Моя душа, я разрешаю тебе счастье!
Безумствам - быть, а чудесам случаться,
И ждать весну, и радоваться ей же -
Нарисовать в лесной траве подснежник.

Моя душа, я разрешаю тебе плакать,
Мечтать, скакать по лужам в слякоть,
И злиться. Если хочешь - злись!
На доводы и факты не ведись.

Моя душа, я разрешаю тебе жить,
Писать стихи, смеяться и любить,
И небом опускаться на седой асфальт,
И, замерев, смотреть как бродят облака.

Моя душа, прошу лишь об услуге об одной:
В тоске и в счастье будь, пожалуйста, со мной...

Не покидает меня мысль, что глагол "служить" намного глубже, чем мы привыкли думать.

Вот смотрите. 

Когда мы говорим ЛЮБИТЬ человека или страну, или занятие, это значит, что мы готовы отдать часть своей жизни тому, кого мы любим. Мы готовы отдать  часть времени, денег, здоровья, сна...часы свободного времени или отдыха. ЧАСТЬ! Увидели?

Когда мы любим, то взамен ведь и получаем что-то. Положительные эмоции, чувство собственной значимости или удовлетворение.

Но никогда понимание того, что мы любим человека (например) не означало, что мы отдадим ему себя полностью. Или слова " я люблю свой город" вовсе не значат, что мы вот 24 в сутки  ходим и думаем: ах, как я люблю свой город! Э, нет... МЫ думаем много чего ещё. А о том, как нам дорог наш город вспоминаем, когда уезжаем или когда рассказываем о нём гостям.

 

А теперь о глаголе "служить".

Когда солдат говорит: Служу России! - он вообще не ждёт никаких "плюшек". Он хорошо понимает, что в ближайшее время его жизнь может быть очень трудной и некомфортной.

Или вот история про русских разведчиков, которые всю жизнь прожили в Англии, и даже их дети не знали - кто их родители на самом деле.

Это всё я к чему... Когда человек для себя говорит: СЛУЖУ, это не про эмоции, не про приятности. Это про волю человека, про его спокойное и ясное решение: да будет так! Это про готовность отдать жизнь, свободу, любовь за то, чему(или кому)служишь.

А если вы сейчас подумали про подвиги (настоящие), которые человек совершал и совершает во имя любви, то разве это не тот случай, когда любовь уже можно назвать служением?...

Между мною и Небом воистину только боги
И закатные искры, что греют и светят в пути.
Ночь. Великая ночь. Осветите же мне дороги!
Чтобы ясно и просто увидеть - куда идти.

Между мною и Прошлым всего лишь память,
Незабытые лица и опыт былых тревог.
Об кого зацепиться, а что - навсегда оставить
Пожелтевшими листьями в лужах у трёх дорог.

Между мною и Вечностью только искра.
И приходится жить, чтобы каждое утро
Наполнять бег часов неизвестным смыслом,
Что не нужен и нужен тебе - как будто...

А на тёплой земле прорастают трава и песни,
Пахнет вереском, морем и тёплым хлебом.
Жизнь - хорошая штука порой... Хоть тресни...
Я дышу. Я живу - меж Землёй и Небом.

Когда птицы с насиженных мест полетят на юг,
И когда застывает вода в молодой ледок,
По проснувшимся улицам ходит шарманщик. Вдруг!
Очень странный шарманщик, да кто же его поймёт...

На простуженных улицах хохот, весёлый гвалт,
Толчея пёстрой ярмарки, свет, калачи, Мабон,
По окраинам города бродит шарманщик Карл.
И шарманка молчит. Не поёт, а наводит сон...

А когда засыпает шумливый простой народ,
И горят фонари, и на город ложится тьма,
Карл сидит на ступенях у ратуши и поёт
О чужих городах и о том,  что придёт зима.

Он поёт о грядущих метелях и холодах,
О замёрзших и брошенных на пути.
Отступает Охота, идёт стороной беда,
Когда Карл запевает - шарманка его молчит...

Я, наверное, больше про море и гудки пароходов прощальные.

Ты, наверное, больше про горы и  рисунки, что древне-наскальные.

 

Ты, наверное, больше про сказку, где коты, абрикосы и книжки.

Так бывает: стихи мои странные только ты понимаешь и слышишь.

 

В этих чудных и разных сплетениях шар земной, как клубок, тихо вертится.

Но однажды. И - после рождения. Снова встретимся, милая, встретимся....

 

Гутен морген, твоё королевское. Как дела?
Моросит непогода и ветер гуляет в замке,
А ещё тут гуляют кикимора с лешим, они зазнайки,
Мелят всякую ересь, я слушала, сколько смогла...

Добрый вечер, моя ненаглядная. Как апрель?
Был недавно турнир. Победил, как всегда, Неизвестный,
Попросил мой платок. Это глупо, конечно, но лестно,
А потом целый вечер играл старый эльф на свирели...

Я в опале пока ещё. Батюшка ваш жесток -
Невзлюбил менестрелей. И гневается поныне...
Я читаю, дружу с горным троллем, пишу картину,
По ночам согревают меня лачуга и ваш платок.

Он шёл. И поднимались корабли из бездны голубой пучины.

Он шёл. И наклонялась ось Земли без видимости и причины.

 

Он рисовал дельфинов и сову, раскрашивал седые степи.

Он помогал запеть киту, он вытащил сома из сети.

 

Сходил за сдобной булкой в магазин и с ветки снял кота во вторник.

Он шёл и жил как мог - один. А летом обожал крыжовник...

 

Он шёл. И небо щекотали облака. И звёзды жгли, и травы пели.

В котомке - стих, а за спиной - река да сосны с белками шумели.

 

И таял снег в местах, где он прошёл. Из-под земли проклюнулся подснежник...

Великих истин так и не нашёл. А нужно ли, коль ты волшебник?

У меня в голубом колодце полынь-трава,

У тебя в рукаве - сорок снов и седых ночей,

И поёт и ухает в полночи царь-сова.

И молчит темнота. И снова не жгут свечей.

 

А когда наступают рассветы, и синий снег

Вновь становится чистым и белым как серебро,

Просыпаешься ты и не помнишь - чей слышал смех,

И кому по привычке своей опять причинил добро.

 

У меня на подушке пушистый и серый кот.

У тебя - облака и яблони в сентябре,

Грозы летние, сотня неспетых строк,

И свирель, и капли росы в траве.

 

И взрываются звёзды, и жгут за собой мосты

Нерождённые люди. Как прежде, летит Земля

По орбите. Но есть в этом мире ты

И не помнишь, что где-нибудь есть и я...

Как по лесу да по полю текла реченька,

Запевала - разговаривала свою песенку:

А была я вольной девицей, на Покровы

Шла за мужа - добра молодца, да чужого...

 

И взлетели косы русые за плечами,

Увивали-уговаривали меня речами.

Слово сладкое, слово медное тихо льётся,

Да силком любви верёвочка не совьётся...

 

Небо звёздное! И в косе блестит ленточка.

Как была я вольной девицей - стала реченькой,

Тихим омутом, рыбьим плеском, птичьим криком...

Не клонись к воде, девица, своим ликом.

Город спит. Город ждёт. Он даёт имена

Ненаписанным песням, забытым стихам.

В серой дымке огней и в глазнице окна

Я увижу костёр, словно вспыхнувший храм.

 

Город спит, одевает на призраков снег.

Им теплее. И городу вроде милей.

Заклинанье дрожит и пророчит побег

В прошлых жизнях от наших непрожитых дней.

 

Город чист. Он колдует в дневник января

Из снежинок и небыли вечер.

Он задумчив и тих. Он шаманит тебя

И меня он шаманит - навстречу...

Варя

 

Когда Варя с братом вышли к месту битвы, то явно увидели – где лежат побратимы. Вокруг каждого громоздились десятки трупов солдат. Кое-где было столько разорванной плоти и крови, что сознание путалось и почти уходило за грань. Не хотелось смотреть. Огромный чёрный ворон поглядывал на трупы, как казалось Варе, с явным интересом. Девушку мутило.

 

Они услышали стон. У обочины громоздилась куча досок и прочего мусора в полтора человеческих роста.  Войту забросали обломками телеги. Варя с братом с натугой стащили с кучи обод колеса, обломки досок, остатки лавки и ещё какие-то деревяхи. И только потом показалось тело дружинника.

- Варенька, они хотели поджечь? – охнул братик.

- Тащи-и-и, Ванька,  потом разговоры говорить будем…

 

А сама подумала – да, хотели. Только что-то им помешало или спешили убраться, натерпевшись ужасов. Сама она больше удивлялась спокойствию и деловитости Ивана.

«Вырос. Ты глянь, как вырос. Совсем старшой стал».

Войта дышал прерывисто, стонал. Они оттащили его в сосновую тень, приладили под голову варину кофту.

Совсем в другой стороне среди мёртвых солдат и разорванных кусков плоти нашёлся и побратим.

 Легша умер не сразу.  Могучая кровь оборотня до последнего держала его на грани этого мира.  Он сам преодолел груз чужих тел, выпростал руку наружу и натужно дышал. Девушка с мальчиком вдвоём еле вытянули его и

Варя положила голову богатыря на колени, стараясь не смотреть, как вместе с тёмной кровью, хлеставшей из живота,  с каждым вздохом из Легши уходила жизнь.

Легша неожиданно открыл глаза и улыбнулся. Странной и страшной была эта улыбка на изуродованном лице. И смотрел так, как никогда не смотрел, а, может, Варя и не замечала.

- Не плачь Варенька, - сказал слабо, но ясно. – Я всё мечтал, что голова моя вот так будет у тебя на коленях лежать. И всё сложилось… Войта жив?

- Жив,- кивнула девушка, чувствуя, как слёзы обжигают лицо.

- Хорошо, - выдохнул богатырь. – Знаю, нельзя любить чужую невесту, но мне… скоро… Мне можно уже…

 

Ярило почти ушёл с небосвода.

- Варя, я плащ нашёл. Давай завернём. – оказалось, брат давно уже дёргал её за рукав.

Девушка мотала головой. Всё не верилось, что нет больше в этом мире белозубого весёлого Легши. Но сквозь одежду уже чувствовала она холод неживого тела. Варя посмотрела на спокойное и почему-то неправильное,  неестественно побледневшее лицо Медведя, бережно сняла его голову со своих колен на землю и, не оборачиваясь, пошла к Войте.

 Сказала, обернувшись к брату:

- Ваня, укрой его.

 

И впервые за столько часов сердце радостно прыгнуло, когда увидела, что Войта сидит, привалившись спиной к сосне. Глаза смотрели на неё по-прежнему ясно и спокойно. Он умел понимать даже не сказанное ею. Так сильно и бережно обнял и прижал к себе. Сухой твёрдой ладонью вытирал бегущие слёзы и тихо разговаривал как с малой белицей.

            Как страшно – терять и хоронить близких. Но ещё страшнее, когда это становится привычным. Её уже не было – прежней Вареньки, весёлой и порывистой девушки.

«С каждой потерей сердце каменеет, - думала она, - Со временем на том месте, где бился живой ярый свет, называемый сердцем, поселяется боль. Человеческому мясу трудно носить внутри себя неживое-немёртвое. Камень давит на плоть, и плоть ломается, не выдерживает. Так и приходит смерть.»

 

Над полем, что тянулось вдоль тракта, привычно для Жнивеня яростно светило солнце. Чирикали птахи. Варя смотрела на завёрнутое в плащ тело Легши, на то, как Войта с её братом сооружали погребальный костёр для Медведя, и пыталась найти внутри себя хотя бы кусочек живого. Но там, где положено биться сердцу, было тихо и пусто. Тело ело, бежало, двигалось по привычке, но глаза не замечали пронзительную красоту осеннего неба, кожа не чувствовала прикосновений весёлого Стрибы.

 

Варя вспоминала себя совсем недавнюю, сидящую у Чёрного озера. Видела, словно со стороны, в ушедшем беззаботном Вчера. Там тихо плескала вода, пели лягушки. Там ещё жила Серга и купался в прозрачной воде беззаботный весёлый братик. Там Рута пекла пироги с черникой. Где-то скакал Войта на своём Вороне и, блестя белыми зубами, смеялся Легша.

 

 

Войта

Варю мерно покачивало в телеге. Уже вторые сутки они пробирались в Берёзово. За спиной остались свист сабель и громыхание пушек, сгоревшие селища. Рядом на соломе раскинулся в беспокойном сне братик. Десятилетний мальчик, так много увидевший и переживший. Девушка словно впервые вглядывалась в милое округлое лицо брата с нежной кожей. Откуда возник этот взрослый излом пухлых детских губ?  Брови и волосы выгоревшие, ставшие почти белыми. И руки, уже крепкие, мозолистые. Варя подумала, что этими руками братику пришлось сутки грести по реке Белой, когда она свалилась в горячке. И помогать Войте провожать Легшу. Варе теперь казалось, что выгорели не только волосы, но и глаза – в них исчезли детская наивность и простота. Как рано и жестоко ты повзрослел, милый Ванечка.

Войта неторопливо правил лошадку, которая и сама знала путь. Одиноких путников укрывали от зноя и чужих взглядов высокие кедры.

«Шишек бы набрать да побаловать Варю и мальчонку кедровыми орешками. Вон как измучились за последние дни.»

Где-то в листве над головами путников носились белки. Стрекотали. Завела свою песню кукушка.

Войта знал, что проехать по этой забытой дороге можно только посуху, поэтому поглядывал на небо. Если пойдёт дождь, придётся бросать телегу и топать пешком, а девушка и мальчонка вконец измучены.

Селище открылось неожиданно. Ещё вот только нависал с обоих сторон мохнатый разлапистый кедрач, вставая по обе стороны стройными стволами. И вдруг распахнулось небо, пахнуло речной свежестью и запахом скошенной травы. На лугу у берега реки расположилось селище чудинов. Рядами стояли добротные домины с огородами, сбегающими по склону к реке, а у самой кромки размахивала деревянными крыльями мельница.

«Обычное селище, такое же, как у нас», - подумалось Вареньке. И тут же больно отозвалось в сердце воспоминание – а нет уже Серги!

Навстречу путникам вместе с запахом печного дыма и луговых трав выплывала песня. Красивый мужской голос пел о чём-то простом и понятном: как всходит Ярило на небесный свод, как дарит Лада любовь и ласку, как поднимаются травы и радуются люди. Всё это вместе – песня, запахи, мирная тишина людского жилья мощной волной мягко толкнуло в грудь. Варя поняла, что плачет. Заледеневшее сердце, ставшее от боли злым и жёстким, неумолимо таяло, возвращая себе былой огонь.

- Сенокос, - улыбаясь и жмурясь от солнечных лучей, негромко сказал Войта.

Лохматая лошадка, словно почуяв тепло и кров, ходко потрусила по открывшейся между лугов дороге.

«Немного осталось. Переночуем, дойдём к Хрустальной горе. А там укроют от беды родных да Вареньку с братом прочные каменные стены».

 

Настя

Мне бы в дождь, что приходит с востока ветрами,
Искупаться в реке и нырнуть в глубину,
И уйти на закат под семью парусами,
Догоняя ушедшую в небо волну.

Пить бы чай, прикасаясь к прекрасному завтра,
Гладить спинки дельфинов, писать дневники,
Улыбнуться пришедшему в гости внезапно,
Сочинять и откладывать в ящик стихи.

И услышать дыханье предутренней тайны
На щеке. И увидеть взлетающих птиц
С белых крыш. И вернуться. Однажды. Случайно,
Исписав очень много чудесных страниц.

            Какой странный приснился сон.

«В закатном солнце вспыхнули багряным облака над хрустальной горой. В гладкой каменной стене вдруг открылся чёрный ход, и туда заходили люди – женщины и дети. А возле горы шла жестокая рубка . Взлетали сабли, трещали ружья. Со всех сторон наступали казаки. И так мало было защитников! Среди нескольких воинов рядом с высоким стариком рубился тот самый светловолосый парень в кожаных наручнях. И пели мечи смертельную песню, и наступало зло, что во все времена чёрно и подло.»

Я заснула уже под утро, привалившись спиной к огромному мшистому стволу. А когда открыла глаза, на меня, заслоняя солнце, серьёзно смотрел Ордынцев. Лёшка нашёл меня. Это было самое важное и настоящее. Он сел рядом со мной и положил голову мне на колени. Она оказалась  тёплой и тяжёлой.

- Давно хотел вот так полежать, Настёна, - умиротворённо сказал Лёшка и закрыл глаза.

Я рассматривала его лицо. У Ордынцева оказались на удивление нежная кожа и длинные ресницы. Мне вовсе не хотелось говорить. Я знала, что беды позади, пластины найдены, и можно вот так безмятежно сидеть и смотреть на облака, проплывающие над молчаливыми вершинами и никуда не спешить. Мне показалось, что одно из них похоже на крылатого волка.

Человеку нужно мало, чтобы быть счастливым. Дом, куда можно вернуться. Земля и Солнце. Воздух, чтобы дышать. Вода, чтобы напиться. Те, кого ты любишь. И те, кто тебя любит. Так мало и так много. Можно ясно и честно жить, не обижая мир гневом, неправильным словом и делом. Находя свой путь среди тысячи дорог. Просто и спокойно. Соединившись со всем, что существует, что когда-то было и будет. Так же, как сливаются с небом облака, легко и ясно, не нарушая красоту вечного мира, не царапая небо.

           

 

 

Серия сообщений "Облака не царапают небо":
Часть 1 - Облака не царапают небо. Предисловие
Часть 2 - Облака не царапают небо. Глава 1-1
...
Часть 8 - Облака не царапают небо. Глава 4-1
Часть 9 - Облака не царапают небо. Глава 4-2
Часть 10 - Облака не царапают небо. Глава 5-2

 

Глава 5

 

Мир именно таков. Не проще и не легче.
Какой здесь выбрать путь - решать тебе.
Какую ношу и каких врагов взвалить на плечи,
Какую фигу выставлять проказнице-судьбе...

Мир именно таков. Не хуже и не лучше.
И как его украсить - думай сам.
Надейся на расчёт или на случай,
Живи одним дыханьем или по часам.

Мир именно таков. И от тебя зависит
Твоя любовь, болезнь или печаль...
И жизнь твою и даже чьи-то жизни
Когда заканчивать - ты выбираешь сам.

 

 

Ордынцев

 

Брагина взяли тут же, недалеко от моста. Уж очень легко. Лейтенант, пока гнал УАЗик, готовился к долгой изматывающей погоне по лесному бездорожью. Но  прямо у моста из-за валуна вышел им навстречу в болтающейся на худом нескладном теле рубашке небритый мужик. Удивлённо смотрел на них непонимающими детскими глазами и протягивал свёрток, завёрнутый в холщовый мешок.

- Не моё, мужики… Заберите, ради Христа. НЕ МОЁ!!... Закурить дайте…Ради Христа…Заберите. Меня маманя заждалась…

Бормотал непонятно и спутано. Про оборотня в лесу, про кума в деревне, про курево, без которого выворачивало нутро.

От дикого взгляда и бессильного тихого бормотания Кольки обоим стало не по себе.

- С катушек слетел, - лейтенант нахмурился, пошарил по карманам, застегнул на запястьях Брагина наручники и поволок его в машину.

- Я дальше пойду, за Настей.- махнул рукой Лёшка.

Ордынцев шёл по берегу Аюты, внимательно оглядывая кусты и деревья. Уже пару часов как им навстречу выдвинулись из лагеря мужики. Они тоже пойдут по реке.

Ордынцев удивился тому плачевному состоянию, в котором был Колька.

«Здоровый мужик. Всего пара дней, а как сдал…Что произошло?». Лёшка не находил этому объяснения и всё больше беспокоился – как же тогда Настя?

 

Деревья нависали над рекой, закрывая реку от солнца, ветер тихонько шевелил кроны, но больше не раздавалось ни звука. Только раз хлопнуло где-то очень далеко – Лёшка решил, что это лейтенант закрыл УАЗик и повёз Брагина в город.

Лёшка поправил рюкзак за плечами и зашагал по руслу.

 

 

Легша

 

1

 

Выстрел они услышали одновременно. Тишина вздрогнула и рассыпалась ответным треском винтовок – тревожно и недобро. Потом они узнали, что это отбивались башкиры от подкравшегося в ночной тишине казачьего отряда предателя Харчева, что подожёг лагерь и захватил хана. Клубов дыма почти не было видно, в темноте бесшумно вспыхивали языки далёкого пожарища. Сразу потянуло гарью.

Побратимы вскочили. Войта тут же, охнув, схватился за плечо.

- Поспешай, Легша. Оставь меня, сил мало. Скорей!

Легша на ходу оглянулся на друга, кивнул и через мгновение уже растворился в темноте за последним плетнём. Войта знал, что в этот самый миг через тревогу и мрак ночного луга неслышно и легко скользит тень большого лохматого зверя.

Медведь опоздал. Золотой дружины не было больше. Огонь хищно глодал шатры, пахло горелым мясом и кровью. Среди огня и дыма тенями метались лошади и люди. Редко трещали выстрелы.

Казаки предали! Башкир имперские войска оттеснили в лесок, где в ночи шла жестокая и беспорядочная перестрелка.

Человеческое сердце вздрогнуло от боли и отчаянья. СВОИ ПРЕДАЛИ. ПРЕДАЛИ!! Все до единого полегли братья дружинники. Как зло и жестоко распоряжаются порой тёмные боги! Как нелепо приходит смерть!

В чём твой замысел, Великая Сва? Почему ты отвернулась от нас? Почему не защитила красивых и сильных? Почему позволила свершиться подлости?

Зверь глухо заворчал и припал передними лапами к земле, словно разом ослабел. Потом выпрямился, поднял голову, и заревел. Утробный звук начинался негромко, на какой-то запредельно низкой ноте, потом вырос, окреп и мощным потоком прокатился над пожаром и полем, заставляя вздрагивать животных и оглядываться людей. Неожиданно чуткое ухо зверя уловило ответное едва слышное ржание.

 «Серко! Узнал, родимый!». И тут же подал голос снежно-белый ханский Буян.

«Жив?! ХАН ЖИВ!»

Лохматый крупный медведь, казавшийся в темноте необычайно большим, мотнул головой и вдруг почти по-человечески оглянулся на скрытую в темноте деревеньку.

«Спяшить надо. Погади, Войта. Коли хана недалече отвязли, успею атбить».

Зверь ещё секунду смотрел на огненные всполохи догорающего пожара, затем отвернулся и мягкими широкими скачками ринулся в темноту.

 

 

 

2

 

В ночном поле Легша быстро нагнал десяток казаков, что увели дружинных лошадей. Косматый лютый зверь, который двигался на удивление легко и быстро, не оставил в живых ни одной человеческой души. Однако хана не нашёл – его уже увезли на север имперские войска.

Зверь в отчаянье застыл и обессилено упал на рыжую, взрытую копытами землю. Верный Серко неторопливо пощипывал траву, не отходя от хозяина. Конь беспокойно фыркал, чувствуя присутствие невидимых в темноте шакалов, которых притянул запах крови. С рассвета вороны, словно тёмные боги, вершили своё предназначение и пировали над истерзанными телами. Над степью отгорал закат, когда лошадей и спящего побратима нашёл  Войта. Мужчина скрипел зубами, рука нещадно болела. Он собрался с духом, тяжело поднял друга и уложил на Серко. И тут же сам привалился к конскому боку. Кружилась голова…

- Держись, друже. Скоро станет легче… - прохрипел он.

Легша во сне стонал, проклинал казаков. Волк молча вывел лошадей к берегу небольшой тихой речушки, где соорудил небольшой шалаш.

Зарядили-заплакали моросящие дожди. Хана спешно везли в Чёрный Яр имперские войска. Впереди были безрадостные и однообразные дни, которые, однако, были необходимы для восстановления сил. Но всё заканчивается однажды. Побратимы выздоровели, а тихие воды реки вынесли к  шалашу старую лодку с Варей и её братом.

 

 

3

 

 

Хана увозили в Симбирск утром. Всю ночь в дровяном сарае стучали топоры -  мужики мастерили на телеге клетку из дубовых брусьев. 

Ночи ещё стояли тёплые. Рассыпанные щедрой рукой Сварога звёзды казались сегодня далёкими и холодными. Легша и Войта прилегли в сеннике неподалёку. Тут же посапывали под тегиляями Варя с братом.

Побратимы не спали. И так, и эдак ворочали в голове план спасения хана из неволи. Казаками охраны командовал сухонький энергичный полковник . Хоть он и приволакивал ногу после недавнего ранения, но чувствовалась в нём большая сила и стремление. Солдаты его слушались и подчинялись с охотой. Командовал полковник негромко, но толково, с умом часовых расставил и самолично выходил проверять.

Справятся ли двое с тремя десятками солдат?. Для кого другого это была зряшная задумка. Но воины Золотой дружины клялись служить хану до последнего мига, когда Мара к себе призовёт. Не жалея живота своего. А слово надо выполнять.

В городке хана охраняли крепко. На каждом углу по служивому. Внутри – в избе губернатора дежурил десяток казаков, и дозоры проверял сам Суворов. Невысокий, сухощавый, подвижный он умудрялся быть во всех местах и сразу. Тут справлялся, как расквартировали солдат, там проверял крепость клетки и двухколёсной телеги. Не ленился, щупал проверял колёса и доски. Смотрел оружие и пушки.

- Трифонов, поставь пару солдат у дверей.

- Как прикажете, Александр Васильевич,

Его негромкий, но резкий голос был очень хорошо слышен в округе. Солдаты называли его батюшкой. Всё это Легша и Войта разглядели в окошко под крышей сенника.

 

 Небо медленно бледнело, наливаясь нежным розовым светом восходящего светила.

 - Пора, друже.

Войта будил побратима, который умудрился заснуть на рассвете. Легша глубоко и сладко спал, раскинув во сне огромные руки. Войта ясно увидел лицо друга - тёмные впадины вокруг глаз, заострившийся от усталости и худой пищи нос, соломинки, запутавшиеся в бороде, и нежную, как у девушки кожу. Защемило вдруг сердце – доведётся ли встретить ещё один закат? В деревне уже вовсю перекликались петухи. В мир пришёл новый день, который Ярило принёс на своих плечах.

Легша заворочался и открыл глаза.

Отбить хана в городке не можно было и мечтать. А вот в степи, в дороге. Где пыль-трава – зелена мурава…

Повезли Мелешу ранним утром. Сотня служивых солдат из башкир да пара десятков  казаков на донских рысаках вытянулась на полверсты по Симбирскому тракту.

С утра в воздухе разливалась жара. Птицы не пели. Сухая трава шелестела от лёгких дуновений ветра, которые не приносили прохладу.

Сотник Шилов вроде бы лениво оглядывался вокруг. Тишина. Только сверчок в кустах настойчиво скрипит о своём.

Хан в простой суконной рубахе, в которой его повязали, сидел неподвижно и спокойно. Рубаха  разорвана у ворота, над бровью запёкшаяся кровь. Он спокоен и даже благостен, несмотря на неволю, жёсткие доски клетки и пекущее макушку солнце.

 

- Вот силища в злодее, - думает про себя сотник Шилов.

 

Хан закрыл глаза. Горькие мысли не давали покою… «Не оттого зло, что Золотую дружину потравили. Нет! Ране намного началось. Когда предавать своих богов стали простые люди. Единую силу и веру потеряли. А государи о казне своей больше думали. И мнили себя непобедимыми. Да и сам мыслил - ништо Золотую дружину сломить не сможет. Да и котёл отдельный для себя завёл. Гордыня подвела... Гордыня и неверие…»

 

Беспокойно шевельнулся заключённый в телеге, когда колесо подскочило на колдобине.

 

«Потерпи, государь» - шелестел сверчок.

 

«Неужто!? Неужто живой кто остался из Золотой дружины?»

 

Князь ненароком повернулся и оглядел степь. Никого. Сухая трава до самого горизонта. И только сверчок поёт свою песню. «Чи-и-и-рк - будь готов, государь.»

Побелевшее от жары небо. Коршун ловит потоки воздуха, кружит где-то вдалеке, у самого окаёма.

А был ведь один дружинник, раненый. Что лежал у башкира в лесу. Надежда давно и прочно похоронена в груди. Главное – достойно уйти. Этот труд он сам себе уже давно нарёк. Надежды не было. Но теперь -

«Неужто !!!»

Отряд с пленником приближался к небольшому леску, что вытянулся вдоль тракта. Сотник перебрался поближе к телеге.  Хоть только шелест листвы да позвякивание сбруи, да ленивые перебранки солдат нарушали тишину, а неспокойно было на душе. Темно и душно. И потом, коли засада, то где ж ещё, если не среди деревьев. И укрыться можно, и подойти незаметно.

            И когда с треском рухнуло поперёк дороги раскидистое дерево, только и успел подумать сотник: «Вот оно!». Пуля из винтовки оборвала жизнь сотника Шилова, казачьего старшины с Дона.

Побратимы стреляли метко, стараясь положить как можно больше народу в первые секунды неразберихи. Солдаты быстро собрались, подтянулись отставшие наездники. Пешие укрылись за телегами, понимая уже, что нападавших немного.

Легша слушал лес. Бегущую по стволам тополей воду, дыхание затаившегося испуганного ежа, шелест лапок маленького жучка. От живота его тянулась к земле невидимая серебряная нить. Вот по ней! Выровнять дыхание и по тонкой нити подняться по родовому дереву. И быстрей, пока Войта ещё держит солдат под телегами. Медведь двигается легко и быстро, хоть и простодушен. Медведь-оборотень силён и опасен. Чует ветер, страх, видит потоки опасности, что светящимися струями опутали сражающихся. Легша слышал звон вытаскиваемых сабель – солдаты осмелели и решили пойти в наступление. Значит, пора.

Восьмипудовый богатырь откинулся на землю.

Прими, матушка, и помоги.

Трава неслышно, но ощутим зашевелилась под телом воина, земля неслышно наползала на руки, ноги. Обнимала тело, окутывала плотной зеленоватой дымкой.

Долго. Слишком долго идёт обращение в медведя. Сил надо много, чтобы стать зверем и удерживать зверя. Да и не бессмертен он вовсе. Выживает за счёт силы и скорости, да толстой шкуры.

 

Зарема прибился к имперским войскам, когда вязали хана с товарищами. Ватажникам своим велел ждать в ближайшем лесу, а сам к прибывшему полковнику сразу на глаза – вот он я!  Только возвращаться к ним и к былой жизни не собирался  - с золотом Рейнсдорпа можно было тихо осесть в Пензе там или самой Москве. Купцом именитым стать да вести честную торговлю.

 Сразу, как только началась кутерьма, метнулся с коня за перевёрнутую телегу, поближе к хану. И тихонько отстреливался. К чему лихачить? Нападавших было мало, скоро подтянутся отставшие солдаты, и тогда можно будет легко брать этих полоумных в клещи.

            Ф-фух! Чёрный фонтан взметнулся под самые небеса. Дрогнула твердь. По телеге застучали комья рыжей земли. И в оглушающем грохоте беспорядочной стрельбы, в диких криках людей и животных, в тоненьком вое мальчика-башкира, что ехал с ним рядом на бурой лошадке, Зарема вдруг расслышал рёв. Звук – низкий, утробный – шёл, казалось, из самой земли. Будто сама матушка сердилась и грозила наказать за непотребства и пролитую кровь.

Зарема свернулся в клубок, стараясь занимать как можно меньше места и унять клацанье зубов. И тихо, чтоб не звякнула, положил рядом старую винтовку. Этого зверя пули всё одно не берут. Зарема сразу понял:  выжил кто-то из Золотой дружины и пришёл за ханом. С его чутьём и скоростью оборотень положит весь отряд за пару минут.

И шептали непослушные губы полузабытую молитву новой веры в Христа, которым учила его глухая бабка. Безбожником рос, лихо скалился в летевшие на него сабли и копья, ни у кого помощи не просил. А вот теперь вспомнилось: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя твоё. Да придет Царствие твоё…»

И влажно стучали по телеге уже не комья земли – плоть человеческая. Медведь, не останавливаясь, рвал солдат на куски. Зарема вздрагивал, закрыв голову руками, и впервые в жизни истово и яростно звал на помощь нового бога.

Телегу с ханом Мелешей прикрывали особенно яростно. Отдавать не хотели.

- По трое с двух сторон, вали телеги! – спокойно командовал Суворов.

Споро перевернули и заняли оборону. Стреляли в жуткого зверя. Его шерсть дыбилась и шевелилась от пуль, но чудовище не останавливаясь, поддиралось к хану.

- Положит он нас, батюшка Александр Васильевич, как есть положит, - шептал сотник Шилов, заряжая винтовку трясущимися руками.

- Пули его не берут, эх, пушку бы сюда… – слышалось рядом.

- Видно, час мой пришёл…

Серые с прищуром глаза Суворова  смотрели на поле битвы , что виднелось в просвет между телегами.

«Сколько солдат осталось? Десятка три-четыре…А подкрепление с пушкой отстало.»

Кричали люди, трещали выстрелы.

«И не увижу боле любушку-жену. Послужить ещё хотел России и матушке императрице. Прошёл Кавказ и османов. Вот, значит, как вышло сгинуть. В душном лесу в пяти верстах от Симбирска. Порадуется Полковник.»

И вдруг вспомнил. Ладанку положила ему сестра Аннушка. Всё шептала: пуля серебряная, заговорённая, Сашенька. Сбережёт тебя в лихой час, душа моя.» А он всё гладил её по волосам. Пригожа была сестрёнка, танцы любила, только ума небольшого. Серебряной пулей от пушки да сабли не спастись. Но всё же взял и носил в кармане.

- Шилов, дай-ка винтовку…

Вмиг вогнал пулю и протолкнул шомполом. Насыпал пороху. В такую-то тушу грех промазать. Только бы не осечка…

И снова взорвался воздух. Дикий непередаваемый ужас накрыл солдат. Пробирался холодным потом по спине, сворачивался тугим клубком в животе. Башкиры вспоминали своего Юным-Она, казаки – Христа. Оборотней было двое! Пока медведь оттягивал на себя основные силы отряда, возле телеги с пленным ханом будто из-под земли вырос Волк.

Зарема потянулся за винтовкой. Хоть вокруг кипела битва, то и дело щёлкали выстрелы, а старался всё делать тихо. Один удар когтистой лапы – и спета песня казака Заремы.

Неслышно засыпал сухим порохом, вогнал пулю. Вот она смерть-матушка. Нашла таки…Глядит пустыми очами, тянется к Зареме длинными крючковатыми пальцами.

«Отче наш, сущий на небесах…»

Только когда вздрогнула и загудела телега от ударов зверя и затрещали доски, просунул винтовку и нажал на спуск. И в тот же миг рявкнула пушка, которую притащило на лафете подоспевшее подкрепление.

Войта

 

 

Поредевшее ханское войско разбило лагерь рядом с башкирской деревней у неторопливой речки Уй, чтобы восстановить силы после боёв. Ранним утром было слышно, как дружно и звонко поют петухи. «Уй» - по-башкирски значит «долина». Деревня и впрямь пригрелась между двумя невысокими холмами, покрытыми пихтовым лесом.

Войту после ранения определили  к старику-башкиру в избушку в самой деревне, что спряталась у кромки леса за высокими стволами. Под бревенчатым потолком висели пучки трав. В занавешенное окошко уже заглянула темнота. На полках по стенам расположилась нехитрая кухонная утварь. Дед уступил ему свою лежанку, застланную оленьими шкурами, а сам спал на печке. Следом за стариком везде шастал серый пёс-полукровка, рождённый волчицей, который сразу принял Войту за своего. Ещё вчера вечером Войту изводила лихорадка, ныло, измучивало рассечённое казачьей пикой плечо. Он откидывался на лежанку, закрывал глаза. И накатывал тяжёлый душный туман, в котором плакала невидимая Варенька и тяжело вздыхал Дед. Тихо гудел самоедский шаманский бубен в руках старого Унагчи – звал, указывал в тумане путь. Только не находил Войта своего пути. И казалось, что с той поры как увидел он Варю во сне, отвернулась от него воинская удача. Бесконечные бои и степи. Под Саратовом, под Царицыным, под Симбирском. Империя влила в свои войска свежие силы, и ханскому войску было всё труднее прорываться к Московии.

 А это глупое ранение, когда привычное чутьё изменило ему. Войта не услышал опасности и не уклонился от прямого удара копьём. Только в последний миг упал всем корпусом вбок, едва не вывалившись из седла. Удар смягчил стёганный тегиляй, но пика всё же пропорола плечо и предплечье.

 

Тихо скрипнула дверь избушки. Хозяйский пёс поднял голову и тихо заворчал. Настороженно и беспокойно. Как на зверя. Войта увидел, как шевельнулся, а потом замер на печке старик-башкир .

- Это свой, батя. Успокойся. Легша, входи.

Войта знал, как рычат собаки на Медведя, да и знакомый запах уловил сразу.

Темноволосый богатырь неловко, боком протиснулся аршинными плечами в низенькую избушку, звякнув саблей. Башкир узнал жёлтый тегиляй ханских дружинников, отвернулся и безмятежно захрапел на печке.

Легша поискал глазами, где бы присесть, подтянул к себе колченогую табуретку и  угнездился на ней, расположив островерхую шапку на коленях.

- Сказывай, что с плечом? Братья-дружинники спрашивали…Да и Борода спрашивал.

«Пришёл, значит…». Потеплело на душе и даже как будто дышать стало легче. Войта спустил ноги, уселся на лежанке, стараясь, однако, не шевелить плечом.

- Зажило ужо, считай. Сберегла матушка Сва.

Легша заметил, что друг бережёт плечо. Он ёрзал, вздыхал, косился на собаку, внимательно следившую за его движениями. Побратим собак не любил, да и те его не жаловали.

- Хан баил, стОим в сЕлище щё седьмицу. Завтра с рАну ученья за околицай устроим. Конные с пешими да с артиллерией…

Войта кивнул – учения в ханской армии случались часто, хан добивался, чтобы все полки воевали слаженно.

- Подай-ка воды.

Легша зачерпнул воды из кадки.

Разговор не клеился.

Войта осторожно натянул на плечи тегиляй.

- Пойдём на воздух.

Легша с облегчением вывалился из тесной и душной избушки. Они развели небольшой костерок возле низенькой дровницы. Молчали, пока усаживались, разводили огонь, подкидывали ветки.

 

 Трещит костёр и текут воспоминания.

- А помнишь, как мы ойратов воевали? Не подоспей бы Борода…

- А то ж. И на обращение уж силОв не было…

 

Вечер ласков, текут неспешно слова  и воспоминания укрывают с головой. Не всё любят вспоминать воины. Погибшие друзья итак стоят перед глазами. И страх, и жуть, когда попали в Хазарии в окружение, и думали уже, что всё, хана – Мара к себе призывает. Как окружили их низкорослые воины, что выли страшно, нечеловечески, так, что вспомнились все боги Великой Сварги.

Вспоминать хочется что-нибудь смешное. Как добывал рыжий Палий курицу на обед в заброшенном селище, крался и случайно завалил на себя ветхий сарай. Как добивалась любви Легши великая северная воительница, да так, что чуть не задохнулся богатырь.

Тихо потрескивает – разговаривает костерок, брат огненного Жыжа…

 

- Веришь в судьбу, друже? – вдруг спрашивает Войта.

Легша вскидывает глаза. Огненные языки отражаются в зрачках.

 

- Верю.

- Вот и я верю. Ведаю, нас с ней боги давно связали. В прошлых жизнях. И в будущих…

«И меня связали», - хочет сказать Легша, но молчит. Раз она его выбрала, пусть так и будет.

- Я дышать не могу, я чую, что с ней беда… Если что со мной… - присмотри за ней, - неожиданно продолжает Войта.

Легша долго молчит, опустив глаза,  и шевелит палкой ветки в костре.

- Мы найдём её, - наконец говорит он.

 

 

Брагин

 

 

Колька Брагин торжествовал – раздражающая архитекторша наконец-то отстала. Волк, что всё эти дни не пускал его к реке, тоже куда-то запропастился. До Марусиного брода оставалось не больше километра. Вчера Колька не успел совсем немного, ослабел на подножном корму, на орехах да ягодах. Пару раз удалось поймать небольшую рыбёшку, но Колька не хотел нынче тратить время на рыбалку. Теперь даже небольшой подъём давался с трудом, Кольку замучили одышка и головокружение. Но ничего, оставалось совсем немного. Брагин деловито развёл костерок, пощупал привычным жестом золото под курткой. Тяжёлый металл приятно ложился в ладонь. Он поймал себя на том, что уже привык к этой благословенной тяжести  и вовсе не хочет отдавать золото вороватому куму. «Ты это брось!» - пригрозил Брагин вслух неизвестно кому. Привычка говорить с собой тоже была из вновь приобретённых. Жутко не хватало курева. До бешенства, до рвоты.  Колька переночевал под кряжистой старой сосной, что одиноко примостилась на крутом каменистом берегу. А с первым утренним светом двинулся в путь.

И вот, когда добротный деревянный мост через Аюту уже маячил в нескольких сотнях метрах, а Колька уже предвкушал горячий борщ и первую затяжку «Marlboro» на кухне у кума за столом, покрытым старой клеёнкой с ромашками, на пути возник белый волк. «Снова ты!» - зло сплюнул Брагин, пригнулся и зверино оскалился. В двух шагах от успеха он не намерен был отступать. Медленно  вытащил из кармана нож. Угрожающе звякнул металл, обнажая небольшое лезвие. Кольке показалось, что волк усмехнулся. Невероятно, но на морде зверя было написано почти вежливое ехидство. Послышалось далёкое тарахтение мотора, на мосту подпрыгивал старенький полицейский УАЗик. Машина чихнула, потом остановилась. Из кабины легко выпрыгнул высокий плотный бородач, в котором Брагин узнал одного из архитекторов. С другой стороны через пару минут появился молоденький лейтенант. Двое  - это не страшно. Но  у лейтенанта точно есть пистолет. «А вот это хуже», - подумал Колька, поспешно пригнувшись за можжевельник, не забывая присматривать за зверем. Нужно было тихо и бесшумно обойти этих двоих – благо они его не заметили пока. Добраться первым до уазика… Или нет. Если лейтенант не оставил ключи, это бесполезно. Значит, кустами обойти и незаметно выбраться из леса. Пусть ищут свою археологшу, а шустрый парень Колька будет уже далеко…

Неожиданно Брагин услышал тихий рокот и сначала подумал, что это летит вертолёт – слишком непривычный был звук. Это рычал волк.  Рычал или смеялся? Колька подумал, что очень не вовремя было бы сейчас сходить с ума. Призраки не рычат. Воздух вокруг зверя задрожал и поплыл. Из туманного марева соткался мужской силуэт. Холодно и спокойно смотрели серые глаза, неотвратимо поднималась рука с саблей. «Пара метров для него пустяк…» - это была последняя мысль в горячей колькиной голове.  Призрак взмыл в воздух одним мощным рывком, тяжело свистнул сабля –  Брагин  закричал, отчаянно закрываясь руками, и проваливаясь в чёрную равнодушную тишину.

 

Варя

 

Река была похожа на маму. Нежно прикасалась к воспалённой вариной душе, убаюкивала и ласкала. Варя слышала, как брат осторожно подоткнул под затылок котомку. Голова тяжело перекатывалась, горела и гудела как сотня колоколов. Перед глазами снова и снова вставало решительное лицо бабушки с белыми губами. И снова звучал её властный голос – «Беги, Варя.» Как она смогла бросить отчий кров, зная, что скоро всё, вместе с живой Рутой, вспыхнет прощальным ярким факелом?

«Важно не только как жить. Как умереть, может, ещё важнее» - часто говорила Рута.

 

Дышалось тяжело.

Сизые грязные клочья недоброй темноты закрывали тропинку, что вела в гору, кривыми пальцами просачивались меж чёрных камней. Каменная стена, который снилась не одну ночь, казался знакомой и страшной. Из-под ног сыпались камни. Варя отступала по тропинке. Пятилась. Брат, ставший вдруг взрослым и сильным, тянул за руку.

«Варя, вставай!»

Ноги отчего-то стали невозможно тяжёлыми. Она задыхалась, едва не падала.  Где-то сзади шла жестокая рубка. От деловитого злого хеканья, от щёлканья выстрелов, от жалобных вскриков раненных холодело сердце. Протягивал липкие пальцы тьма, тяжелели ноги. Где-то там остался Войта…Только сильный и смелый братик не отпускал и всё тащил куда-то вверх.

Милый братик, как тебе любо мечтать было.

«Звёзды, Варенька. Ты видела, они похожи на драгоценные каменья с Рымницких пещер? Но они тёплые, добрые они, Варенька. Подмигивают. Мы с тобой сядем на невеликий челн под белыми парусами и уплывём к звёздам. К Золотой Сварге.»

И вдруг зло и отчаянно: «Вставай!!!»

- Варенька, проснись, - негромко звал братец из далёкого ниоткуда. – Варенька…

Голова горела огнём, тело придавило-прижало к твёрдым неудобным доскам. И только река тихонько стучалась в старое, пахнущее рыбой и сыростью дерево: «Варенька, всё хорошо. Варенька, я с тобой…»

Небо медленно светлело. Течение тянуло лодку вдоль высокой полосы камыша. Из-за поворота на берегу реки показался шалаш…

 

 

Серия сообщений "Облака не царапают небо":
Часть 1 - Облака не царапают небо. Предисловие
Часть 2 - Облака не царапают небо. Глава 1-1
...
Часть 7 - Облака не царапают небо. Глава 3-2
Часть 8 - Облака не царапают небо. Глава 4-1
Часть 9 - Облака не царапают небо. Глава 4-2
Часть 10 - Облака не царапают небо. Глава 5-2

 

 

Глава 4

 

Жизнь моя! Прорастающей в сердце капели
Подарить бы веселье, удачу и грусть.
Даже если всего не смогли - не успели,
Время есть. Я от спешки сейчас откажусь.

Журавлиною стаей взлетают и тают рассветы,
Оставляя лишь память и сладкий берёзовый вкус.
В тёплой дымке теряют обычность предметы,
И встают корабли на задуманный звёздами курс.

Пробивает подснежник суровую мёрзлую наледь,
Презирая метель и предчувствуя сердцем тепло.
Вот и нам бы суметь, вот и нам бы...
Сохранить, преумножить и помнить - добро!

 

 

Войта

 

День не задался с ночи. Ему снилась Варенька с перемазанным сажей лицом, с растрёпанной косой. Но главное – глаза. Из синих и ярких, как летнее небо над Рымником, они стали белыми, словно выгоревшими от боли. Дева молча смотрела на Войту, а в бесцветных глазах отражались языки пожарищ, зарубленный ребёнок, лежащий в неудобной позе, и лихой казак на лошади в чёрной папахе, чему-то весело скалящийся.

Тяжёлая горячая лапа сдавила сердце. Он понял – не его это, Варина боль услышалась. Метался всю ночь, а как проснулся, то первое, о чём подумал – бежать к ней, защитить её.

Эх, Варенька, закрыть бы тебя от несчастий, заслонить от бед, высушить поцелуями слёзы. Чтобы снова ты смеялась, легко запрокинув голову, как тогда в сосновом бору. Сей час! Выпроситься у хана и скакать. Сего дня же. Хан отпустит, должен отпустить.

Пятеро дружинников ночевали в избе ведьмы-травницы на отшибе. Седая маленькая старушка с весёлыми глазами уже громыхала горшками со снедью – готовила завтрак.

-  Ногу тянет, к дождю значит – ворчал, свесив с печки голову,  рыжий Третьяк, просыпаясь. – Войта, ткни друга свово! Храпит как бык, всю ночь из-за него промаялся.

И, спрыгнув босыми ногами на прохладные полы, в исподних штанах и рубахе, прошлёпал к беззаботно похрапывающему Легше и попытался его перевернуть. За что сразу получил богатырской десницей по уху.  С лежанок и из сеней громыхнул хохот:

- Здоров драться.

- Не трогай ево. Зашибёт ведь, не проснумшись.

Дружинники просыпались и собирались к столу. Сонно тараща глаза, проснулся и Легша. Потянулся, с ленцой и усмешкой глядя на поднимающегося Третьяка:

- Тябе что ль скушнО али сумнО?

Мало кто в дружине рисковал шутить над муромским выговором. Вот и теперь мужики молча собирались к столу, улыбаясь в усы. Каша, грибы, репа томились в горшках. В глиняных кружках поднимался белой пенкой квас. Старушка-ведьма ловко вытащила из печи рыбный пирог из карасей, что с вечера наловили служивые люди. Войта ел мало, был собран и тих. Легша знал, что друга, когда он вот такой, лучше не спрашивать. Захочет – сам всё расскажет. Только и пробасил:

- Садись и ты, матушка, с нами.

У Войты с утра ныло битое когда-то в рукопашной сшибке колено.

 

 «Как она там? Растрёпана, но цела. Цела! Это главное. Хан должен отпустить, пусть на седьмицу, но отпустит. Ничего, нешта не повоюют немного без меня.

Империя подтянула войска – отряд Савушкина. И пушки. А наши вояки потрёпаны в боях под Оренбургом и устали. И раненых много. Ох, много…»

 

Сидел в рубахе среди таких же дружинников, медленно поедал кашу. За несколько дней Войта похудел и почернел лицом. Каждую ночь, когда он проваливался в мучительное забытьё, настигали его злые мысли – «Как же так? Я не могу её спасти?» Он видел и чувствовал, что Варя в беде и мучился бессилием, которое изводило его не хуже болезни.

Воины с аппетитом поедали завтрак.

- Пирог знатный…

- Старостина дочка Маланья…на Легшу заглядывается

- Али не люба? – ткнул Легшу в бок кривоногий татарин Палий, что пришёл в дружину с Дона.

На резное крыльцо, громко топоча сапогами, взлетел посыльный.

- Сбор! В двух верстах передовые Рейнсдорпа! Казаки!

Дружинники вскакивала из-за стола, быстро натягивали тегиляи и шапки. Пристёгивали к поясам сабли.

Войта неторопливо поправил саблю, в сенях прихватил свою винтовку и копьё.  Тяжело было на душе – разговор с ханом откладывался…

 

Зарема

 

Зарема неторопливо оглядывал степное раздолье и рыжую землю оренбургского тракта.

 

- Подремать бы…

- Куда дремать? Ехати надоть…

- Сколько верст ещё? Уж сколько переть можно?

Недовольно роптали уставшие, запылённые казаки. Люди были измучены постоянным маршем, тяжёлыми изматывающими боями с отрядами Империи. Армия хана Мелеши дралась зло и отчаянно, медленно продвигаясь к Москве.

Сотни ночей в степи, десятки стычек, горячая рубка с  солдатами и казаками. Хан был ранен под Оренбургом, осунулся, тяжело качался в седле, держась за раненое плечо, но упорно двигался вперёд. Не впервой драться и наступать.

Сотня, в которой воевали люди Заремы, двигалась в арьергарде. Вторые сутки наступали, не емши толком, сухари да вяленое мясо размочив на скорую руку в котелке. Ватажники косились на Зарему злобно – что за злая судьба им выпала с таким атаманом? Чудные пластины, что, казалось, так легко было добыть в лесной деревне, исчезли без следа или сгорели вместе с доминами. Заремя зябка повёл плечами: странно и страшно полыхнула Серга, чудно и люто горела. Зареме даже показалось, что пожар обжигающими огненными лапами слился до него дотянуться. Феофаний, как вспыхнул пожар, подхватив полы долгополой рясы, резво прыгнул в колымагу и скомандовал отступление.

И вот теперь вместо обещанного сундука с золотом второй месяц жаркие бои пополам с кровью и страхом. Осталось ещё одно дело, последнее, что поручил Зареме Губернатор. И долгожданное золото всё же блеснёт у них в руках…

Империя уже несколько месяцев безуспешно пыталась остановить хана. Погиб под Оренбургом полковник Овчинников. Армия Московии зализывала раны и с надеждой ждала скорого прибытия Суворова. Империи не хватало сил -  дети Тарха и Тары умели воевать. Ордынская артиллерия готовила поле битвы. Потом подобием золотого кулака вылетала дружина хана, а с флангов сжимали железное кольцо казаки и башкиры.

 Все заводы Пёстрой Орды отливали для ханского войска пушки и ядра.

Матушка императрица билась в истериках и гневно бросала в генералов листы с докладами. Хан Мелеша скоро дойдёт до стен Москвы и что тогда?!

 

Доверенный Императрицы, многомудрый Рейнсдорп и не намеревался побеждать силой, если можно взять хитростью..

У Заремы по уговору уже пару месяцев лежал за пазухой мешочек с заветной травой. Змеиный ус – редкая травка, что растёт только в Запретной долине у северных отрогов Рымника. Неприметные серые листочки, скромные жёлтые цветы. Травку следовало сорвать на самой макушке лета при растущей луне. Тёмные боги одарили Змеиный ус великой силой. Если сухие цветики добавить в еду, у человека через пару минут  тяжелели и немели члены, и проваливался он в тяжёлый и долгий сон.

Повар Золотой дружины – суровый и недоверчивый башкир Гафар – не водил дружбу ни с кем, не любил ни вина, ни карт. И только хану был предан до безрассудства. Лишь у деревеньке  Уй Зареме свезло – Гафара свалила простуда, и к походным котлам дружины приставили белобрысого казака Ваньку Третьяка с пацанёнком из служивых.  А уж Ваньку подпоили в три счёта. Лихие бродяги всыпали Змеиный ус в котлы, подпалили дружинный лагерь со спящими людьми да и утекли предательской ночью под кроны леса, прихватив связанного хана с ближними сподвижниками. Хана Мелешу Зарема с парой лихих братьев повез в лагерь имперских солдат возле Чёрного Яра  -будет подарок для  Рейнсдорпа А  коней тартарских остальные разбойнички увели с собой в лес. А как же! Добрые кони были у Золотой дружины…

 

 

Настя

 

Как часто мы недовольны жизнью! Жалуемся, стенаем, и это не так, и то не эдак. А потом –  брык! Судьба делает невообразимый финт, и оказывается – мы именно тогда, в тот самый миг были счастливы! Боже… Ещё пару часов назад я уставшая, голодная и злая на саму себя легко перепрыгивала по камням и примерно раз в час называла себя идиоткой. Уже не радовала журчанием Аюта, не пугали тени и шорохи в лесу, даже ощущение пристального взгляда и чужого присутствия стало привычным. «Да вот она я!  Берите!» Куртка вора-копача (а как его зовут-то?)  давно не мелькала ни впереди, ни наверху. Обогнал, должно быть. Я обречённо шла, понимая только, что раз он куда-то двигался, значит и мне туда же, значит, там люди или проход в скалах или даже деревня… Бывают же деревни на берегу реки? Но шли часы, и ничего не менялось. Всё тот же воздух, пахнущий сыростью и травой, всё те же мокрые камни, всё те же стволы берёз, что столпились у воды. И желудок больше не болит и не урчит, только иногда сводит болезненной судорогой. И тут – в который раз идиотка! – я решила подняться повыше и поискать проход.  Мне казалось, что если что-то и может измениться, то только к лучшему. Я устала от бессмысленного пути вдоль русла. Иногда казалось, что стоит лишь подняться повыше, а там уже люди. И только я одна здесь - среди кустов и камней - об этом не знаю, а весёлый вор уже трескает блины со сметаной в тёплой избе. Мне вдруг так ясно представилась небольшая изба с русской печкой и  блины на тарелке с золотой каёмкой, что я почувствовала сливочный запах сметаны и тёплого прожаренного нежного теста с масляной корочкой. Как они тают во рту…И решила – хуже не будет. Попробую подняться к скалам.

Всё просто: я оступилась на камнях и подвернула ногу. Ойкнув, опустилась прямо на землю возле куста боярышника. Сидела и плакала не столько от сильной боли в лодыжке, сколько от осознания того, что только что сама разделила свою жизнь на «до» и «после». За секунду до этого я была злая, голодная, уставшая, но на двух ногах. А теперь - всё то же самое, но с одной ногой! Что я делаю? И зачем вообще пошла в этот лес? Его бы нашли, этого копача. Есть полиция, есть МЧС, есть умные взрослые мужики. Я вдруг подумала -  как приятно на кого-то опереться и переложить часть своих забот. Почему я во всё впрягаюсь сама? Глупая самоуверенная девочка. Глупая  с самого детства…

Одноклассницы красились и гуляли после уроков, а я усердно зарабатывала пятёрки. Мне нравилось учиться и нравилось, когда хвалили.

«Молодец, Настенька. Настя Шевелева – лучшая ученица в классе».

Однокурсницы пришли на исторический, чтобы найти себе парней. Я увлеклась раскопками и стала археологом.

«Шевелева, из тебя получится замечательный специалист. Готовься к докторской».

Зина поела вкусного борща и тихо посапывала в палатке. А я погналась ночью за непонятным мужиком из-за пары золотых пластин.

Добросовестная, прилежная, сообразительная.

ЗАЧЕМ? Зачем это всё мне?

Неужели это и есть мой выбор -  сидеть у реки одной, опершись спиной о холодный камень, пытаться примотать куском рубашки к ноге кривую палку и глотать злые слёзы отчаянья? И понимать, что никому не нужны ни твои пятёрки, ни блестящие отчёты, ни вот эта погоня.

Мы часто считаем себя разумными людьми. И при этом совершаем глупости.

Я зло отбросила скользкую палку, которая упрямо выскальзывала из рук. Понимала, что уже ослабела и не в силах справиться даже с этим. Откинула голову и закрыла глаза.

«Что нужно именно тебе, Анастасия Шевелева?»

Рядом шелестела речка. На горизонте в синей дымке плыли горные вершины  Среднего Урала. Я вдруг подумала, что впервые в жизни задаю себе подобные злые вопросы. Неужели нам нужны неприятности, чтобы научиться слушать самих себя? Чтобы отбросить лишнее?

Я слушала воду, шёпот листвы – тихий разговор леса, к которому уже привыкла – и думала, что меня найдут. Меня уже давно ищут, и Лёшка (как я могла о нём забыть?) наверняка поднял на ноги всех, кого мог. А СанСаныч, конечно, давно обзвонил полицию, МЧС и своих многочисленных знакомых. И, может быть, этим своим нелепым пешим демаршем я только затрудняю поиски.

Внезапно река донесла слабый шум мотора – да, Ордынцев говорил, что над рекой звуки слышны очень далеко.

 

А потом стало тихо… Снова вокруг сгущался туман, меня окутывали бесшумные белёсые вихри. Где-то за спиной горели дома, неслись кони в золотой сбруе. Седой серьёзный мужик с окладистой бородой в жёлтом тегиляе говорил: « А вот эдак если – это саблей под копьё ныряешь и тут ужо седока на коне рубишь. Усёк?»

 

«Берег небольшой реки совсем зарос камышом и кувшинками. Совсем недалеко слышны девичьи голоса – это чудинки перекликаются. Но я одна на песчаном берегу. Люблю посидеть у воды, послушать разговор братца Стрибы в камышах.

Мы с Войтой прошли обряд в святого дуба, и теперь мы муж и жена. Чудины трудолюбивые, песню любят, весёлье. И хоть со мной здесь  все, как с родной, но скучаю я по тенистым лесам Серги. Оттого и убегаю иногда на берег небольшой речки послушать ветер да поговорить с рунами. Вот и сегодня…Усаживаюсь на корточки, вытаскиваю из холщового мешочка золотую пластину и вздрагиваю - руна «Конец Пути». И обливает плечи жгучим холодом. Вот, значит, как - пришло время расставания! Вот и вы меня покидаете…Верные мои советчики. Руны мои, боги мои, почему вы выбрали это место, это селище чудинов? Ну что ж …Ведьма никогда не ослушается...  Повинуюсь року. Осталось найти надёжное место,  выкопать ямку поглубже, спрятать руны и проститься с ними в надежде, что богам лучше известны человечьи пути…

 

«Белый высокий кремль, кажущийся невесомым в утренней дымке, возвышается в центре старинного города. Солнечные лучи играют и отражаются в золотом знамени с чёрной совой. Храни нас всех, матушка Сва…»

Серия сообщений "Облака не царапают небо":
Часть 1 - Облака не царапают небо. Предисловие
Часть 2 - Облака не царапают небо. Глава 1-1
...
Часть 6 - Облака не царапают небо. Глава 3-1
Часть 7 - Облака не царапают небо. Глава 3-2
Часть 8 - Облака не царапают небо. Глава 4-1
Часть 9 - Облака не царапают небо. Глава 4-2
Часть 10 - Облака не царапают небо. Глава 5-2

2

 

 

Тиха и задумчива полуденная Серга. Огромные синие стрекозы снуют у самой воды. В селище хозяйничает полуденный зной. Собаки спрятались под сараи, козы лениво щиплют траву и только неутомимые куры снуют под ногами.

            Лохматый рыжий пёс, что сонно развалился в тени у забора, вскинул голову. Приближался беспокойный, хоть и знакомый звук. Топот нескольких десятков копыт, выбивающих из земли столбики пыли, бряцанье сбруи. Тревога! Чужие! Пёс залился торопливым и злым лаем, который подхватили другие. Из домин выбегали мужики, кто-то уже хватался за вилы и мечи.

 

            Рута неожиданно сильным движением поднялась с лежанки и огляделась.

 

Варя выбивала цветные половички у крыльца.

 

- Варя! Варька, бегом сюда! – крикнула бабуля.

Девушка влетела в избу, бросив в угол половики.

- Ваня где? – ничего не отвечая на вопросительный взгляд, властно и спокойно спросила Рута.

- На речку сбёг, жара ведь, бабушка…

- Убёг. Это хорошо.  Возьми торбу, Варя – бабуля посмотрела в угол. Там и впрямь стояла собранная торба.- найди брата у реки и убегайте. Попы с казаками зашли в Сергу. Идёт беда и в этот раз не минует - кто-то подсказал им пожечь хранителей.

 

Варя мотнул головой, собираясь возразить. Она не оставит бабулю!

 

- Я останусь. Останусь! Слаба я слишком…Вам обузой стану.

- Бабуля! Я тебя не брошу!

- Бросишь. Ноги меня не слушают. А тебе брата спасать надо. И руны. Открой торбу! - Рута умела говорить так, что её невозможно было ослушаться.

 

В торбе Варя увидела заветный мешочек с рунами, что лежал обычно в резном деревянном ларце. Это были русские великие боги, в которых сокрыто знание мира.

 - Руны сохрани во что бы то ни стало! Слушайся их. Береги  от чужих глаз. Молчи, чтобы ни случилось, и спрячь до времени. За ними чёрный человек идёт. Не льзя отдавать.

Варя вскинула глаза и закусила губу. Вытащить Руту на себе, укрыть в сарае – авось не заметят, там сено… Но как не послушать наказ, когда каждую ведьму с детства учили беречь  великих богов от чужих людей и хранить пуще, чем самих себя?

 

- А теперь рисуй по углам руны угольком. - Бабуля говорила о рунах огня

 

Послушно взяла заговорённый уголёк и начала чёткую линию. Эти руны Варя чертать умела. Сейчас она напишет руны по углам избы, Рута прошепчет, и вспыхнет красивое мощное пламя, которое станет для бабули погребальным костром.

 

- Мне скоро уж в дорогу. Мара меня ждёт, дитя. Возьми коня у Тишки Одноглазого. Он спорый, а Тишке без нужды теперь. Беги. - Рута говорила медленно, но громко и  чётко.

– Беги, внучка!

Рута откинулась на лежанку и медленно уложила морщинистые большие руки на покрывало.

- Варя, найди брата и уходите. Мой наказ тебе. Не смей ослушаться.

 

Недалеко грохнул выстрел, истошно завопил бабий голос, злобно залаял пёс. Варя подошла и встала на колени рядом с лежанкой, поправила одеяло, посмотрела в ясные и всё ещё очень красивые глаза, на блестящие капли пота, на вздувшуюся вену на лбу.

 

- Прощай, бабушка.

 

Потом всхлипнула, схватила торбу и метнулась из избы.

«Беги, внучка!»

Зычный голос бабули звенел в голове, гнал вперёд через огород, через высокие кусты смородины. Совсем рядом звучали крики и выстрелы.

 Варя и не помнила  как чужими огородами пробиралась на околицу к конюшне Тихона. Только выскочила со двора, как за спиной охнуло, и вырвался к небесам огненный язык пожара - Рута оживила руны огня.  Варя остановилась и проводила взглядом чёрный столп дыма.  «Рута! Ушла Рута... Что же мне делать, бабушка?».

- Что делать? Вот она, руна Смерти... Что делать теперь? - бормотала и всхлипывала девушка, размазывая слёзы и укрываясь в лопухах. По улице промчался Тихон в окровавленной рубахе, за ним скакал казак с весёлым кривым оскалом.

 

- Помоги, Великая Сва. Ярило тресветлый, Матушка Макошь, укройте от лиха.

 

            Бабьи крики, Тишка, что бежал по дороге, и весёлый казак, что гнался следом на гнедом – всё казалось ненастоящим. Варя повернула голову и увидела соседскую кошку, что тоже затаилась в траве и смотрела на Варю неподвижными жёлтыми глазами. В небе клубился дым, что шёл от их домины. Крики как будто усилились.

Варя преодолела соседский огород, протиснулась сквозь щель в заборе. Дальше до самой реки шли кусты терновника. Продиралась сквозь колючие ветки, что цеплялись за торбу и сарафан, словно пытались вернуть её назад. Душа Варина поднималась вместе с дымом и огнём в небо, оставляя на земле жалкие обгоревшие останки. Холодная тяжёлая глыба, что поселилась в груди, мешала дышать. Варя часто останавливалась, чтобы набрать воздуха. Обойдя деревню по краю, она нашла тишкину конюшню с буланым коньком, что стоял уже осёдланным – не иначе, кто-то из домочадцев хотел бежать. Конь беспокойно перебирал  тонкими ногами, вздрагивал от выстрелов. Девушка лошадей не боялась. Она погладила мягкую морду, скормила коньку сухарик. Буланый осторожно взял подарок мягкими губами и перестал вздрагивать, только  беспокойно косил чёрными влажными глазами.

- Я – предатель. Я струсила, - сообщила коньку Варя, прижалась к сильной шее, затем вскочила в седло и тихо выехала из конюшни во двор.

И не увидела бы, если б конь не захрапел и не попятился. Вся тишкина семья лежала во дворе: взгляд невольно замечал неловко вывернутую ногу десятилетнего мальчика и скорчившуюся клубочком в бурой луже тишкину жену. Варя отстранённо подумала, что Тишка – вредный и ворчливый при жизни мужик – оказался в решающий час её спасителем. Нужно было найти брата. Варя дёрнула поводья и поддала пятками. Буланый конёк легко перемахнул  низкий забор и понёс её через притихший лес к Чёрному озеру.

 

 

 

Ордынцев

 

«Под небом голубым есть город золотой,

С прозрачными воротами и яркою звездой…»

 

Молоденький паренёк-полицейский выводил песню громко и фальшиво, вцепившись в руль старенького уазика. Машина подпрыгивала на разбитой дороге, дребезжала, словно возмущалась отсутствию музыкального слуха у водителя. Но Алексея это всё даже радовало. Оптимизм молоденького следака  отвлекал от тяжких мыслей. Вторые сутки Настя в лесу без еды и связи, и где-то рядом бродит этот уголовник Брагин.

 «Настя, Настя,» - думал Алексей Ордынцев.

 

Настенька. Как часто он звал её так про себя. Мысленно. Что он мог ей дать? Свою контуженную в Чечне голову, комнату в общаге и нищенскую зарплату аспиранта. Когда после армии он пришёл поступать на исторический, то сразу заметил высокую худую девчонку с длинной рыжей косой и прозрачными голубыми глазами. На первом курсе истфака все, кроме него были после одиннадцатого класса, совсем детвора, мальчики и девочки. Ордынцев пришёл после сверхрочной службы в армии, суровая судьба забросила его служить на Северный Кавказ. Вернулся Лёшка уже бородатым и повзрослевшим. Он точно знал, что будет археологом. Ни презрительное пожимание плечами мачехи, ни напряжённые разговоры с отцом не изменили его решения. Лёшка поступил на истфак, переехал из опостылевшего отчего дома в общагу и добросовестно «вгрызался в гранит науки».

 

Вспоминать о том, как ползал недавно по степи, стискивая зубы каждый раз, когда казалось, что увидел свежую взрытую землю, Лёшка не хотел. И думать о том, что будет, если он всё же найдёт… -  не мог.

 

«Только бы была жива. Я найду тебя, обязательно найду и тогда уже не отпущу. Я не хочу тебе быть ни другом, ни однокурсником. К чёрту всё, и что зарплата маленькая, тоже к чёрту – найду ещё работу. Сколько может продолжаться эта дурацкая дружба?»

 

 

 

Иван

 

Есть старая дверь и замок на засове.

За ней открывается синее море,

Где чайки с ветрами о чём-нибудь спорят,

Русалки расскажут сто тысяч историй.

 

Есть ветхий кораблик - легендами полный,

Скрипучие доски мечтают о волнах,

И мачты и киль - уместятся в ладони,

Зато и характер и сердце - драконьи.

 

Есть мальчик, который мечтает о звёздах,

Вдыхая ночной и простуженный воздух,

Задрав подбородок к седому Пегасу,

Молчит о туманностях, реях и галсах.

 

Но, ветхий кораблик достав из кармана,

Он станет однажды лихим капитаном.

И звёзды коснутся мальчишки лучами,

И старая дверь отомкнётся ключами...

 

 

В бред, что девушка украла артефакт, безусый  полицейский, которого утром спешно прислали из Южноуральска, не поверил сразу. «Глупости. Она леса не знает. Да и могла не отдавать, делов то…» - деловито выговорил паренёк, чем сразу завоевал симпатию Лёши, да и всех участников экспедиции тоже.  Лейтенант Иван Громыкин миловидной внешностью здорово смахивал на смазливого американского актёра Ди Каприо, но оказался деловитым и сообразительным сыскарём. Он быстро обнаружил исчезновение мужика из местных веткинских, что наняли копачом, Николая Брагина. Стало понятно, что золото стащил Брагин, а Настя каким-то образом столкнулась с ним в недобрый час. Что случилось потом? Возникшую тут же версию, что Настя могла поднять шум, а Колька сдуру придушил девушку, лейтенант озвучивать не стал. Тихо приказал собравшимся вокруг него мужикам осмотреть местность. Однако враз побледневший высокий бородач, что упрямо стоял рядом, кажется, понял сам – молча развернулся и до темноты внимательно и методично ползал по степи вокруг лагеря вместе с остальными. Он то и нашёл настину красную косынку, привязанную на палатке. Археолог дошёл до полосы деревьев, где начинался аютинский лес, и уже в закатных сумерках  вернулся с расколовшимся зеркальцем.

«Выпало из кармана» – рассудили мужики.

Бородач остро взглянул на полицейского: «Как смотришь, лейтенант, чтобы проехать вдоль хребта на твоей машине? Похоже, что они ушли вдоль Аюты…» Либо девушка преследовала Брагина, либо он увёл её силой.- таковы были основные версии, озвученные за завтраком. Тут же решили, что несколько человек пойдут вдоль реки, а Лёша с лейтенантом поедут на уазике до моста, что у Марусиного брода, там спустятся к Аюте и пойдут навстречу.

Иван Громыкин всегда стеснялся своей миловидной внешности. Нежная кожа, изящно очерченные губы, тонкий нос – всё это подошло бы хорошенькой девушке. Когда ему было шестнадцать, в перестрелке погиб отец - майор полиции, и Ваня принял решение. После одиннадцатого, успешно сдав ЕГЭ, поступил на юридический.

- Сын, ты же всю жизнь ветврачом хотел стать?! - всплеснула руками мать.

- Я как отец хочу, - серьёзно ответил паренёк, и сквозь нежные черты лица впервые проступила жёсткая мужицкая взрослость.

 

«Зачем Брагину девушка?» Иван крутил эту мысль, переворачивал, рассматривал с разных сторон, но понять не мог. «Так сильно понравилась? Ему бы скорей потеряться в лесу, исчезнуть…Значит, она пошла добровольно. Зачем?»

 Иван решил отнести ответ на совесть необъяснимой женской логики.

 

Скалы неожиданно раздвинулись, открывая вид на старый добротный мост через говорливую Аюту. Вниз можно было пройти по каменной насыпи.

 Уазик оставили прямо возле моста. Археолог выскочил первым, бросил на Ивана быстрый взгляд, будто проверяя, что тот на месте, закинул на спину рюкзак и бодро заскользил по камням вниз к реке. По руслу было удобней передвигаться. Иван запер машину и поспешил за археологом.

 

 

 

Варя

 

Облако неспешно шествовало по небосводу. Пушистое и стремительное, оно было похоже на взлетающего лебедя, раскинувшего крылья. Ваня видел тонкую напряжённую шею, лёгкие крылья и даже разлетающийся в стороны птичий пух. Нагретые доски мостков приглашали прилечь. Ничто не мешало и не напоминало, что где-то за стеной склонившихся над озером белых стволов есть другая жизнь. Лениво подавали голос лягушки, колыхались кувшинки, изредка на середине озера показывала бок крупная рыбина и только облако в высокой лазури двигались к своей неизвестной цели. Мальчик забыл, что обещал сестре вернуться к обеду. Наловленные с утра раки барахтались в жестяном покосившемся ведре.

Ваня лениво и удивлённо поднял голову, когда услышал стук копыт. Пробираться на лошади к озеру было неудобно из-за разросшегося берёзового подлеска, что окружал озеро со всех сторон. Листва зашелестела, и Ваня увидел сестру. Что-то странное и страшное случилось с её лицом. Он не мог объяснить, но видел и чувствовал.

Едва взглянув на брата, Варя вдруг обняла его и сильно прижала к себе.

- Варя, я сей час, я только раков соберу, - лепетал мальчик – пусти, больно держишь.

Девушка молча уткнулась в пахнущие чем-то родным и забытым  льняные волосы, обняла худенькие плечи и не могла сдвинуться с места. Мягкие волосы курчавились за ушами и ласковыми волнами ложились на тоненькую шею.

«Куда бежать? Зачем бежать?» Так хотелось лечь прямо на берегу у камышей, посмотреть в последний раз на голубое пристанище  Великой Сварги и заснуть. Чтобы не помнить столб жирного чёрного дыма, что поднимался от пожара, женские крики и весёлое усатое лицо казака.

- Варенька не плачь, ты чаво? – барахтался под её руками братик – Стряслось что? Варенька, давай бабуле скажем, она разберёт.

 

Ванечка, такой милый и такой ласковый братик. Быстро всё понял и вскарабкался на лошадь. Они брели по лесу вторые сутки. Лепёшки в котомке закончились. Вчера с вечера едали малину. И нынче целый день только воду пили. Уже на закате второго дня встретили девчушку в голубом сарафане. Она тащила  тоненькими ручками огромную корзину грибов. Из-под платка, повязанного до самых бровей, озорно вспыхивали чёрные глазищи, что казались просто огромными на худеньком личике.

- Кто такие будете?

- Мы из Серги, - тихо сказала Варя, сползая с седла. Сил больше не было. – А ты откуда, белица?

-  Ефимьевского толка я. Скит у нас недалёко тут.

 

Древние христиане, поняла Варя. Но Ваня вот-вот упадёт из седла, да и она сама едва держалась.

- Помоги нам, милая. Нашу Сергу казаки с попами пожгли. Нам податься некуда.

Девочка смотрела жалостливо и с любопытством. Ефимьевский толк уже два года обитал в Пёстрой Орде, что граничила с Московией и принимала всех беглых из-под ига немецкой принцессы. Сюда бежали и кандальники, и помещичьи крестьяне, и не согласные с реформой патриарха Никона христиане.

Девочка смотрела на чужаков. А вдруг нагорит от сурового старца. Батя и высечь мог. Такая красивая белица, совсем как Божья Матерь со старых икон. Токмо голова не покрыта. И смотрела так же печально… Наконец девочка решилась.

 

- Я позову старших, а вы тут обождите. Я скоро…

 

И упорхнула вместе со своей необъятной корзиной, только чуни мелькали под  холщовым сарафаном.

Варя сняла братца с лошади и уложила под деревом. Мальчик тут же свернулся калачиком, подсунул кулаки под чумазую щёку и засопел. Варя обняла худое тельце. Братик мой любимый. Теперь только ты у меня остался. Спасла нас Великая Сва. Но не пощадили враги Сергу. Куда теперь идти?

 

Старец  и ещё трое бородатых суровых мужиков появились, уже когда на лес неслышно опустилась темнота.

- Откуда ты, белица, правду глаголь. Осподь всё слышит, - негромко и значительно молвил старец в белой рубахе.

- Мы с братом из Серги, из русского селища. Помоги нам, дедушка. Казаки с попами пожгли домины. Нам податься некуда.

Варя говорила спокойно и печально. На мужиков смотрели дивной красоты глаза.

«Осподи, помилуй. Сатано явился»

Чуяло сердце  Ефимия, что не миновать им беды с этой язычницей. Знал он, что тартарские женщины горды и неуступчивы, веру не меняют. Сраму с ней не оберёшься, вон и волосья не покрыты. Но лошади у русов были знатные.

- Не дам вас в обиду, дети. От еретиков поганых вам мучение пришлось принять. – Изрёк Ефимий.- Пока в сарае заночуете. А там, примете веру истинную христианскую, Писание примите. Тебе, белица, мужа найдём. А малец подрастёт, помощником станет. Да покрой голову, срамно!

Мужики молча отобрали коней и ушли вперёд по едва заметной среди стволов тропинке. Варя с братом следовали за провожатыми.

 

- Варенька, - опасливо шептал братик, - недобрые они.

 

«Надо же. Тоже почуял»

 

Девушка тихо водила пальцем по ладони брата. Ванька вздрогнул – понял, значит. Безмолвная речь, которой каждый из ордынских русов обучен. По двенадцать фаланг на пальцах каждой руки, большим пальцем разговор идёт. Двадцать четыре буквы – это согласные. Этого достаточно - и без гласных разговор можно вести, коли надо…Так рождается безмолвное слово.

Для несведущих кажется, что водишь пальцем по ладони другого.

«УЙДЁМ. НОЧЬЮ».

            К первым звёздам доплелись вслед за старцем до крайнего сарая, где им полагалось жить, как нечистым.

Молчаливая женщина принесла  остывшей каши в котелке,  флягу с водой да краюху хлеба. Поставила у порога  и вышла, не поднимая глаз. Варя уложила брата на душистое сено, а самой не спалось.

Пусть от усталости ломило кости и мясо, держись, Варя. Не видел старец и не ведал, что  клубился белёсый туман вокруг его головы, когда обещал свою защиту. Врал старец! Заметила Варя и суровые взгляды мужиков, брошенные на её косы, и синяк на тоненьком запястье женщины, что принесла им еду. Не будет им жизни в скиту. Ломать их будут, а, может, и железом жечь. Много чего слышала она о суровых нравах в лесных скитах, где старцы такие вот власть держали. Крепись, Варя, не время спать. Рядом завозился Ваня. Братик мой, нет нам здесь ни крова, ни приюта.

Варя села ровно, уперев пятки в землю. Пусто и холодно было на душе. Потемнели глаза – слишком много горя увидели. Очерствела душа. Давно нет  на белом свете матушки с батюшкой, взлетела вместе с сизым ветром в небо Рута. Нет пристанища и неизвестно, куда идти. Страшная усталость давила к земле. Может, остановиться, Варя? Может вытянуть сладко ноги, что ноют от усталости, и мирно заснуть. Где она, мечтательная и своенравная Варенька, что бегала с братцем по лесу, что обнималась с берёзкой. Где ты, спокойный и сильный воин Войта? Жив ли? «Жив», - тут же отозвался ветер.

 

Варя будто совсем рядом увидела спокойные серые глаза. На миг показалось, что Войта встанет совсем рядом и закроет их с братом теперь ото всех бед. Девушка вытерла слёзы. Надо идти дальше, даже если хочется лечь и замереть. Всех примет Матушка, но срок не пришёл… Надо помощи у Матушки попросить.

Варя успокоила дыхание, пропуская на вдохе тепло по позвоночнику от земли вверх, а на выдохе – свет вниз, от небес в землю. Два столба света – золотой и голубой – текли навстречу друг другу по спине, наполняя измученное тело теплом, проясняя разум. Варя представила, как ступни её втягивают жар из земли, из самого её раскалённого золотого сердца. Волна чудесного жара поднималась от ступней вверх. Медленно накрывает Варю тёплая «вода» вместе с жаром, всё выше и выше… Налившееся приятной тяжестью тело становится невесомым, лёгким и будто чужим. Неотвратимо поднималась «вода», тело мерно раскачивалось вместе с невидимыми волнами. Теперь руки к голове -  усилить слух. «На сухой дороге слушать прибой» - как Рута учила.  

А когда «вода» и тепло покрыли голову, изменились звуки. Всё вокруг наполнилось песнями и неслышным доселе дыханием мира. Варя слышала, как хрустят сеном коровы в соседнем хлеву, переминаясь на ногах, как храпит здоровый толстый мужик в избе, слышала плеск близкой реки и шёпот ветра в камышах. Хоть нынешняя ночь была душной и тревожной, в голову и в сердце пришли покой и ясность. Варя была всем и сразу: лесом, полем, полным ночных звуков, воздухом, покойным небом, пристанищем Золотой Сварги. Она не ведала, что должно произойти. Понимала только, что всё происходит так, как задумано. Тихо покачивалось тело на волнах покоя и блаженства. Волны….Плеск… В этом и было их спасение. Возле берега покачивалась лодочка. Лодка у берега! Можно  возвращаться. Выход был найден.

 

Женщина, что принесла им еду, не стала запирать замок, только петлю накинула. Может, забыла, а, может, справедливо рассудила, что измученной белице с ребёнком и бежать некуда.

Перед рассветом Варя разбудила брата. Тот долго тёр лицо кулачками.

- Варенька, куда ты… Варенька, куда мы? – всё не мог спросонок понять, что его трясёт сестра, зачем нужно идти и что делать?

- Бежим, Ванечка. Споро собирайся. – шептала она, набивая торбу хлебом. Благо, мешочек с рунами не отобрали. Да и кто мог подумать, что у испуганных детей из сгоревшей деревни может быть золото.

Крались медленно и тихо по спящему скиту. И только когда вышли к реке и увидели привязанную у мостков лодку, Варя выдохнула. Уберегла их и на этот раз Матушка Сва. Они забрались в лодку. Варя толкнулась и выгребла на середину, где их тёплыми ладонями подхватило течение. Свернулась калачиком на дне лодки и тут же заснула.

 

 

 

Серия сообщений "Облака не царапают небо":
Часть 1 - Облака не царапают небо. Предисловие
Часть 2 - Облака не царапают небо. Глава 1-1
...
Часть 5 - Облака не царапают небо. Глава 2-2
Часть 6 - Облака не царапают небо. Глава 3-1
Часть 7 - Облака не царапают небо. Глава 3-2
Часть 8 - Облака не царапают небо. Глава 4-1
Часть 9 - Облака не царапают небо. Глава 4-2
Часть 10 - Облака не царапают небо. Глава 5-2