Ито Синсуй (Ito Shinsui)



1898 - 1972


Син ханга (Shin Hanga) буквально переводится как «новая графика» - направление в японском искусстве, связанное с обновлением традиционной японской гравюры.
Временные рамки син ханга можно обозначить с 1915 по 1962 год. Развитие син ханга по сути является ренессансом традиционного искусства укиё-э (Ukiyo-e), угасшего с появлением фотографии и моды на западную культуру в японском обществе. Направление син ханга соединило художественные традиции Запада с техникой японской гравюры. Вместо слепого подражания западному искусству художники син ханга сосредоточились на традиционном для Японии изображении пейзажей, красивых женщин и портретов актеров. Вдохновленные французскими импрессионистами, они также применяли игру света и тени для усиления эмоциональной выразительности произведений. В результате получился великолепной синтез двух многовековых традиций.

Основоположником син ханга и идейным вдохновителем был не художник, а издатель Ватанабэ Сёдзабуро (Watanabe Shozaburo, 1885-1962).

Почувствовав интерес западных коллекционеров из США и Европы к традиционному японскому искусству, он собрал вокруг себя группу молодых художников, которым выплачивал комиссионные. Предприятие имело успех. Вскоре на Западе полюбили «новые гравюры», и даже японцы мало-помалу открыли для себя обаяние произведений син ханга.

Самыми известными мастерами, работавщими на Ватанабэ Сёдзабуро, были Hasui Kawase, Koson Ohara, Shunsen Natori и Shinsui Ito. Другие известные художники, не входившие в круг Ватанабэ Сёдзабуро это - Hiroshi Yoshida и Goyo Hashiguchi.

Как в любом направлении изобразительного искусства, в син ханга есть более известные мастера и менее известные, создавшие целую вселенную удивительных по красоте гравюр, так что в син ханга всегда есть место новым открытиям.

Ито Синсуй (яп.伊東深水 наст. имя Ито Хадзимэ, род. 4 февраля 1898, Токио — ум. 8 мая 1972, Токио) — японский художник и мастер цветной гравюры (ксилография).

Ито Синсуй был одним из крупнейших художников направления нихонга и гравёров школы син ханга, образовавшихся в Японии к началу XX столетия.

Ито Синсуй родился с именем Ито Хадзимэ (Ito Hajime) в Токио. В раннем детстве особой заинтересованностью в искусстве не отличался. Когда Ито исполнилось 10 лет, его отец обанкротился, мальчику пришлось бросить школу и искать работу. Работу Ито нашел в одной из полиграфических компаний Токио, и именно там он заинтересовался живописью.

В 1911 году он идёт в обучение к художнику Киёкате Кабураги (Kiyokata Kaburagi), который и дал ему псевдоним «Синсуй». В 1912 году Ито впервые выставляет свои работы в Тацумигакай (Юго-восточное художественное общество), Кёдокай (Общество Отечества), Нихонбидзюцуин (Японский институт искусств).

Вместе с Кавасэ Хасуем (Kawase Hasui, 1883-1957) и Сиро Касамацу (Shiro Kasamatsu, 1898-1991) Ито Синсуй стал сотрудничать с издателем Ватанабэ Сёдзабуро. Это сотрудничество продолжалась на протяжении нескольких десятилетий плоть до 1960 года. Художник работал также иллюстратором в токийских газетах «Yomiuri» и «Katsumura».

Первое крупное произведение мастера — «Перед зеркалом», изображающее прекрасную женщину в красном кимоно.




"Перед зеркалом (Красная гейша)" 1916



В годы Второй мировой войны художник сотрудничает с японским министерством пропаганды. Ито был послан на занятые японскими войсками острова Океании с патриотическими выступлениями, имевшими цель поддержание высокого боевого духа среди военнослужащих.

В 1952 году Синсуй Ито был объявлен японским Комитетом содействия культурному процветанию живым национальным сокровищем. В 1958 году он становится членом Японской академии художеств. В 1970 году Ито награждается орденом Восходящего солнца.
Художник был приверженцем бидзинга (изображения прекрасных женщин), писал также пейзажи, был мастером акварели.



"Осенний сад" (Niwa no aki (Autumn garden)) 40 х 40, шелк, тушь и краситель, Частное собрание

Читать далее...

Фланнери О'Коннор

"На вершине все тропы сходятся"

Доктор сказал матери Джулиана, что ей надо похудеть фунтов на двадцать, иначе не снизится давление. И каждую среду вечером Джулиан возил ее в гимнастический зал местного клуба Общества христианской молодежи, который был открыт раз в неделю для женщин-работниц старше пятидесяти лет, весивших от ста шестидесяти фунтов до двухсот. Его мать была там одной из самых изящных, но женщина должна хранить в тайне свой возраст и вес, любила говорить мать. С тех пор как сняли таблички «только для белых», его мать не ездила вечером в автобусе без провожатого, а поскольку гимнастика была одно из немногих ее удовольствий — полезное для здоровья, а главное бесплатное, — она говорила Джулиану, что он мог бы потрудиться для матери, ведь она столько для него сделала. Джулиан не любил, когда ему напоминали, сколько мать для него сделала, но каждую среду превозмогал себя и возил ее в клуб. Она была совсем готова и надевала в прихожей перед зеркалом шляпу, а Джулиан, заложив руки за спину, стоял как пригвожденный к дверям — точь-в-точь святой Себастьян в ожидании стрел, готовых пронзить его. Шляпа была новая и стоила семь с половиной долларов. Примеривая шляпу так и эдак, мать говорила:
— Зря я, наверное, истратила такие деньги. Сниму-ка я ее лучше и отнесу завтра в магазин. Зря я ее купила.
Джулиан поднял взор к небесам.
— Хорошо сделала, что купила, — сказал он. — Надень как-нибудь и пойдем.

Шляпа была чудовищная. Зеленая, похожая на подушку, из которой выпущены перья, с двумя бархатными малиновыми клапанами: один кокетливо торчал вверх, другой спускался на ухо.

Джулиан подумал, что шляпа не так смешна, как жалка и претенциозна. Все, что радовало мать, было жалким и наводило на Джулиана тоску.

Она еще раз приподняла шляпу и аккуратно посадила ее на макушку. Ее волосы, крылом огибавшие румяные щеки, были седые, но глаза синели такой чистотой и наивностью, будто она была десятилетней девочкой, а не вдовой, хлебнувшей немало горя, чтобы вырастить и выучить сына, которого она и сейчас еще содержала, «пока он окончательно не станет на ноги».
— Ну, хватит же, — сказал Джулиан. — Идем.

Он отпер дверь и вышел наружу, чтобы мать сдвинулась наконец с места. Багряный закат угасал, на его фоне отпечатывались черные силуэты домов — грязно-бурые, пузатые уродцы, все одинаково безобразные, хотя во всем квартале не было двух похожих домов. Сорок лет назад это был модный район, и мать, памятуя об этом, полагала, что они снимают вполне приличную квартиру. Каждый дом опоясывала узкая полоска земли, и почти возле каждого возился в песке чумазый ребенок. Джулиан шел, засунув руки в карманы, чуть выставив вперед нагнутую голову; глаза его горели решимостью стоически вынести все, что выпадет ему в эти часы, которые он приносил в жертву матери.

Дверь позади него хлопнула, он обернулся и увидел догонявшую его пухленькую фигурку в чудовищной шляпе.

— Живешь один раз, — говорила она. — Можно себе позволить иногда купить вещь подороже. Зато не будешь встречать себя на каждом шагу.

— Когда я начну много зарабатывать, — мрачно сказал Джулиан (он знал, что этого никогда не случится), — ты будешь покупать себе такие шляпы хоть каждый день. «Но сперва мы переедем отсюда», — прибавил он про себя. Он мечтал жить в таком месте, где до ближайшего соседа по меньшей мере три мили.

— По-моему, уже сейчас у тебя дела идут не так плохо, — сказала мать, натягивая перчатки. — Ведь ты окончил колледж всего год назад. Рим не в один день строился.

Не у многих посетительниц гимнастического зала сыновья окончили колледж. И не многие приезжали туда в шляпе и перчатках.

— Всему свое время, — продолжала она. — К тому же все в мире перевернулось сейчас вверх дном. Эта шляпа шла мне больше, чем все другие, но, когда продавщица принесла мне ее, я говорю: «Нет, ни за что. Только не эта. Унесите ее обратно». А она мне: «Да вы примерьте!» И надела ее мне на голову. Я говорю: «Да, ничего…» А она: «Ах, какая прелесть! И вас эта шляпа красит, и вы ее. К тому же это очень редкая модель. Не будете встречать себя на каждом шагу».

Джулиан подумал, что ему было бы легче, будь его мать эгоистка или злая карга, которая пьет и ругается день-деньской. Он шел, и такая тоска сдавила ему сердце, как будто он в разгар мученичества вдруг потерял веру. Заметив его вытянутое, несчастное, раздраженное лицо, мать остановилась, потянула его за рукав и огорченно проговорила:

— Подожди меня. Я вернусь, сниму эту шляпу и завтра же отнесу ее в магазин. Просто не знаю, что это на меня нашло. Лучше уплачу эти семь долларов за газ.

Джулиан злобно схватил ее за руку.
— Ты не понесешь ее в магазин. Она мне нравится,— сказал он.
— И все-таки, — сказала мать, — мне не надо было…
— Замолчи и носи ее на здоровье, — с тоской проговорил он.
— Это чудо, что мы еще можем хоть чему-нибудь радоваться, когда все на свете перевернулось вверх дном.

Джулиан вздохнул.
— Конечно, — продолжала мать, — если всегда помнить, кто ты, можно позволить себе бывать где угодно.

Мать говорила эти слова каждый раз по дороге в гимнастический зал.
— Большинство женщин, которые там занимаются, не принадлежат к нашему кругу, — продолжала она. — Но я со всеми одинаково любезна. Я знаю, кто я.
— Плевать они хотели на твою любезность, — грубо сказал Джулиан. — О том, кто ты есть, помнит только твое поколение. Ты очень заблуждаешься насчет того, кто ты и каково теперь твое положение в обществе.

Мать опять остановилась и негодующе посмотрела на него.

— Я очень хорошо знаю, кто я, — сказала она. — Если ты забыл свой род, мне стыдно за тебя.
— О, черт, — сказал Джулиан.
— Твой прадед был губернатором этого штата. Твой дед был богатый плантатор. Твоя бабка — из семьи Годхай.
— Да ты посмотри, где ты живешь, — сказал Джулиан, едва сдерживаясь. Резким взмахом руки он показал на окружающие дома, убогость которых немного скрашивали густеющие сумерки.
— Ну и что же! Не место красит человека, — сказала мать. — У твоего прадеда была плантация и двести рабов.
— Рабов больше нет, — сердито буркнул Джулиан.
— Им жилось гораздо лучше, когда они были рабами, — сказала мать.

Джулиан чуть не застонал: его мать села на любимого конька и понеслась на нем, как экспресс на зеленый свет. Он знал каждую остановку, каждый разъезд, каждую низину на ее пути. И он точно знал, в какую минуту ее разглагольствования торжественно подкатят к конечной станции: «Нет, это смешно. Это просто невероятно. Да, они должны стать людьми, но по свою сторону забора».
Читать далее...

Wladyslaw Theodor Benda 1873-1948

Владислав Теодор "W.T." Бенда (15 января 1873, Познань, Польша (Познань, немецкой империи) - 30 ноября 1948, Ньюарк, штат Нью-Джерси, США) - польский, американский художник, иллюстратор и дизайнер.
Владислав Теодор Бенда учился в Кракове и Вене перед приездом в США в 1899 году.
Бенда был членом общества художников Mural. Он жил в Нью-Йорке до конца своей жизни. Бенда был женат на Ромоле
Кэмпфилд, и у них были две дочери, Элеонора и Бария, обе художницы.
Он стал одним из самых заметных художников так называемого "Золотого века американской иллюстрации". Особенно прославил его образы "девушек Бенды". Считается, что среди других красавиц со страниц американских журналов того времени его девушки выделялись загадочностью и утонченной экзотичностью.
Известен он также своими масками, которые были использованы в театральных и танцевальных постановках по всему миру, его рисунки можно было увидеть в Collier's, McCall's, Ladies' Home Journal, Good Housekeeping.


Читать далее...

Концерт "Все Сонаты Скрябина" 10 июня 2017 года

Исполняет Дмитрий Павлий

Голландский художник Кес ван Донген, один из основоположников фовизма, мастер типажных женских образов и портретист. Настоящее имя Корнелис Теодор Мария ван Донген (Cornelis Theodorus Maria van Dongen). Кес ван Донген родился в 1877 году, в Голландии, в Дельфсхафене близ Роттердама.



"Букет гортензий (Bouquet d'hortensias)"



"Ваза с хризантемами (Vase de chrysanthemes)" 1918, 130.5 x 89.2, Частное собрание
Читать далее...

Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь; я знаю...

"Моцарт и Сальери" А.С.Пушкина














Burchard Dubeck "Wolfgang Amadeus Mozart" 1808

Максимилиан Александрович Волошин
(16 [28] мая 1877, Киев, Российская империя — 11 августа 1932, Коктебель) — русский поэт, переводчик, художник-пейзажист, художественный и литературный критик.

Коктебель

Как в раковине малой — Океана
Великое дыхание гудит,
Как плоть ее мерцает и горит
Отливами и серебром тумана,
А выгибы ее повторены
В движении и завитке волны, —
Так вся душа моя в твоих заливах,
О, Киммерии темная страна,
Заключена и преображена.
С тех пор как отроком у молчаливых
Торжественно-пустынных берегов
Очнулся я — душа моя разъялась,
И мысль росла, лепилась и ваялась
По складкам гор, по выгибам холмов,
Огнь древних недр и дождевая влага
Двойным резцом ваяли облик твой, —
И сих холмов однообразный строй,
И напряженный пафос Карадага,
Сосредоточенность и теснота
Зубчатых скал, а рядом широта
Степных равнин и мреющие дали
Стиху — разбег, а мысли — меру дали.
Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива;
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поет в волнах его прилива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

6 июня 1918



"Kokтебельская бухта" из коллекции Валерия и Марины Мамонтович
Читать далее...

Статья с сайта "Фонтанка.ру"

Почему прячут информацию о распродаже шедевров из Эрмитажа?
Эрмитажу запретили продавать книги с информацией о массовой продаже предметов искусства из фондов музея в 1928 — 1934 годы. Минкульт и ФСБ в начале апреля провели проверку музея и по этому поводу.

О том, что в первых числах апреля в Эрмитаж с проверкой пожаловала комиссия Минкульта и запретила продавать книги, подготовленные научными сотрудниками музея, сообщил старший научный сотрудник музея Алексей Ларионов. На своей страничке в «Фейсбуке» он написал, что в музее две недели назад прошла проверка, по результатам которой «предъявлена претензия в том, что музей на протяжении многих лет незаконно публиковал документы, относящиеся к числу «секретных».

Рафаэль Санти - "Мадонна Альба"

Читать далее...

Мария Магдалина, золотое сечение, угорь с апельсинами и музыкальная гармония — ищем на знаменитой фреске вместе с Россом Кингом, автором книги «Леонардо да Винчи и „Тайная вечеря“». А также выясняем, почему Генри Джеймс назвал фреску да Винчи «трудолюбивым калекой» и, в конце концов, что там насчет теории Дэна Брауна?



Гадать о смыслах и символах, заложенных да Винчи в его многострадальное произведение, не брался, наверное, только ленивый. Ученые, искусствоведы, любители теорий заговоров и живописи многие столетия ломают копья по поводу того, что именно и зачем написал художник на одной из стен трапезной церкви Санта-Мария делле Грацие в Милане. На всемирной любви к загадке «Тайной вечери» заработан не один миллион долларов. Чего только стоит пресловутый «Код да Винчи» Дэна Брауна (не говоря уже об экранизации бестселлера). Написанная канадцем Россом Кингом книга «Леонардо да Винчи и «Тайная вечеря» шума наделала несравнимо меньше. А зря: достоверной информации и занимательных фактов о творении Леонардо в ней куда больше, чем в романе американца. «Артхив» выбрал наиболее интересные из них.



Канадский писатель Росс Кинг (Ross King, р. 1962), живущий сейчас в Великобритании, сделал имя на книгах, объясняющих отдельные шедевры или события в истории искусства. В его библиографии — издания о флорентийской живописи, о Микеланджело, расписывающем потолок Сикстинской капеллы, о рождении импрессионизма.



Леонардо да Винчи. "Тайная вечеря" 1498, 460×880 см

Цветная революция да Винчи
Читать далее...

Уникальная выставка открылась в венецианском Дворце дожей.
В центре экспозиции «Иероним Босх и Венеция» — произведения самого загадочного нидерландского художника, которые были сильно повреждены и лишь недавно восстановлены усилиями Фонда Гетти и Проекта исследования и сохранения наследия Босха. Это два триптиха «Распятая мученица» и «Святые отшельники», а также набор из четырёх панелей «Рай и Ад (Видения загробного мира)».

Венеция — единственный город Италии, где хранятся работы Иеронима Босха. Реставрация отчасти пролила свет на их происхождение и дала ответы на ряд других вопросов



Четыре панели Босха «Рай и Ад (Видения загробного мира)» на выставке во Дворце дожей. Фото: Corriere di Verona

Иероним Босх жил между примерно 1450-м и 1516 годами в Хертогенбосе. 500-летие со дня его смерти отмечалось в минувшем году двумя крупными выставками в родном городе художника и в музее Прадо в Мадриде. Его мир состоит из тревожных видений, сцен конвульсий, галлюцинаторных пейзажей с горящими городами, монстров и сказочных существ самых причудливых форм.



Иероним Босх "Распятая мученица" 1500-е , 105×118.5 см
Читать далее...

Майя Плисецкая с папой Михаилом Эммануиловичем Плисецким и мамой Рахилью Михайловной Мессерер




Евгений Леонов с сыном
Читать далее...

Одна из самых ожидаемых выставок 2017 года начинает мировое турне с Парижа. В Лувре открывается экспозиция «Вермеер и мастера жанровой живописи», которая собрала 12 картин мастера из Дельфта — треть всего известного наследия художника. Последний раз столь масштабная ретроспектива Яна Вермеера проходила полвека назад.

Летом полотна, одолженные у знаменитых американских, английских, немецких и голландских музеев, будут выставлены в Национальной галерее Ирландии, а затем отправятся за океан — в Вашингтон.



Ян Вермеер "Географ"
1660-е, 53×46


Французский журналист и арт-критик Теофиль Торе-Бюргер, заново открыв Яна Вермеера миру в XIX веке, придумал ему прозвище «Сфинкс из Дельфта». Оно должно было подчеркнуть загадочный образ художника, остальное сделал миф об одиноком гении. Но выставка «Вермеер и мастера жанровой живописи» опровергает легенду о затворнике, жившем в собственном недоступном и безмолвном мире.

Ян Вермеер (1632 — 1675) был одним художником из многих и не достиг бы столь высокого уровня мастерства в отрыве от искусства своего времени. На самом деле его художественный характер обрисовывался всё более чётко по мере знакомства с творчеством коллег.
Читать далее...

Анри Луи Огюст Леже Рикар де Монферран родился во Франции в городе Шайо 23 января 1786 года. Фамилия, которую носил отец архитектора была Рикар, фамилия Монферран возникла от названия его поместья.

В 1806 году он поступил на военную службу конным стрелком и после участия в итальянской кампании получил чин сержанта, но из-за ранений вынужден был уйти в отставку. 1 октября 1806 года Монферран поступает в королевскую специальную школу архитектуры в Париже, где добивается заметных успехов. После окончания учебы молодой архитектор несколько лет работал у генерального инспектора архитектуры департамента Сены и Парижа.

Но у молодого амбициозного архитектора было мало шансов обессмертить свое имя во Франции, особенно после разгрома наполеоновской армии. Совсем другое дело попытать счастья в молодой, быстро развивающейся столице победоносной России - в Санкт-Петербурге. В 1816 году Монферран приехал в Россию, где обратился к А. Бетанкуру с просьбой устроить его на государственную службу и был назначен на должность старшего чертежника "Комитета по делам строений и гидравлических работ".

В 1817 году Монферрану поручено разработать проект Спасского собора в Нижнем Новгороде, строительство которого завершилось в 1822 году и было одной из первых значительных работ архитектора в России. По своему архитектурному облику этот собор очень напоминал будущий Исаакиевский собор в Санкт-Петербурге.

В 1817-1819 годах Монферран построил дом для князя Лобанова-Ростовского на Исаакиевской площади в Санкт-Петербурге, решив при этом сложную проблему застройки неудобного участка треугольной формы. Он успешно справился с редким в архитектуре случаем обработки двух острых углов, и его творческая удача способствовала укреплению авторитета Монферрана. Он начал пользоваться популярностью и получать больше заказов. Архитектор проектирует и строит дачи для знати, парковые павильоны в пригородах Санкт-Петербурга.

В 1818 году Монферрану поручили работу над проектом перестройки Исаакиевского собора. Быстрая карьера и популярность архитектора не могли не вызвать зависти отдельных коллег и высокопоставленных чиновников столицы, поползли слухи о некомпетентности и недостаточном специальном образовании Монферрана, его обвинили в незаконном ношении высшей награды Франции - ордена Почетного легиона, в салонах и великосветских гостиных во всю обсуждалась его личная жизнь...
Читать далее...

МАРК АВРЕЛИЙ АНТОНИН
121 – 180

Политик с множеством имен

Марк Анний Катилий Север, родившийся в Риме 26 апреля 121 года, принадлежал к влиятельному роду Анниев Веров, выходцев из Испании, которым в первой трети II века удалось подняться к ключевым должностям в административном аппарате Римской империи. После смерти отца он был сначала усыновлен дедом, в честь которого принял новое имя — Марк Анний Вер.

Юный патриций получил классическое для своего времени образование. Как сообщает один из поздних его биографов, «с самой ранней юности он обладал таким спокойным характером, что не изменялся в лице ни от радости, ни от горя: он занимался философией и был весьма сведущ в греческой литературе». Историк III века Геродиан писал: «Все виды добродетели были предметом его заботы; он любил старинную литературу, так что в этом не уступал никому из римлян, никому из эллинов; это видно из всех дошедших до нас его высказываний и писаний… Единственный из государей, он укрепил философию не словами и не познанием учения, а серьезным нравом и воздержанным образом жизни».

Аристократ, тесно связанный с элитой Рима, благодаря существовавшей в то время политической традиции быстро вошел в круг потенциальных наследников престарелого императора Публия Элия Адриана. По словам историка IV века Евтропия, Адриан даже хотел назначить Марка себе в преемники. Впрочем, один из так называемых «сочинителей истории августов», Юлий Капитолин, сомневался в справедливости этого утверждения. Как бы то ни было, император не успел осуществить своего намерения: юношу усыновил сенатор Тит Фульвий Антонин, который в июле 138 года стал новым главой государства. После этого молодой человек наконец получил то имя, под которым известен в анналах истории, — Марк Аврелий Антонин. Позднее к нему добавились традиционные имена первых римских императоров — Цезаря и Августа.

С этого момента вся его жизнь связана с государственной деятельностью: как один из двух официальных преемников Антонина, он в ускоренном темпе проходит все административные магистратуры, а в марте 161 года становится во главе огромной Римской империи.

Надо сказать, что Марк Аврелий являлся не монархом в современном смысле этого слова, а политическим лидером, сосредоточившим в своих руках ряд административных, военных и религиозных функций, обеспечивавших ему исключительное положение в обществе. Кроме того, согласно завещанию Адриана, первые восемь лет он делил власть с соправителем — Луцием Цейонием Вером.

Большую часть времени своего правления Марк Аврелий провел у северных границ Римской империи, где с 166 года — вплоть до его смерти, последовавшей 17 марта 180 года в военном лагере Виндобона (близ современной Вены), — велась постоянная борьба с приграничными германскими племенами. Как рассказывает Аврелий Виктор, «когда он собирался с сыном своим Коммодом, которого сделал цезарем, в поход против маркоманнов, все ученые стали его убеждать, чтобы он не делал этого и не вступал в сражение, пока не изложит все возвышенные тайны [раскрытые им] в философии. Так неизвестность похода в этой войне заставляла опасаться за его благополучие и за судьбу его научных трудов».
Читать далее...

* * *

Фальстафу молодости я сказал «прощай»
И сел в трамвай.

В процессе эволюции, не вдруг,
Был шалопай, а стал бирюк.

И тем не менее апрель
С безалкогольною капелью
Мне ударяет в голову, как хмель.

Не водрузить ли несколько скворешен
С похвальной целью
Не пострелять ли в цель?

Короче говоря, я безутешен.

2000

***

Очкарику наконец
овчарку дарит отец.
На радостях двух слов
связать не может малец.

После дождя в четверг
бредешь наобум, скорбя.
«Молодой, — кричат, — человек!»
Не рыпайся — не тебя.

Почему они оба — я?
Что общего с мужиком,
кривым от житья-бытья,
у мальчика со щенком?

Где ты был? Куда ты попал?
Так и в книжке Дефо
попугай-трепло лопотал —
только-то и всего.

И по улице-мостовой,
как во сне, подходит трамвай.
Толчея, фонарь на столбе.
«Негодяй, — бубнят, — негодяй!»
Не верти, давай, головой —
это, может быть, не тебе.

2007

В коридоре больнички будто крик истерички
В ширину раздаётся, в длину.
И косятся сестрички на шум электрички,
Пациенты теснятся к окну.

От бессонницы воображенье двоится —
То слоняешься по коридорам больницы,
То с тяжёлым баулом бегом
В хвостовой поспеваешь вагон.

Как взаправду, толпятся в проходе старухи,
Как живой, гитарист — трень да брень.
Наизусть сочиняй воровские кликухи
Станций и деревень.

Предугадывай с маниакальной заботой
Новобранца со стрижкой под нуль.
Пусть пройдёт вдоль вагона с жестокой зевотой
Милицейский патруль.

И тогда заговорщицки щёлкнет по горлу
Забулдыга-сосед.
Память-падальщица, ишь ты, крылья простёрла!
Вязкий ужас дорожных бесед.

Отсылающих снова к больничной курилке,
Где точь-в-точь просвещал человек.
Но по логике сна озираешься в ссылке —
То ли Вытегра, то ли Певек.

Так и травишь себя до рассвета,
Норовя, будто клеем шпана,
С содроганием химией, химией этой
Надышаться сполна.
Читать далее...

В России всегда говорили: «У порядочной девушки два пути – либо замуж, либо на сцену». Но и на сцене любая актриса имела своего покровителя. Любая – но не Варвара Асенкова (1817–1841). Придя в Александринский театр и проиграв там всего-то 6 лет, эта юная чудачка полагала, что главное – талант. И труд. И конечно, любовь зрителей. Любовь и впрямь была. Восторженная. Бешеная. Особенная…

В тот апрельский вечер 1840 года спектакль в Александринском театре закончился поздно. Публика не хотела отпускать любимицу – 23-летнюю Варвару Асенкову. Наконец овации стихли, и актеры, разгримировавшись, поспешили к зеленой карете, что каждый вечер развозила их по домам. Вышла и Варя. Остановилась на пороге и вдруг услышала: «Асенкова, лови!» И прямо на девушку полетела горящая петарда. Варя еле успела увернуться. А кабы нет, осталась бы она с обгоревшим лицом!
«Это зритель от большой любви», – утешали актеры девушку. Но ту била нервная дрожь.
Хороша любовь! Чуть калекой не оставил! И тогда – прощай, театр! А ведь сцена далась Асенковой нелегко.

Акварель В.И. Гау. "Варвара Николаевна Асенкова в роли Эсмеральды" 1838

В свое время ее отчислили из театрального училища за «неспособность». Но Варе необходимо было играть – другого способа заработать на жизнь она не знала. А семье нужны деньги. Мать часто болеет, сестры-братья еще маленькие. Отца своего Варя не помнит. Мать говорит: он был честный офицер, вступился за солдата, а начальство сочло это бунтом и сослало на Кавказ. Там отец и сгинул. Так что надеяться Варя могла только на себя, и потому уговорила замечательного актера Сосницкого позаниматься с ней.

21 января 1835 года Варя впервые вышла на сцену в бенефис своего учителя. А вернее, учитель вытолкнул ее, перепуганную. Играли две пьески – комедию и водевиль. Сосницкому хлопали вовсю. И вдруг с галерки закричали: «Асенкова – браво!» Варя вспыхнула, смутилась и убежала за кулисы. А зрительный зал все кричал: «Асенкова! Асенкова!»
Читать далее...

Чем порочнее Свидригайлов, чем неудержимее в нем власть сладострастного порыва, тем труднее ему победить себя. Отречение от Дуни стоит ему величайшего душевного напряжения и борьбы с самим собою. Это прямо отмечено у Достоевского. В комнате, куда Свидригайлов заманил Дуню, последняя хочет выстрелить в него, затем неожиданно бросает револьвер. «Что-то как бы разом отошло у него от сердца и, может быть, не одна тягость смертного страха; да вряд ли он ощущал его в эту минуту. Это было избавление от другого, более скорбного и мрачного чувства, которого бы он и сам не мог во всей силе определить» (V, 404). Перед тем как отпустить Дуню, Свидригайлов, по словам автора, переживает такое состояние: «Прошло мгновение ужасной, немой борьбы в душе Свидригайлова. Невыразимым взглядом глядел он на нее. Вдруг он отнял руку, отвернулся, быстро отошел к окну и стал перед ним» (V, 405). Итак, перед нами величайший душевный акт, акт победы человека над самим собой. Но Свидригайлов

Поражает пе только этим актом отречения и йеликодушия. В нем мы видим самую широкую, искреннюю симпатию ко всем ущемленным и обойденным жизнью. Он шатается по всем петербургским «клоакам»; его окружают маленькие люди — уличные певицы, лакеи, половые. Он привязывается к ним. Какая сила тянет Свидригайлова? Только ли праздность и желание чем-нибудь заполнить бездонную пустоту жизни? Нет, кроме того, несомненное желание изведать, испытать все, пережить новые ощущения.

И далее, в Свидригайлове есть еще одна важная черта, присущая позднее подлинным героям Достоевского (Мышкину, Алеше). Свидригайлов заявляет Дуне: «... мои мнения вообще вы знаете: я никого решительно не обвиняю» (V, 400). Он не обвиняет и Раскольникова. Он все допускает и ничего не осуждает. Но вспомним, что одно из коренных свойств Алеши Карамазова, производящее впечатление даже на Федора Павловича,— это то, что Алеша никого не осуждает. Свидригайлов — это тоже своеобразный «человек-универс» в смысле самых неограниченных возможностей порока в нем, неограниченного непротивления злу и отдачи себя самого во власть зла, но в то же время и в смысле потенций самого высшего морального порядка, безграничной способности идти навстречу добру. По его собственным словам, он — человек, и ничто человеческое ему не чуждо. Ему доступен весь диапазон человеческих переживаний, ощущений и действий.

Фигура Свидригайлова полна глубокого социально-исторического смысла. «Русские люди»,— говорит он Авдотье Романовне при их последнем свидании,— вообще широкие люди... Широкие, как их земля, и чрезвычайно склонны к фантастическому, к беспорядочному, но беда быть широким без особенной гениальности... У нас в образованном обществе особенно священных преданий ведь нет, Авдотья Романовна: разве кто как-нибудь себе по книгам составит, али из летописей что-нибудь выведет» (V, 400). Мысли, подобные свидригайловским, па социально-исторические темы мы находим и в последующих романах Достоевского и в «Дневнике писателя».
Читать далее...

Великий философский роман
«Преступление и наказание»

«Преступление и наказание» — один из замечательнейших философских романов Достоевского. Философские идеи, высказанные в этом романе, служили предметом неисчерпаемых интерпретаций в критике. Но в этом произведении и социальный роман писателя поднимается на недосягаемую дотоле высоту. «Преступление и наказание» — роман остросовременный, острозлободневный для 60-х годов. Социальная жизнь России после реформы 1861 года находит в романе яркое отражение. С другой стороны, «Преступление и наказание» — роман полемический, проникнутый публицистическими тенденциями. Достоевский, боевой публицист своей эпохи, чувствуется здесь на каждом шагу.

«Преступление и наказание» — это прежде всего роман о русском капитализме, его проявлениях и следствиях в начале пореформенного периода. Но в каком же обличье выступает здесь перед читателем этот капитализм? Атмосфера всеобщего ажиотажа ощущается уже при первых выходах Раскольникова на улицу. Мы не видим капиталистического производства, организаторской на том этапе роли капитализма. Роман не дает никаких данных говорить о прогрессивном значении капитализма для изображаемого в романе исторического момента. В «Преступлении и наказании» капитализм показан в своей исключительно разрушительной стихии.

Для сущности капитализма в этом романе характерны и особенности две фигуры: старушонка-процентщица Алена Ивановна и Петр Петрович Лужин — жених Дуни Раскольниковой. Обе фигуры показаны в их крайнем безобразии. Моральное безобразие старушонки -«вши» получает выражение и в ее внешнем портрете. Первый внешний портрет Лужина, показанный в «морской каюте» Раскольникова, оттеняет его жениховский, благопристойный, благоприличный вид, его подчеркнуто изысканный костюм, его трафаретно-прилизанную наружность. Но эта приличная наружность прикрывает нутро опытного «ходатая по делам» — дельца-хищника, способного на любую пакость (сцена на поминках о Мармеладове).

Именно в уста Лужина Достоевский вкладывает «философию века». Это — философия «целых кафтанов», философия крайнего утилитаризма и полного оправдания существующего социального порядка. Знаменателен самодовольный социальный оптимизм Лужина. Он защищает последовательный обнаженный эгоизм, который, по его мнению, является залогом преуспеяния и процветания всего общества. «... Наука же говорит: возлюби, прежде всех, одного себя, ибо все на свете на личном интересе основано. Возлюбишь одного себя, то и дела свои обделаешь, как следует, и кафтан твой останется цел. Экономическая же правда прибавляет, что чем более в обществе устроенных частных дел и, так сказать, целых кафтанов, тем более для него твердых оснований и тем более устраивается в нем и общее дело» (V, 123—124). Программа Лужина — это хорошо знакомая программа так называемой экономической свободы, иными словами, откровенная апология принципа капиталистической конкуренции.
Читать далее...

Борис Березовский сегодня бегло и не сентиментально сыграл Шопена в Большом зале Филармонии

Экспромт №4 до диез минор, оp. 66






Шопен - Этюд





Шопен Экспромт №3 соль-бемоль мажор, соч. 51
Читать далее...