Глава 3

В поле ветер - о чём он историю пишет?
И ковыль - как упавшая в бурю свеча...
Ветер в поле поёт и как будто не слышит
Кто сказал пару слов, невзначай, сгоряча...

Ненаписанных. Пара обрушенных строчек
На чужие доспехи и согнутый меч.
Ветер резок и зол. И, конечно, не хочет
Ни спасать, ни любить, ни, тем паче, беречь...

Облака пробегают, а может, сбегают от бури.
На потухшем костре разметает остатки золы
Чёрный меч. И взлетают уголья как пули,
Что таились и ждали приказа "Оглы"…

 

Настя

 

Я думала, что не смогу заснуть. Ёрзала на ветках и зябко куталась в куртку. Хорошо, хоть её надела. Ночь подкрадывалась сизым туманом, заполняла собой овраги, стелилась вдоль реки. А потом опустилась мерцающей темнотой и укутала со всех сторон. Из ночного бдения леса, из тысячи шорохов и бормотаний выделился, грянул и обрушился на меня хор мужских и женских голосов. Пели слаженно, красиво, словно в храме. Я зажмурилась и решила не обращать внимания. «Я не схожу с ума». Невидимая песня мощным потоком лилась отовсюду, заполняя лес и небо, вторя речным перекатам и далёкому грому.

«Как красиво!»

Я приказала себе привыкнуть. К темноте, к песне, к мерцающим в темноте глазам, к шорохам. Здесь, в лесу всё было по-другому. Иначе, чем в городе. Лес бережно обнимал, укрывал вышитым звёздным небом, убаюкивал, шептал. Усталость накатывала незаметно, неотвратимо, будто поднимающийся от болот туман. Казалось, что на меня со всех сторон смотрят сотни заинтересованных глаз. Это ощущение пристального и доброжелательного внимания возникло почти сразу, стоило войти в лес. Темнота дышала, была живой и любознательной. В кустах, совсем рядом, мелькнула шкура неведомого зверя. Зажглись и потухли странные огоньки. Большеглазая девушка с зелёными волосами присела рядом со мной, тихонько говорила что-то и гладила по голове. Свод неба, словно гигантское пушистое одеяло, двигался,  колыхался, иногда собираясь складками. Я спросонок сладко опёрлась о мохнатый тёплый бок зверя. Я понимала, что сплю, свернувшись калачиком, и одновременно видела свои руки, работавшие на старинном ткацком станке. Челнок резво метнулся в сторону, я прихлопнула сверху «бердо». Кросна украшены затейливой резьбой – батя сам резал, ещё когда они с мамой живы были. Сновать – основу делать – мне бабуля помогла. Потом вместе намотали нити на вал, и уже можно было ткать. На кроснах рождался весёлый половичок, коими все полы в домине высланы. Ко мне подошёл высокий бородатый светловолосый мужчина и осторожно приладил на кросна несколько чудских светильников, что горели от земной силы.

 

Проснулась от сырости и холода, что впились в тело. Как  я смогла заснуть? И почему называла незнакомого человека «батей»? Вокруг был всё тот же лес, пропитанный утренним туманом. Внизу шелестела о своём речка. Я совершенно не понимала, откуда я пришла и где лагерь – вниз или вверх по течению? Спустилась к воде, цепляясь за мокрые от росы папоротники. Умылась и напилась речной воды, от которой ломило зубы. Новый день блестел в каплях росы, перекликался птичьими голосами, проглядывал среди лесных крон кусочками ясного голубого неба. Вверху, на другом берегу среди кустов неожиданно мелькнули серая куртка и кепка. Вчерашний вор, оказывается, был совсем рядом. Мысль об этом оказалась противной и пугающей. Этот  человек не спешил и знал, куда шёл. Рано или поздно он найдёт просвет в горах, что шли с двух сторон сплошной стеной, и выйдет к какой-нибудь деревне. Оставаться одной в лесу без еды было страшно, невыносимо. Я решила тайно следовать за этим человеком. И, возможно, это было моей самой большой ошибкой…

 

 

Войта

 

Всё исполнится. Вздрогнут молчавшие трубы.
У ворот всколыхнутся знамёна врага-подлеца.
Покрасневшая медь охладит терпеливые губы
Трубача. Это будет начало. Начало конца.


Этот город насупится, выставив колья и копья,
Этот город не станет, не сможет склонить головы.
Значит - штурм. Значит будут таран и ворота,
И огонь... В храме тихо затянут псалмы.

Снова люди забудут, как тихо живётся в метели
У костра, как трещит свою сказку огонь,
Как приятно понежится в тёплой и мягкой постели,
По скрипучему снегу пройтись от ворот - посолонь...

Нынче песни другие. Другие мотивы и ноты,
Нынче горн позовёт в бездну зла и нелепой войны.
Гулко бахнет таран - содрогнутся и скрипнут ворота...
И не вспомнит никто о минутах былой тишины...

 

Вторая батарея, состоящая из пяти пушек и одного «единорога» уже пару часов садила по Меновому двору. Войска хана под жёлтым знаменем с чёрной совой – символом великой Тартарии - плотно окружили Оренбург со всех сторон. Только несколько десятков стрельцов в крепости всё ещё держали осаду. Золотая  дружина пережидала начало сражения в небольшой лощине, укрытой от крепостных пушек  седым ковылём. Кони привычно прядали ушами, похрапывали и неспешно щипали редкую траву.  Войта тихо поглаживал шею своего Ворона. Молодой конь уже привык к грохоту и свисту летящих ядер. Но оба – и всадник, и конь - были напряжены и ждали сигнала атаки.

- Возьмём этот град и закрепимся, - пробасил рядом Легша. Его Серко, красивый и сильный,  легко переступил стройными ногами. Пронзительно голубое с утра небо потемнело от дыма.

Дружина услышала барабаны и сигнал сотника побежал по позвоночникам – пора! Первые в дружине тронули коней. И потекла-понеслась волна лошадиных крупов и напряжённых лиц, стремян, сабель и знамён. Рядом с Войтой со свитом вспахало землю ядро. «Плотно сОдют», - пронеслось в голове и пропало. Только выхватил где-то слева светлый круп легшиного коня и поддал своему. Войта налетел на дюжего пушкаря, истово рубился, изворачиваясь в седле. От предательского копья, поднявшего откуда-то сбоку его спас Ворон, вовремя вставший на дыбы. Визжали кони, где-то всё ещё гремела канонада. Рядом маленький и худой солдат ловко подрубил дружинника, вынырнув из-под самого пуза лошади. Седой татарин медленно вскинул руки и начал заваливаться назад.  Другой солдат в сером кафтане начал вскидывать длинный ствол ружья. Время замедлило бег, воздух застыл, пропали звуки. Войта хорошо видел, как билась синяя жилка на виске у совсем ещё молодого безусого рыжего парня, как он с натугой вскидывал тяжёлый мушкет и долго прицеливался. Он слышал громкий стук своего сердца. Коротким движением чудин выдернул пистоль из луки седла и выстрелил наугад. На сером кафтане начало расплываться красное. Воздух вокруг Войты вздрогнул и снова наполнился звоном сабель, беспорядочными криками людей и лошадей. На утоптанной жёлтой земле у крепостной стены виднелась туша убитого ядром верблюда. За тюками шерсти укрылись несколько солдат гарнизона, там же мелькала высокая стрелецкая шапка.

«Каким ветром занесло сюда московского стрельца?»

Дружинники уже оттеснили гарнизонных к церкви, на ступенях которой шла жестокая рубка. Добивали последних, которые не сдались в плен.

- Войта! Живой! – знакомый бас прорвался сквозь пушечный грохот.

Рядом заплясал Серко.

- Слыш-ка. Наши содят по южным варотам. ..

 

Брагин

 

Замысел Николая Брагина был прост и прекрасен одновременно. Забрать золотишко у вечно рассеянного толстяка-профессора, укрыться лунной ночью в лесу, а с утреца выйти к водопаду Девичья коса  и проскользнуть в проход меж двух невысоких скал; а там и до деревни, где жил нужный человечек, рукой подать. Проход этот натоптало зверьё и знали только местные охотники.

Сначала всё было фартово. Профессор, как всегда, забыл закрыть сейф, золотые пластины, завёрнутые в холщовый мешок, даже не звякнули и уютно поместились за пазухой. Храп в лагере стоял такой, что раздувались и опадали стенки палаток, луна светила во всю свою небесную мощь. Колька лёгкой трусцой по сухой шелестящей траве преодолел небольшой открытый кусок степи, укрылся среди деревьев, немного прошлёпал по  речке Аюте и устроился на ночлег, благо ночи стояли ещё тёплые. Едва рассвело, Брагин неспешно начал подниматься к проходу. И тут случилась первая неприятность – тропа была завалена. Скорей всего, ветер сорвал с вершины несколько камней, которые весьма неудачно закрыли проход. Колька чертыхнулся, почесал голову под кепкой и понял, что другого выхода нет – надо двигаться к Марусиному броду. Через пять километров Аюта делала неспешный плавный поворот и немного расширялась, открывая отмель. Летом речку можно было здесь перейти вброд, хотя кое-где вода доходила и до груди. Это место называли Марусиным бродом. В желудке у Брагина уже ворчало с голодухи, но золото стоило того, чтобы потерпеть. Колька справедливо решил, что по руслу идти будет проще и начал спускаться вниз по тропинке, что вилась среди пихтовых стволов. Ноги немного скользили по бурым прошлогодним иголкам, но в остальном спускаться было нетрудно. Он уже обдумывал, как заявится к куму и какой процент потребует ушлый Мишаня  за посредничество. И тут случилась с Колькой вторая неприятность – у самой воды умывалась рыжая девчонка-археологша. Зелёная куртка её скрыла или Колька был слишком в себе уверен, однако он просмотрел погоню. Факт! И этот факт сейчас тихонько плескал себе в лицо студёной речной водой. Колька отступил за ствол и с досады рубанул рукой по дереву – только этой дуры на хвосте ему не хватало! Но вместе с болью в ушибленной руке пришли и другие мысли. Что она сделает с ним в лесу? Если выскочила налегке и без телефона, да к тому же не знает местности, то ей не позавидуешь. Да и потом… Девка смачная, с нежной кожей и голубыми наивными глазищами. Главное было  подойти незаметно. Хотя городская  не услышит, хоть топай, как стадо слонов. Дело приобретало неожиданный и весьма приятный оборот. Улыбаясь своим мыслям самыми уголками тонких губ, мужчина неторопливо спускался вниз к реке, стараясь, чтобы кусты и камни закрывали его от археологши. И тут случилась с Колькой третья неприятность! В двух метрах перед ним, возле большого мшистого камня на пути у Брагина стоял волк. Зверь как будто соткался за пару секунд из воздуха. Мощная грудь отливала серебром. Он был белый,  слишком крупный и слишком странный для обычного животного. Жёлтые волчьи глаза смотрели спокойно и осмысленно, будто уже примеривались к шее, и буднично обещали: «Убью прямо сейчас».

Колькина спина моментально взмокла под рубахой. По вискам, по животу, даже по ногам побежали предательские холодные струйки пота. Так страшно Брагину не было даже по малолетке на зоне, когда блатные устроили бунт, начали резать охрану и пули стрелявших с вышек перепуганных вертухаев визжали и вспарывали воздух у самого уха.  Вот теперь и мелькнула в голове щемящая мыслишка, что не стоило тырить это чёртово золото. Заваленный проход, археологша, что шла по пятам, и жуткий оборотень – всё было неспроста. В это не верилось, и не укладывалось в голове, но своим обострившимся за долгую нелёгкую жизнь чутьём Колька понимал – не случайно.

Стоило только мигнуть, как волк исчез. Брагин выругался, понял, что не дышал мучительные секунды, пока оборотень смотрел ему в глаза. Подумав, перекрестился и понял, что к реке спускаться не будет. Придётся переть по буреломам. Ничего он ему не сделает, этот волк. Скорей всего, обычный старый зверь. Так… померещилось что-то с усталости и голодухи. До Марусиного брода оставалось день пути. Да, ещё нужно обогнать археологшу, чтоб её… Может, повезёт и она заблудится…

 

 

Императрица

 

1

 

Оренбургские дела принимали худой оборот. С часу на час ожидали подхода ханской армии, первые отряды которой уже взяли Царицын и двигались к Москве. Казаки и башкиры, взволнованные своими старшинами, коих тартарцы усердно задарили верблюдами и шёлком, начали нападать на русские селения, что были под Империей, и присоединяться к войску хана Мелеши. Служивые калмыки бежали с форпостов. Мордва и чуваши перестали повиноваться московскому начальству. Крестьяне уходили  из господских имений. За  несколько дней волнение охватило уже все приграничные губернии.

2

 

Негромко потрескивают свечи, выхватывая из сумрака то искусную позолоченную резьбу на стенах комнаты, то глубоко синий, почти чёрный бархат дивана.  Усталый взгляд покрасневших глаз полной светлокожей женщины в зелёном атласном халате, наброшенном на кружевную длинную рубаху, останавливается на изящной золотой табакерке. Крупный сапфир на крышке таинственно вспыхивает в полумраке комнаты, которую она любила и ласково именовала за небольшие размеры «Табакеркой».

«Знатный мастер швейцарец Пезье, такую чудесную вещицу смастерил, потешил, порадовал душеньку.»

            Тёмно-русые волосы небрежно упали на плечи. Не каждый узнал бы сейчас в этой голубоглазой женщине, так просто, по-бабьи подперевшей   рукой подбородок, великую государыню Российской империи Екатерину Вторую. Хоть и веет жаром от израсцовой печи, но тянет холодом по ногам, заставляя императрицу зябко поджимать ноги в мягких расшитых серебряной нитью валенках. Холоден и мрачен в этом году март. Только и спасает тёплая, надёжная обувь.

 «Сейчас позвать Петрушу, пусть подкинет дров».

Хоть и топят печь усердно, а не дают покоя сердитые русские ветра, к которым за столько лет так и не привыкла после маленького Штеттинского замка.

И не дают покоя мысли, как уберечь Империю и себя самоё от дерзкого тартарина, государя Мелеши. Который год идёт война с могучим соседом, волнуются казаки, восстаёт рабочий люд на металлургических заводах. Но это надобно упустить в письме, что она нынче пишет. Не следует знать правду долгоносому Фридриху, который до сих пор не простил ей смерть своего любимчика Карла Петра. И  длинное перо императрицы уверенно выводит на плотной бумаге: «толпа разбойников…более негодная и достойная презрения, чем опасная…если эта неприятная для меня шалость доставила удовольствие моим врагам, то я имею причину думать, что это не надолго».

 

И отозвать. Немедленно отозвать Суворова с турецкаго фронта. Хоть и дерзок,да остёр на язык, а служит преданно России. И опыт имеет немалый.

А тартарин так пусть и останется записанным в исторических бумагах Емелькой, что только сирых да убогих пугает. Емелькой Пугачёвым.

 

 

 

 

Варя

 

1

 

Не кружи меня, карусель-судьба,
Не плети ты сеть за моей спиной,
Дай понять: как петь, если я одна,
Как расти, как быть... среди всех - одной...

Эта песня будет допета до дна,
Только Небо - кружится над головой,
Расскажи, родное, как плещет волна,
Что у стен... А ещё - как стоять стеной?

В этом танце взлетят к небу - рукава,
Чтобы крыльями стать за моей спиной.
Не кружи, карусель, ты опять не права,
Не удержат оковы - взлетевших стрелой.

 

 

Ч.25 Августа, 1774

 

Получила нежданное письмо от моего жениха Войты.

Так чудно это писать - мой жених. Однако я ни капли не жалею. Знаю, что Руна Выбора направила мой путь, и я не ошиблась. Рута права, в рунах скрыты великие знания и великая сила, что может менять судьбы людей и всего мира. Перепишу письмо полностью, пусть читала его уж  десятки раз.

 

«Милый мой друг Варенька.

Я пишу к тебе, хоть  взволнован и долго собирался с решимостью. Мы виделись всего несколько часов. Воспоминания о них возвращают меня к жизни, когда  я в отчаянии начинаю думать, что ты скоро поедешь в Тобол продолжать учение и подле тебя  в Академии будет  много молодых  и достойных мужей. Я помню блестящие воды реки, помню строгие белые колонны Академии Художеств, твоей almamater. Мы часто гуляли там, будучи курсантами.  Мне так хочется тебя увидеть и много хочется высказать. Говорить бы и любоваться твоим милым лицом.

Нынче выдалась передышка. Хан разместил войско в Бердской слободе. Поочерёдно держим осаду, а затем отдыхаем в избах. Настрой решительный, все верят в победу. Наша добрая хозяйка потчует дружинников пирогами.

Скажи мне, как ты? Как твоё  обучение художественному ремеслу? Не сердишься ли ты на мою отчаянную смелость к тебе написать?

Благоволи принять уверения в моей преданности и уважении. Прошу, милая Варенька, напиши мне хотя бы две строчки в ответ.»

 

 

Ч.29 Августа, 1774

 

Рута наказала выбить нынче все половики. Я собрала их на крыльце. Пахнет яблоками. Золотистые пылинки танцуют в солнечном свете. Пёс лениво шевелит ушами – разморило на жаре. Я неторопливо шлёпаю по плетёным полотнам старым веником, а в голове кружится одно – нынче из заветного мешочка выпала руна Смерти. И Рута уж которую неделю не может встать на ноги. Кашляет и слабеет с каждым днём. Не к добру это… Да и сама бабуля на днях велела подать ей ларец с рунами и долго над ними сидела. Слушала… Потому ленивая жаркая деревенская тишина кажется  мне затишьем перед бурей. Тревожно. Будто недобрая чёрная тень уже тронула мою голову своим крылом.

Серия сообщений "Облака не царапают небо":
Часть 1 - Облака не царапают небо. Предисловие
Часть 2 - Облака не царапают небо. Глава 1-1
...
Часть 4 - Облака не царапают небо. Глава 2-1
Часть 5 - Облака не царапают небо. Глава 2-2
Часть 6 - Облака не царапают небо. Глава 3-1
Часть 7 - Облака не царапают небо. Глава 3-2
Часть 8 - Облака не царапают небо. Глава 4-1
Часть 9 - Облака не царапают небо. Глава 4-2
Часть 10 - Облака не царапают небо. Глава 5-2

Легша

Красота девка, Аленький цветочек. Сколько Легша не играл мускулами, от которых другие девки ахают, так ведь и не посмотрела даже. Скоро как побратим сговорился с бабкой, напросился на обед да и сосватал любушку за себя. Отчего тогда так болит в груди? И смотреть не хочется на эту счастливую рожу.

- Войта, а правду бают, что у чудинов бабы верховодют?

Не обиделся и даже улыбнулся  Войта в русую бороду, легко вспрыгивая на коня.

 – Муж и жена в ладу живут. Девы красоту в мир несут, а мужи её хранят.

Потом, блеснув серым глазом, тихо продолжил, переходя на легшин бас, - ня пора  ль кОней погулИть?

Легша родом из заонежской муромы, народа спокойных богатырей со странным для русского севера говором. Но дразнить вот так дозволено только побратиму. Кто другой может и богатырского кулака отведать.

Балагур Легша сегодня задумчив, тихонько трогает стремя своего Серко. А дева и впрямь хороша…

- Воин ня должон иметь слабости, - говорит Легша. А бабы делают мужика слабже. Он ня о битве думат, а о яё сиськах. Вот и получатся – настрой ужо не тот, и сабля не слушатся. Воин живот свой должон положить без раздумий, ежели нужда придёт. И смерть принять. А он буде думать – как яё защитить и легко помереть ня сможет. Понимашь?

- Чудачина человек, - беззлобно усмехается Войта. – Дева делает мужа сильнее. Она ему смысл даёт и силу, чтобы жить и чтобы воевать, коли нужно. Мара всегда рядом. Смерть в свой срок приходит. А вот чтобы жить правильно, не впустую, надо жизнь свою любовью наполнить.

- А государю как служить будешь, коли деве служишь?

- Государь – моя родина, а жена – моя половина. Что ж неясного? – Войта глянул на друга – А ты, значит, жениться не будешь?

 - Отчего ж … буду… Только не ведаю пока…на ком…Побядить сперва надобно Белого царя…

 

Войта

Меня создал Бог. Да и создал весьма неплохо.
Я с рождения знал обо всём на свете.
Он сказал: Попроси. Ну и я попросил немного -
Три дороги, котомку и вольный, весёлый ветер.

Апельсиновый рай, море с пальмами и закатом,
Волны плещут. И чайки кричат созвучно.
Здесь беседы с Платоном и шахматный бой с Сократом.
Он сказал: Выбирай! Я ответил: В раю мне скучно.

На багровый закат наползают седые тучи
И горит под ногами песок в темноте неверной,
Здесь вода словно яд от змеи гремучей...
Ад - не только скучно, друзья, но ещё и скверно.

Верный пёс, небольшая квартира и чай с ромашкой,
Можно пса покормить или подвиг какой совершить,
За окном ветер с радугой, а в рюкзаке - фисташки.
Он сказал: Выбирай. И я выбрал однажды - жить!

Степь вокруг вольного Сибирского тракта пела песню медовым запахом лета. Горячий как взвар степной ветер трепал волосы побратимов.

 Войту несло на крыльях что-то огромное, доселе неведомое, наполняющее вены  пьянящей искристой лёгкостью. На Небо посмотрит -  а оно, как Её глаза. На цветы луговые посмотрит – а там опять её глаза. И нет покоя ни в сердце, ни в голове. Забрала покой дева из маленькой лесной деревни с голосистыми петухами и пряным воздухом. И пахнет вокруг травами так, словно опять невзначай коснулся её волос. И летают вокруг  быстрые озорные стрижи – даром что Стрибожьи внуки. И кричат  озорно, весело – Ва! Ря! Ва! Ря!

Бегать его научил Дед .  Пришёл в Берёзово, когда Войте было 10 лет и забрал  с собой, к студёному Северному морю, к самоедам. Войта помнил огромные утёсы на берегах Рымника и студёные ветра Борея, что захватили и раскачивали их маленькую лодку ближе к Морю. Они проплыли на лодке к самому устью, на север, где седые снега искрились на солнце, а лютая пурга на несколько дней  затягивала Небо снежной серой мглой и танцевала над юртами. Они с дедом жили у смуглых малорослых людей, что называли себя ненэй. Это значило «человек». Деда они называли Нарка – «Большой». Там Войта учился бегать за оленями вместе с мелким и шустрым мальчонкой Ёнко. Войта часто вспоминал, как они с Дедом сидели у огня, Ёнко бережно клал в рот сырое мороженое мясо, смеялся и пел песни на своём гортанном языке. Отец Ёнко - Унагчи брал в руки странный маленький инструмент из двух пластин, подносил ко рту и оживал в тёплом воздухе юрты пронзительный крик чаек, шум ветра, зов оленя.

У ненэй Войта учился  бегать за оленями и не уставать, ходить по снегу особыми шагами, иными, чем по степи или по лесу. Учился стрелять,  слышать зверя, даже если не видишь. И чуять, если не видишь и не слышишь. А через год осенью по заледеневшему Иртышу они с Дедом  вернулись в родное Берёзово.

Золотой Ярило клонился  к земле, когда сильный пронзительный свист взорвал воздух. Лошади всхрапнули и замерли. Но, постояв, продолжили свой неспешный шаг по сухой рыжей земле тракта. Легша, ехавший вразвалку, выпрямился и подвинул руку к мечу. Однако, покосившись на побратима, заметил, что Войта нисколько не напряжён. Да и конь, отменно чуявший настроение хозяина, ступал себе далее, мерно взмахивая чёлкой.

- Это Дед, - улыбнулся Войта.

Легша быстро втянул воздух и где-то впереди почуял чужака. О племени чудинов многое сказывали. И что умеют они летать по воздуху, что видят будущее, что горы каменные раздвигают, и что девы у них красоты невиданной. На ярмарках да толках изделия искусных чудских мастеров за большую деньгу брали. Но знания свои  чудь хранила крепко. Чудины, возводившие в былые времен могучие города, покинули их и ушли в леса. Поговаривали, что живут теперь прямо в деревьях или даже в пещерах. Много волшебных сказок слышал Легша о чудском племени да и сам видел, как побратим танцевал с мечом, как менялся и дрожал воздух вокруг него.

Всё так же негромко постукивали лошадиные копыта, от тёплого ветра вздрагивали головки цветов. Из-за поворота открылась степь и – в голубом дымчатом покрывале вдалеке – хребты Рымника. На пеньке у тракта сидел высокий белобородый старик. Но когда он поднялся и двинулся им навстречу, Легша намётанным взглядом воина по быстрому  шагу, по спокойному твёрдому взгляду, по движениям плеч и рук понял, что выйди он с мечом или саблей супротив этого человека, ещё неизвестно за кем останется победа.

Дед легко вскинул навстречу ладонь в приветствии.

- Здравы будьте.

- И тебе здравия, дед. -  Войта скоро спрыгнул из седла и встал рядом.

Спустились через сухую, набравшую жаркого летнего духа полынь с проезжего тракта вниз, в небольшой, поросший леском овраг. Развели костёр. Совсем рядом шелестела речка, вся укрытая камышом. И только дружное кваканье лягушек, которых совершенно не пугали ни люди, ни огонь, выдавало близкую воду.

Внук и дед сидели рядом. Хоть Войта был ниже на полголовы, но сразу видно было, что мужи одного колена. Оба поджарые, с высокими скулами и лёгким прищуром серых глаз. И запускали десницу в волосы одним похожим жестом.

Разговор неторопливо вился вокруг военной кампании хана Мелеши, что он затеял супротив Московии.

- Хан на отдых отпустил, а потом через три месяца прислал гонца с  узлами. Мне в  Берёзово,  а Легше вон в сам град Миногу.

-Три дни дороги осталОсь,  а потом выступим, да хранит нас Великая Сва. - басит Легша.

- Люд простой стонет под немецкой принцессой. Кандалы звенят по всей империи. Хан Золотую дружину собирает возле Калмыцкой линии, у Казачьего городища. На Московию сызнова идём, чтобы прежние земли, что Пётр взял, назад вернуть. Лихой воевода хан Мелеша. Смелый. Ярый, - тихо говорит Войта, глядя на огонь.

- Будьте верны ему, дети. Берегите хана пуще жизни своей.

Задумчив Дед.  Молча смотрит на танец костра, не забыв отдать требу огненным лепесткам.. Что-то тревожит его, неспроста ж появился на их пути. Уж  Войта его знает. И побратим уронил голову на грудь, сморило вдруг после долгой дороги. Случайно ли?

- Дед. – роняет  Войта. И молчит. Знает, что тот заговорит, только если сам захочет и когда посчитает нужным.

- Трудные у вас времена впереди, дети. – Говорит после долгого молчания дед. ( Войта понимает – вот оно! То, зачем он пришёл.) – Никому не дано изменить рока.

И набегает на затылок холодная тень.  «Неужели не свидимся боле?»

- Повинуюсь року, - неторопливо выговаривает Войта. Он знает о тысяче миров, в которых когда-то жил и ещё будет жить. Потому главное - не сколько, важно КАК прожил. Чтобы Мара в свои чертоги приняла и подарила новую жизнь, где он сможет встретиться с Варенькой. Тяжёлым обручем сдавило грудь – как там она? Её и защитить некому – старая бабка да малой братец.

- Деву свою ты ещё встретишь в пути, - тихо говорит дед. – Всё у вас впереди. Сбереги её. Приводи в наш род. Надёжно защитим. Хрустальный камень  станет  всему роду укрытием на долгие годы.

Войта быстро вскидывает глаза. Хрустальным камнем чудины зовут один из отрогов Рымника, стоявший наособицу. В лучах Ярилы переливалась  и сверкала белая гряда подобно хрусталю. Трудные времена грядут…  А как же Золотая дружина? Неужто не справится? Не защитит хана? Разве есть сила, что сможет переломить воинов Золотой дружины? Молчит дед. Не станет он всего говорить, и так сказано довольно…

Поправил Войта ветку в костре. Оглянулся, а деда уже и не было возле костра. Мирно похрапывал Легша, привалившись к сосновому стволу. Не услышал спящий друг тихий и резкий свист, что колыхнул сосновые иглы. Не видел, как долго и задумчиво смотрел на костёр Войта. Отражались огненные языки в потемневших глазах воина. Никто не ведал, что грядёт впереди.

 

Настя

Я тебе позвоню, слышишь?
И даже если молчу,
И даже из следущей жизни
Я тебя наберу, слышишь?

Звон ночных фонарей,
Дом открытых дверей...

И в тысячах новых звёзд
Всегда узнаю одну.
Ту, где последний поезд
Однажды взорвал тишину.

И в жёлтом свете свечей,
И в сотнях тёмных ночей
И если в туманном крае
Когда-то тебя потеряю,
И там, где смерть - запятая,
УзнАю. Конечно, узнАю.

Уже которую ночь он приходит во сне. С тех самых пор, как я отдала золотые пластины СанСанычу. Светловолосый бородатый парень в белой рубахе и кожаных наручах. С длинной винтовкой за спиной. Смотрит… Нет! Не нежно, не романтично, не влюблённо. Задумчиво так смотрит и строго. Тяжело. Так смотрит, что мне хочется крикнуть: ну чего тебе!? Что тебе нужно от меня? Я так привыкла к этому ночному молчаливому спору с молодым бородачом, что когда отлетает полог палатки, первую секунду жду именно его. Но это Зоя. Всего лишь Зойка. Чаю напилась перед сном. Вот и бродит по ночам.

Мне долго не спалось. И сложенное покрывало под головой, что отлично заменяло мне всё  походное время подушку, сегодня казалось твёрдым и неудобным.. Спальник – колючим. Ночь – душной и безрадостной. И Зойка долго бурчала и ворочалась. Зачем я отдала пластины? Да что это со мной?! Как можно было не отдать находку? СанСаныч опишет их, а потом любовно завернёт в чистый холщовый мешочек и спрячет в сейф. Хотя вся группа знала, что запирать сейф он забывал… Обычная рассеянность учёного… Что мне с того? Пластины улетят в Екатеринбург. За ними уже едет именитый профессор со смешной какой-то фамилией. Семенович? Семенков? Семенюк… Их положат в экспозицию музея. И любопытные посетители музея будут каждый день глазеть, школьники будут тыкать пальцем в стекло. И что мне с того? Почему так жарко? Печально скрепит сверчок. Шелестит над палаткой ветер, хлопает незакреплённым пологом. «Зачем ты отдала?»

Я не выдержала этой бесконечной пытки духотой и чужыми злыми мыслями и выскочила из палатки. Зойка только повернулась на другой бок – спит,  ни о чём не думает… Полная жёлтая луна плыла, как фонарь, высоко в небе, заливая степь своим холодным светом. Я помаялась у входа и поплелась к палатке СанСаныча, решив посидеть у потухшего костра на его складной табуреточке. А вдруг   сон меня всё же найдёт… Медленно брела между палатками, истово и зло завидуя храпящим во все свои молодые лёгкие археологам. И, уже подходя к палатке начэкспедицией, увидела вкрадчиво мелькнувшую тень. Первой проскочила мысль, что СанСанычу тоже не спится. Но тень тут же пропала. Человек тихо крался, удаляясь всё дальше от центра лагеря. Он был слишком худ и подвижен. И в его движениях читалось напряжение и сдерживаемая спешка. Он прижимал что-то к себе под курткой, пару раз останавливался и осматривался.  Моё сердце тревожно ткнулось в грудную клетку. Пластины – это же золото!! СанСаныч опять забыл запереть сейф! Это точно был кто-то из нанятых в ближайшей деревне копачей. Если я закричу, он стреканёт по степи и через десять минут будет в лесу, который он знает, как свои пять пальцев. А там затеряется в горах…Пока мужики проснутся, пока разберутся – вор сто раз успеет затеряться. Я двинулась следом. У крайней палатки вор остановился, оглянулся и резво побежал по степи. Я дёрнулась было следом, потом остановилась, сжимая пальцами каркас крайней палатки. Оставались минуты до того момента, как мелькающий в ковыле силуэт растворится среди деревьев. Я вытащила из кармана свой старенький красный шарфик, которым повязывала иногда лоб, чтобы пот не попадал в глаза, и закрепила на палатке. Лёшка увидит и обязательно поймёт. Вздохнула, прислушалась к звукам лагеря – тишина, покой и стрёкот сверчков – и побежала по степи. Благо, светло  почти как днём. Лунный свет причудливо менял пространство. Мне чудилось, что неясная тень зверя или человека движется почти рядом со мной. «Показалось. Тебе показалось. Ты ничего не боишься», - шептала я как молитву, перейдя уже на быстрый шаг. Постояла на окраине леса и двинулась под кроны деревьев. Совсем рядом плескалась вода. Я шла вслепую, споткнувшись несколько раз, чуть не упав и цепляясь за ветки кустов, на шум воды. Потом ноги заскользили вниз. Русло реки было залито холодным лунным серебром. Валуны казались призрачными, вода – плотной и маслянистой. Человек в серой куртке споро двигался вдоль берега по речным камням. Он не оглядывался, а то непременно заметил бы меня. Я потерянно стояла у валунов - и не понимала, как  спустилась по этой крутизне. Между двумя невысокими горными хребтами, чьи вершины темнели на фоне ночного неба, бежала говорливая речка. С двух сторон по склонам сплошной непроглядной стеной поднимался лес. Видно было только речное русло. Ночная прохлада уже проползла под куртку. В ботинках ощутимо хлюпала вода. Я впервые, словно очнувшись, поняла, какую совершила ошибку, бросившись в самостоятельное преследование. И где была моя голова? В который раз промелькнула мысль, что, стоит мне подумать об этих старинных пластинах, как в мыслях начинается неуправляемый шторм,  и  творю я необъяснимые глупости.

Нужно собраться, подумать и решить, что делать дальше. Оставаться у воды я не видела смысла – холодно и сыро. Значит, нужно было подняться повыше и заночевать в лесу. Я похлопала себя по карманам: ни телефона, ни фонарика, даже зеркальце где-то выпало. Только карамелька, замусоленная в кармане от долгого пребывания. Ну что ж, вот и завтрак есть. Главное, не думать о плохом, не драматизировать. Потерявшийся человек больше всего рискует, когда поддаётся панике. Я прошла немного по мокрым камням. Потом поднялась вверх, присмотрела себе подходящий куст, на ощупь согнула ветки и угнездилась на них, свернувшись калачиком. Главное: не думать о плохом, а найти хорошее. Нет дождя – это хорошо. я не могла уйти далеко от лагеря – это тоже хорошо. Не так уж и холодно, лето – и это хорошо…И не думать о волках и медведях, которые наверняка тут водятся. Зачем им мокрая уставшая девушка? Она невкусная…

 

Хан Мелеша

Здравствуй, князь. Почему ты повесил фонарь на заборе
И развёл костерок? Отчего бы не сразу домой?
И не прост перекрёсток. Позволь разгадать твоё горе:
Ты на встречу пришёл. И не с кем-то. А значит - со мной.

Ты у странницы вечной решил расспросить об удаче
И о вещих своих, очарованных зимами снах.
Мне б в глаза твои глянуть - а как же ответить иначе?
И волос докоснуться, что спрятались в сизых мехах...

Ты не струсишь. И сердце готово к ответу.
И не каждый, как ты, назначает свиданье с судьбой.
Только сны растопило шальное и терпкое лето,
Да и я не готова ответить - что будет с тобой...

Что б не пели тебе в чистом поле весёлые ветры,
Как бы не было страшно (а, может, тепло и легко),
Ты вернёшься однажды в родные седые рассветы
И по полю пройдёшь своему. Вновь живой... босиком...

 

Отсветы десятков свечей танцуют на бревенчатых стенах. Уже пару часов как отгорел закат, а неторопливое застолье всё ещё в самом разгаре. Только задумчив хан. Разные мысли бродят в голове, не дают покою. Привычно раскладывает их хан по местам. Шёлковая красная рубаха обтягивает широкие плечи. Большие широкие ладони, что привыкли больше к сабле, нежели к перу, спокойно и уверенно лежат на деревянном столе. Верные побратимы вокруг него: неутомимый Чика  зубоскалит, речёт лихую казацкую байку, блестит белыми зубами и потягивает мёд. Суровый Белоус  молча  слушает, по привычке прищурив серый глаз. Только неспокойно  Мелеше.  Московиты потеснили русов за последние полвека, отбили Оренбург, а Казанское царство обложили данью.  В охоте за медью и пушниной посылают большие войска, тысячи казаков и стрельцов, да с попами. Те угоняют  баб и детей в полон, стреляют и рубят мужиков. Где уговором, а где силою ведут в новую веру. А тех, кто остаётся верен своим богам,  привязывают на правИлах и рвут без жалости… Богаты вольные земли детей Тарха и Тары золотом, железом да медью, пушниной, лошадьми, самоцветами. Множество разных народов жили здесь в мире и согласии. А нынче неспокойно в Тартарии. На хана Катая, что правит на Востоке, на великого ламу Тибета и Бутана насели джунгары. Ойраты научились делать хорошие ружья, потому их трудно остановить. Почти невозможно.   А Пёстрая Орда уж сколько лет воюет с Московией…

У немецкой принцессы, что Империей ныне правит, стонут крестьяне в крепости и нищете, стонут рабочие на заводах. Дети растут в грязи и невежестве. А высокие залы Зимнего Дворца украшены золотой резьбой. Где уж тут думать о народе, когда балы да салюты в Москве?  А в его Пёстрой Орде самый простой аратарь вольные хлеба и травы имеет, грамоту ведает. Землю любит и лелеет. В Тоболе в Академиях молодёжь разные науки постигает. Бабки в селищах счёт Родам ведут да узелками вести передают из одного селища к другому.

Много мыслей теснится в голове у хана. Как ловчее разделить дела и обязанности, что он Военной коллегии поручил. Война уж сколько дней идёт. Непременно надо учения армии провести, чтоб пехота с артиллерией вместе,  и Манифест для казаков и чёрного имперского люда изготовить, напечатать на дельной бумаге. Да поручить Хлопуше раскидать его по ближним городищам, крепостям, заводам. Жаловать надо люд вольностию, реками от вершин до устья, травами, свинцом и порохом и хлебным провиянтом. Без вольности труд невозможен. И жизнь счастливая, милая богам невозможна.

 

Легша

Мой лучший друг! Мой самый верный друг!
Лучше бы я ослеп. Или стал сердцем глух.
Уже ли я забыл сосновый дивный край?
Как ты мне говорил: там вечный рай...

Мой друг, что спину прикрывал в багровый час,
Что выручал меня в бою не раз,
Что принял мой удар на свой звеневший щит,
Так почему молчит? Мой друг молчит

И не находит слов. И не находит места...
Нам снова в бой - бегут в закат седые облака,
И вспенилась дождём суровая и бурная река...
Тебе, мой друг, мила моя невеста...

Казачий городок встретил дружину хана радушно. Солнечные блики резвились в жёлтых волнах Рымника. Ребятня висела на чёрных ветках рябин точно грачи.

Дружинники устанавливали шатры на околице городка. Уже кое-где потянуло дымком, на стороне башкирской сотни ржали лошади, пахло жареным луком и бараниной.

Устроившись на пеньке возле палатки, Легша неторопливо чистил карабин. Бережно проталкивал в ствол костяное масло, вытаскивал шомпол, протёр чистой тряпицей ствол и спусковую скобу. Ложа и приклад ружья были украшены затейливой резьбой. Дорогое оружие батя подарил Легше перед  походом на джунгар. Вспомнился Легше отчий дом в великом торговом городе Миноге. И как батя, вернувшись с торговым караваном, привозил заморские диковинки из дальних стран. Как едали они с сёстрами сладкий полосатый фрукт, что  звонко треснул под ножом прямо на столе и распался, открыв красную сочную мякоть. А сёстры с испугу нырнули под столешницу. Белянка выглянула первая, стреляя озорными зелёными глазищами. Сейчас уже выросла, невестой стала. Аленький цветочек чей-нибудь. Глухо заворочалась в груди ревность на неведомого Белянкиного суженого. Любимой сестрой была. Вышивала тонкими иглами покрывала с чудесными птицами да цветами.  Не могли нарадоваться родители на красавицу старшую дочь, вертлявой Неждане да пухлой Забаве в пример ставили. Потеплело в груди, как вспомнились любимые сёстры, которым Легша строгал из берёзовых чурок лошадок. Улыбнулся да провёл нежно по стволу карабина. Три года назад снарядил его батя в Золотую дружину. Хан Пёстрой орды Мелеша послал тогда своих воинов в помощь Тибетскому ламе, которого осаждали джунгары. И в первом же бою невысокие проворные ойраты взяли муромского богатыря в клещи. Думал Легша, что придётся теперь тратить силы на обращение, да вырос за спиной высокий худой паренёк. И пела у него в руках сабля невиданной красоты песню. Казалось, сам воздух плавился и менялся вокруг него. Потом они еле смогли перелезть через тела  джунгарских воинов, что положили вдвоём, когда израненные и измученные дожили до конца битвы. С той поры и не расставались. Теперь вот друг невесту себе нашёл - красавицу лесную с голубыми чистыми глазами, с белой кожей да гибким станом. С нежным голосом, таким, что сердце у Легши вздрагивало и замирало. Ещё на лесном озере снял он рубаху, чтобы просушить, знал, что многим девам нравится богатырь, высокий да статный. Даже не посмотрела на него лесная дева, не обратила внимания на красоту. Сказывал Легше батя, что женить надумал своего единственного сына. На ком жениться – пусть сам выберет. Да он бы и выбрал. Только чужая это была невеста. И мерзко скребли нутро тонкие коготки. Увидел в недавнем бою, как насели солдаты на Войту, как сверкали в дыму злые сабли, как ложились рядом артиллерийские снаряды. Раньше, не раздумывая, рванул бы на выручку. А нынче взяла да и выскочила предательская мыслишка: погибнет Войта, так и самому можно будет посвататься. И ненавидел себя Легша, молчал, хмурился, только забыть тот самый миг и ту самую мысль не мог, как ни старался. Как быстро он чуть не стал предателем, как легко. Один миг, а изменилось в нём что-то, надломилось. И улыбнулся он криво,  молча покачав головой, когда побратим пробился к нему в конце боя и привычно крикнул: «Держись, друже!»

От палаток донских казаков, что примкнули к дружине с месяц назад, тянет дымком. И доносит ветер негромкий тенорок:

- А слышь, Мифодий, сотник опять нас в дозор пошлёт. Ивашкина в городок с докладом услал. Котор вечер ходим!

- Я ему скажу, как есть скажу.

- Нашёл о чём толковать. Что в дозоре, что в лагере. Всё одно.

- Дядька Мифодий, тебя Наташка, дочка  Кондрата Кривого в городке дожидается. Когда успел-то?

И прокатился над палатками весёлый смешок.

Серия сообщений "Облака не царапают небо":
Часть 1 - Облака не царапают небо. Предисловие
Часть 2 - Облака не царапают небо. Глава 1-1
Часть 3 - Облака не царапают небо. Глава 1-2
Часть 4 - Облака не царапают небо. Глава 2-1
Часть 5 - Облака не царапают небо. Глава 2-2
Часть 6 - Облака не царапают небо. Глава 3-1
Часть 7 - Облака не царапают небо. Глава 3-2
Часть 8 - Облака не царапают небо. Глава 4-1
Часть 9 - Облака не царапают небо. Глава 4-2
Часть 10 - Облака не царапают небо. Глава 5-2

 

Глава 2

 

Есть ли имя у меча? А никто и не спрашивал.
В битве пел, рубил с плеча, в кровь окрашиваясь,
Вспоминая прошлый век, даль туманную...
Руку, что рвала сирень, руку окаянную...

Тонкую, в веснушках всю. Смех заливистый...
И ночную ту росу, разговор прерывистый,
И рассвет, что осветил степи дальние...
И сжимал, что было сил, руку окаянную...

Есть ли имя у меча? Назови - как скажется,
Как родится в голове - не отвяжется.
Жизнь достойно проживи - день за век.
Меч твой тоже жил. И был человеком.

 

Брагин

Николай Брагин по прозвищу Колька-Магнит, мужичок длинный и худой, как жердь, был и впрямь персонаж занятный. Штаны и рубашка всегда болтались на Кольке как флаги. На длинной шее выделялся острый кадык. Он втайне гордился тем, что полностью выполнял миссию, наложенную на него и фамилией, и кличкой. Потому что было у Кольки две страсти в жизни – выпивка и железки. Причём железки не обычные, а с историей, от которых пахло деньгами и приключениями. Колька с детства что-то искал и откапывал – будь то клады или старые кастрюли возле сарая. Он обладал невероятным чутьём на старину и одинаково легко находил захоронения и приключения на свою рано поседевшую голову. Колька, присевший ещё по малолетке за драку, стал с возрастом трусоват и осторожен. Чёрное копательство, дело хоть и прибыльное, но рисковое, забросил и осел под боком у толстой и сварливой Людки в тихом селе Ветка. Но когда услышал от хромой почтальонши, что археологи из города набирают рабочих на раскопки в степи, что-то толкнуло Кольку прямо в грудь. Он вздохнул, потёр небольшой шрам на перебитом носу, поставил на стол стакан, надел чистую рубаху, отыскал в тумбочке паспорт и пошёл наниматься в копатели.

 

Зарема

 

1

Ни папку, ни мамку Зарема не помнил. Батю дюжий приказчик запорол кнутом насмерть. Мамку угнали в полон хазары. Ему бабка про то сказывала. Так они и остались: скрюченная жизнью глухая старуха и озлобленный на весь белый свет светловолосый мальчонка. Богатых Зарема ненавидел. Впрочем, потом он начал ненавидеть всех подряд. У одних были деньги и поместья, у его друзей-мальчишек были родители. У кого-то был дом, у кого-то жена. Только Зареме приходилось всё и всегда добывать силой. В детстве он таскал по ночам сухари у глухой старухи, один вид которой вызывал в нём невыносимую злобу. Бабка , старая хрычёвка, прятала сухой хлеб, подаренный господской поварихой, под кучу тряпья, что служила ей подушкой. Это было их с внуком пропитание на два-три дня.

«Заремка, свинячий потрох, опять потырил сухари!» - ворчала поутру бабка, залезая под подушку слабой рукой, похожей на птичью лапку.

Рослый широкоплечий подросток усмехался, запускал пальцы в отросшую шевелюру, молча сплёвывал на пол и исчезал в проёме покосившейся двери.

 До  пятнадцати лет Зарема служил конюхом у господ  Дюжевых в родной Дюжевке. Лошадей он любил какой-то дикой любовью за необыкновенные глаза в длинных ресницах, за мягкие губы, которыми они брали яблоки из его рук, за удивительную силу  и власть над ветром и полем, когда несёшься вскачь. Однажды летом на Спас господа укатили на своём зелёном тарантасе в соседнее Колосово. Зарема украл золото и серебряный сервиз да и  поджог напоследок господский дом вместе со старым приказчиком, что жил по  старости в поместье «на хлебах». Крепко помнил выросший мальчишка того, кто запорол когда-то батю.

Сговорившись  с барским холопом Тишкой, Зарема бежал с господским золотом на Дон. Шли через лес.  Поймали их служилые казаки через седьмицу и пороли батогами. Лютая плеть в руках огромного рыжего казака распорола Зареме лицо, и впечатался навеки в образ и в душу его уродливый шрам. Усойским трактом их с Тишкой отправили на каторгу. Но  Зарема по дороге бежал, притворившись хворым.

 

2

 

Та встреча случилась на Симбирском тракте недалеко от Оренбурга. В осенней хляби вязли лошади. Лихие сотоварищи быстро окружили заляпанную по самые окошки карету. Зарема зарезал кучера и легко впрыгнул внутрь. Он видел дорожный плащ и раздумывал уже: убить  и ограбить путника или запросить выкуп. В душном и тесном нутре кареты его встретил спокойный насмешливый взгляд серых глаз и холодно блеснувшая сталь пистоля.

- Ты то мне и нужен, лиходей!.

То был губернатор Оренбурга Рейнсдорп. Зарема удивлённо слушал этого властного человека, говорившего толково и размеренно, будто сидел он у себя на мансарде за кофеем, а не в холодной степи, окружённый двумя десятками разбойников.

- Я давно тебя ищу. Дело есть, которому такой как ты лихой парень послужить может. Возьмёшь много золота, а мне достанешь шкатуль с пластинами.

В пластинах тех были скрыты знания о мире. О них много говорил Иван Андреевич, но Зарема толком не слушал. Одно понял – золото. Сундук золота!  Это ж сколько можно взять…Полпуда не меньше… И лежали эти пластины  в шкатуле, спрятанной в лесной деревушке, у старухи-ведьмы на земле Пёстрой Орды. Только надобно зачем-то поджечь деревянных истуканов вокруг деревни – про то губернатор твёрдо наказывал.

Холодный взгляд Рейнсдорпа он помнил крепко. Зарема поставил бы весь заработанный сундук, что далеко ни он, ни его сотоварищи не уйдут, как только принесут шкатуль.  Весь вопрос: как к делу подойти. Можно ведь и по-другому обернуть. Его мужики тоже не лыком шиты.  Задание Иван Андреич выдал нетрудное. Пойти до времени на службу к митрополиту Феофанию, что ходил в походы через граничную линию и обращал в христову веру простой люд Тартарии. А попросту говоря – наезжали в селище. Коли встречали их хлебом-солью да образа ставили в красный угол, Феофаний благословлял и радовался. Радел, значит. А коли встречали кольями да винтовками, то наскакивали казаки и учиняли расправу и грабёж. А как без этого?. Эти набеги, хоть и называл их толстый Феофаний чудным словом «обращение», Зареме нравились.  Люд в Орде был зажиточный. Дома ладные, сундуки полотном да звериными шкурами забиты.

Иван Андреич тогда неторопливо выбрался из кареты вслед за Заремой, спихнул мёртвого возницу в придорожную стылую  лужу, сам сел за постромки и направил лошадей к городу.

- Атаман, он уходит! Что ты делаешь, атаман?

Зарема только головой кивнул – пусть уходит. За шкатулью своей вернётся. Он видал, как вспыхивает губернаторский глаз при словах о золотых пластинах. Боги ведают, какие страшные и странные бесы живут в этой тёмной душе. Сам таков же. Зарема невольно потёр шрам, что всегда делал в задумчивости.

- Дело есть, братцы. Большой барыш нас ждёт.

А когда растерянные мужики повернули головы, добавил:

- Придётся этому господину службу сослужить.

 

Настя

Утро в степи сонное, туманное. Белые молочные хлопья низко стелятся над травой. Где-то вдали дзинькает колокольчик – это пастух гонит своё стадо на выгул. Я высунула голову из палатки. Хорошо! Восходящее солнце отражается в тысяче капелек воды, покрывающих нашу палатку. Воздух ещё свеж и прохладен. Хочется застыть. Слушать. Впитывать. Ощущать. Запах трав, медленное движение облаков, бархатное прикосновение ветра.

И этот странный сон, что не выходил из головы. Старая женщина с очень прямой спиной и взглядом ярких голубых глаз в старинной вышитой одежде. По белой рубахе красная богатая вышивка. Я - археолог, но не могу определить, что это за время и место. Седые волосы заплетены в причудливые косы. И такой властный, такой настойчивый голос. «Не отдавай!».

Надо же, как работает подсознание! Подсунуло такой настоящий, такой сильный образ. Мне и самой не хотелось. Золотые, потемневшие от времени пластины так уютно помещались под подушкой. И когда проснулась, почувствовала, что придерживаю их рукой. Кажется, проспала так всю ночь. Бесценный артефакт! Я - учёный, я не имею права … СанСаныч будет на седьмом небе от счастья и снова ствнет победоносно насвистывать своего «Тореадора». Но только при мысли, что к пластинам прикоснутся чужие руки, в груди тревожно и томно заныло, застонало. «Не отдавай!».

 

Войта

1

На жатву и ярую битву,

Пока в сердце песня жива,

Верны мы златому призыву,

Веди нас, великая Сва.

Больше века уже прошло, как поселились в Орде тревога и печаль. В десяти  верстах от Серги проходил кордон с молодой и злой Московией. В Пёстрой Орде, да и во всей разноплеменной Тартарии, чтили древних богов и  предков. Каждый народ исполнял свои обряды, люди  мирно уживались друг с другом, торговые дела вели со всем миром. Московиты принесли с собой чужого и жестокого бога, жадно отхватывали у Тартарии версту за верстой, огнём и мечом крестили честный люд. Через линии из Империи бежали христиане-никонианцы, а у самых окраин Орды из беглых образовался новый народ, звавший себя вольным казачеством. 

Иной заводской или вольный аратарь может пришлому, бежавшему через линию в земли Тары и Тарха поведать про Золотую дружину  хана. Если мирно горит огонь в очаге, булькает в котелке травяной чай, отчего и не поговорить…

- Что за воины?

- Особые.

- Ого.

- Бают, лучшие из лучших. Один десятка стоит. Или сотни. . И кони у них резвые да сильные, огонь!  Такой конь в бою бьётся наравне с воином, топчет пеших, рвёт зубами и понимает седока без слов. Приучен к запаху своего хозяина, и доверяет ему безгранично. Поговаривают даже, что могут иные воины обращаться зверьём. Кто соколом, кто волком, кто медведем. Только мало кто видел. А кто видел, тот не расскажет. Оборотень быстрее и сильнее обычного зверя.

- Скажешь тоже, - сомневается слушатель.

- Увидишь, коли встретишь, - загадочно пожимает плечами рассказчик.

 

2

«Решай сам», - сказал батя. Матушка подошла и обняла – вырос сынок. Пусть худой ещё и шея тонкая, только уже сейчас дюжие мужики выходят супротив него осторожно. С малых лет учили его дед и отец. Каждое утро почитай начинается со стука деревянных мечей во дворе. И отец его – знатный мечник. Как только говорят в округе  « Войта сын Неждана», знающие люди уважительно кивают: «Знаем, мол, слышали». С малых лет катал Войта берёзовый круг. Сначала на коленях по земле перед собой, затем по бревну. Занятие это развивало силу и выносливость. Тянул сухожилия на правИле: на четырёх деревьях натягивалась верёвка, молодые берёзовые стволы упруго натягивались и сдерживались сторожком. По сухожилиям бежал свет – выносливость рождала силу. На правИле растягивали сухожилия, чтобы лучше расти могли кости и принимать силу солнечную. 

В Тобол  Войта пришёл сам в пятнадцать лет. У стен тобольского кремля выстроились казармы Золотой дружины. Воинов здесь учили сабле и копью, стрельбе, ближнему и дальнему бою, учили быть единым  со всем, что вокруг – с лесом, с воздухом, с поединщиком. Дружина, созданная из таких воинов, была несокрушимой, ибо воины  двигались единым целым - команды произнесённые бежали по позвоночнику и  нервным окончаниям, минуя слух.

Перед постовым дружинником стоял высокий светловолосый отрок. На худеньких плечах болталась простая рубаха-косоворотка, простые же штаны. Однако сапоги из мягкой телячьей кожи. Да меч в заплечных ножнах. Паренёк смотрел спокойно и даже весело.

- Войта сын Неждана из чудинов. Пришёл хану служить. Отведи меня к сотнику, будь добр.

Хотел воин шугануть мальца, даже замахнулся - уж больно дерзок. Да вышел в тот миг сотник Савелий Борода на крыльцо казармы и увидел отрока у сторожевой будки. Мальчишка дружинника совсем не боялся, не было в его глазах и детского восхищения. Да и на замах воина малец смотрел невозмутимо, будто знал, что сто раз успеет увернуться.

- Привести в казарму. Посмотрим, кто таков, - проворчал Борода.

Не иначе, вела его по пути великая матушка Сва.

- Войта сын Неждана из чудинов. Прими меня, сотник, в свою сотню. Хочу служить хану и защищать родную землю, не щадя живота своего. Клянусь…

Паренёк начал говорить слова воинской клятвы. Серые глаза глядели серьёзно и прямо.

- Погоди, - остановил Борода. – Клятву хану давать будешь.

Сотник внимательно оглядел вышивку красной нитью по низу рубахи (видать матушка вышивала  - верно, что из чуди.) Мальчик смотрел спокойно и открыто, хотя и нервничал. Русые волосы топорщились над ушами и мягкими волнами ложились на шею.

- Что за меч у тебя?

- Меч отцовой работы, - с гордостью ответил подросток.

Однако других слов не сказал и не пошевелился, чтобы достать и показать оружие. Взгляд сделался темней и жёстче. «Этот меч в чужие руки не даст, как иные мальчишки, что хвастают друг перед другом дорогими рукоятями». Сотник много таких видел – приходили в дружину мальчишки из богатых семей. И скакуны у них отборные, и оружие доброе, и шубки из песца. Этот смотрел так, будто уже знал, что его примут. «И впрямь возьму», - подумалось сотнику. – «Вон глаз какой – силу взять и оборотиться сможет!»

- Покажешь, что умеешь?

- Отчего ж не показать, -  паренёк пожал плечами и направился к выходу.

Когда вышли во двор, кликнул сотник молодого десятника Левшу. Воин был из челдонов, старше, опытней и шире в плечах. Глянул Левша на паренька и отчего-то сразу решил быть поосторожней. Хоть и был мальчишка молод и худ, а двигался легко и быстро. Сошлись поединщики - запели мечи, ткался звенящий, опасный и прекрасный танец. Войта двигался расслабленно, мягко. Нападать никто не спешил - примеривались. Решился Левша, шагнул обманно, а сам ринулся с другой стороны. Только через секунду держал мальчишка лезвие у его горла и дышал также размеренно, словно и не запыхался. Понял Левша, что его, опытного воина, разгадали и поймали на его же обманном ударе. Крякнул Борода и хлопнул рукой по колену – не прогадал с пареньком! Ай да чудин Войта! Добрым воином станет. Дружинники, что были во дворе и смотрели на поединок, одобрительно улыбались в усы.

 

3

 

Нежно трогают степь первые лучи Ярилы Тресветлого. Неспешно вырастает над горизонтом оранжевый диск. Стряхивают травы сладкую дрёму, оживают птицы. По Тобольскому тракту движутся два всадника.  Серый и вороной – донские скакуны резво переставляют стройные длинные ноги, потренькивает сбруя, вылетают из-под копыт рыжие комья непросохшей земли. На сером  - в добротном седле широкоплечий темоволосый бородач, немного прищурившись, осматривает степное раздолье, потом переводит взгляд на русоволосого молодого мужчину, что неторопливо бежит рядом с вороным, ухватившись за луку седла. Оба одеты в простые некрашеные холщовые рубахи-голошейки и холщовые же синие штаны. Подбитый ватой тегиляй, бумажная островерхая шапка, пояс с амуницией, сабля - всё крепко упаковано у каждого  в седельные сумы. .Внимательный взгляд заметил бы особую стать донских скакунов, обученных бою вместе с всадником, дорогую военную сбрую, сапоги из мягкой кожи . Да и выучка воина видна в лёгкости  движений. Легша оглядел, а затем и послушал степь – людей рядом не было.

- Передохни, Войта… - негромко басит побратим Медведь.

Молчит Войта. Уже третью версту  неслышно бежит рядом с лошадью. Ходко и без напряга, будто и не устал вовсе. Только взопрел слегка. Отлетают вёрсты. Волк, он и есть волк. Поджарый, неутомимый, молчаливый.. Только нынче вот улыбается бестолково да усидеть в седле не может, побегать ему захотелось, заполошному…

Серия сообщений "Облака не царапают небо":
Часть 1 - Облака не царапают небо. Предисловие
Часть 2 - Облака не царапают небо. Глава 1-1
Часть 3 - Облака не царапают небо. Глава 1-2
Часть 4 - Облака не царапают небо. Глава 2-1
Часть 5 - Облака не царапают небо. Глава 2-2
Часть 6 - Облака не царапают небо. Глава 3-1
...
Часть 8 - Облака не царапают небо. Глава 4-1
Часть 9 - Облака не царапают небо. Глава 4-2
Часть 10 - Облака не царапают небо. Глава 5-2

2

 

С четырёх сторон стерегут Сергу деревянные истуканы. Молчаливо вросли в землю Перун с грозовым молотом, вечная Пряха Макошь, огненный Сварог и батька Велес. Пока хранят боги, спрятана Серга от чужих глаз. Не заметят её ни рыскающие через линию отряды казаков, что пошли на службу к немецкой принцессе,  ни чёрные волхвы,  несущие на казачьих саблях новую кровавую веру. На землях Пёстрой орды испокон веков жили русские. Позже с юга степь заселили башкиры, через линии прошли осёдлые казаки, сбежали из Московии никонианцы.

 

Ч.5 Августа, 1773

Началось-то всё с малого. Ванька опять притащил в домину слепого беспомощного котёнка. Утром я спросонок наступила на сомлевшего в углу малыша, тот запищал. И брат сразу вскинулся на лежанке:

-  Варька злыдня! Рута, пошто она моих зверей не любит? Всё обижает! Мурлыку взашей на двор выкинула, лягушку в озеро отпустила, а  совёнок и подавно пропал!

Ваньку как младшенького Рута балует и всё дозволяет. Неправильно это! Вот и сей час я не удержалась:

- Мурлыка повадилась сметану со стола таскать, лягушка мало не сдохла в ведре.  Ба-а! Чего он ябедит?

Рута встряхнула над опарником белые от муки руки и обернулась. В белой рубахе. Высокая и красивая у меня бабуля, с  заплетёнными над головой белыми косами и жгучим взглядом синих глаз.  

- Внучек, ты на озеро собирался? Тако и ступай, раков налови. А ты, Варвара, в хлеву у коровки уберись, там поди навозу по колено.

Как же, Ваньку на озеро, а меня - навоз грести.

Зловредный братец радостно громыхнул  жестяным ведром, прихватил круглый хлебец за пазуху  и шмыгнул в сени.

«И сова твоя сама от тебя улетела», - тихо прошипела я вслед братцу, но  Рута услыхала и велела  урок исполнить – переписать рунную грамоту десять разов.

«Я – рунный Мастер. Я разумная просвещённая девица. Я   умею видеть то, что скрыто от многих. И вот достойная награда – убираю за Чернухой смрадную жижу» -   обидные мысли рождались в моей голове.

 Я сердито взмахивала лопатой. Из небольшого оконца солнечный свет выплёскивался на бархатную спину коровки, на солому, сваленную в углу, на мои изгвазданные сапоги.

Однако обижаться долго не умею. Встряхнула  головой, разогнав злые мысли,  бросила Чернухе охапку свежего сена да и сбежала в лес по малину, подпрыгивая и выкрикивая по пути стихи известного и модного  в Тоболе поэта:

«Будь жестока! будь упорна!
Будь спесива, несговорна!»

«Ха!» - это уже от себя добавила.

3

.

Весной, когда каждая тварь радуется осмелевшему солнышку, и человек улыбается светлому Небу. Когда птицы поют особенно радостно и звонко и порой слышен тонкий звук колокольчиков с повозки великого Хорса. Этой самой весной возле Серги объявились казаки, что изводили старообрядцев-никонианцев. Небольшой отряд проник глубоко в леса  на землях Пёстрой орды, обошёл посолонь Чёрное озеро и исчез в дикой чаще. Лихие люди не заметили деревню – селище исправно хранили истуканы - но подняли и постреляли уток  на озере. Древний хозяин Чёрного озера  остался без пропитания и принялся с отчаянья  хватать детвору за пятки.

*  *  *

До полдня собирала малину в соседнем бору. Ягоды в этом году народились крупные и сладкие. И сами просились в рот - чего уж там. Наелась да и насобирала целое лукошко для бабули – авось отойдёт после вчерашней ссоры.

А после пришла к Чёрному озеру, куда Ванька с Ослабкой  на заре убежали. Присела на берегу у старых мостков. Пахло нагретыми деревяхами и полынью. Вокруг  шелестел, вздыхал дядька Лес, что тянется от самой реки Рымника до Великой степи. Белки  сигали с ветки на ветку, скрипел сверчок в траве, громко плеснула невидимая рыбина, Стриба пробежал по листве и шепнул своё привычное: «Здравствуй, Варя».

            Мальцы барахтались в прозрачной чёрной  воде и не спешили на берег. Солнце ласково припекало макушку, и голова сама клонилась на руки. В кустах на том берегу, едва качнув листву, показался горбатый Леший да и пропал. В камышах громко квакнула лягуха. От воды доносился весёлый визг купающейся детворы.

На прогретых белых деревяшках мостков лежала нехитрая детская одежонка. На мостках  у  воды сидела в короткой рубахе маленькая белокурая Заринка  и болтала  белыми ножками.

- Ванька, Ослабка, выдьте! – звонко и задорно крикнула она, жмурясь на солнце. – мутно мне.

Дети шумно плескались где-то на глубине, не обращая внимания на девочку.

Я смотрела на послеполуденное солнце сквозь закрытые веки. Я люблю эту игру, когда встречаются Явь и Изнанка.  На тёмном фоне рождались и исчезали диковинные огненные фигуры. Возник и растворился перед взором толстый мизгирь Обжорка, живущий в тёмном углу, в сенях. Образы неторопливо проплывали мимо. Вот возник лохматый чёрный пёс. Перед самым носом плеснула хвостом огромная рыбина и ушла в  глубину. В тот же самый миг холодный и недобрый взгляд коснулся затылка  - я открыла глаза и вскинула голову . Рута с самого мальства учила  слушать себя. Ноги сами подкинули тело и резво понесли к краю мостков. Над водой  торчала мокрая голова вынырнувшего соседского Ослабки, но где же брат? Ослабка растерянно крутился в воде. Тонко крикнул:

- Ванька-а! Ты где!

От этого крика я вздрогнула, быстро скинула сарафан и сиганула в озеро. Холодная  вода мгновенно обняла, укутала со всех сторон. Я плыла к центру озера. Ах, какая тяжёлая рубаха! Как тянет вниз! Страшно мне! Где же Ванька?

Я набрала воздуха, нырнула и представила профессора Мартинелли из тобольской Академии Художеств, где я учусь. Как он в своём коричневом сюртуке, склоняет голову, будто прислушиваясь к чему-то ему одному слышному,  величественно поднимает палец, втыкает в меня словно спицы  свои чёрные глаза и громко изрекает: «Шире взгляд, Варвара!». Курсистки на задних партах тихо прыскают в ладошки – профессор забавно коверкает русский язык. Но он прав. Чтобы понять композицию, нужно уметь увидеть её целиком, почувствовать всю и сразу.

Быстрее! «Шире взгляд, Варвара», – командую я себе и длинными гребками рвусь в глубину. Где-то там задыхается мой братик. Пусть вода щиплет глаза, я не могу их закрыть. Слово! Нужно сказать Слово, чтобы пропустила вода! Хоть немного…

«Мати Вода, открой берега,

С белова острова, с дальнева  зарева…»

Перед глазами заколыхалась зелёная муть и белые нити Изнанки. Нити вели вниз. Ещё. Ещё. Шепотки  помогали, но в груди уже горело огнём. Я  сделала  несколько отчаянных взмахов и вдруг разглядела среди колышущейся травы белое пятно. Рядом с Ванькой даже не виднелась, а угадывалась до жути огромная неподвижная  рыбья туша Речного Хозяина. Грузное серое тело облепляли уродливые наросты. Я извернулась,  схватила брата за тонкую руку. Он поднял  лицо, которое обрамляли колыхавшиеся в воде волосы, казавшиеся неживыми, навьими. Запредельная жуть обитала на этой стылой глубине.

«Отпусти-и-и!»  – рванулось из самого нутра, из живота. «Отпусти! Ты хозяин, впрок -  дам тебе оброк» .

 

 

Войта

Колыхнулась водная толща над головой и  что-то больно потянуло за голову. Сознание уплывало в зелёную плотную муть. И снова тихо, но упрямо: «Отпусти!». Уже уходя за грань, Варя ощутила, как неожиданно легко подалась в её мёртвом захвате тонкая ручка брата.

Сознание возвращалось рывками. Сначала она услышала голоса.

- Войта, гни яму голову к земле! – басовито бубнил  кто-то незнакомый.

Рядом возился Ванька.  Варя слышала его всхлипы и сама заплакала бы от радости, коли были бы силы.

Потом и её трепали, переворачивали, били по щекам. Из живота толчками низвергалась озёрная вода пополам с малиновым соком.

- Жива девка, отошла.

Как потом рассказал Ослабка, на крики Зарины  выскочили из леса неведомо как появившиеся двое чужих мужиков. Один вмиг скинул рубаху и в одних портах ринулся в воду.

- Здоров плавать, в два взмаха на самую серёдку выгнал и нырнул.

Чужаков было двое. Один  - высокий и худой, двигался легко, будто танцевал. Тот самый, что нырял за Варей. Держался степенно и уважительно, но смотрел на Варьку во все глаза. Этот назвался  Войта. С мокрых волос и торчащих ушей на плечи капала вода, из-за этого Войта был похож на мокрого ежа. Второй был пошире в плечах, а повадками походил на доброго медведя. Имя ему было Легша.  Варька представила себе мокрого ежа, прыснула, но тут же вспомнила, что она в одной рубахе, да к тому же мокрой – ойкнула, схватила с мостков сарафан да сбежала одеваться в кусты. Легша посадил детей на Серко, отчего Ванька и Ослабка важно надулись и пытались править. Конь словно чувствовал ответственность, осторожно ступал , чтобы не испугать маленьких седоков. Тропинка петляла между стройных сосновых стволов. Варю Войта осторожно посадил перед собой. Девушка говорила бойко и весело, часто помогая себе руками.

- Это касаки! Постреляли уток вкруг озера, вот Речной Конь детей хватает с голоду. Жуть! Как я испугалась… Думаю, не сберегла брата…- И тут же хвастала – я его на хлеб выменяла. Надобно теперь мешок хлеба в озеро вывернуть – оголодал Хозяин озера без дичи.

Варя жмурилась. Снова охала и снова переживала встречу с рыбиной. Мокрые волосы  прилипли ко лбу к вискам, от косы на спине расплылось сырое пятно. Но с этими влажными волосами, с белой кожей, с нежным подвижным лицом Варя была похожа прекрасную Ладу – богиню красоты и весны, вышедшую из воды. Войта не мог налюбоваться, слушал голос и понимал, что мысли путаются и что больше всего ему хотелось сейчас поцеловать маленькую родинку на шее. Вот сейчас вынырнут из-за стволов крыши селища, и он навсегда отпустит эту красивую волнующую девушку, и они больше не встретятся…

- Мы из войска хана,  воевать идём. Тяжко люду в Московии. Под немецкой принцессой.

 - Московитов! - ахает Варенька.

Войта кивает и чувствует себя героем.

- Белый царь у нас Оренбург, и Царицын, и Саратов отобрал. И Казань. Хан вернуть решил. Земли были наши. Пёстрой орды.  И будут!

В лесу прохладно и загадочно. Из-за ветвей то тут, то там выглядывают большеглазые дриады и украдкой хихикают. Ветви елей неторопливо вздрагивают вслед. Войта украдкой правит своего Ворона пятками: тише мол, иди. Ещё тише. Конь удивлённо косит фиолетовым глазом на хозяина: куда ещё тише-то, куда медленнее, вскорости совсем встанем? Войта украдкой улыбается – хорошо, что Варенька не замечает этих хитростей. И рассказывает своё.

- Иду я так-то лесом. Я мальцом был и деревья казались великими и закрывали свод небес. Тут, сударыня Варвара Ивановна, выглядывает медвежонок. Сперва  я увидел токмо глаз блестящий, что твоя бусинка. Затем уж лохматую башку разглядел.

Рассказывал, а сам любовался тем, как играли ямочки на её щеках. Когда она, смеясь, закидывала голову, её тугая влажная коса касалась груди, и тогда что-то сжималось в горле и на миг перехватывало дыхание.

Войта, которого бывало и за целый день не разговоришь, уморительно рассказывал, как в детстве встретил медвежонка. Как они друг друга испугали, а потом друг от друга улепётывали. Варя не удержавшись, прыснула, а потом захохотала в голос. Этот высокий худой мужчина уже не казался таким суровым воином, каким показался в начале.

Войта осторожно правил поводьями.

«Вот так. Смейся, красавица. Забывай быстрее смертельную яму стылой глубины. Отныне между всеми страхами и тобой буду стоять я».

Варя касалась его груди спиной и тайным женским чутьём понимала -  прикажи она ему прыгнуть с кручи, прыгнет ведь. И радовалась, что богатырь Легша увёз детей вперёд по тропинке. И не хотелось, чтобы тропинка заканчивалась. Чтобы  вот так всегда вместе и легко болтать обо всём.

У них нашлось много общего. Весело было вспоминать, как ловили в детстве летом сверчков, а потом прятали в лукошко, чтобы получился маленький живой фонарь, как весело наряжаться, петь песни на Коляду, а потом делить добытое с товарищами. Как здорово лететь с ледяной горы на санках и править при этом ногами, нарочно сталкиваясь с кем-нибудь.

- А венок? Ты пускал этим летом венок на Купалу по воде.

- Нет, Варенька, - Войта качнул головой.  – Этим летом у нас с Легшей были экзамены в Академии. Не до праздников было.

И вдруг продекламировал:

 «Чем ты дале прочь отходишь,

 Грудь мою жжет больший зной,

 Тем прохладу мне наводишь,

 Если ближе пламень твой.» 

Варя смущённо затихла. Стихи учёного мужа Империи Ломоносова в Тартарии знали и любили. Ей никто никогда не читал вот так запросто стихи.

Дружинники довели девушку и детей до самой околицы Серги. А когда выступили из-за деревьев низкими заборчиками огороженные избы и пришло время прощаться , Варя пытливо глянула в глаза Войты:

- Благодарю за меня и брата моего.

- Красоте должно свет радовать, а не в тине погибать, - открыто и весело улыбнулся воин. И посмотрел ласково. – Угости нас обедом, красавица.

Легша, услышав, едва не выпал из седла. На обед гордый чудинин никогда не напрашивался. Побратим знал, что Войта лучше проглотит язык и будет помирать с голоду, чем еды попросит, потому и глянул на друга удивлённо. Однако просьбу поддержал – кишки от голода уже переворачивались и бурчали, а до Тобола, где хан Мелеша дружину собирал, ещё сорок вёрст по тракту, засветло не успеют.

Рута вышла на крыльцо, вытирая белые от муки руки. Глянула на незнакомцев сначала строго, но потом подобрела и сразу пригласила внутрь. В горнице в углу белела добротная печь с закрытыми цветными занавесками полатями, деревянная крашеная лежанка у стены, в углу – кованый сундук, а у стены большой деревянный стол с лавками. Женщины застелили скатертью стол, вытащили из печи пироги, Варя налила в круглые кружки смородинового морсу. Ванька сразу прыснул куда-то во двор, а дружинники сели с женщинами за стол и вели степенную беседу о новостях в Тоболе, о грядущей войне с Московией. Точнее, беседу вёл Легша. Войта же больше молчал, словно исчерпал весь запас смелости. Но смотрел на Руту очень серьёзно.

 

Серия сообщений "Облака не царапают небо":
Часть 1 - Облака не царапают небо. Предисловие
Часть 2 - Облака не царапают небо. Глава 1-1
Часть 3 - Облака не царапают небо. Глава 1-2
Часть 4 - Облака не царапают небо. Глава 2-1
Часть 5 - Облака не царапают небо. Глава 2-2
...
Часть 8 - Облака не царапают небо. Глава 4-1
Часть 9 - Облака не царапают небо. Глава 4-2
Часть 10 - Облака не царапают небо. Глава 5-2

Облака не царапают небо

 

Глава 1

Безмятежные цапли - как тонкий рисунок на шёлке -
Тихо замерли, стоя возле певучей воды.
Мы похожи на капли, зависшие в хвойных иголках,
Мы похожи на звёзды, когда оставляем следы.

Мы похожи на ветер, когда улыбаемся небу
И вплетаем в судьбу лёгкой дымкой игру облаков.
Мы похожи на запах вот-вот испечённого хлеба,
На хмельной аромат дорогих благородных духов.

Улетев в темноту далеко затухающей искрой,
Мы уходим, приняв поцелуй тишины.
Для кого-то мы станем похожи на числа...
Ликов много. Но главное - наши следы...

 

Настя

«Какие облака… Словно Хозяйка уверенной рукой взбивала подушки для своего небесного мужа и усыпала лёгкими пуховыми перьями небосвод. Взмахнула неосторожно – и полетели гигантские невесомые корабли, медведи, птицы, рыбы над землёй».

Эти странные мысли неожиданно приходят в мою напечённую неутомимым августовским солнцем голову. Я поднимаю глаза к небу, вытираю со лба капли пота, промочившего мою соломенную шляпу, снова опускаю глаза и склоняюсь с лопатой над раскопом. Широкополая шляпа спасает мою рыжую голову от кусачих солнечных лучей, но не защищает от духоты. «Что за мысли, Анастасия, - звучит в моей голове голос СанСаныча, - до вечера необходимо закончить пятый куб».

Недалеко от Кунгура, в сухой полынной степи стоит наш разноцветный палаточный лагерь, издалека похожий на рассыпанные в сухой траве цветные кубики. В центре выделяется палатка начэкспедиции СанСаныча, рядом с ней навес – натянутый на крепкие деревянные брёвна брезент, под которым проходят наши завтраки-обеды-ужины, вечерние посиделки с гитарой и рабочие совещания. Жилище начальника окружают разномастные палатки археологов – студентов и аспирантов, а уже по внешнему периметру лагеря поселились копачи из местных  – мужики, нанятые СанСанычем в помощь при раскопе.  С востока и севера горизонт заслоняют горбатые вершины Уральских гор, покрытые густым хвойником.  С такого расстояния лес похож на старую зелёную шаль с проплешинами каменных россыпей, накинутую на плечи интеллигентной старушки с мудрыми детскими глазами. 

В августе степь сухая, жаркая, прозрачная. В паре километров от нас на берегу небольшой речки с гордым названием Аюта стоит  небольшая деревенька  Ветка.

Десяток археологов во главе с нашим начэкспедицией Орловым Александром Александровичем из Екатеринбурга доставил старенький дребезжащий УАЗик.. Наш автомобиль  медленно миновал деревеньку, высадив на крыльце с облупившейся краской  покосившего одноэтажного бревенчатого домика с соответствующим названием «Клуб» двух аспирантов, отправившихся на поиски «копачей». Остальные вышли дальше, в звенящей от полуденного зноя степи у небольшого кургана и занялись оборудованием лагеря.

В Ветку местная Администрация наконец-то решила протянуть водопровод и при раскопке траншеи наткнулись на «исторический слой». СанСаныч на пару дней пропал из Института - бегал по инстанциям. Потом величественно вкатился в «аспирантскую» и велел собираться – «мы едем на раскоп». Мой давний друг и соратник Лёшка Ордынцев заговорщически подмигнул – рванём, мол, Настёна, глотнём вольного ветра. Ордынцев высок, мускулист, похож на викинга и  любит работать на свежем воздухе. Мне иногда кажется, что он таким и родился – крепким, невозмутимым, закалённым степными ветрами и язвительным, со спокойным прищуром голубых глаз. Я же, как  любой книжный червь, больше люблю непередаваемый запах старых библиотек, шелест переворачиваемых страниц и прекрасные сказки, которые они рассказывают внимательному слушателю. У меня рыжие непослушные волосы,  тонкие длинные пальцы и музыкальный слух. Я обожаю Шопена и до сих пор иногда навещаю старенькую и старомодную Ольгу Павловну, которая была моим преподавателем по классу фортепиано в музыкальной школе. Я страдальчески морщусь каждый раз, когда СанСаныч затягивает своего «Тореадора». Я домашняя девочка и совершенно не приспособлена к суровым условиям полевой жизни. Но археолог должен уметь работать на раскопе, поэтому я только киваю Ордынцеву в ответ. Воздух так воздух…

Я снова вижу чёрные мамины глаза с первыми морщинками в уголках и слышу её красивый низкий голос :– «Настя, зачем тебе эта профессия? Иди в медицинский...». Мама всю жизнь проработала медсестрой в городской поликлинике и искренне считает, что медик – это лучшая профессия всех времён и народов. И только папа поддерживал меня всегда. Он знал, что по ночам я под одеялом с включённым фонариком читала Ефремова и Ферсмана, засыпая под рассказы о приключениях первооткрывателей неизведанного прошлого.

Уже вторую неделю мы работаем в жёлтой степи с дрожащим от жары воздухом и горьким запахом полыни. В палатке у СанСаныча есть двадцатилитровая фляга с водой, но нужно закончить этот пятый куб – утренний раскоп, в котором неожиданно проступили очертания очага. Непосвящённому человеку работа на раскопе покажется тяжёлой и скучной. Часами ворочать лопатой или даже ломом почву, которая с каждым движением кажется всё тяжелее. Сначала нужно убрать  как можно больше сухой рыжей земли, потом зачистить «бровки» - полоски нетронутой поверхности между квадратами раскопа, потом уже кисточкой осторожно работать с осколками прошлого.

 Лёшка,  конечно, пытался отобрать лопату. Иди, мол, Настёна, лучше пофотографируй. Нет, не на ту напали! Я упрямо берусь за деревянный черенок, успевший набить мозоли на огрубевших ладонях. Если уж я назвалась археологом, значит, буду делать всё, что должен уметь археолог. И копать тоже! А также фотографировать, описывать находки, чертить, анализировать и, конечно, чистить бровки. Прости, мой верный бородатый друг Лёшка, лопату я тебе не отдам.

 Ордынцев посопел, пробурчал: «Вредная ты, Анастасия». Потом притащил вторую  и за полчаса лихо закончил формировать куб. Почти сразу его позвали на другую часть раскопа – всё-таки работает Ордынцев лопатой как мини-экскаватор. Он оглядывается на меня. Я киваю.

- Иди, Лёш. Я сама дальше…

Закончив с бровками, перехожу к реконструкции по осколкам, которые были найдены сегодня. Это кувшин… Очень похоже на кувшин. Но сначала нужно  нежно мягкой щёткой зачистить кусочки керамики с остатками простого орнамента.

Над самым плечом неожиданно звучит:

- Восемнадцатый век или начало девятнадцатого, как думаешь?

Это уже Серёга. Он у нас стоит на чертежах, когда заканчиваем раскоп. Серёга классно играет на гитаре. А ещё он довольно хорошо определяет время раскопа. Вот и сейчас подошёл неслышно, подкрался, как дикий кот, и заглядывает через плечо, поправляя очки. У Серёги запылённая майка, шорты  неопределённого цвета, из которых торчат худые жилистые конечности, и клетчатая бандана на голове, сделанная из другой майки. Солнце  уже не припекает  так сильно. День неторопливо подбирается с вечеру, удлиняются тени. Пахнет полевыми цветами. Степь затихает и неторопливо, как добросовестный пахарь после трудового дня, готовится ко сну.

Серёга отлично пишет отчёты. В этом мы с ним похожи. Но Серёга справляется быстрее, пишет ясно и по существу. Мои же мысли неизменно убегают в голубые дали.

«Шевелева, ты как Астрид Линдгрен», - недовольно ворчит СанСаныч, когда я задумчиво пожимаю плечами в ответ на вопрос о дате сдачи отчёта. Чем ему не угодила шведская писательница - не известно. Но я после этих слов начинаю подгонять себя, понимая, что начальство в гневе.

Я держу в руках осколки далёкого прошлого. Перед глазами встают люди, которые жили, мечтали, любили когда-то. Они были совсем другие, но такие же, как мы. Эта мысль не даёт мне покоя. Кувшин, может быть, брала тонкая девичья рука и бережно набирала воду - я вижу как наяву широкие рукава рубахи с красной вышивкой… Или наливала в кружку какому-нибудь добру молодцу…

- Настя, заканчивай. СанСаныч трубит общий сбор.

            Я отмахиваюсь от Серёги и возвращаюсь к пятому кубу – солнце уходит, а мне нужно, обязательно нужно закончить. Серёга  прав. Восемнадцатый век. На краях сколов кувшина пористость, характерная для керамики того времени. Никаких сложностей, но раскоп интересный. Тут и горшки, и утварь кухонная,  и сохранившийся в земле очаг. Ребята уже убрали почву ещё на трёх кубах. И дорога в деревне нашлась - здесь земля более плотная, только киркой или ломом возьмёшь. Невысокий кругленький СанСаныч, поблёскивая раскосыми башкирскими глазами, горделиво выступает, летает по лагерю, почти не касаясь земли, фальшиво насвистывая «Тореадор, смелее в бой». Ещё бы!   Целая архаичная деревня на берегу Аюты. Местные говорят, что пару веков назад здесь тоже стоял вековой лес, который частью сгорел, а частью отступил к горам по непонятной причине. Восемнадцатый век! А ведь где-то здесь, недалеко от Кунгура, как раз в эти времена вовсю бушевало Пугачёвское восстание.

- Ай!

На пальце, как пробившийся сквозь асфальт подснежник, проступила капля крови. Неожиданно воздух вокруг меня стеклянно застыл, покрываясь тонкой коркой первого льда. Показалось, что зима заглянула в мир, а небо заполнено крикливыми птичьими стаями. Меня пробрал озноб, что-то мешало глотать.   Перед глазами возникла фигура высокой седой женщины с пронзительно синими глазами. Странно дрогнуло сердце.

Под натиском уходящего солнечного света прозрачная корка треснула  и растаяла вместе с видением. Вокруг был всё тот августовский вечер – янтарный солнечный диск почти закатился за хребет. В воздухе плыл прекрасный аромат тушёнки. Только тут пришла боль! Я поняла, что укололась обо что-то металлическое и острое. Намётанным глазом археолога, прошедшего несколько раскопов, восьмым или девятым чувством,  даже в неярком свете уходящего дня,  я поняла, что моя находка – нечто особенное. Я нежно очистила тонкую пластину от земли. ЗОЛОТО! Это были прямоугольные тонкие плитки из золота, где-то пять на десять сантиметров. На каждой была надпись или рисунок. Древнерусское письмо, черты, резы. Тридцать шесть тонких листиков, ласково мерцающих в свете последних солнечных лучей. Они притягивали взгляд тайной, которая родилась вместе с ними очень давно  .

Я, ссутулившись, сидела на «бровке», уложив пластины в шляпу, и осторожно гладила их пальцами. Почему-то хотелось плакать. Возможно, от усталости…

День затихал. Небо над разноцветными палатками, над пожелтевшей выжженной степью и полоской далёкого леса окрашивалось в глубокий синий цвет. Слышались голоса людей, собравшихся к ужину под навесом. Зина, Серёжина жена, умеет из простых продуктов готовить обалденную пищу, которую изголодавшиеся за долгий рабочий день археологи и рабочие съедают почти мгновенно.

            Решено! Сейчас отнесу к себе,  отдам завтра. Мне очень хотелось, чтобы находка хотя бы ночь побыла со мной. Я со стоном разогнула ноги и спину – надо же, и не чувствовала как всё затекло.

И поплелась в сторону палатки.

 

Варя

1

Ч. 20 Июля, 1773

Давно батя, ещё когда жив был,  привёз из Тобола дорогой бумаги. Рута сшила её и велела вести дневник. Да мне и самой в охотку. Бабуля говорит: польза большая от написания сего дневника. Новое перо, что сама очинила, радует, мало брызгает и совсем не скрыпит.

Деревня наша Серга стоит всего в трёх верстах от Сибирской линии. Линию сию возвели сорок лет назад, меня не было ещё на белом свете. Царь Пётр захватил десятки вёрст нашей ордынской земли вдоль Рымника. С двух сторон линии настроили крепости, накопали рвы. Возле Серги линия тянется прям по лесу, по самой чащобе.

Пёстрой Ордой нашей, что  со столицей в Тоболе, ныне правит молодой хан Мелеша. Я видала его как то. Он проезжал на своём любимом белом жеребце по улицам.  Я прохожу обучение в Тоболе в Академии искусств, которая стоит недалеко от ханского кремля. После  простых изб да петухов Серги Тобол красен великими белыми стенами торговых домов, гомоном и суетой  пёстрого базара. Тут тебе хазарские жеребцы и шелка, солнечный камень янтарь с берегов Швеции, сладости, самоцветные каменья с  Рымника, безбородые гости из  Катай-страны, и даже чудные, совсем голые  чёрные люди с дальних берегов Индии.

 

Ч. 11 Июля, 1773

Мир  создан Родом, что населил его людьми и зверьём. Нити всего сущего,  каждой живой твари держит в своих ладонях Великая Пряха. Взлетит её лёгкая рука над станком, и родятся  сплетения судеб, встречи и прощания.  Ныне изучаю Руну Выбора. Она правит мою жизнь целых два месяца как. Я слушаю её, черчу на листах, рассматриваю тяжёлую золотую пластину, слушаю. Руна, как и все прочие, сурова и строга.

Днём с подругами купались в Чёрном озере. Вода тёплая на верхах, а понизу бьют ледяные ключи. Милка сказывала, в самой глубине водится Хозяин озера. Я не видала,  врать не буду. А Милка видала. Братец мой Ванька с утра убёг на запруду раков ловить, так до ночи не появился.

На Купало собрались парни и девушки нашей Серги да соседней Вычуги. Как  Ярило ушёл с небосвода,  парни костры подожгли на  лугу возле речки. Братья огненного Жыжа танцевали на  траве, согревая и веселя сердца. Всюду смех, крики. Если успокоить мысли, то видны  цветные круги, что вырастают над кострами . Ведьмы видят такое. Красиво это, когда люди радуются. Трава шепчется с ветром, в реке рыба ходит. Я засмотрелась-заслушалась…Тут меня чужой парень потянул за руку через костёр прыгать. Всё шептал, что Степаном зовут и что я красавица ненаглядная. Высокий и рыжий этот Степан. Но помня про руну Выбора, решила я испытать – а вдруг моя судьба у порога? Потянула  его на смотрины к подруге своей Берёзке. Нынче она уже выросла, зеленоглазая красивая девица. Её дух неслышно хихикал и внимательно разглядывал Степана. Парень сдуру решил, будто я утащила его в лес полюбезничать. Только полез со своими слюнявыми поцелуями, Берёзка пребольно хлестнула его веткой по щеке. Верно, подруженька! Мне и самой не понравился. Вывернулась я из объятий, бросила  Степана в темноте, пусть побродит да помается. Нечего сразу руки распускать да ещё и ворчать, чтоб не ломалась. А меня лешак любит, быстро на луг вывел. Пошептала ему благодарственное Слово на прощанье, как Рута учила,  и побежала дале через костёр прыгать. Любо!

 

Серия сообщений "Облака не царапают небо":
Часть 1 - Облака не царапают небо. Предисловие
Часть 2 - Облака не царапают небо. Глава 1-1
Часть 3 - Облака не царапают небо. Глава 1-2
Часть 4 - Облака не царапают небо. Глава 2-1
...
Часть 8 - Облака не царапают небо. Глава 4-1
Часть 9 - Облака не царапают небо. Глава 4-2
Часть 10 - Облака не царапают небо. Глава 5-2

Два года я её рождала. И про себя просто называла : Книга. Написание какого-либо текста - для автора всегда  мучительная история. Работа над книгой отнимала силы и внимание. Герои приходили во сне и иногда даже "мерцали" наяву. Приходилось перелопачивать материал о Пугачёвском восстании, читать исторические воспоминания, записки, биографии персонажей. Разобрать буквально "на буквы", добавить своей крови и сложить  Сказку.

Самое сложное - не соврать. Хотя это странно писать о полностью вымышленном сюжете, но для автора очень важно не солгать самому себе. И однажды я решила, что устала и остановилась на полпути: кому это надо было в конце концов, кроме меня? !

Меня вернула к Книге моя младшенькая. Я заметила, что ребёнок уже больше года рисует один и тот же сюжет везде и всем подряд: маркерами, карандашом, красками: степь, горы, река, Солнце. И уже стала задумываться о визите к психологу - навязчивый сюжет должен был что-то обозначать.

А потом поняла - это ведь начало моего повествования. Степь, река, заходящее Солнце и Уральские горы...

Серия сообщений "Облака не царапают небо":
Часть 1 - Облака не царапают небо. Предисловие
Часть 2 - Облака не царапают небо. Глава 1-1
Часть 3 - Облака не царапают небо. Глава 1-2
...
Часть 8 - Облака не царапают небо. Глава 4-1
Часть 9 - Облака не царапают небо. Глава 4-2
Часть 10 - Облака не царапают небо. Глава 5-2

Мои стихи горячим звёздным снегом

Засыпят полузимний небосвод.

В окно стучится быль,  в сознанье - небыль.

Но всё пройдёт, мон шер. И это вот пройдёт...

 

Взлетит к созвездиям рождённый ползать, 

Сыграет блюз на тонких проводах.

Лучи рождённого и молодого Солнца

Подхватит и споёт декабрьская звезда.

 

И станет лучше всё, не так как прежде.

Мечтанья, грусть и боли утоля,

Вновь свет неумирающей надежды

Подарит людям Матушка Земля.

Асмик: одна из сказок на форуме Хакеров сновидений показалась настолько любопытной ( и знакомой!), что решила скопировать её сюда.

 

Сказ про "96".
Представьте себе плоский лист, на котором отсутствует понятие "объёмы", тогда вы сможете представить себе страну, где поселились наши герои 9 и 6.
Поставьте в их пространство - страну стакан и поймёте, что для наших героев 9 и 6 этот стакан будет лишь кругом.
Наши герои забыли, что они две энергии - спирали, которые создали лишь временный след/отпечаток в их плоскости.
Представьте, что строение спирали, пропущенной через мир-плоскость героев 9 и 6 очень сложно, что она состоит из разных волокон и сложность строения спирали можно наблюдать в каждом из её сечений. Если мы примем пересечение этих волокон с плоским листом бумаги, миром героев 9 и 6, во время движения спирали через их плоский мир, за атомы, составляющие вселенную героев 9 и 6, то мы получим в плоском листе-мире особый мир видимого движения. Мы получим тела, соответствующие волокнистому строению спирали и положение этих волокнистых строений спирали по отношению друг к другу обусловит появление всевозможных тел в плоском мире, двигающихся по отношению друг к другу. Это взаимное передвижение будет лишь кажущимся. В действительности строение волокон спирали неподвижно и все относительные движения объясняются одним неизменным движением всего плоского листа-мира героев 9 и 6, как целого.
Таким образом, мы можем вообразить себе плоский мир, в котором всё возникающее разнообразие движения есть лишь результат строения атомов волокон спирали, проходящих в плоскости мира - сознания отпечатков/следов 9 и 6.
Нам, как наблюдателям, была бы видна спираль, проходящая через лист и отпечаток 9-ки на плоском листе бумаги, но жителям этого плоского мира не возможно представить о существовании ещё одного измерения - они лишь догадываются об этом посредством своего опыта. Засыпая, жители двухмерного листа попадали в наше измерение, которое казалось им чем-то сказочно-фантастическим и герои 9 и 6 ошибочно считали, что в это пространство можно попасть лишь во сне или после смерти их цифровых тел.
Но из этого пространства состоял их плоский цифровой мир, а точнее их плоский цифровой мир был лишь жалким отпечатком мира настоящего.
Однажды 9-ка решила пойти туда, не зная куда, но как это осуществить?
Она стала крутиться, превращаясь то в 6-ку, то обратно в 9-ку. Крутилась до тех пор, пока от силы трения чернил о бумагу не проделала дыру в своём плоском мире - листе. 9-ка исчезла из своего плоского мира (точнее, исчезла для его цифровых наблюдателей), попав в спиральный поток изначальной энергии.
Когда 9-ка (или 6-ка, смотря как посмотреть!) вернулась обратно на плоский лист, то в полной мере ощутила все цифровые оковы плоского мира, которые до этого воспринимала как естественную среду цифрового обитания.

Мораль:
Товарищи, крутитесь!
Там, где заканчивается терпение, начинается выносливость.
Там, где заканчивается выносливость, начинается Глубина...

"Я балбес. Я забавный бродяга и шут безопасный.

У костра в котелке собираю сосновый навар.

Вы красивы, мадам. Даже больше скажу - Вы прекрасны!

Ваши плечи,Ваш плащ...и в глазищах роскошных пожар...

 

Облетают с дубов пожелтевшие старые листья.

Вам не кажется странною встреча в осеннем бору?

И закат словно вспышка, листва как забытые письма,

Я смешной и ужасно неловкий. Я сам не пойму...

 

Расскажу анекдот Вам, немного сыграю на флейте.

Я болтлив и мечтаю пожить. Так каков Ваш ответ?

Я хотел бы попозже... Чайку вот из хвои попейте..."

Улыбается Смерть и уходит. Уходит в рассвет.

 

 

А вчера был рассвет, словно перья жар-птицы,

Под ногами песок или даже вода,

А сегодня... Ну надо ж такому приснится!

Да, со снами-то нынче сплошная беда...

 

Здесь шишиги играют на куш с колдунами,

И огромные волны встают до небес...

Мне приснились дома. Их зовут городами,

А ещё там ноябрь и нету чудес.

 

Очень твёрдые площади кличут "асфальтом",

А прозрачные шторы зовутся "стеклом".

Рассказала свой сон проезжавшему скальду,

Он сказал - выпей грога, разбавив вином.

 

Он сказал: наплевать! Только я не забыла,

Как сверкают там звёзды, как пахнет земля.

А ещё... мне так страшно и боязно, милый,

Мне приснилось однажды: там нету тебя...

 

В моём городе пасмурно, ночь, хмарь,
И над городом - из облаков волны.
Я живу здесь. Я прост и высок. Я фонарь.
Я у дома стою, как железный подсолнух.

В доме было светло - окна, смех,
Были дети и тёплый пирог - утром.
А потом я ушёл. И забыл всех.
У меня было слабое сердце, как будто...

И теперь всё иное - дожди, районы.
Только важно другое - что я вспомнил!
Здесь смеются и любят - в моём доме,
Самокаты зимуют на старом балконе...

Здесь гудят злые ветры, проходят годы,
Только если нагрянет седая гарь,
Если в дом захотят просочиться невзгоды,
То споткнутся о старый железный фонарь.

Зачем нам бог велел

И крылья отрастить и не летать?

Придумал нас, создал и был таков...

Зачем умеем вспоминать, мечтать

И радоваться в летний вечер?

Глаза закроешь, крыльями взмахнёшь -

И ветер рядом полетел -

Как друг он близок и хорош,

И небо из квадратных лоскутов

Бесшумно падает навстречу...

 

А вот и второй вариант, когда свастика вращается по часовой стрелке.

 

У старухи есть прялка и дивный весёлый клубок,
Бересклет за окошком и сладкая старая вишня.
Лишь взглянув в облака и шагнув на скрипучий порог,
Ты подумаешь: странно, но как же так вышло?

Кто позвал в эту даль испытать свой неведомый путь,
Подставляя ладони под звонкие мокрые капли?
Кто шептал: отдохни у костра, но немного, чуть-чуть,
А потом собирайся - пусть холодно, страшно и зябко...

И в дождливую серость не бойся шагнуть. Не впервой
оставлять за плечами миры, облака и рассветы.
Впереди ловко катит клубок и зовёт за собой,
И не все ещё битвы закончены, песни не спеты.

Асмик: Всегда интересно провести эксперимент и сравнить.

Это стихи на трёхлучевую свастику (вращение против часовой стрелки)

 

 

Буратино, смешная дощечка, ты не тронь полотно, не тронь.
Ясно-ласково дрогнет сердечко. Тихо-яростно вспыхнет огонь.

Спит осока у старой запруды. Поджигая дровишки на час,
С гордым профилем сына Иуды отдыхает старик Карабас.

Ветерок пробежал по подлеску - вспыхнет в небе чужая звезда.
Только дрогнет невидимо леска - ТАМ иной мир, иная вода!

Там иные дожди и туманы. И загадочный сумрачный лес,
Там седые и злые вулканы дотянуться хотят до небес.

Всё иначе! .. А здесь - серый купол. И очаг на уставшей стене.
Карабас сложит в ящики кукол... И Луна в запотевшем окне...

Там, где ветер встречается с белой рекой,

Где гудят перекаты и брызги в глаза,

Повстречался король с синеокой такой -

Повстречался. И даже не знал, что сказать...

 

У тебя, короля, золотая казна

Да прислуга. И мрамором выложен двор...

У меня только ветер да песня костра,

Наливная черешня да старый забор,

 

И малиновый свет неземных берегов,

Что играет в зрачках и зовёт, и манит,

И забытых баллад серебристый покров,

Свист меча. Да печать на ладонях горит...

 

Там, где ветер завёл свою песню и стих,

Где встречаются люди и дэвы порой,

Где карают одних и прощают других,

Пропоют менестрели - пропал наш король.

 

 

 

 

И веснушки твои как чешуйки от сломанной шишки, 

И косицы весёлой антенной торчат на макушке,

Рыжий пёс словно глупый и плюшевый мишка.

Вы вдвоём проживаете в ветхой забытой избушке...

 

Пёс гоняет стрекоз и лягушек по утренним лужам,

Ты читаешь романы и варишь из клюквы варенье.

Летний полдень задумчиво-медленно кружит,

Опуская на лес и избушку туманы забвенья.

 

И когда темноте неспеша выйдут звёзды навстречу

А холодная ночь у реки подоткнёт одеяло,

Ты прицепишь на пояс эфес, в плащ укутаешь плечи.

И блеснут у собаки клыки - вы таких не видали.

 

Бледно синие сосны проткнут небосвод словно спицы,

И заезжему страннику скажут, кивнув на избушку:

Здесь охотник за нежитью. Лучший в столице.

Не смотрите, что хлипкая с виду девчушка...