Со вчерашнего обеда болею носом, горлом и чихаю безостановочно. Пломбир, увы, как прежде, в этот раз не помог. Работа в ужасе, но великодушно приказала: Не смей приходить! (но с маленькой поправкой - до пятницы), семья оказалась добрее и терпимее: кроме жаркого чая, жгучих припарок, ингаляций и насильно одетых на меня кусючих шерстью носков, великодушно предложила на сегодня ко мне приставить сиделку старшеньким или младшеньким – только выбери. Отказала. Добрые они, конечно, но очень наивные люди, совсем ничего не понимают в простуде моей, которая не освобождением, а предложением в одиночестве завершить ряд дел.

Лежалицей с утреца, наконец-то, опрокинула буквами в себя "Лестницу Якова" Улицкой. Дико злилась. Нет, не на Улицкую, а на фотоаппарат, который до сих пор в ремонте. Жутко хотелось встать резко с постели и втихаря ото всех отравиться фотографировать, пусть и с насморком, то, что Улицкая про дореволюционный Киев в тексте жутким образом налажала-переврала. В первую очередь дом Якова Осецкого по Кузнечной, 23 (ага, дом сохранился до наших дней) и улицу жительства Маруси Кернс – Мариинско-Благовещенскую. Во вторую очередь хотелось взять в руки «Киевские типы» Куприна, и, зачитав вслух, настучать автору ими по голове про Провалье, и про другие топонимы, вооружившись известным всем киевскими записями про те дни Паустовского, Булгакова, Эренбурга. (Заметьте - это еще я к газете "Киевлянин" не отсылала. А надо бы!)

Но, потом выдохнула: А стоит ли! Не смотря на свое отрешение от текстов когда-то любимого автора, того автора, который своей Медеей так глубоко на перешейке столетий в меня вошел не только буковками, но и нитями-судьбами ее героев, проник, сплел и оплел… в общем, после прочтения "Лестницы Якова" осталось субъективным одно: Люся, зачем так неуклюже врешь? Даже страсть к большим деньгам, выложенным грантом, не стоят такой спешки, такой насмешки над историей киевских евреев.

Короче: ври, Люся, но не перевирай! Странно, забавно, но сегодня я от тебя чешусь. Чешусь дико. По телу то ли экзема, то ли аллергический дерматит на тебя и тобой перевернутые образы, перевратые буквами письма Якова, попытку высосать из еврейской халабуды букв чистый смысл. 

Вот ты пишешь: "С этой минуты и началась та новая жизнь, по которой она так долго томилась."

Моя жизнь, таки, с этой минуты началась (когда я перевернула последнюю страницу романа), но, вряд ли, он или я по друг другу томились.

Старшенький отмаяковал, что фотокамеру починили, она ко мне едет-едет. По такому случаю не грех поделиться последним прочтенным, душу радующим.

«Когда ушли из дома люди, его покинули мыши, потом крысы. За плинтусами оказалось великое множество битого стекла: им затыкали щели, борясь с грызунами. А глубже, под полом и даже под печами, лежали пожелтевшие куриные косточки, которые все сто лет жизни дома мыши уволакивали к себе в подполье. И вспоминалась "яростная мышь", описанная М. Булгаковым в романе «Белая гвардия», досаждавшая «домохозяину».

<…>

«Под полом на первом этаже обнаружились порожние бутылки: узкогорлая «рейнская» старинного фасона и толстенная, с сильно втянутым коническим донышком – от настоящего французского  шампанского вина с полуистлевшей этикеткой, на которой угадывалась корона, девиз на ленте и слова «COMTE’F,deCA…CHAMPAGNE»

(Это были воспоминания Д. Малакова - инженера-строителя, краеведа, волей то ли судьбы, то ли судьбины, оказавшемся в группе тех, кто исследовал и создавал в Городе в 1989-1991 гг. мемориальный дом-музей Мастера по адресу Андреевский спуск, 13)