жизни и просто обречённо ждут своей очереди в могильную яму. Прости нас за всё, если что было не так. Прости, что мы не смогли Тебя уберечь. Есенин сказал о себе: "Я - последний поэт деревни". Сергей Александрович поторопился. Самый безысходный плач, самый горький реквием по русской деревне я услышал в поэзии Александра Роскова. Душа обливается кровью, когда читаешь его стихи о повесившейся от безденежья и безысходности старухе, о деревенском старике, которого везут умирать в нищенский приют, о заливающих горе палёной водкой деревенских мужиках, оставшихся после развала колхозов без работы, без надежды хоть на какую-то нормальную жизнь. Вот куда - в эти вымирающие северные деревни, на родину Александра Роскова надо бы съездить "на экскурсию" гламурной парочке мироправителей Путину и Медведеву, а не на показушные и помпезные "экономические форумы" в Давос да Питер. Буде понадобится какому-нибудь пытливому школяру знать историю горбачёвской "катастройки" и ельцинского погрома России, лучше всего изучать её не по учебникам и не по книжкам продажных щелкопёров, а по стихам Александра Роскова. Они должны быть в каждом школьном учебнике. Пока же они опубликованы на этом сайте под ником Roscov. Многие русские поэты с безошибочностью цыганских гадалок напророчили себе трагическую погибель: Пушкин - в сцене дуэли Онегина и Ленского; Лермонтов - в стихах "Сон"; Фёдор Сологуб - в стихотворении "Каждый год я болен в декабре"; Гумилёв - в стихах про "старого рабочего", отливающего на заводе гибельную пулю; Есенин - в стихотворении "Устал я жить в родном краю"; Цветаева - в стихах "Брат по песенной беде"; Клюев - в стихотворении "Меня расстреляют в зелёном июле". Николай Рубцов, предвидя свою гибель, написал: «Я умру в крещенские морозы…» Все пророчества сбылись. Александр Росков одно из своих стихотворений посвятил Архангельску, городу, в котором он жил и погиб по вине провинциального «отморозка». В этом стихотворении Саша, выросший на лоне природы, в деревне, и любивший её как родимую матушку, признался в неприязни к северному мегаполису и, словно предвидя месть с его стороны, заключил словами: «Он меня смертью накажет, на тротуаре распнёт!» Так и случилось. Поверьте мне как историку литературы: Александр Росков - поэт даже более трагичный и пронзительный, чем Николай Рубцов. Трагична не только его судьба, но и поэзия. Рубцов хоть и бедствовал, однако всё же не дожил до той страшной катастрофы и гибели русской деревни, которые воочию видел и описал в своих стихах Росков. В общем, "большое", по слову Есенина, как всегда, "видится на расстоянье". Только в день Сашиной гибели я со всей отчётливостью вдруг осознал, какой драгоценный поэтический талант жил рядом с нами как простой смертный и внезапно покинул нас навсегда. Плачу и горюю, Саша, по Тебе. Слёзы застилают глаза и комок в горле. Всё, что я в силах сказать Тебе, - это повторить Твои же стихи, которые Ты посвятил одному из своих друзей: Пусть когда умрём мы, неизвестно, мне б хотелось встретиться с тобой после смерти в Царствии Небесном, там - в Небесном Царстве. Боже мой... Вот одни из лучших стихотворений Александра Роскова о погибшей русской деревне, о нашей Родине. Первое из них начинается строкой "Человек должен жить..." Так Александр Росков назвал одну из своих поэтических книг, вторя завету Гоголя, сказавшего: "Искусство есть водворение в душу стройности и порядка, а не смущения и расстройства. Искусство есть примирение с жизнью". С жизнью, но не со смертью. С безвременной смертью таких драгоценных поэтов и добрых людей как ты, Саша, примириться невозможно. * * * Человек должен жить на природе, на виду у Господних небес, где прямая тропинка уводит от крыльца прямо в поле и в лес. Где над крышами изб и скворешен ветви старых берёз шелестят. И он должен быть чуточку грешен, но не более, нежели свят. Человек должен жить и трудиться на себя - не на светскую знать. И не знать, что творится в столицах, иль стараться об этом не знать. Он, в ладу и в согласье с природой, на виду у лесов и полей должен дважды в течение года за деревней встречать журавлей. А когда по окрестностям свищет, сеет вьюга морозную смерть, человек должен в тёплом жилище на огонь возле печки смотреть. И наверное так, между прочим, о неблизкой мечтая весне, он в февральские длинные ночи должен ангела видеть во сне. А когда по скончанию века он покинет отеческий край, ангел душу того человека унесёт, как положено, в рай. ДЕТСТВО Домов в деревне было семь, один родник, двенадцать ёлок. За лесом, рядышком совсем, лежал метельный зимний волок. Под вой ветров в лесной глуши машины выли, выли волки, тяжёлый снег с густых вершин роняли пасмурные ёлки. От родника к семи домам тянулись узкие тропинки, в семи домах по вечерам горели лампы-керосинки. И месяц у окна дремал, ронял в окно лучи косые, и я ещё не понимал, что за окном лежит Россия. * * * Увозили деда в богадельню - жутко выла дедова собака. Дед смотрел печально на деревню, щурился на солнышко и плакал. Красный крест. Зелёная карета. Две медички в девственных халатах мяли в нервных пальцах сигареты, в сторону смотрели виновато. И толпа в какой-то скорбной спячке молча наблюдала ту картину. Плакал дед: «Собачка ты, собачка... Пожалейте, бабы, животину...» Одинок был дед и стар годами. Жизнь прошла ни в чём - в нужде, в заботах. ... Ласточки кружились над домами, ласточки готовились к отлёту. * * * Надоел мне город-глыба и бетонная тоска. Я в свою деревню прибыл, на недолго, в отпускА. Вот он - я, дымящий "Примой", у избы стою родной, у берёзы у родимой с яркой сумкой за спиной. Деревянные мосточки - хоть бегом по ним беги. На окошке - два цветочка, на крылечке - сапоги. Вот стою я у крылечка возле этих сапогов: "Затопи-ка, мама, печку, напеки-ка пирогов!" С догоревшей сигаретой сяду прямо на ступень. А вокруг - трава и лето, солнечный и тёплый день. Мне сосед махнёт в окошко: "Подойди, я руку дам! Не жалей моей картошки - топай прямо по грядам!" У соседа в огороде хмель растёт по всей меже. И сосед уже на взводе, то есть выпимши уже. На столе - краюха хлеба, сорок градусов с огнём: "Провались земля и небо - мы на кочке проживём!" Чёрно-белый "ящик" пашет, детки рядышком сидят. На экране девки пляшут по четыре штуки в ряд. Задирают девки ноги так, что трусики видны. А в избушке - быт убогий, телезрители бедны. Нету счастья, денег нету, жизнь - поганка, жизнь - нужда. Тем - в кремлёвских кабинетах - Русь мужицкая чужда. Сосед стопку засобачит, луковую съест траву, опьянеет и заплачет: "Погляди, как я живу..." Разведёт сосед мой слякоть... Если говорить всерьёз - родину мою оплакать никаких не хватит слёз. * * * У церкви стояла "Тойота". С ней рядом - десяток авто. В открытые настежь ворота смотрел некто в чёрном пальто. Внутри отпевали бандита, толпился в притворе народ. И были ворота открыты, и некто стоял у ворот. Бандиты стояли у гроба, звучал песнопевческий стих и золото всяческой пробы блестело на пальцах у них. И было известно бандитам, понятно святому отцу: покойный, злодейски убитый, служил золотому тельцу. И некто, участьем не мучась, осклабив в улыбочке рот, "Вас всех ждёт такая же участь!" - сказал и ушёл от ворот... О СМЕРТИ ... Изба наподобье барака, в ней – восемь отдельных «квартир». Бывали здесь пьянки и драки, и мир был. Но вот в иной мир ушли из восьми шесть хозяек, хозяев своих пережив. В жилищах их мыши гуляют, да ветер выводит мотив печальный в нетопленых трубах. На окнах – потёки и пыль. И лезут по брёвнам, по срубу всё выше и плесень, и гниль. На фоне всеобщей разрухи избе этой скоро - концы. ... В бараке живут две старухи – последние, в общем, жильцы, иль, правильней будет – жилицы. Они на крыльце майским днём сидят, как подбитые птицы. - Как долго, мы, Анна, живём, - одна говорит, - пережили подружек своих и вражин. Нам тоже пора быть в могиле... - Успеем ещё, полежим, - её обрывает другая, - а коли случится, что я пораньше тебя в гроб сыграю – не бойся, Галина, меня - пугать тебя ночью не стану, являться в твою конуру. А ты поминай меня…. - Анна, а если я раньше умру – ты тоже не бойся - не буду к тебе по ночам приходить. Бывало, мы жили и худо с тобой, да о чём говорить: пускай и ругались друг с дружкой, но миром кончали всегда... Сидят на крыльце две старушки. Они, пережив холода, весеннему солнышку рады, пришедшему с маем теплу. С крылечком ветшающим рядом берёза стоит. По стволу её поднимаются соки - глубинные соки земли, а в небе – совсем невысоко плывут над землёй журавли. И в мире не пахнет могилой, здоровый живёт в мире дух. И хватит желанья и силы у двух одиноких старух дожить, дотянуть до Покрова - дни лета промчатся стрелой, а там, когда осенью снова запахнет землёю сырой, посыплется снег понемногу с небес на холодную твердь... Всё в рУце у Господа Бога, и жизнь в его рУце, и смерть... ПРОРОЧЕСТВО «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь...» Государственный гимн СССР И, как видно, напрасно сплотила.... О, Россия! - видать неспроста отлучила нечистая сила твой народ от Исуса Христа. И вчерашние кровные братья по укромным углам, втихаря крест готовят тебе - для распятья. Но - о дружбе в глаза говорят. Всё как в Новом Завете: Иуда объявился, он здесь, среди нас. И пока - разговоры, покуда шум да гам, он Россию предаст. Прокуратор ладони обмоет, оглядев разношёрстную рать. Эта рать, обезумевши, взвоет кровожадно и злобно: «Распять!» И, не зная, какой катастрофой обернутся деяния те, рать Россию введёт на Голгофу и распнёт, как Христа, на кресте. И отметит гульбой и весельем день распятья лукавый народ. Но за смертью придёт воскресенье, воскресенье, конечно, придёт... * * * Наверно, такая планида у русской деревни... Она на гибель, как та Атлантида, давно уже обречена. Её без стыда и морали, усердия множа на прыть, почти сотню лет разоряли и всё ж не смогли разорить. Да, дело совсем непростое (будь проклят 17-й год!) лишить и корней, и устоев, и духа огромный народ. Но то, что с деревней случилось сейчас, в 90-х годах, и в страшном бы сне не приснилось, на ум не пришло никогда: деревня исчезла с планеты, она растворилась во мгле, её просто-напросто нету для тех, кто расселся в Кремле. Да, крыш этих шиферных нету и тех, кто под ними живёт, и солнцу, и белому свету не рад деревенский народ. И нету надежды на чудо – разор чересчур уж большой. И я уезжаю отсюда с тяжёлой, разбитой душой. Тревога, печаль и разруха в родных поселились краях. ... Да будет земля тебе пухом, родная деревня моя. (1999) ПОГОНЯ Три солдата в мундирах зелёных, отдуваясь, сидят на траве. На измятых багровых погонах по две жёлтеньких буквы "ВВ". Видно сразу: охрана из зоны - автоматы прижаты к ногам. Те места, что "не столь отдалённы", до предела приближены к нам. Солнце шпарит. Охранникам жарко. Пот по лицам течёт от жары. Под кустом часто дышит овчарка, над овчаркой - столбом - комары. Я стою и смотрю с интересом... Трое встали. Нахмурены лбы. Вид серьёзен: - Откуда? - Из леса. - А ходили зачем? - По грибы. - Не встречали такого? - и фото протянул мне один. - Не встречал. Упустили? - Не ваша забота. Я обиделся и замолчал. А они - автоматы на спины, не кивнув на прощание мне, вдруг рванули к болотам - в низину, вслед - овчарка на длинном ремне. Ох, уж эти погони, засады... Я пошёл по тропинке лесной. На душе - неприятный осадок, будто эта погоня - за мной. * * * Отшумели в деревне метели, и ручьи отбежали, звеня. Без меня журавли прилетели, да и лето пришло без меня. За деревней всё так же уныло зреет в поле не рожь, а осот. Да на кладбище восемь могилок за прошедший добавилось год. Кто – от старости, кто по болезни, кто по пьянке (наш русский недуг!) в гроб сыграл… И один мой ровесник от своих – жизнь замучила – рук. За год восемь могил – это много. Вся деревня – дворов пятьдесят. Потому-то печаль и тревога по-над каждым домишком висят. - Что за мор? – земляков я пытаю. Чуя жалость в вопросе моём, отвечают: - Да жись-то худая, потому, понимаешь, и мрём. Прежде будущность нас не страшила и не плакались мы на судьбу. А теперь… с горя хряпнешь, вон, «шила»* и уснёшь на погосте в гробу. - Видишь сам же: не пашем, не сеем. Ладно, если б одни только мы, но такое по всей, вон, Рассее. Дай-ка сотенку лучше – взаймы… Отказать землякам я не смею, сто рублей для меня – не вопрос. Сам не раз ведь зелёному змею вместе с ними накручивал хвост. Пусть они мне и не одногодки, пусть помладше – в том разницы нет… - Да не «шила» купите, а водки, - им, счастливым, бросаю я вслед. Моя реплика их рассмешила: - Сам похмельным-то что, не бывал? ... Ну, конечно, они купят «шила» – и дешевле, и бьёт наповал! Наповал – пол мужицкой России за десяток – не более – лет не небесные стрелы скосили, и не полчища вражии - нет! - а вот это проклятое «шило», безысходность, нужда да тоска… И какие-то восемь могилок для страны моей, что широка, как в той песне – оно не смертельно, капля в море, не более – да. Но в масштабе деревни отдельной это – много, и это – беда для меня. С каждым холмиком новым, с каждой новой могилкою – с ней разрушается жизни основа, и становится меньше, бедней мир – мой мир, деревенский, любимый мной вчера, и сегодня, и впредь, всё страшнее и больше делимый на неё – беспощадную смерть. Сколько этому миру осталось? Неужели он – мимо и прочь?… На душе – и тревога, и жалость, и бессилие чем-то помочь... ____________________________________________ * «шило» - технический спирт, который можно задёшево купить в каждой северной деревне. * * * Посредине горя и разрухи, в нищете погрязнув и в тоске, древняя повесилась старуха на шелкОвом тонком пояске. Прибралась, помылась перед смертью, чистое надела бельецо. В жёлтенький потрёпаный конвертик краткое вложила письмецо: "Третий месяц денег не видала... Хлеба нет... Господь прибрал родню... Хватит. Пожила и пострадала. Никого в уходе не виню". На дверную ручку у порога пояс навязала не спеша... И теперь под крылышком у Бога греется старухина душа. Ключник Пётр ей чаю наливает под весёлый щебет райских птиц. (Знайте, в ад кромешный посылают далеко не всех самоубийц - истинно!)... А одесную Бога, то есть у престола, рядом с Ним у предела райского чертога хмурый восседает серафим. Он, согласно чину, ладно сложен: крылья - и какие! - вместо плеч. На бедре его торчит из ножен огненный, широкий, длинный меч. Говорит он медленно и глухо, в сторону Земли грозя перстом: мол, за смерть ужасную старухи есть с кого спросить на свете том. Мы про перст его - ни сном, ни духом, будний нас несёт круговорот. И что там - какая-то старуха? - без неё достаточно хлопот. Лишь бы выжить нам среди живущих тут, на грешной матушке-Земле. Что уж говорить про власть имущих, на "местах" сидящих и в Кремле. Им бы сладко пить да сладко кушать, делать вид: "А мы здесь не при чём!" ... Знайте, он придёт по наши души - серафим с пылающим мечом. * * * Родина моя, моя деревня! Как давно-давно я не был тут... От неё остались лишь деревья, поле да заросший тиной пруд. Кулики над ним летают, свищут, славят жизнь у этого пруда. А на месте нашего жилища лопухи растут да лебеда. И такое тут царит безлюдье - родина, узнай меня, приветь! - хочется упасть на землю грудью и по-бабьи, в голос зареветь. Жаль, что я пришёл сюда тверёзый, а не то бы, куликам на смех... Посидел под сломанной берёзой, вспомнил обо всём и обо всех. Обо всех, кто жив и кого нету вспомнил... Сосчитал по именам. Высмолил четыре сигареты, грустно посмотрел по сторонам. Посмотрел, как ёлки мирно дремлют над земным суровым бытиём, как сидит на камне, вросшем в землю, детство деревенское моё. Я его рукой своей потрогал. Уходя, перекрестился я: до свиданья! Оставайся с Богом родина безлюдная моя... * * * ...А на кладбище сельском такая стоит тишина, что звенит в каждом ухе, и входишь в ворота с опаской. Тихо здесь до того, даже слышно, как трескает на ещё свежих крестах голубая и синяя краска. В голубое и синее красят здесь люди кресты - в цвет Господних небес и ворот благодатного рая. Возле холмиков старых рябин и черёмух кусты, осыпаясь на них, жёлто-красным огнём догорают. И кузнечик стрекочет, и шмель на могилке жужжит. Бабье-летний денёчек паучью повысветил пряжу... Полдеревни - пол-нашей на кладбище этом лежит, и ещё полдеревни сюда обязательно ляжет. От оградки к оградке, от холмика к холмику я потихоньку пойду, осторожно куря сигарету, земляков узнавая на снимках... И детства друзья глянут вдруг на меня с аккуратных надгробных портретов. И один, и второй... Вот и третий... В знакомых глазах - ни намёка на смерть, на загробную жизнь - ни намёка. На живого - меня, на живые поля и леса они смотрят с крестов из-под дождиком вымытых стёкол. На могилах по рюмке стоит из простого стекла - поминальная рюмка и тут же - бутылка пустая. Не за ней ли, друзья, ваша горькая жизнь протекла? - Ну-ка, память свою я у ваших крестов полистаю. Колька, Сашка, Серёга... Мальчишки... Потом - мужики... И - один за другим - на погост, не своими ногами. Приезжая сюда, я уже не подам вам руки, не спрошу "как дела?" и не выпью по рюмочке с вами. Я-то вот он - живой... И я в вашу пришёл тишину потому что хожу, как и всякий из смертных - под Богом. И у ваших могил потихонечку вас помяну, посмотрю вам в глаза за стекло, Колька, Сашка, Серёга... Цвет такой у крестов - как у неба сентябрьского цвет. Тишина на погосте такая - звенит в каждом ухе. Смерть - особый предмет. Но и жизнь есть - особый предмет, жизнь кипит в каждой твари - в шмеле вон, в кузнечике, в мухе! Есть у Господа нашего тайное дело одно: да, с одной стороны сотворил не бессмертными нас Он. А с другой стороны - хорошо то, что знать не дано нам ни года, ни дня, ни - тем более - смертного часа... ВОСПОМИНАНИЕ О ДЕТСТВЕ ... Как у большой дороги жили мы (Куда ты, память? Тише, тише... тише!)... Посередине лета и зимы стоял наш домик с односкатной крышей. И здесь росли берёзы у крыльца и лопухи, их было много-много... В два противоположные конца бежала под окошками дорога, в две стороны - на запад и восток... И пыль ничуть не портила озона, когда в неописуемый восторг нас приводили "ЗИЛы" и "ГАЗоны" столь редкие ещё в те времена, столь шумные в своём машинном беге (семнадцать лет, как кончилась война и в "моде" были сани и телеги, и лошади. Я помню лошадей - глаза их, гривы, бархатные губы. они овёс любили и детей - мы к лошадям не относились грубо, не били их вожжами по спине как взрослые, и не ругали матом) ... Как нравилось сидеть на крыше мне, на краешке единственного ската, смотреть в конец дороги, и - в другой... Или следить за облачком белесым, скользящим беззаботно над тайгой (тайгу тогда мы называли лесом), терять его из виду... Сознавать наедине с огромным синим небом, что вечером придёт с работы мать и принесёт печенья или хлеба. И самовар поставит на крыльце, и ужинать мы будем под оконцем. И на дорогу, в том её конце, где запад, с небосвода сядет солнце и в лес уйдёт... И встанет поутру в другом конце дороги - на востоке. ... Да, это были корни и истоки. И я не знал ещё, что я умру. http://www.stihi.ru/2011/06/14/5690 +4 Поделиться Поделиться 0 Василий ЛуневВасилий Лунев1139 14 июля, 11:52 Ключевые слова: поэт Александр Росков, Поэты России 1 комментарий