В колонках играет - Адаптация/No pasaran! (2011)/Любовь и каннибализм
"Последний человек на земле -- ура! Последний человек на земле!"
("Война миров", Герберт Уэллс)

"Я последний человек, и я останусь человеком до конца! Я не сдамся!"
("Носорог", Эжен Ионеско)

Наконец-то прочитал книгу Ричарда Матесона "Я -- легенда" (кино, разумеется, не смотрел). Эдакий вампирский постапокалипсис: новая эпидемия захлёстывает мир, люди мрут, как мухи, но потом возвращаются к "новой жизни", чтобы пить кровь живых. Казалось бы, мистика налицо: вампиры боятся креста, чеснока, зеркал, солнечного света, иногда способны рассыпаться в прах после того, как в их некроплоть забивается осиновый кол... да только не всё так сложно, как кажется, перед нами всё-таки скорее научная фантастика, и вампиризм, как выясняется, вызывается неким микроорганизмом, которому достаточно попасть в кровь человека, чтобы войти с ним в своеобразный симбиоз, а страх перед крестом у ещё сохранивших рассудок вампиров -- не более, чем психологический феномен.

Главный герой -- человек, которому, если так можно выразиться, посчастливилось приобрести иммунитет к этой заразе. Правда, на его долю не выпадает ничего хорошего: умершая и не сожжённая вопреки закону жена возвращается для того, чтобы умереть вторично и уже необратимо, санитарные бригады, на тот момент состоявшие ещё из живых, отправляют тело его дочери в очистительный огонь, и постепенно вся жизнь Роберта Нэвилля превращается в борьбу за выживание, поскольку каждую ночь его дом осаждают голодные толпы живых мертвецов, а днём уже он сам занимается истреблением прячущихся подальше от прямого солнечного света существ. Вечная война становится смыслом жизни: последний человек против орд чудовищ. И тут ему на глаза попадается живая женщина, идущая по яркому солнцу, как ни в чём не бывало...

Оказалось, что далеко не все заражённые полностью перестают контролировать человеческую часть себя. Часть инфицированных смогла найти средство, позволяющее относительно мирно сосуществовать с заразой в крови без особых выбросов животной агрессивности, а окончательно озверевших, так сказать, диких вампиров инфицированные рассматривали как опасность в том числе и для себя. Опасность, требующую полного уничтожения, а посему нет и не может быть никакой жалости к озверевшим отморозкам (ничего не напоминает? а ведь, казалось бы, не только социально, но и биологически близкие...). А новый прекрасный мир -- это мир молодых и сильных, разделённый на касты и управляемый железной рукой, свободный в том числе и от химеры совести.

"Он слабо, вымученно улыбнулся.
-- Ваша страна... Ваше общество... Очаровательны. -- Его хватало только на хриплый сипящий шепот. -- Кто были эти... Эти бандиты... Которые пришли за мной? Это... Слуги закона?..
Ее взгляд оставался бесстрастным.
Она стала другой, -- внезапно подумал он.
-- Всякое новое государство в начале своем бывает примитивно, -- сказала она. -- Ты и сам должен понимать это. Мы в каком-то смысле подобны революционерам. Мы -- группа людей, насильственно овладевшая властью. Но другого пути нет. А насилие -- оно и для тебя не чуждо: тебе тоже случалось убивать, и не однажды.
-- Только... чтобы выжить...
-- И мы убиваем исключительно по той же причине, -- спокойно сказала она, -- чтобы выжить. Мы не можем существовать бок о бок с мертвецами. Мозги у них не в порядке, и ими руководит единственная цель -- ты знаешь, они больше ни на что не способны. Поэтому они должны быть истреблены. Равно как и тот, кто убивает без разбору и живых и мертвых, -- я знаю, ты поймешь меня.
Невольный глубокий вздох, долгий и прерывистый, перевернул ему все внутренности, и боль пробуравила его, добираясь до самых отдаленных уголков тела. Его передернуло, взгляд затуманился, глаза заволокло болью. Туман застил его сознание.
Это скоро кончится, -- мелькнула мысль, -- должно скоро кончиться. Все равно так долго не протянуть.
Смерть не пугала его. Конечно, он по-прежнему не мог принять мысль о смерти как неизбежность, но страха перед ней не было.
Боль, до краев наводнив его сознание, медленно отхлынула, и туман рассеялся. Он снова взглянул: ее лицо было абсолютно спокойным.
-- Может быть, и так, -- сказал он. -- Хотелось бы верить. Но... Ты бы видела их лица... Когда... Когда они убивают. -- Он судорожно сглотнул. -- Это наслаждение, -- прошептал он, -- они наслаждаются.
Она улыбнулась -- сдержанно, отчужденно. Да, она изменилась, -- подумал он, -- совсем изменилась.
-- Видел ли ты когда-нибудь свое лицо, -- спросила она, -- когда убивал?
Наступила пауза. Она промокнула ему пот со лба и продолжала:
-- А я видела. Это было ужасно. Впрочем, ты даже не убивал меня. Ты просто гнался за мной.
Он закрыл глаза. Что толку ее слушать, -- подумал он. -- Она обязана служить этому новому строю и будет покрывать его жестокость, раз уж присягнула ему.
-- Да, возможно, ты видел наслаждение на их лицах, -- сказала она, -- и это не удивительно. Они еще молоды. И это их работа -- убивать. Это их функция. Их призвание. Они признаны законом, они делают свое дело -- и их уважают и славят за это. Можно ли их осуждать? Они всего-навсего люди -- да, да. И люди могут заблуждаться. И людей можно приучить убивать и наслаждаться этим. Все это давным-давно известно, и ты это прекрасно понимаешь.
Он поднял взгляд. Ее улыбка была принужденной, неестественной. Она улыбалась так, как улыбается женщина, пытающаяся переступить в себе женщину в угоду своему новому посвящению.
-- Роберт Нэвилль, -- произнесла она. -- Последний. Последний представитель старой расы.
Он напрягся.
-- Последний? -- пробормотал он, вдруг ощущая захлестнувшую его волну тоскливого, беспредельного одиночества.
-- Насколько нам известно, -- небрежно сказала она. -- Ты оказался единственным в своем роде. Поэтому в нашем новом обществе не будет проблем с такими, как ты.
Он взглядом показал на окно.
-- Там... -- проговорил он, -- толпа?..
Она кивнула.
-- Они ждут.
-- Моей смерти?
-- Казни, -- поправила она.
...
-- Как тебе удалось... пройти сюда? -- спросил он.
-- У меня довольно высокое звание, -- ответила она, -- новое общество делится на касты, и я принадлежу к высшей.
Он пошевелил рукой, словно возвращая ей прикосновение.
-- Только нельзя... Нельзя... -- он закашлялся кровью. -- Нельзя, чтобы... Чтобы оставалась только жестокость. Бездушие... Голый расчет... Этого нельзя допускать.
-- Но разве я могу, -- начала она, но остановилась, встретив его взгляд. -- Я попытаюсь, -- сказала она и слабо улыбнулась."

Мир меняется, и не все мы можем меняться вместе с ним. Тяжелее всего понимать, что ты больше не защитник всего человеческого, поскольку новое человечество исторгло тебя из своей среды. Теперь ты -- смертельно опасный монстр, серийный убийца, маньяк, не дающий покоя новой расе, а посему должен быть уничтожен. Ты и новое человечество несовместимы, это уже не предмет для дискуссий, поэтому кто-то должен уступить своё место другому, и этот "кто-то" -- ты.

"Я почувствовал, что обезоружен, надежда покинула меня: что могут пули, что может моя жалкая сила против холодной ненависти, упрямство -- против бесконечной энергии этой абсолютной жестокости, не подчиняющейся разуму, не знающей пощады?"
("Фотография полковника", Эжен Ионеско)

"Наступила тишина, словно толпу накрыли плотным одеялом. Они стояли и все, как один, смотрели на него, обратив к нему свои бледные лица. А он глядел на них. И вдруг он понял: это же я не в норме, а не они. Норма -- это понятие большинства. Стандарт. Это решает большинство, а не одиночка, кто бы он ни был.

Это внезапное откровение соединилось в нем с тем, что он видел: их лица, искаженные страхом, ужасом, ненавистью, -- и он ощутил, как они боятся его, как он ужасен. Он -- чудовищный выродок. Для них он куда опаснее той инфекции, жить с которой они уже приспособились. Он был монстром, которого до сих пор никто не мог поймать, никто не мог увидеть. Доказательством его существования были лишь окровавленные трупы их близких и возлюбленных -- он ощутил и понял, кем он был для них, и глядел на них без ненависти.
...
Круг замкнулся, -- думал он, ощущая, как вечный сон вкрадывается в его тело. -- Круг замкнулся. Гибель рождает террор. Террор рождает страх. И этот страх будет осенен новыми предрассудками... Так было, и так пребудет вовеки... и теперь...
Я -- легенда."