Воин Длинной Дороги, бывший Вождем.

Он был среди тех, кто молчал, а когда начинал говорить, мягкокожие затыкали уши и называли его возмутителем рассудка, за что он колотил их своим походным котелком.

Он был среди тех, на чьи дороги никто не хотел ступать, а если кто и хотел, то не мог, потому что не видел ни дорог ни следов прошедшего по пустоте.

Он был среди тех, чей меч был тверд не менее чем его воля, чьи руки разбивали камни так же легко, как его язык побеждал в споре, его ноги были неутомимы так же, как его рассудок, не знающий покоя даже во сне.

Он был среди тех, кого боялись сидящие на месте, а шедшие на встречу обходили стороной, завидев два меча, торчавшие из-за спины, как крылья демона, сложенные до поры.

Его одиночество было непохоже на одиночество тех, кто были одни подчиняясь закону, придуманными до них, ибо его одиночество не стремилось к совершенству, выдуманному множеством спесивых себялюбцев.

Его соратники, давно ушедшие на покой, кто от ран, переполнившегося женщинами и барахлом дальних стран обоза, чьи закрома были полны кровью ставшей зерном и рабами с цветом кожи солнца всходящего на юге виденного или в дни кровавой юности, протраченной вместе с Воином Длинной Дороги, тогда носившим другое имя, ныне забытое, но вмещавшее в себя тысячу историй о том, как он, упорствуя на своем девять раз по десять дней сидел перед стеной, которая стала крошится от его зрачков, никогда не становившихся шире от яркого света и силой спорившие с его телом, ибо как говорили знавшие, что ногами он выбивал доски из потолка, доски шириной в три локтя был длинной его меч, искромсавший тысячу врагов и, как говорили, до этого убившие Воина, того что был в нем прежде, но не знал об этом и продолжал идти и были с ним те, кого называли, людьми-невернувшимися-обратно, поскольку шли они за ним, погибая и уходя по своей дороге, по воле его, как семя попадавшей в их головы, до того бывшие полными того, чему они сами не знали названия, которые были ведомы тем злым болтунам, что грешили словоблудием, но при этом говорили о нем, что он всем телом был язык и любил цветы, цветы на поле битвы, цветы в руках женщин, цветы на курганах друзей и врагов, на которые он плевал и прятался в каменной пещере, что в пустыне, в рубище водивший дружбу с диким зверем, иногда в часы большого зноя, казавшемуся ему женщиной, но чего стоят теперь эти толки.

Его соратники давно ушли на покой, среди тех, кто влачит брюхо в темных залах владык частей мира этого, угробившего тех, кто покоится в пещерах, вместе с оружием, умершим вместе с хозяевами, ибо оружие мертво если оно не несет смерти, бывшей его соратницей с дней юности, когда он с сотнями других разбредался по степям юга, степям без горизонта, где летоисчесление шло не по годам, а войнами, где погибшие почитались и не забывались на севере, где юг считался царством смерти и было это так ибо степь без горизонта, чья линия всегда делила его взгляд на мир лежащий снизу и небо, что висит, сверху глядел он на шедших с ним еще в юности ощущая в себе силу, неизъяснимую другим, но видимую другим на поле брани жестокой, где меч рубил не только врагов но и хозяина своего, отсекая, лишнего было много и только к тому времени, как он стал Вождем лишних не осталось в нем мыслей, путавших шаг, не осталось соратников, идущих в ногу, осталось ничто, бывшее таким для всех, с двумя мечами, торчавшим, как крылья демона, перед полетом.

Однажды Воин Длинной Дороги услышал клич, призывавший к новой войне и, как многие, кто был с ним рядом, встал со своего места, но что-то знакомое было в этом крике безумия, бывшего везде, куда бы он ни шел со своими мечами страха глядевшего из глаз тех, кто схватился за походный доспех, который он не носил с собой уже давно превзойдя всех, ходивших с ним, теперь уходящих без него, сидевшего на лавке в харчевне, с темно-красными от заката стеклами давно несмытой грязи сапог, его еще не был сношен и когда все ушли, унеся с собой шум, он встал и отправился в поход без соратников, зная, что ждет его в конце его, пути, шедшего через места, которые самые отчаянные проходили бегом, он дошел до места, где его ждали двое та, которую все знали, но боялись, с дырами посреди глаз и один из больших мира сего, тот, кто держал все вещи раздора в руках и хотел встать на место Хозяина Дороги, ибо считал себя продвинувшимся на своем пути назад дороги могло и не быть, но он знал это, не страшась спросил о том, что смерть может дать ему, знающему все и видевшему все, что она могла дать ему это новое тело взамен старого и он побил ее за эти слова так, что пока они разговаривали с имевшим все вещи мира этого и того, что она не поднялась и они думали, что она мертва, что могло случиться, если бы имевший все вещи мира не растолкал ее, указуя на уходящего ни с чем остались они и бегают с тех пор за Воином Длинной Дороги, оставаясь на почтительном расстоянии, выкрикивая предложения по поводу сделки, так и оставшейся незавершенной, а дорога после этого стала бесконечной.

Он продолжает свой путь в одиночестве потому что те, среди которых он был, кто оставил его, в харчевне с красными стеклами распустили слух о его смерти еще не родившейся дочери и потерянной в битве ноге, но все почему-то слышат первую новость ибо она радостна для врагов и соратников, хотящих сесть на его место, не нужное ему более, но нужное этим сплетникам, не знающим его по мелкости своей неспособной охватить величину горы глупости своей, думающей, что сменивший имя теряет все слова с этим именем связанные.

Он идет один, Воин Длинной Дороги.

Стена была сломана и сломанная стала Вратами, за которыми пустота, начало нового пути для дошедшего, где он стал Хозяином Дороги.

Что было с ним до этого, что было между Первыми и Вторыми Вратами расскажут дерзнувшие оглядываться на него за что были проклинаемы и прокляты при жизни и в памяти потомков, что было между Вторыми и Третьими Вратами не знает никто, слепли отчаявшиеся заглянуть туда от свтеа следов, оставленными в темноте нехоженной в пустыне, где нет даже тени от идущего, где нет солнца и от того нет тени, что была после Третьих Врат расскажет он сам, тем, кто способен внимать о деле Предвечного, о дыхании Предвечного, об одиночестве Предвечного из которого вышло все.

О чем думал он, оказавшись за Первыми Вратами знает всякий, кто рожден и способен размышлять и чувствовать то, что чувствовал он в одиночестве, в любви и надежде, в вере, ибо и он шел обратно, приняв последнее за основу и отвергнув ее первой, до поры оставляя в себе второе и третье, ибо нельзя избавиться от всего сразу ожесточение схватывает сердце и дает в руки меч отцеубийцы, но не той была его дорога, что чувствовал он, когда шел от Первых Врат ко Вторым, не останавливаемый даже смертью, отбиравшей не раз у него слух и зрение и ноги, разум оставался в еддиной воле, знавшей как жил он за Вторыми вратами, жил не зная смерти, чем дышал, тем что уже наполовину, а может и менее было дыханием Отца, остальное же, взятое у пустоты, тем больше чем больше был путь в ней, в нее в бездну, в ничто из которого брал он руками, ставшими вечными, что брал он размышляли ослепшие, глядевшие на него из-за Вторых Врат, где не могли они видеть, слышать, ощущать, не уразумев, что того уже не может и он, ставший другим на большую половину, говоривший с молчанием вечности на языке своей судьбы, теперь уже бывшей в его руках, что стала Судьбой Мира Его за Третьими Вратами.

Что выбирал он со всеми оказавшись за Первой Стеной, разрушенной Отцом, зная больше знавших, что говорили о подчинении, противлении или сотворчестве миру и разрушении мира, не знавших третьего пути, по дорогам, что идут мимо путей покорных и бунтарей, чувствовавших в себе тварь и говоривших, что избавление от нее угодно Отцу, молчавшему на эти речи молчанием стоящего выше, знавшего, что тварь всего лишь часть его и что избавление от нее лежит в пути от него.

Что выбирал он, в одиночестве познав путь, пройденный Отцом, выйдя за Вторые Врата, убив стража, смерть, безразличную ко всем и ко всему, что двигалось назад, думая, что идет вперед, но оставив с собой знание о том, что еще можно вернуться назад, с силой еще не равной силе Отца, но большей силы тысячи тысяч, шедших к Предвечному, продолжавшего этот путь с мечом, опускавшимся когда он оглядывался на путь, пройденный им от Отца, но не был этот взгляд отцеубийцы.

Что выбирал он, стоя перед Третьей Стеной , вернуться назад, чтобы с мечом отвоевать всех, кто шел к Предвечности или самому создать тех, кто будет идти, чтобы сломать Третью Стену, что было легче, завоевать или создать, было одинаково, но путь завоевания лежал в возвращении и был тогда бесполезен путь, пройденный до Третьей Стены, зная кто он, он ушел дальше и никто не знает, что было за Третьими Вратами, где он дал начало Предвечности.

Что было?

Есть это.

Так сказал Хозяин Дороги Отсюда и Вовеки Веков.

И дыхание его стало множеством и во множестве, возвращающемуся к нему от Первой Стены видел он многих, кто мого бы, если отважился бы, пройти путь от руин Царства его к величию собственному.

И сломал он Первую Стену.

И дал все, что нужно для дороги.

Идти назад, отягченным опытом и памятью, научившей говорить вместо языка о том, что увеличиться скорбь и великолепие мира забросает новыми цветами того, кто отважится идти вперед к мощи, сравнимой с мощью бури, камня, того что не сдвинуть, обладающего силой сотен вернувшихся назад в лоно, в покой слепоты и глухоты новорожденного, кругами опоясывающими седые головы, что покачиваются в такт словам, произносимым с того дня, как стена осталась стеной и молчание Предвечного было спутано с ликованием множества вернувшихся обратно, думавших что идут вперед к силе, со-творящей, доделывающей дыры пустоты этого мира, дыхания Предвечности, тяжкого от тысяч тысяч, отошедших от Первой Стены, не ставшей для них Вратами, а стеной плача и бессилия, вопящего о преступлении совершенного ушедшим в одиночку к мощи, которую они спутали с ножом убийцы, с мечом отцеубийцы, замахивающегося над жертвой, слабые, думавшие, что сила ушедшего была силой Создавшего, но взгляд их был мутен и едва различали они его тень, оборачиваясь назад, принимали его замах за удар предателя, ибо сливались блеск лезвия и жар солнца, всходившего впереди, где отступник вел свой последний бой и победил в нем.

Здесь были Вторые Врата через которые прошел шедший без оглядки убивший свою смерть.

Идти назад, чтобы быть одному, видимым всем, ибо дороги перестали иметь для него конец, теперь он знал только начало, прятавшее в себе тех, кто кричал об изменнике, ушедшем так далеко, что сама смерть плюнула на его след и выкопанная ей могила заросла травой изнутри, что шел вперед, обходя пути Отца, дышавшего ровно в дни холода в землях льда и снега, смотревшего через ткань дождей, иглами исколовшими тело и разум наполнив водой воспоминаний, безвкусной и не утоляющей жажды в жару, когда Сотворивший молчал, не нарушая ни покоя расплавившегося воздуха ни воплей тех, кто шел назад, ослепших и заблуждавшихся в пути и от этого жаждущих вообще забыть о слове, которое указует путь вперед, через нетоптанность равнин, отражающих небо в безветренный день, сменяющихся ночью, шуршашей и сбивающей своим шепотом тех, кто далеко и кто принимает этот шепот за шорох шагов отступника, забывшего о вере, сделавшим из надежды щит и потерявшего любовь вместе со смертью, глядевшей ему в след, глубокий от силы наполнившей его когда ушли воды воспоминаний, когда ушло озеро любви к той, которая отказалась идти рядом.

Было это.

И то, что было потом не имело названия в языках тех, кто шел к началу, забывая язык слышанный на заре, вечерней для тех, кто говорил о нем, как об отступнике, ибо для них его путь был погружением в темноту в которой нет утренней зари для него, ибо свет светильника, которым был он сам творил солнце после Вторых Врат сопернечавшее с солнцем Отца, но не как противник, дерзновение в гордыне принимающий за подвиг, а как умелый ученик, знающий дело отца, но избрабший свой путь, о котором не могли сказать языки тех, кто остался, тех, кто шел назад, дкмая что идет вперед, туда где свет, который он видел первый и впервые, и не было слов и должен был он сделать их сам, слова, в которых все меньше оставалось знаков Отца Предвечного начала к которому стремилось множество, убивавшее в себе память о себе, воспоминаниями о будущем, которого уже не было для того, кто познал скорбь разрушения миров, недоступную тысячам тысяч, знавших только один мир и одно начало, которое он мого видеть, как и сотни других, видимых ему, подошедшему к Третьим Вратам и знавшим, что у него еще есть три пути - назад, назад с мечом и туда где ничто и подвиг, совершаемый вечно без начала и конца.

Были Третьи Врата, за которыми был путь назад, назад с мечом и туда где еще ничего не было.

Разорвал он эту бесконечность в желании направить их дороги к себе, указав искомое яснее, чем виден диск солнца на западе и востоке, указав искомое словив в ловушку, но не была ли ловушкой дороги, по которым они ходили туда и обратно, читая надписи на межевых камнях предков как проклятья себе и тем, кто их никогда не видел, тот кто разбил межу, в месте собрав их, указал путь, по которому стоило идти лишь для того, чтобы убедиться, что этот путь неверен, что по столбовой дороге ходят в никуда, а по тропе, которую протопчешь ты не пойдет никто, но важно ли это и важно ли есть цель или нет.

Суть ли важно это сейчас, если это прошедшее осталось надписью на меже, делящей напополам вечность.

Говорил он или слова шли оттуда откуда их слышат пророки теперь уже никто не скажет и не выбьет знака на двери.

То, что осталось.


От начала, от того, когда целое стало видимым, тогда когда разделившись Предбытность осталась единой и единое вышедшее из него, чтобы вернуться.

Было множество таких, видимых Предбытности, но не видимых себе, круговертящих то, что еще не было путем, но уже не было стылой спрятанностью в Предбытности.

Туда и обратно, не видимых себе, направляемых, но не собой, множество множеств, дыхание Творца.

И был разбит Первый Камень.

Разорвалось кольцо, когда оно унесло то, что могло видеть и помнить, семя Предбытности в скорлупе.

Разорвалось кольцо, став Дорогой, пылью забивающей уши, ставшим слышать, ветром слезящая глаза, ставшие видеть, дав немоту и язык вместе с ней.

В конце ее был Второй Камень, делящий межу, что загородил стеной без конца.

Идти назад от стены к стене человек перед упавшей стеной где нет противоположностей будущего прошлого настоящего называемого выбором покой благодать забвения воспоминаний страха одиночества где есть множество вернувшихся, чтобы опять спрятаться в теле единства, болящего одиночеством за всех и от того дышащего тяжелым дыханием неразрешившихся судеб тех кто возвращается назад по дороге видя право и лево, горизонт востока и горизонт запада а также юг и север и ветры несущие тепло и холод и песок пустыни уносящий слепоту назад к глухой упокоенности недвижимости камня бремени Предвечности что плачет о нерожденных детях своих и о сыновьях и дочерях вернувшихся испугавшись южного ветра принесшего влагу слез северного принесшего скорбь вечности что можно созерцать алой зари востока схожей с кровью оставляемую ступнями необутыми но упорными прошедшими по первой падшей стенемежду жизнью и жизнью и смертью что будет впереди в ниезвестности том откуда вышли или в том куда дойдем идя вперед не повернувшись спиной ко Второму Камню оставив позади его стену.

Здесь был Первый Выбор и пала стена Второго Камня, став Вратами для того, кто стал Хозяином Дороги.

Был путь, не схожий с кольцом пути, совершаемого солнцем с востока на запад, были тени, длиннее Хозяина, тяжелее песка морского, вязкие, болота души, дорога скорби, любви, дорога одиночества, пересекаемая перекрестками где воспоминания возвращались тенями прошлого, вопя о несказанном великолепии мира этого, что вокруг и внутри, о схожести их и несхожести тех, кто окружает и о крови, что от этого.

Было это.

А после было другое, то что лежит за Второй Стеной.

Некто, прошедший по дороге без начала и конца, знающий, однако, где начало и где конец, а также все перекрестки, ведущие обратно, в чьей руке ветер - плеть, которой он разбивает межевые камни, в чьей праще камни, делящие на части бурю, зовется Хозяином Дороги.

Они, однако, никогда не называвшие себя мы, прошли по своему незаметно, ибо шли среди тех, кто живет на месте, не знающих по каким дорогам ходит солнце, опускаясь за горизонт, в заботе о хлебе насущном, том, что следует после обильной трапезы, в лени, одинаковой для всех, кто сидит, в тупости не подымая головы выше второго подбородка, в поте лица, замазанного одной и той же грязью лица, узкие от худобы своей, сделавшей столь же узкими их мозги, похожие на червей в гнилых орехах.

Они, однако, никогда не называвшие себя мы, прошли незаметно и для тех, кто шел на месте, путая суету пыльной площади с воздухом длинной дороги и реликвию с куском навоза, век которому тысяча лет.

Многие знали о них, но больше знали о их именах, и то, что сами придумали и придумывали о этих именах, коверкая их несказанным образом так, что прошедшие мимо, не называвшие себя мы, с трудом узнавали себя в ненадежных зеркалах, припавших пылью досужих сплетен, заслуженных и незаслуженных слов, уходя от этих разговоров, помятуя в который раз, что нечего ждать от этой болтовни другого и что худшее и лучшее обошли стороной этот ночлег.

В глазах знавших их, они видели себя умершими в будущих сплетнях, проходя своим путем, помятуя об этом завистливом страхе, забывая самое имя свое на месте последнего ночлега.

Был ли этот путь бесконечен от бесконечности спрятавшейся в их головах, если она вообще может прятаться, а не даваться от рождения, как проклятье за долги предков и прегерешения перед вечностью, от того что горизонт никогда не становится ближе и солнце, каждый раз уходя за него, не возвращаясь только сеет смуту в глазах, глядящих попеременно то на запад и на восток , от неумения отличить начало от конца, а искомое от потерянного или от потерянного раньше и чем будет искомое, что пропадет в будущем для идущего последам, прошлым или настоящим, суть ли важны эти слова сейчас, если говорились они о прошлом для потомков, пьющих другое молоко и если кто-то хочет понять это, то пусть сначала познает одиночество на месте, прежде чем оставить дом свой и родных своих.

Суть ли это важно, что бесконечностями были для них их жизни, уже завершившиеся.

И суть ли важно на камнях эти слова или нет.

Не верь, не надейся, не люби.


Не верь, от суеты спасаясь на этом ночлеге, потому что бог не делит с тобой костра и другим показывает он, как искры становятся звездами, а дым облаками, не спорящими с вечностью, ибо сами вечность.

Не надейся беспричинно, солнце и так взойдет и разбудит тебя, а если нет то, ночь твоя это смерть и жалей, если сможешь, только о том, что не успел раздать долги тем, которые ждут.

Не люби, в одиночестве, когда от бесконечности перед глазами ты можешь принять костер за отдых между круглыми холмами, дающими прохладу и успокоение.

Хозяин Дороги, разбив камень перекрестка, построенного чьим-то самонадеянным умом, собрал их в месте.

Идущего без цели, Воина Длинной Дороги.

Идущего с целью, того, что уничтожает ее, достигнув, Толмача.

Гонимого отовсюду, Пересмешника.

Сидящего, имеющего страх от дороги за спиной, Подпирателя Идола.

Сидящего, имеющего страх перед дорогой в своей голове, Третьего Принца.

Наблюдающего за дорогой, Хозяина Харчевни.

Того, кто потерял свое место и с тех пор везде довольствуется последним, Неудачника.

RYDELL'S father, dying of cancer, had told Rydell a story. He claimed
to have gotten it from a book of famous last words, or if not famous
then at least memorable.

This man was being executed in England, back in the old days, when
execution was made as deliberately hard a thing as possible, and after
being burned with hot irons, broken on the wheel, and various other
horrific punishments, the man was shown the block, the heads-man's ax.
And having been closed-mouthed and stolid throughout his various
tortures, he had looked at the ax and the block and the burly headsman
and made no reply at all.

But then another torturer arrived, carrying an assortment of
terrible-looking tools, and the man was informed that he was to be
disemboweled prior to his beheading.

The man sighed. "More trouble," he said.

William Gibson
All Tomorrow's Parties



Умиравший от рака отец рассказал Райделлу одну историю. Он говорил, что прочитал это в книге последних известных высказываний. Хотя, быть может, не последних, но запоминающихся.

В Англии в стародавние времена казнили человека. Тогда казнили настолько жестоко, насколько это было возможно. После того как его пытали каленым железом, сломали на колесе и пытали другими изощренными способами, ему показали плаху и топор. Человек не сказал ни слова.

Перед ним предстал другой палач со своими пыточными орудиями. Человеку сказали, что сначала его будут потрошить и только потом отрубят голову.

Послышался вздох.

“Лишние хлопоты”, — сказал человек.

Уильям Гибсон
"Все вечеринки завтрашнего дня"

"Ты ждешь Апокалипсиса? Его не будет. Но будет день, когда ты поймешь. То, что ни твои прошлые заслуги, ни светлые планы на будущее, ни твоя прекрасная душа и ни твое совершенное тело не спасут тебя от того, что ходит по улицам рядом с тобой. То, чем пропитана плоть этого мира и тех, кто ходит рядом с тобой. Произвол судьбы. От того, что может раздавить тебя за полминуты. Или однажды возьмет твой след и будет наступать на твою тень всю оставшуюся жизнь. Или быть может осчастливит тебя встречей с прекрасной незнакомкой или наследством от далекого дядюшки. Когда придет этот день и ты поймешь, что сопротивление бесполезно и что раскачанный бицепс не спасет тебя от прямого встречного на вздохе. Когда придет этот день и ты останешься наедине с осознанием того, что эта жизнь - это буря в пустыне и оазис покоя в один и тот же день. Что ты будешь делать тогда? Продолжать сопротивляться и идти напролом? Уйдешь в монастырь и будешь смиренно следовать уставу обители?"

Дай мне смирение принять вещи, которые я не могу изменить. Дай мне мужества изменить те вещи, которых я не могу принять. Убереги меня сегодня от неосторожности наступить на те пальцы, которые могут иметь отношение к той заднице, которую мне, может быть, придется поцеловать завтра. Избавь меня от твоих откровений, от последователей и служителей твоих. Избавь меня от доброты дураков, равно как и от милости сильных мира сего. Первые не знают что творят, а вторые благодетельствуют только во благо себе...

Продолжение следует...

“Ты можешь стоять на голове, говорить на языке суахили, пить текилу так, как это делают белые гринго, с лимоном и солью, рассуждать на отвязанные от почвы темы или ботать по фене, играть на гитаре надрывные песни о смысле жизни в компании таких же как ты бунтарей, ходить по подиуму, требовать белый Линкольн под трап самолета, жить по понятиям, отдыхать на Канарах, рекламировать кофе, рассуждать о великих отцах нации, розмовлявших на державнiй мовi, искать смысл жизни, фанатеть от футбола или нескольких смазливых девочек, кривляющихся на сцене, балдеть от классики и психоделического рока, трахаться в подъездах и по тантре, сидеть на героине и почитать авторитетов во всех видах, радоваться любви женщин к тебе и бога ко всем. Ты можешь, это твои проблемы каким образом, ты хочешь достичь успеха или расшибить башкой стену.

Я не буду учить тебя жить, для этого существуют родители, учителя и попы. Я не буду спорить с тобой, этим занимаются политики в парламенте, журналисты в газетах и критики там, куда их еще пускают. Вряд ли тебе поможет то, что я выслушаю тебя и скажу тебе что-нибудь в ответ. Ты все равно будешь жить так, как ты жил. Не пытайся учить жить меня. Меня уже учили. Сначала тому как все было хорошо, и что будет еще лучше, а потом тому как все было плохо и как нужно сделать чтобы все-таки было лучше. Все бы ничего, но делали это одни и те же люди. Оставь меня в покое, я как-нибудь сам разберусь на какой свет мне переходить дорогу. Даже если кто-то будет каждый день рисовать новые цвета на светофорах и придумывать новые правила дорожного движения. Оставь мне право совершить мои собственные ошибки, я же не пытаюсь разобраться в том, почему ты развел такой бардак в собственном доме. Не пытайся спорить со мной, мы говорим о разных вещах..."

“Все как у всех. У тебя появляются мечты, большие и такие, каких никогда ни у кого не было. Потом ты начинаешь что-то делать и постепенно мечты становятся планами, с графиками и этапами выполнения. Они уже мало чем напоминают те мечты, которые у тебя были в начале, но зато имеют более ощутимые очертания. Потом приходит осознание того, что есть барьеры как вне так и внутри нас. Обстоятельства, которые сильнее нас, да и мы не настолько сильны и хороши, чтобы быть на высоте. Тыкаешься несколько лет туда-сюда. Может тебя хватит на то, чтобы сломать пару стен, но не у всех достаточно крепкий лоб. И тогда наступает время когда надо отказываться от того, что хотелось совершить восемь-десять лет назад. Понимаешь, что нет ни времени, ни возможностей. Иногда способностей. Ты привыкаешь к месту работы, маршруту трамвая, сослуживцам, все больше времени проводишь, наблюдая чужую жизнь по телевизору, читаешь газеты, которые потом сдержанно осуждаешь за ту чепуху, которую там печатают. Завтрак, кофе, работа, обед, работа. Ты чувствуешь, как твоя задница все глубже и глубже вязнет в этом болоте, но понимаешь насколько мало ты можешь сделать, для того чтобы выбраться из этого..."

“Что тебе снится?”
“Мосты через медленную реку”.
“О чем ты думаешь?”
“О мостах через медленную реку. О том, что есть два эти берега и что есть река между ними. И что есть путь, который мы проходим туда и обратно. Есть ли тот берег смерть или это жизнь, которая никогда не имеет конца или там нет ничего и почему мы хотим знать, что там за туманом. Мы строим мосты через реку, которая течет, не останавливая ход, которая разделяет нас, которая безразлична в своем течении и что унесет без сожаления все, что канет в нее, туда, откуда не возвращался никто и ничто не смогло повернуть ее ход. И стоит ли ждать или идти и строить мосты, которые снесет течение этой медленной реки и те, кто пойдут за мной, рухнут в холодную безразличную воду. Я искал ответы, но все, что я вижу сейчас - это другой берег, с которого изредка сходит пелена и тогда приходит тоска, которая сильнее меня .”

…И тогда появились те, кто был похож на него. Почти ниоткуда.

Толпа шла на огни, мерцавшие на горизонте, думая, что это маяки, зажженные на твердынях духа, незыблемых веками, где нет места суете и похожести дней, где песок берега уходит в поднебесье, заканчиваясь башнями из слоновой кости. Где великие, забыв о радостях земных, пеклись о том, что спасет тысячи копошащихся внизу у подножий. Толпа шла, спотыкаясь и распевая гимны, значения которых были утеряны еще их дедами. Они повторяли эти заклинания и думали, что от перестановки слов смысла прибудет и что берега, что мерцают вдали, дадут им покой.
Они шли с толпой, толкаясь в суете подземных переходов, перехватывая на ходу горячие сосиски и свежие газеты. Они шли вместе с толпой, но было то, что отличало их от всех остальных. Они знали, что огнями на горизонте были огни сигарет героев сегодняшнего дня и когда герои раздавят окурки, горизонт потемнеет от пустоты, и к небу поползут проклятья и стоны тех, кто бессилен в тщете породить свой ответ на вопрос.

Они срывали пробки ключами и тянули пиво, наблюдая как толпа дружно идет на дудку крысолова. Все равно куда, лишь бы вместе. Холодная зимняя площадь, обдуваемая со всех сторон сквозняками из ближайших подворотен. Они поднимали воротники и бросали пустые бутылки в урны. А ветер сдувал снег с асфальта и небо сливалось с горизонтом, становясь одним серым. Они молчали. Они знали, что говорить больше нечего и то, что они сейчас стоят вместе - всего лишь прихоть дороги и следующий перекресток разведет их в стороны и никто не знает, кем они станут друг для друга на той стороне дня. Они стояли и смотрели, как толпы уходят на войну.
Война. Война человека с самим собой. Тщеславие и Невежество. Вечная битва, в которой победившие остаются в одиночестве. На их долю выпадает молчание о своем пути ибо никто не может пройти одной и той же дорогой и те пророки, которые появляются время от времени на этих улицах, всего лишь ловкие шуты, играющие на все тех же слабостях человеческих душ. Тщеславие возомнившего себя центром Вселенной, где Вседержитель печется об этом куске камня больше чем обо всем остальном. Невежество глухого, не желающего знать более ничего, кроме этой сказки.

У них не было ответов, потому что вопросы остались позади. Когда позади остались честолюбивые мечты о своем будущем. Когда на вопрос “Кто ты?” каждый из них ответил - никто. Когда, каждый из них, стоя перед стеной, смог ответить себе, что нет причины у всего, что происходит, что нет надежды на то, что когда-нибудь кто-то найдет ответ, что нечего больше сказать, потому как все слова, сказанные до этого ничего не изменили в природе человеческой.

Познай одиночество и дни, когда у тебя нет ничего: ни надежды, ни отчаяния, быть может это сделает тебя сильнее. Быть может это сломает тебя, поскольку тщеславие - это сестра надежды, надежды на лучший день, на то, что все долги и страдания будут оплачены, на то, все что есть ты, внутри и снаружи, в полной мере увидят те, кто окружают тебя. И на этой улице будет праздник.

Чтобы знать куда идет толпа, надо быть вне ее. Но бегство с этих улиц было чревато голодным прозябанием отшельника. Они щелкали крышками зажигалок и расходились в разные стороны, не зная встретятся ли они снова и чем станет эта встреча. Они уходили в этот людской поток, чтобы заработать себе на плотный завтрак и пару банок пива. Иногда это было просто, иногда они показывали зубы и работали не только мозгами и руками, но и сбитыми в автобусной давке локтями. Трамвайные передряги и настырные начальники делали их сильнее и умнее. Вставай и падай. Падай и вставай. …

"Сначала был построен мост, а потом срыли гору. В этом городе много несуразиц. Он знал места, почти в центре, где были пустыри и летом трава вырастала в рост человека. Чего стоят эти острова между левым и правым берегом. Сплошной лес. Сейчас они растаяли в надвинувшихся сумерках, а левый берег затлел огоньками кухонь. Спальные районы просыпаются. Он опустил голову с накинутым на нее капюшоном и посмотрел вниз, где машины, размазывая дальний свет по мокрому асфальту, уносили свой шлейф в глубину потемневшего парка. Мокрый снег стал не виден. Здесь уже нет людей. Они сидят в домах и прячутся от мокрого снега в свете настольных ламп. Ничего нет. Снег спрятался за темноту и все фонари погасли. Тьма растащила острова вверх и вниз по течению. Он смотрел вниз и вспоминал очертания их очертания такими, какие они видны с левого берега. Цитадели веры. Пристанища монахов. Они прятались в глубине сухих речных песков, из которых Господь, которому они молились, сделал эти холмы. Они жили, совершали подвиги и умирали там. Их вера ушла в песок. Она скрывалась там, хотя ее не преследовали. Темень рукотворных пещер, лампады, чадящие на низкие потолки подземных ходов. Запах отстаивался веками. Там пахло. Он бывал там не раз и этот запах вспоминался ему всякий раз, когда он слышал или говорил о пещерах. Он знал, как пахнет темнота. В которой молились и жили затворники. Не задавая вопрос, почему они сидели там, прячась от мира или чтобы видеть его лучше, чтобы видеть то, чего не видно в свете дня. Как те звезды, что видны из колодцев. Кладбища на склонах. Темнота выбралась из древних нор и затопила город. Они выгнали ее из своих пристанищ усердными молитвами и постами и она пошла по земле, селя страх перед волей господней и неисповедимости его путей. Я не боюсь тебя, стерва. Ты такая же, как и все, что сделали люди до того и после того. В этом городе, полном страха, ощетинившемся тысячами настольных ламп, я один прихожу к тебе, чтобы вспомнить. Темнота прятала невидимые волны, и он искал их, чувствуя спады и подъемы. Неровности земли были пропаханы плоскостями улиц, чтобы скрыть несуразности. Холмы спускались там, в темноте, униженные гранитом набережной, что превратил их в лестницу у Днепра. Крепость, сросшаяся с холмом. Под ней, внизу, кирпичи упирались в землю холма. Битва, что вечно заканчивалась победой той стороны. Холмы медленно съедали кирпичи, безмолвная победа без свидетелей, что копошатся наверху, в поисках нового фундамента...."

Да, я думаю у каждого такое бывает. Хоть раз в жизни... Наверное, ничего особенного, но, знаешь, когда это едет по тебе... А, точно - “И на каждой спине виден след колеи”. Примерно что-то в этом духе. Не знаю, но после того как я сказал себе “поехали” открылась... черт его знает, бездна возможностей, такая, что первый месяц просто захватывало дух. Это было почти спасение. Нет, я не говорю, что свет клином сошелся на этой работе, этого не было. Был резкий подьем или, если хочешь выход из крутого пике. Я ходил по улицам, смотрел на лица и радовался свежему воздуху. Начиналась осень и жизнь была прекрасна. Сейчас? Сейчас тоже ничего. Но тогда было другое. Это круто, чувствовать этот поток, который прет через тебя, особенно в первый час и потом, первые дни и недели. Потом это, конечно, ослабевает, но уже есть бумага, на которой что-то написано, что-то в голове, половина пути пройдена и дело просто надо довести до конца.

Это вдохновение, это что-то вроде пробоя, тебя кто-то бьет колом по голове и вещи, до этого друг с другом не клеившиеся, выстраиваются в стройный ряд... Что?.. Считай, что была очень длинная пауза и я сказал “нет”. Почему? Знаешь, сейчас я бы сменял эту кучу бумаги на то, чтобы все начать с ней с начала. Тогда? Тогда я был очень горд собой от того, что выбрался в одиночку и не просил ничего ни у нее, ни у кого-то еще. Автономное питание. Я шел на всех парах, я делал слова. Пришли силы снова стать на трассу, найти ее и рассказать о том, что было.

Зеркала, что направлены одно на другое. Бесконечность, рождаемая из пустоты. Бесконечная рефлексия. Самопознание. Саморазрушение. Саморазложение на составляющие. Где наступает момент, когда копание в себе становится невыносимым - дело каждого в отдельности. Кому-то достаточно осознавать свою составность из атомов, кому-то - в том, что его основа есть стремление к жизни. У кого-то главное мозг, у кого-то душа. И тот и другой не равнодушны к хорошему ужину. Саморазрушение тормозится инстинктом, когда личность начинает исчезать за символами и цифрами. “Истины”, на которых произошла остановка, становятся определяющими на долгий срок. Если не до конца жизни, то до первого серьезного потрясения. Замена их на новые болезненна и требует таких условий, в которых со старыми жить невозможно. Добровольное повторение процесса “самоопределения” требует достаточно развитого мазохизма. Разлагать себя время от времени на составляющие занятие опасное. Творчество это сначала разрушение, а уже потом созидание. Творчество это не только неудовлетворенность своей половой жизнью. Это неудовлетворенность “системой ценностей”, “эстетикой” того или иного “культурного поля”. Даже если это подвергается незначительной ретуши - сначала нужно убрать что-то и только потом домазать нечто незначительное новое.

“Это блюз, подруга. Ты знаешь, что такое блюз? Нет - это не негры. И не цеппы. И не Джимми Хэндрикс. Ты говоришь о следствиях, я спрашиваю о причине. Блюз - это тоска. Вслушайся в ритм. Это главное. Рок-н-ролл и металл - это гонка по ночному шоссе. Панк - это погром в пивной. Грандж - это возня в автомастерской, когда, играя, пытаются на ходу сделать нормальный инструмент. Под рэп поздней осенью топчутся у костров, что горят в бочках, в грязных подворотнях больших городов. Блюз - это человек, который идет вперед. На своих двоих. Это здоровый авантюризм того, кто знает, чего он может достичь и что потерять. И он идет на это. Не спеша, без суеты. Без лишних слов. Зная, что он оставил позади что-то очень важное, что уже не вернется никогда. Он идет туда и знает, что он идет навстречу новым потерям.”

В каком-то смысле это будет дневник из прошлого. Мало связанные между собой куски, которые были написаны в разное время и в разном состоянии. Дата опубликования фрагмента и реальная дата создания текста чаще всего не совпадают. Что-то было написано пять, что семь лет назад. Что-то еще раньше, когда не было ни www.li.ru ни Интернета на наших просторах. Так что, те, кто будут читать эти фрагменты - если там проскользнет что-то очень грустное или веселое, знайте: это было не сегодня.

В чем смысл подобного "дневника"? Точно не знаю. Может быть эти части меня, мертвым грузом лежащие на винчестере, будут интересны кому-то другому, кто переживает или пережил что-то похожее. Может быть эти слова, которые в свое время остались без ответа найдут своего адресата и отклик. Может быть. Хотя, если этого не произойдет, то ничего страшного. Все давно перегорело и стало другим. А то новое, что пришло взамен еще не оформилось в кусок печатного текста.

Ну, здраствуйте, что ли...