В колонках играет - AnArcHISt/Хочу быть собой
— Слушай, малыш, — сказал я, — что это за стена?
Он обратил на меня серьёзный застенчивый взгляд.
— Это так называемая Железная Стена, — ответил он. — К сожалению, мне неизвестна этимология обоих этих слов, но я знаю, что она разделяет два мира — Мир Гуманного Воображения и Мир Страха перед Будущим. — Он помолчал и добавил: — Этимология слова «страх» мне тоже неизвестна.
(Стругацкие, "Понедельник начинается в субботу")


До сих пор не знаю, кто убил Лору Палмер. Зато теперь я знаю, кто убил агента Эванса. За этой Железной Стеной, бывает, такого насмотришься... Вот, например, маленький городишко под названием "Заплутавшие Сосны", на въезде в который торчит рекламный плакат "Добро пожаловать в ад" "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЗАПЛУТАВШИЕ СОСНЫ, ГДЕ ОБРЕТАЕТСЯ РАЙ" с изображением счастливого семейства. Как выясняется впоследствии, туда ведут все дороги, а особенно те, которые оттуда выходят: наглядная иллюстрация тезиса "Выхода нет" для нескольких сот человек, обитающих там. И всех других, кто каким-либо образом туда попадает -- вроде агента Секретной службы Итана Бёрка, расследующего таинственное исчезновение своих коллег Билла Эванса и Кейт Хьюсон,которая, кстати, приходилась ему не только коллегой (особая примета -- родинка на щеке размером с пятицентовую монету). Они расследовали дело, связанное с неким Дэвидом Пилчером, миллионером-анахоретом, одним из богатейших людей мира, владевшим целой кучей биофармацевтических компаний. Приехали в этот милый городок -- и просто исчезли.

Правда, Итану не сразу удаётся вспомнить как подробности своего задания, так и кто он такой вообще: он приходит в себя после тяжёлой автокатастрофы, пытается связаться с женой и начальством, но безрезультатно. Приходится в одиночку, с раскалывающейся от боли головой и трещащими рёбрами, на голодный желудок шастать по городку в поисках звеньев ассоциативной цепочки до тех пор, пока его сознание не отключается. Придя в себя в подозрительно пустой больнице (даже врач не удосужился заглянуть с проверкой) и пообщавшись с очаровательной медсестрой-хохотушкой Пэм, ему всё-таки удаётся вспомнить всё почти всё. И сбежать.

"Хоть он сам и житель мегаполиса до мозга костей, но вполне способен понять тех, кто не желает покидать подобное местечко. К чему бросать то, что представляется полнейшим и абсолютнейшим идеалом? Квинтэссенция Америки в окружении поразительнейших природных красот, когда-либо попадавшихся ему на глаза. Он видел фотографии Заплутавших Сосен вечером накануне вылета из Сиэтла, но ни одна из них даже близко не подошла к тому, чтобы воздать этой долине по заслугам."

Без удостоверения, без денег, без мобильника, а главное -- без оружия сложно чувствовать комфорт в практически идеальном и потому весьма подозрительном мире. А если ты ещё и голоден, то тем более. Ему повезло: поверив, что он действительно секретные агент на правительственном задании, его кормят в долг в небольшом ресторанчике и устраивают на ночлег в отеле "Overlook" "Заплутавшие сосны" (Wayward Pines). А официантка в ресторанчике на всякий случай даёт ему и свой адрес: ты, мол, заходи, если что.

Сначала мне было показалось, что со страниц повеяло "Барьером Сантароги" Фрэнка Херберта: небольшой городок, не желающий принимать чужаков, относящийся к ним настороженно до такой степени, что слишком глубоко сунувший свой любопытный нос имеет все шансы лишиться носа вместе с жизнью (разумеется, совершенно случайно, никто же не хотел, ни у кого не было злого умысла, мы так сожалеем...) Да и детишки здесь какие-то странные: только что весело играли в салочки, и тут вдруг "все дети до единого повернулись и уставились на Итана – с бездумным видом, за которым, мог бы он присягнуть, притаилась едва завуалированная враждебность". Как есть сантарогане, живые орудия в руках коллективного разума. Правда, в Сантароге не было сверчков, стрекочущих из динамиков, и главного героя никто не выселял из гостиницы, и у него не трещала голова, и он не шёл по адресу, данному случайной знакомой, углубляясь в сторону заброшенных домов. А вот и он, собственно -- дом, указанный в записке. Заброшенный, полуразвалившийся, с выбитыми стёклами, навевающий мысли о призраках, оборотнях, выходцах с того света.

"Осторожно пересек крыльцо, ступил в дверной проем без двери и снова позвал ее по имени. Слышал, как ветер гуляет по дому, заставляя деревянный каркас стенать. Сделав три шага в гостиную, остановился. На полу среди рассыпающегося остова ветхого дивана ржавели пружины. Журнальный столик опутала паутина, а под ним – страницы какого-то журнала, промокшие и сопревшие до неузнаваемости."

Беверли не могла здесь жить. Здесь вообще никто не мог жить. Особенно в этом запахе, хорошо знакомом Итану ещё со времён иракской войны. Закрытая дверь. Удар ногой.

"Металлическая рама еще стояла, и сквозь осклизлые останки матраса проглядывали пружины, будто свернувшиеся спиралью медноголовые змеи.
Мух он до сих пор не слышал лишь потому, что те собрались у человека во рту – целый метрополис, и их коллективное жужжание билось, как небольшой лодочный мотор.
Ему доводилось видеть и кое-что похуже – в боевых условиях, – но обонять ничего хуже этого еще нет.
Белизна проглядывала повсюду – кости запястий и лодыжек, прикованных наручниками к железным прутьям спинок кровати. Плоть на обнаженной правой ноге висела чуть ли не лохмотьями. Внутренняя архитектура левой стороны лица покойника была как на ладони, вплоть до корней зубов. Живот вспучился – Итан видел, как тот выпирает сквозь лохмотья костюма – черного однобортного костюма.
В точности такого же, как его собственный.
И хотя от лица ничего не осталось, длина и цвет волос вполне соответствовали.
Да и рост тоже.
Попятившись на подгибающихся ногах, Итан привалился к косяку.
Бога душу мать.
Это агент Эванс."

Тема садизма и некоей психологической связи, возникающей между палачом и жертвой, здесь тоже затронута, в частности, в воспоминаниях Итана, попавшего в плен к арабам во время иракской войны. Пытавший его садист Аашраф из Фаллуджи чем-то напомнил мне доктора Шутника, пыточных дел мастера у Эльрика из Мельнибонэ: тот тоже любил кроить своих жертв, держа их до последнего живыми и в сознании. "Не забудь и о чудовищных стонах сладострастья, ибо бесконечная мука, не встречающая отказа со стороны терзаемых, не ведающая никаких границ, вроде коллапса или обморока, вырождается в позорную похоть, отчего люди, обладающие некоторой интуицией, и говорят о «сладострастии ада»," -- так говорил явившийся Леверкюну чёрт.
"Между ними существует несомненная близость.
Аашиф режет.
Итан кричит.
Поначалу Итан не смотрел, но теперь не может отвести глаз.
Аашиф заставляет его пить воду и запихивает ему в рот чуть теплые бобы, все это время беседуя с ним самым непринужденным тоном, словно он всего лишь парикмахер, к которому Итан наведался подровнять волосы."

Кстати, шериф вместо помощи тоже с удовольствием мордует Бёрка, требуя признаться, кто он такой и зачем он убил Эванса, да и милая хохотушка-медсестра тоже оказывается не чужда утех подобного рода: она подробно расписывает Итану, что его ждёт впереди, а потом развлекается, нанося удары иглой шприца человеку, которого уже валит с ног лошадиная доза транквилизатора, пока не получает стулом по черепу. Hет, не от Итана, он женщин не бил до семнадцати лет, а от его сообщницы, той самой несуществующей (как пытался убедить его шериф) официантки Беверли, которая попыталась в меру сил растолковать ему происходящее, помогла бежать и даже избавиться от вживлённого чипа, с помощью которого местонахождение каждого из обитателей рая не было секретом для тех, кому положено.

Рассказанное Беверли оказывается весьма интересным для Итана, а то, что она слышит в ответ, заставляет её заподозрить в нём одного из них, готовых кого угодно свести с ума:
"– Мне приснилось, что вы сказали, будто приехали сюда в тысяча девятьсот восемьдесят пятом, или это произошло на самом деле? – поинтересовался Итан.
– На самом деле.
– Я должен вам кое-что сказать, – сообщил Итан. – Нечто такое, чему вы не поверите.
– А вы попробуйте.
– Я приехал сюда пять дней назад…
– Вы мне уже говорили.
– Это было двадцать четвертого сентября две тысячи двенадцатого года.
Мгновение Беверли просто смотрела на него.
– Вы когда-нибудь слыхали об айфоне? – осведомился Итан.
Она покачала головой…
– А об Интернете? «Фейсбуке»? «Твиттере»?
…и продолжала качать.
– Ваш президент… – начал Итан.
– Рональд Рейган.
– В две тысячи восьмом Америка избрала своего первого черного президента Барака Обаму. Вы никогда не слыхали о катастрофе «Челленджера»?
Он заметил, что фонарик у нее в руке задрожал.
– Нет.
– Падении Берлинской стены?
– Нет, ничего такого.
– Двух войнах в Заливе? Одиннадцатого сентября?
– Вы мне голову морочите? – Беверли поглядела с прищуром: одна мера гнева, две – страха. – О боже! Вы с ними, не так ли?
– Конечно, нет. Сколько вам лет?
– Тридцать четыре.
– И ваш день рождения…
– Первого ноября.
– Какого года?
– Тысяча девятьсот пятидесятого.
– Вам должен был исполниться шестьдесят один год, Беверли.
– Не понимаю, что это значит.
– Тогда нас уже двое.
– Здешние люди… они не говорят друг с другом ни о чем за пределами Заплутавших Сосен, – промолвила она. – Это одно из правил.
– О чем это вы?
– Они называют это «жизнью текущим моментом». Не допускают никаких разговоров о политике. Никаких разговоров о прежней жизни. Никаких дискуссий о поп-культуре – кино, книгах, музыке. По меньшей мере тех, которые недоступны здесь, в городе. Не знаю, заметили ли вы, но тут нет практически никаких торговых марок. Даже деньги с придурью. До последнего времени я не замечала, но вся наличность здесь из пятидесятых и шестидесятых. Ни одной более поздней монетки. И ни календарей, ни газет. Единственное, благодаря чему я сохранила счет времени пребывания здесь, – это то, что я веду дневник.
– И почему это так?
– Не знаю, но наказывают за проступок сурово."

Кстати, ему всё-таки удаётся найти Кейт. Он узнал её по родинке на щеке. Собственно, и рост, и фигура, и черты лица были ему знакомы как никому другому, но возраст... здешняя Кейт была существенно старше его самого. И замужем за местным.
"Эти глаза.
Ошибки быть не может.
– Кейт?
– Да?
– Хьюсон?
– Это моя девичья фамилия.
– О, боже мой.
– Извините… мы знакомы?
Итан не мог отвести от нее глаз.
– Это я, – проговорил он. – Итан. Я прибыл сюда отыскать тебя, Кейт.
– По-моему, вы спутали меня с кем-то другим.
– Я бы узнал тебя где угодно. В любом возрасте."

Разумеется, она тоже узнала его. Только предупредила, что здесь все под колпаком, за всеми следят, и за ними сейчас в том числе, а поэтому Итан не только сам в опасности, но и подвергает опасности жизнь Кейт и её мужа. Здешнего мужа, с которым она уже прожила бок о бок много лет.

"– Что с тобой произошло? – поинтересовался Итан.
– Тебе не кажется, что я еще хороша собой? – Резкий, язвительный тон неподдельной Кейт. С минуту она смотрела себе в колени, а когда подняла взгляд снова, глаза ее блестели. – Стоя перед зеркалом и причесываясь перед сном, я до сих пор думаю о твоих ладонях на моем теле. Это уже не то, что было.
– Сколько тебе лет, Кейт?
– Больше не знаю. Уследить трудно.
– Я приехал сюда искать тебя четыре дня назад. Утратив контакт с тобой и Эвансом, меня отправили сюда искать вас. Эванс мертв. – Это заявление вроде бы особого впечатления не произвело. – Что вы с Биллом здесь делали?
Она лишь тряхнула головой.
– Что здесь происходит, Кейт?
– Не знаю.
– Но ты здесь живешь.
– Да.
– Давно?
– Годы.
– Это невозможно. – Итан подскочил на ноги. В мыслях воцарилась сумятица.
– У меня нет для тебя ответов, Итан.
...Вырвавшись, она устремилась к двери. Уже на пороге обернулась и на миг, стоя там в полумраке, снова показалась тридцатишестилетней.
– Ты мог бы быть счастлив, Итан.
– О чем ты?
– Ты мог бы прожить здесь изумительную жизнь.
– Кейт!
Толчком распахнув дверь, она ступила внутрь.
– Кейт!
– Что?
– Я сумасшедший?
– Нет, – ответила она. – Ни чуточки."

Они с Беверли бегут, так же, как когда-то Беверли пыталась бежать с Эвансом. Точнее, пытаются бежать поодиночке, договорившись встретиться, если удастся уйти от погони, в которой теперь участвует весь город -- как взрослые, так и дети, захваченные весёлым буйством карнавала -- красного дня, ритуально-театральной охоты на человека, объявленного вне закона, изгоя, отверженного, козла отпущения, на которого можно свалить все свои грехи, страхи, боль расщеплённого сознания -- и попытаться убить это всё вместе с тем, кто более не считается человеком:
"В круг ступила женщина в черном бикини, черных шпильках, черной короне и с черными ангельскими крылышками.
Покрасовалась.
Толпа возликовала.
Женщина в бикини направилась к Беверли, тянущейся к бите.
Присев на корточки, одарила ее яркой, белозубой улыбкой, подхватила оружие обеими руками и занесла над головой, как боевую секиру, будто некая царица демонов.
Нет, нет, нет, нет, нет…
И ударила прямо в центр спины Беверли.
Улица радостно взревела, глядя, как жертва корчится на земле."

Оставив за собой несколько трупов, Итан прорывается к высоковольтному забору, ограждающему город. Голодный, избитый, израненный, но не сдавшийся и надеющийся вырваться из сюрреалистического кошмара. Подъём по скале до карниза ему всё-таки удаётся, ещё немного -- и он уже по ту сторону забора, невзирая на предупреждение: "ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ В ЗАПЛУТАВШИЕ СОСНЫ, ДАЛЬШЕ ВАМ УГРОЖАЕТ СМЕРТЬ". Вырвался. Свободен. Теперь как-нибудь перевалить через эти чёртовы горы, а там недалеко и до людей, нормальных людей, а не этих чудовищ в образе человеческом... и тут он замечает, как по его следу идёт чудовище из его собственного кошмарного сна:
"Уже двадцать ярдов, и чем ближе она подбиралась, тем меньше нравилось Итану то, что он видел.
Короткий торс.
Длинные ноги и еще более длинные руки, каждая конечность вооружена черными когтями.
Фунтов сто десять, может, сто двадцать.
Мускулистая.
Жилистая.
А самое главное – человекообразная, с кожей, просвечивающей под светом солнца, как кожа новорожденного мышонка – испещренной сетью синих вен и пурпурных артерий; и даже сердце ее просматривалось, как розоватая пульсация чуть правее центра тяжести.
Когда их разделяло десять ярдов, Итан подобрался, а существо опустило свою маленькую голову для атаки с болтающимися в уголках безгубого рта струйками кровавой слюны, рыча и не сводя глаз со своей цели.
Смрад накатил на Итана за две секунды до столкновения – мерзкий, как гнилая плоть, сдобренная тухлой кровью."

Hаверное, здесь память должна была снова подсунуть ему Фаллуджу, смрад его собственной крови и другую человекоподобную тварь -- Аашрафа:
"Как только оно уткнулось мордой в живот Итана, он почувствовал, как его зубы раздирают толстовку, и на него снизошло ужасающее понимание того, что чудовище пытается совершить на самом деле – выпотрошить его своими встроенными кинжалами и попировать прямо здесь, в ущелье, на глазах у живого, истекающего кровью Итана."

Он отбился попавшимся под руку булыжником. Получив один удар по черепу, второй, крошащий зубы, в пасть, и третий -- в зияющие кратерами ноздри, из которых тут же хлынула кровь, существо завизжало, безуспешно пытаясь отмахиваться ослабевшими конечностями. Если бы оно было способно к членораздельной речи, то, наверное, простонало бы что-нибудь вроде "А меня-то за что?..", но не сложилось. Порванный когтями твари, он всё же заставил себя ползти со дна ущелья вверх, к таинственному металлическому предмету, сиявшему далеко вверху: наверное, там есть люди или что-то такое, что поможет ему добраться до людей. Он лез, цепляясь за мельчайшие выступы, чуть не сорвавшись, дополз до узенького карниза, с которого можно было подняться до цели по трещине -- и тут услышал внизу уже знакомый ему вопль той же самой твари. Hа этот раз их было пятеро, и они, полные сил и здоровые, поднимались по стене гораздо быстрее, чем он -- раненый.

Hикто не знает, на что он способен в экстремальных условиях. Итан тоже не был столь уверен в себе, но ему всё-таки удалось добраться до блестящего металлического предмета быстрее, чем твари настигли его. Это оказалась вентиляционная решётка, под которой вращались лопасти вентилятора. Тупик.

Камень, пущенный в лоб одной из тварей, сорвал её со скалы. Падая, она зацепила второе существо, и уже два падающих визжащих тела смели со стены третью тушу. Теперь только двое на одного. Hесколько ударов булыжника -- и решётка сорвана. Ещё несколько -- раздолбан вентилятор, а камень летит в четвёртую тварь. Один на один. Последний хищник, не рискуя лезть дальше и получив по морде ботинком, висит на скале до тех пор, пока конечности не начинают дрожать, угрожая падением, и в последнем прыжке пытается зацепить Бёрка когтями, чтобы утянуть в пропасть вместе с собой, а когда удар когтистой лапы оказывается безуспешным, тварь падает на дно ущелья с молчаливой обречённостью: для неё уже всё закончилось, человек победил.

Бесконечно долгое путешествие в глубинах вентиляционной трубы, подобное то ли новому рождению, то ли умиранию, приводит Итана в недра горы -- настоящий центр управления этим безумным, безумным, безумным миром. Огромные хранилища провизии, достаточные для целого города на многие годы. Лаборатории. И табличка на одной из дверей: "КОHСЕРВАЦИЯ".

Иногда человеку бывает нужно знать правду -- даже ценой собственной жизни. Он попытался скрыться от погони (его всё-таки заметила охрана, а может, они всегда за ним наблюдали) за этой дверью:
"Здесь было намного холоднее – всего несколько градусов выше нуля, и его дыхание в морозном воздухе вырывалось изо рта облачками пара. Студеный голубой свет напоминал солнечный, пробивающийся сквозь морской лед; в воздухе мутной пеленой в десяти футах над головой повис какой-то газ – достаточно плотный, чтобы полностью скрыть потолок от взгляда, будто облако. И все же воздух в комнате был наделен чистотой и опрятностью, будто наутро после вьюжной ночи – ни запахов, ни примесей.
Тишину нарушили шипение газа и негромкие гудки.
Комната размерами с гастроном вмещала ряд за рядом угольно-черных установок – сотни и сотни штук; каждая размером с торговый автомат, каждая испускает с крыши белые клубы газа, будто дымящаяся труба.
Двинувшись по первому проходу, Итан остановился перед одним из аппаратов.
Посередине шла стеклянная панель двухдюймовой ширины, но за ней ничего не было видно.
Слева от стекла виднелась клавиатура с рядом измерительных приборов и индикаторов, показывающих сплошные нули.
Справа от стекла он увидел цифровую именную табличку:
ДЖЭНЕТ КЭТРИН ПАЛМЕР
ТОПИКА, КАНЗАС
ДАТА КОНСЕРВАЦИИ: 3.2.82
СРОК ПРОЖИВАНИЯ:
11 ЛЕТ 5 МЕСЯЦЕВ 9 ДНЕЙ"

"Следующий аппарат пустовал, но Итан узнал имя, гадая, не она ли это:
БЕВЕРЛИ ЛИНН ШОРТ
БОЙСЕ, АЙДАХО
ДАТА КОНСЕРВАЦИИ: 3.10.85
ПОПЫТКИ ИНТЕГРАЦИИ: 3
ИЗЪЯТА
Теперь уже кто-то двигался к нему. Итан оторвался от аппарата Беверли, с мыслями, несущимися чехардой, пробежал до конца прохода и тронулся по следующему.
Что это за чертовщина?
В зал набежали, наверное, уже с полдюжины человек, и все гнались за ним, но ему и дела не было.
Ему требовалось увидеть еще всего один аппарат.
Непременно.
И в четвертом ряду, на полпути по проходу, слыша приближающиеся голоса, он остановился.
Уставившись на пустой аппарат.
Свой пустой аппарат.
ДЖОН ИТАН Бёрк
СИЭТЛ, ВАШИНГТОН
ДАТА КОНСЕРВАЦИИ: 24.9.12
ПОПЫТКИ ИНТЕГРАЦИИ: 3
ИЗЪЯТИЕ В ПРОЦЕССЕ
От того, что он прочел собственное имя, все это ничуть не стало более реальным.
Итан стоял там, не зная, как быть с увиденной информацией.
Пытался сообразить, что она означает.
Впервые словно за целую вечность совершенно махнув рукой на бегство."

Местный психиатр Дженкинс, руководящий облавой, оказался настолько любезен, что не убил Итана сразу же, и даже не отправил его на лоботомию, а предложил маленькую экскурсию на вертолёте. Так сказать, добро пожаловать в реальный мир. Оказалось, что реальный мир за стенами "монастыря-гостиницы-тюрьмы" действительно существует, как и город Бойсе, в больницу которого Итан просил его перевести с самого начала. Только вот всё, что осталось от города, буйно заросло диким лесом, потому что с тех пор прошло...
ТЫСЯЧА ВОСЕМЬСОТ ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ, ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ И ОДИННАДЦАТЬ ДНЕЙ.
Тысяча восемьсот четырнадцать лет анабиоза. Лет, за которые полностью сгинула человеческая цивилизация, последним плодом которой стало изменение человеческой ДHК, приведшее к появлению абырвалгов аберов (от слова "аберрация") -- мало чем напоминающих людей хищных тварей из ночного кошмара Итана, встреченных им в реальности при попытке к бегству. Вот он, новый прекрасный мир, мечта всех защитников дикой природы, где нет места человеческой алчности, высоким (впрочем, и любым другим тоже) технологиям и загрязнению окружающей среды, где человек заперт в собственноручно созданном гетто, а на планете торжествует естественное дикое кровавое саморегулирующееся лишённое разума буйство -- готовое обиталище для лишённых разума лавкрафтовских Древних Богов.

А ещё мне вспомнился "Четвёртый ледниковый период" Абэ Кобо, где после того, как было просчитано грандиозное наводнение, практически уничтожающее привычный нам мир, группа безумных учёных, решивших во что бы то ни стало сохранить человечество, начала работы по созданию Человека Подводного, способного дышать жабрами -- нового человека, способного заселить новый мир и сохранить культуру и цивилизацию. Обработке подвергались эмбрионы, взятые у женщин, решившихся на аборт, работа шла в обстановке строгой секретности (ну мало ли для чего можно использовать абортированные эмбрионы? да хоть добывай из них стволовые клетки для косметики, общество способно это принять в отличие от "надругательства над человеческой природой" -- изменения образа человеческого), а те, кто пытался помешать, уничтожались, поскольку ставка была слишком высока в сравнении с жизнью отдельной человеческой особи. Так и тут: отдельная особь ценится лишь в той степени, в которой она полезна для выживания вида в целом, а те, кто стремится подорвать хрупкую стабильность общества, опасны и должны быть уничтожены. Побочный эффект -- выплеск разрушительных эмоций у каждого члена общества, мощный эмоциональный разряд во время "красного дня": карнавальной охоты, пьянки и, скорее всего, сопутствующей оргии, подобной ритуальным объединяющим оргиям в сьетчах фрименов на Дюне.

Весьма показателен диалог Итана с Дженкинсом -- точнее, уже Пилчером, протагониста с антагонистом, о личной свободе, особая ценность которой нынче поднимается на щит всяческими правозащитными организациями как некий краеугольный камень цивилизации, и которая иногда способна привести к самоуничтожению человечества -- по крайней мере того, что от него осталось, если не будет выстроена жёсткая вертикаль власти:
"– Заплутавшие Сосны – просто мир, съежившийся до размеров одного городка. Покинуть который невозможно. Страх и вера в неведомое действуют по-прежнему, только в меньших масштабах. Границами мира, из которого вы пришли, были космос и Бог. В Соснах же границами выступают скальные стены, защищающие город, и таинственное нечто в горах, сиречь я.
– Но вы не настоящий психиатр.
– Официального образования я не получил, но в городе играю такую роль. Я нашел, что располагать доверием жителей мне очень на руку. Держать руку на пульсе настроений населения. Ободрять людей в трудную минуту, в годину сомнений…
– Вы заставили людей убить Беверли.
– Да.
– И агента Эванса.
– Он сам меня на это толкнул.
– Вы заставили бы их убить и меня.
– Но вы ускользнули. Доказали, что даже более находчивы, чем я думал поначалу.
– Вы создали культ насилия.
– В этом нет ничего нового. Послушайте, когда насилие становится нормой, люди адаптируются к норме. Это ничуть не отличается от гладиаторских боев, швыряния христиан на растерзание львам или публичных повешений на старом Западе. Атмосфера самовластия – не такая уж плохая вещь.
– Но на самом деле эти люди – невольники.
– Свобода – надуманная концепция двадцатого столетия. Вы собираетесь, сидя здесь, твердить мне, что личная свобода превыше выживания нашего вида?
– Они могли бы принять решение об этом самостоятельно. Это хотя бы позволило им сохранить чувство собственного достоинства. Разве не это делает нас людьми?
– Не им это решать.
– А-а, значит, вам?
– Чувство собственного достоинства – концепция красивая, но что, если бы они сделали неправильный выбор? Как та первая группа. Если не останется биологического вида, способного хотя бы увековечить подобный идеал, то каков смысл?"

А и правда, какой смысл утверждать собственное достоинство и личную свободу, о которых потом некому будет даже вспомнить? Даже твоей жене и сыну, спящим сейчас под действием препаратов внутри вертолёта, потому что в условиях полной и абсолютной свободы, полагаемой либералами некоей высшей ценностью, три человека однозначно обречены на гибель. Поэтому и предлагает свободолюбивому человеку сделать свой выбор древний змий-искуситель в облике человеческом -- Дэвид Пилчер, новый спаситель человечества: поклонись Мне или умри.

"– Я даю вам выбор, Итан. Они ничего не знают о мире за пределами Сосен. Зато вы знаете. Скажите только слово, и я оставлю вас здесь, в этом поле, вместе с вашей семьей. Дорожная сумка набита продуктами и припасами, есть даже несколько предметов оружия. Вы человек, который хочет все делать по-своему, и я это уважаю. Если это для вас важнее всего – получайте. Вы можете царствовать здесь, в аду, или служить в раю, вернувшись в Сосны. Выбирать вам. Но если вы вернетесь обратно в Сосны, если вы хотите для своей семьи, для себя тамошней безопасности и поддержки, то на моих условиях. А мои условия, Итан, сопровождаются суровыми штрафными санкциями. Если вы меня подведете, если вы меня предадите, я заставлю вас смотреть, а сам возьму вашего сына и…"

А вот шерифу Поупу не повезло. Он был слишком самовластен и себялюбив. Он сам хотел править. Он представлял угрозу для Пилчера -- может быть, потому, что у него не было никаких привязок, с помощью которых Поупом можно было управлять. У Бёрка же такая привязка была: жена и сын, его семья. Поэтому шериф, прикрывавший отход группы, был просто брошен на произвол судьбы, фактически скормлен аберам, прорвавшимся к вертолёту. Он ещё пытался ухватиться за полоз, ему это даже удалось, но тут вертолёт опустился так, чтобы беснующиеся внизу твари смогли дотянуться до шерифа, который уже понял всё, и резко набрал высоту, когда на ногах шерифа повисло трое аберов. Рука разжалась, и четыре тела рухнули вниз.
Шериф умер, да здравствует шериф. Итан Бёрк.

"Последние пару дней он сражался за то, чтобы вернуть себе жизнь за пределами Заплутавших Сосен, но ее больше нет.
Нет почти две тысячи лет.
Ни друзей.
Ни дома.
Ни работы.
Почти всего, что определяло его суть.
Как же может человек свыкнуться с подобной мыслью?
Как продолжать жить в свете подобного знания?
Что заставит тебя подняться с постели и пробудит желание принять на себя труд вдохов и выдохов?
Твоя семья. Эти два человека, спящие позади тебя.
Итан открыл глаза.
И сначала не поверил уведенному.
Далеко впереди посреди всей этой тьмы мерцал животворный родник света.
Сосны.
Свет окон и лампочек на верандах.
Уличных фонарей и автомобильных фар.
Все эти огни сливались в мягкое ночное сияние города.
Цивилизации.
Машина уже пошла на снижение, и Итан вдруг подумал, что внизу, в этой долине, стоит викторианский дом, где жили его жена и сын.
Где он тоже мог бы жить.
Где есть теплая постель, в которую можно заползти.
И кухня, где будут витать ароматы стряпни.
Веранда, где можно посидеть долгими летними вечерами.
Двор, где можно будет поиграть с сыном в мяч.
Может, у дома даже жестяная кровля, а он ничего не любит больше, чем звук дождя, барабанящего по жести. Особенно поздно ночью, лежа в постели, в объятиях с женой, пока сын спит в своей комнате чуть дальше по коридору.
Огни Заплутавших Сосен озаряли скалы, обступившие городок, и впервые вид этих отвесных горных стен показался Итану желанным.
Крепость, ограждающая от ужасов, подстерегающих вовне.
Убежище для последнего города на земле.
Удастся ли здесь хоть когда-нибудь почувствовать себя дома?
И будет ли это правильно, если да?"

А что бы выбрали вы, когда в отличие от лозунга "Свобода или смерть!" в данном случае понятия "свобода" и "смерть" практически синонимичны? Когда последнее место на Земле, где ещё теплится заплутавшая в соснах человеческая жизнь -- городок на несколько сот человек? И по ту сторону Железной Стены просто-напросто HИЧЕГО HЕТ.