Михаил Ножкин

Когда началась Великая Отечественная война, Михаилу Ножкину было 4 года. Отца забрали на фронт, мать — старшая операционная сестра — сутки напролет проводила в госпитале. Маленького Мишу и его старшего брата должны были эвакуировать, но чудом они остались в Москве.

Михаил: Тогда берегли, думали о завтрашнем дне и детей собирали, забирали, ну бегают там, не беспризорные. Родители то ли ушли на фронт, то ли куда-то там, в бомбежке погибли, ну мало ли что. На работу детей собирали по дворам и увозили подальше куда-нибудь, в Среднюю Азию, на Урал, куда угодно. Думали о завтрашнем дне, детей берегли. А бабка моя, царствие ей божие, когда немцы стояли рядом под Москвой, сказала: «Клашка, немцу в Москве не бывать, детей спрячь, месяца через два-три его отгонят». Вот на самом деле, честное слово. И мать спрятала нас, мы вечером выходили подышать, прятали где-то в сарайчике.

Звуки его детства — это вой сирен. Вместо игрушек — настоящие пистолеты с настоящими патронами. В его детстве было много настоящего: самолеты в небе, звуки рвущихся снарядов.

Михаил: Бомбежки помню, их не так много было, но помню отчетливо, четко помню вой сирен, на главном копесе стояли сирены, и первое время мы ходили в бомбоубежище на Курский вокзал, ближе не было метро, а на Курский — это от Яузской через землянку, наверх в гору идешь-идешь — отбой, только назад прошел — опять тревога, придешь туда, в метро спустишься на какое-то время — отбой.

 

А идти далеко, мальчишки спали на полу, бросят какие-то тряпку, матрас, одеяло… И потом сказали: знаешь, не будем ходить, разбомбят — и там разбомбят, как будет, как господь даст. И не стали ходить. Походили месяц, может, и не стали ходить. Но запах метро я после войны еще лет десять не мог переносить

Этот дом конца 19-го века в годы войны стал первым военным госпиталем. Здесь работали мама Михаила Ножкина и дед, который был врачом. Во дворе именно этой больницы и прошли первые годы войны семьи Ножкиных.

Михаил: Я видел войну в лицо, потому что с передовой привозили раненых, перебитых, переломанных. Я много раз об этом говорил и никогда не устану повторять, что помню фронтовиков, всех замотанных в эти шины, струбцины, всякие палки, костыли, боль, конечно, сплошная. И врачи — вот самое яркое впечатление: застиранные, рыжие от крови халаты, кровь впитывалась, и не успевали отстирывать, халат белый и вроде рыжий, рукава рыжие, потому что некогда было, не хватало…

Бинты перестирывали заново, рыжий цвет вымытой крови, рыжие халаты от крови. И я не помню злых людей. Больные, перебитые, переломанные, но с улыбкой, с шуткой, друг друга подначивали, говорили о чем угодно.

Еще Ножкин отчетливо помнит ненавистные карточки, по которым выдавались продукты. Долгое время мальчишке снился один и тот же сон: кусочек черного хлеба, поверх которого тоненький кусочек белого. Это было самое большое, недоступное лакомство.

 

Михаил: Я никак не мог представить, как без карточек можно прийти и купить, что хочешь и сколько хочешь. Это фантазия была просто абсолютная, нереальная фантазия. И вот я пришел, а карточек нет. То ли потерял, то ли украли, Бог его знает. А это было два дня, еще пять дней оставалось жить без карточек. Это было так плохо, что мать меня не ругала, не лупила. Для меня было самым страшным наказанием такое психологическое воздействие. Она не специально, просто бей, бей — все равно.

Выкарабкались, родные помогли, дружно жили. Кто кусок, кто се, пятое-десятое. Но она выдрала бы, отругала, что угодно… Она просто спокойно сказала: «Ну что делать…» Прыгнуть со второго этажа готов был, только чтобы наказали. Нет, никто ничего не сказал, ни брат старший, ничего. Вот это было для меня самым большим наказанием.

Здесь же, в палатах Яузской больницы, начались первые выступления симпатичного Михаила Ножкина: мальчишка взбирался на табурет и читал стихи. Лучшей наградой для Михаила были улыбки и аплодисменты взрослых. В юности у Ножкина были все предпосылки пойти в актеры. Но разве тогда это была профессия? Сильные рабочие руки — вот чего не хватало послевоенной стране.

Михаил: У меня договоренность была с родителями: мужику нужна профессия нормальная, потому что сцена то ли получится, то ли не получится, это уж как все, чего от Бога у актера. Ну а вдруг не получилось бы? Ну и что, бегал бы, как несчастный человек, в общество: «Народ не понимает великий талант». Я занимался самодеятельностью, лауреат всяких конкурсов, фестивалей и т. д., но мужику нужна нормальная профессия.

 

За солидной профессией Ножкин отправился в строительный техникум Моссовета, где овладел сразу тремя специальностями.

Михаил: Я стал работать ежевечерне, потому что я же пошел работать мастером, прорабом и потом инженером ПТО немного работал, «Черемушки» строил два корпуса, фундамент клал немного, потом… В общем, я поработал. У меня была профессия хорошая, на практике был арматурщиком, вязал пояса, потом еще чего-то делал, на деревообделочном работал.

Нас очень хорошо воспитывали, помимо теории практика обязательно была, так что у меня самые простые профессии рабочие примерно три есть точно: арматурщик, деревообделочный, фрезеровщик по дереву… И давали разряд третий или не давали. Вот мне давали, я помню. И поэтому у меня профессий было несколько, сколько лет я мог бы себя обеспечить.

Утром стройка, вечером занятия в театральной студии. Целый день, проведенный в окружении чертежей и стройматериалов, сменял вечер мимики, танцев, голоса и игры. Энергичному молодому человеку — разностороннюю жизнь.

 

Михаил: А потом пошел в Театр эстрады к Смирнову-Сокольскому, студию заканчивал и параллельно уже стал играть главную роль в спектакле. И партнеры сразу: Миронова, Менакер, Алексей Георгиевич Алексеев, знаменитый был конферансье, он был и худруком оперетты, сценарии писал. Он долго-долго жил, его все знают, Бог знает, сколько он прожил и доброго сделал, очень интересный был человек, легендарная личность.

После студии я работал в Театре эстрады в штате, на Маяковке наш театр был, потом там «Современник» после нас, нас перевели в Берсеньевку — от театра там ничего не осталось, помещение было, клуб Совмина. И потом два-три спектакля сыграл помимо эстрадных программ, там каждый год обновлялась программа, разные фестивали и т. д. Я уже стал писать много, писать для себя, для всех писал, эстрадным драматургом был.

За короткое время Михаил Ножкин стал одним из самых популярных артистов эстрады. Он выступал и как автор, и как исполнитель. Его песни вначале своей карьеры даже исполнял Владимир Высоцкий.

Михаил: Работал я все время и много. Потом уже стал работать не только номером отделения, но и сольный делал спектакль. «Шут с тобой» называлась программа, после которой меня фактически выгнали со сцены.

Это был 1967 год. Первая сольная авторская программа Ножкина «Шут с тобой» стала на сцене последней. Но даже после ухода из Театра эстрады давление на Ножкина не уменьшилось, а в 1970-м всемирно известный журнал Time поместил заметку «Музыкальные диссиденты Советского Союза», где, конечно же, оказалась фамилия Ножкина.

 

Михаил: Так вот, главные диссиденты: Солженицын, второй — Ножкин, третий — Галич и четвертый — Владимир Высоцкий. Вот фотографии: Володя Высоцкий, моя фотография. Это очень интересный аргумент.

Но диссидентом Ножкин никогда не был.

Михаил: Я воевал всегда с этими негодяями, а не со страной и с народом. Я очень люблю Россию, люблю наше государство, верю в него и т. д. А мерзавцы были и тогда, и сейчас, они все и развалили, по большому счету.

Ножкин — человек, не боящийся говорить правду. Выгнали из театра, диссидентом в американском журнале назвали — ничего, справился.

 

Михаил: Безработным я не боялся остаться, потому что у меня профессий много. Исполняли мои стихи, песни, какие-то скетчи, все формы писал, все, что касается слова на эстраде, я был очень популярным эстрадным драматургом. И большие формы уже стал писать. Я перешел в профессиональный комитет московских драматургов, т. е. я де-факто не числился безработным, потому что, если два месяца не работаешь, могли взять за шкирку и отправить тебя куда угодно. Не получилось.

Не получилось, ибо более мудрые режиссеры были, для которых талант в человеке был важнее любых идеологических предрассудков.

Михаил: Несколько театров приглашали меня, я прошел, в 1950 каком-то году, на выпуске 1959 год, в Театре Моссовета сидел Завадский, сидела Ревзина, Оленин… Сидели они на площади Журавлева, Театр Моссовета там был временно. И вот я там проходил худсовет, и меня приняли, и я не пошел.

После Ножкина пригласили на пробы в ленинградский Театр комедии. В один прекрасный день он тайком выехали из Москвы, оставив дела, чтобы попасть на худсовет.

Михаил: Забавная история, это телезрителю будет интересно. Молодой, волнуешься все равно, хоть я уже главную роль играл, но тем не менее. И я пришел, такой коридорчик, как сейчас помню, на втором этаже, дверь, и сидит человек, руки то так, то сяк, то так сядет, то так — волнуется. Я посмотрел, думаю, знакомый человек, он или не он? И бумажка на двери, написано «Заседание худсовета.

 

Два вопроса, первый вопрос: просмотр артиста Ножкина на предмет приема в театр. Второй — о безобразном поведении артиста Сергея Филиппова». Филиппов сидел, знаменитый комик наш, а он очередной раз Осипа только играл в «Ревизоре», и он на съемке где-то задержался, так получилось, и в очередной раз его выгоняли.

И он мне говорит: «А тебе что, тебя примут, я знаю, ты все уже, ты не волнуйся». А я его успокаиваю: «Ну куда мы без вас, вы же — это имя, касса, билеты». В общем, мы сидели, друг друга с ним успокаивали. Меня приняли, ему выговор, 597-е предупреждение, конечно, оставили. Вот это памятно очень.

Но и в этом театре Ножкин не остался, следом поступило очень выгодное приглашение в московскую оперетту, где был необходим такой артист, как Ножкин, поющий и танцующий. Но артист и тут остался верен эстрадному искусству.
С 1966 года Михаил Ножкин снимается в кино. Первой работой становится «Новогодний телевизионный мюзикл».

Михаил: Сюжет такой, что Новый год приходит на два часа раньше и всех застает врасплох, не успели еще подготовиться. Там были эстрадные номера, популярные, актер Райкин там был и т. д. А у меня была роль сквозная через весь этот сюжет, я играл тренера (тогда моржи появились, закаливание холодной водой…) по моржизму. Я там в плавках, здоровый мужик был, все что-то изображал, делал и написал куплеты с рефреном «ура, товарищи, ура» (шестой диск будут делать или седьмой, я включу обязательно), очень острый, я очень острым был человеком, поэтому меня выгнали, социально острым был.

 

Я написал куплеты, и из-за этих куплетов фильм чуть не выпустили, но потом кое-как подрезали, меня выбросили конечно, оставили чуть-чуть буквально, но все остальное, что я делал… А я еще на съемках что делал, я добавил, что роль — тренер по морженизму.

А худосовет за голову схватился: «Какой морженизм! С ума сошел!» Озорство было, конечно, и, слава Богу, оно еще осталось. И эти куплеты, и сзади такой смешной хор танцующий, с трубами, в плавках, тренер по морженизму, я там танцевал канкан и пел: «В 20-м веке мы шагаем в ногу с модой, о вкусах спорим до утра, у женщин юбки все короче с каждым годом, ура, товарищи, ура».

Спустя год Ножкин снялся у Юрия Озерова в «Ошибке резидента».Этот фильм принес ему телевизионную славу, Ножкин сыграл в двух частях картины — в «Ошибке резидента» и в «Судьбе резидента». Но в продолжении играть отказался.

Михаил: Потому что совсем слабо был придуманный, там нечего совсем мне делать было, и я предлагал, ну давайте переделаем… Договоренность, я их заранее предупреждал, я дружил очень с Дорманом, режиссером, и когда хотели третью, я говорю: давай третью, Вень, запускай, но только давай сделаем что-нибудь, потому что второй уже был собирательный.

Если первый был один к одному в жизни, этим он очень сильный, второй уже был собирательный, что-то было из других ситуаций, придумывали что-то. А третий, я не читал еще даже сценарий, мне рассказали, я говорю: «Ну смотрите, что делать, не надо все хорошее размазывать потом по тарелке». Мне не давали сценарий, потом дали, я почитал и сказал: «Я не могу». Как постфактум, куда тебе деваться, ну вроде некуда деваться, но нашлось, уговор дороже денег.

А следом роли в картинах «Освобождение» и «Хождение по мукам».

Михаил: Ордынский на самом деле предложил мне сначала играть Телегина. А я очень любил кино и люблю кино, я всю эту кухню, как говорят, киношную, телевизионную, уже тогда первый «Голубой огонек» параллельно шел, с 1962 года на телевидении в передачах участвовал и т. д.

 

Я, конечно, его с удовольствием играл, к сожалению, многие кадры не вошли в кино, хорошие, не вошли, по разным соображениям, по дурацким некоторым соображениям. Например, сцена была роскошная, долго снимали в Алабино, на лошадях я скакал, рубил, и сцена, когда я вытаскиваю шашку, выхватываю шашку, и когда у него осечка была, хотел застрелиться, а я говорю: «Ты что устроил спектакль перед всеми?»

Потому что его ругали, полк пропал, и вроде бы хотел застрелиться, не получилось, осечка, у него действительно осечка была, и я его чуть не зарубил, ухо, половину, часть уха отрубил лошади, завелся, я тоже заводной, на съемках…

В общем, лихая сцена была, лошадь у меня еще такая капризная, заводная была, никак не встает, я нервничаю, она нервничает, передается же, крутится вокруг. Ну и результат. Кто-то сказал: «Это нехорошо, командиры на виду ссорятся, да еще так крупно, какой пример солдатам подают?» Какой солдат? Из-за такой чепухи вырезали роскошную сцену.

Роль Рощина в «Хождении по мукам» — любимая роль Михаила Ивановича. Команда, вспоминает он, подобралась отличная.
Михаил: Рабочий момент (для операторов), кадр, который обошел все, интересный момент. «Хождение по мукам» играл, и я бегу в атаку с винтовкой, и он (Коля Васильков, знаменитый оператор) рядом с камерой, пока не грохнулись оба, не споткнулись.

А за картину «Одиночное плавание» 1985 года Ножкина спустя 20 лет в журнале Playboy окрестили русским Рэмбо.
Михаил: Обошел весь мир этот фильм, и из CNN приезжали даже, Питер Арнетт, военный обозреватель, 3 часа мы с ним сидели, и первое, что он сказал, было: «Зачем же вы, раскрученный герой, закончили существование на первой серии?