Альянс Великобритании, СССР и США был вынужденным и представлял собой прежде всего военный союз, нацеленный на разгром общего врага — нацистской Германии. Союзники также заявляли о стремлении выстроить после окончания войны новый миропорядок. Здесь между Соединенными Штатами, Великобританией и Советским Союзом существовали серьезные разногласия, которые удавалось так или иначе регулировать, пока продолжалась война и союзники были нужны друг другу. Неизбежным этот союз стал благодаря действиям Германии.

Нападение Германии на СССР коренным образом изменило ситуацию в Европе и расклад сил в мире. В этих условиях Черчилль, стоявший с 1940 года во главе британского правительства, сразу же занял предельно четкую позицию. Вечером 22 июня 1941 года он произнес исторические слова: «Любой человек и любая страна, воюющие с нацизмом, получат нашу помощь. Любой человек и любая страна, марширующие вместе с Гитлером, — наш враг... Следовательно, мы должны оказать любую доступную нам помощь России и русским людям»4.

Черчилль не изменил своего абсолютного неприятия коммунистической идеологии и практики, у него были сомнения в способности СССР противостоять натиску Германии, но в чрезвычайной ситуации он руководствовался прежде всего национальными интересами Великобритании. Вторжение германского вермахта в Советский Союз Черчилль воспринимал как спасение для Англии, которая после разгрома Франции уже год была вынуждена в одиночку противостоять Германии.

В невоюющих США летом 1941 года еще были сильны изоляционистские настроения. Сенатор-демократ Гарри Трумэн, выступая практически одновременно с Черчиллем, высказался за то, чтобы, не ввязываясь в советско-германскую войну напрямую, «помогать России, если войну выигрывает Германия, и помогать Германии, если войну выигрывает Россия», — с тем чтобы «они поубивали друг друга как можно больше»5. Иной была позиция президента Рузвельта, считавшего Германию наряду с ее союзником Японией угрозой для США. Атака японской авиации на базу ВМС США в Перл-Харборе 7 декабря 1941 года привела Америку к вступлению в войну. 11 декабря США объявили войну и Германии.

Так союз, бывший невозможным в относительно мирной — точнее, предвоенной — ситуации, стал неизбежным в условиях войны за выживание государств и народов. Нависшая над миром общая угроза не сплотила государства, чьи лидеры еще надеялись, что их страны не будут затронуты войной или даже окажутся в лучшем положении, если агрессор повернет в другую сторону. Потребовалась реализация угрозы в отношении своего государства, чтобы силы, несоединимые прежде в силу политических и идеологических различий, пошли на союз друг с другом. Свою роль сыграла геополитика в чистом виде: несмотря на колоссальные изменения за период с 1918-го по 1939–1941 годы, во главе противоборствующих коалиций во Вторую мировую войну стояли те же самые государства, что и в Первую.

Союзнические отношения между СССР и западными государствами складывались непросто. Две принципиальные проблемы были причиной постоянных трений между союзниками:

1) открытие на севере Франции второго фронта, на котором из года в год настаивал Сталин и против чего столь же последовательно выступал Черчилль;

2) стремление советской стороны как можно скорее получить от партнеров признание границ СССР по состоянию на июнь 1941 года6.

Тем не менее участники союза в течение всей войны проявляли лояльность друг другу. В тяжелые первые месяцы войны Сталин не пошел на сепаратный мир с Гитлером, чего опасался британский истеблишмент. Со своей стороны, западные союзники отказались от идеи сепаратного мира с Германией на заключительном этапе войны. Красная армия и войска союзников не только не столкнулись в Германии, а разместились именно на тех территориях, которые были предварительно согласованы между союзными державами.

Рузвельт, опираясь на огромную экономическую, финансовую и военную мощь Америки, руководствовался принципом сообщества свободных объединенных наций, выдвинутым еще президентом Вудро Вильсоном на исходе Первой мировой войны, и при этом стремился закрепить лидерство США как главного мирового арбитра. Премьер-министр истощенной войной Великобритании, опираясь на особые отношения с США как со старшим партнером, пытался в то же время сохранить Британскую империю. Принципы нового мироустройства были зафиксированы первоначально в Атлантической хартии, подписанной Рузвельтом и Черчиллем в августе 1941 года.

Советский Союз присоединился к Атлантической хартии в 1942 году. Начиная с 1944 года представители СССР активно участвовали в создании Организации Объединенных Наций. Сталин при этом исходил не из теоретических положений об оптимальном мировом порядке, а из традиционных постулатов реальной политики (Realpolitik), прежде всего соотношения сил, и мыслил в категориях геополитики — таких, как границы государств, сферы влияния, стратегическая глубина, буферные государства и т. п. В этом отношении он мог общаться на одном языке с Черчиллем. Рузвельт, со своей стороны, будучи изощренным политиком, не был, в отличие от Вудро Вильсона, идеологическим догматиком. Он считал добрые личные отношения со Сталиным залогом устойчивого сотрудничества после окончания войны и был готов в определенной мере учитывать советские интересы7.

Советский Союз вынес на себе основную тяжесть Второй мировой войны, Красная армия разгромила большую часть германских вооруженных сил. США оказывали помощь по программе ленд-лиза Великобритании, а затем и Советскому Союзу. В СССР с военной помощью из Великобритании направлялись так называемые северные конвои, которые несли серьезные потери от действий германского подводного флота. СССР и Великобритания совместно оккупировали Иран — северную и южную части этой страны соответственно, — чтобы обеспечить себе южный коридор для коммуникаций. (Это не было уникальным случаем: в 1941 году британские войска в силу военной необходимости оккупировали Исландию, которую вскоре передали под контроль вооруженным силам США.)

Военные действия западных союзников и СССР, действовавших на разных театрах военных действий, координировались только в самом общем плане, на уровне верховных главнокомандующих. Совместное командование и объединенный штаб были созданы только между США и Великобританией. Такая свободная форма координации между СССР и западными союзниками была благотворной, поскольку помогала избежать проблемы старшинства и иерархии в целом.

Пока шла война, ради достижения общей цели СССР и западные союзники шли на взаимные компромиссы. Удалось согласовать границы послевоенной Польши (одновременно это означало признание Западом присоединения к СССР Западной Украины и Западной Белоруссии), а также передачу Советскому Союзу южной части острова Сахалин и Курильских островов. Несмотря на приписываемый Рузвельту демократический идеализм, 32-й президент США, нуждавшийся в помощи СССР в войне с Японией, был вполне готов действовать в логике геополитических разменов8. В свою очередь, «вождь мирового коммунистического движения» Сталин в 1943 году распустил Коминтерн. Были уступки совсем мелкие — например, распространение на Западе книги Льва Троцкого о Сталине, уже готовой в 1941 году, отложили до конца войны9. Американская и британская государственная пропаганда воспевали военные подвиги Красной армии и мужество советского народа.

Все три конференции «Большой тройки» — Рузвельта (затем Гарри Трумэна), Сталина и Черчилля (которого еще в ходе последней конференции сменил Клемент Эттли), — проходили на территории Советского Союза (Ялта); территории советской зоны оккупации (Потсдам) или территории, максимально приближенной к границе СССР и бывшей под контролем Советского Союза (Тегеран, где резиденция Рузвельта располагалась на территории посольства СССР). Это объяснялось необходимостью для Сталина постоянно и лично контролировать операции Красной армии, но фактически было признанием роли Советского Союза в войне и исключительной важности советско-германского фронта.

Путем сложных согласований союзники достигли договоренности о принципах строительства и функционирования универсальной всемирной организации — ООН. В ее Уставе закреплено главенствующее положение пяти держав, ставших постоянными членами Совета безопасности с правом вето на его решения. В число пяти, помимо США, СССР и Великобритании, вошли Китай, боровшийся с агрессией Японии, и освобожденная от нацистов Франция. Сталин, ссылаясь на приглашение в ООН британских доминионов, добился также членства в Организации для двух республик Советского Союза — Украины и Белоруссии. Специально для этого в Конституцию СССР в 1944 году было включено положение о праве союзных республик на выход из Союза, которое было реализовано совсем в других условиях в 1991 году.

Важнейшим долговременным результатом союзнического взаимодействия Вашингтона, Москвы и Лондона стали:

• принятие Устава ООН;
• формирование на этой основе всемирной организации государств и целой системы связанных с ООН международных организаций — от МВФ и Всемирного банка до ЮНЕСКО и ВОЗ;
• придание Совету Безопасности ООН центральной роли в вопросах международного мира и определение правил функционирования Совета.

При всей ограниченности прямого воздействия ООН на международные отношения существование и функционирование этой организации упорядочивает мировую политику и предоставляет уникальную глобальную площадку для контактов и переговоров. И это важнейшее непреходящее дипломатическое наследие антигитлеровской коалиции.

На заключительном банкете Ялтинской конференции, проведенном в фирменной сталинской стилистике (банкет длился четыре часа и был отмечен 45 тостами), Сталин заметил: легко сохранять союз во время войны, поскольку есть общий враг, труднее будет сохранить его после войны, когда у союзников обнаружатся разные интересы10. Совместная победа в войне знаменовала триумф союзничества между Великобританией, Советским Союзом и США. Одновременно она обозначила начало конца «Большой тройки».

СОЮЗ НЕВОЗМОЖНЫЙ

Победа в войне резко снизила зависимость союзников друг от друга и столь же резко усилила их разногласия, проявившиеся еще в ходе войны. Одним из важнейших спорных вопросов стала проблема принципов и персоналий при формировании правительства Польши. Сталин считал необходимым с точки зрения будущей безопасности СССР создание в Польше и шире — в Восточной Европе — правительств, безусловно лояльных Советскому Союзу. Он исходил главным образом из необходимости создания геополитического буфера против будущей Германии. Так, ялтинская Декларация об освобожденной Европе с самого начала столкнулась с реалиями силовой политики.

Такой подход не был чужд и Черчиллю. В октябре 1944 года британский премьер-министр прибыл с визитом в Москву для обсуждения со Сталиным условий формирования послевоенного мира. В ходе переговоров Черчилль предложил Сталину раздел влияния между СССР и Западом в ряде балканских и восточноевропейских стран. При этом влияние определялось процентным соотношением просоветских и прозападных политиков в правительствах соответствующих государств.

Оценивая подход Черчилля, Генри Киссинджер отмечал: «В британской политике просматривалась доля дерзкого отчаяния. Никогда еще сферы влияния не определялись в процентах. Не существовало никаких критериев или средств контроля за соблюдением принципа долевого дележа. Влияние всегда определялось присутствием соперничающих армий»11. Сталин прекрасно понимал это. Он легко согласился на дележ влияния, исходя из того, что территорию Восточной Европы занимала Красная армия. По оценке Киссинджера, Сталин требовал «платы за свои победы в единственной валюте, воспринимаемой им всерьез, — в форме контроля над территориями»12. В таких условиях никакие расчеты не могли бы помешать Москве довести, например, предлагавшиеся ей в Румынии 90% или в Болгарии 75% влияния до 100%.

В отличие от Черчилля Рузвельт не думал о геополитике в процентах. Американский президент исходил из реалий, сложившихся в результате войны. Еще до Тегерана Рузвельт пришел к выводу, что Польшу после войны придется отдать Сталину13. В дальнейшем он заверил советского вождя, что США не будут мешать СССР проводить свою политику в отношении Румынии, Болгарии, Финляндии, а также Латвии, Литвы, Эстонии, территорий восточной Польши и Бессарабии с Северной Буковиной, включенных в состав СССР в 1940 году, — притом что формально Вашингтон отказался признать советскую аннексию Прибалтики.

В наиболее концентрированном виде политика раздела территорий на сферы влияния была применена к побежденной Германии, а также к Австрии. Еще осенью 1944 года союзники достигли договоренности о принципах управления Германией после войны. Германия и Австрия разделялись на зоны оккупации, Берлин — на сектора оккупации, и только в центре Вены создавался общий сектор. Важно отметить, что в конце войны линии фактического соприкосновения советских и западных войск не совпадали с границами соответствующих зон. Однако уже к лету 1945 года ситуация была упорядочена и войска отведены в пределы закрепленных за их странами зон и секторов оккупации.

Установление зон оккупации еще не означало раздела Германии как страны. Целесообразным такой раздел считали многие в США (см., например, план, предложенный министром финансов Генри Моргентау14) и в Англии. Сталин, напротив, помня о последствиях Версальского мира, опасался стимулировать германский национализм насильственным разделом страны и выступал за единую нейтральную Германию под четырехсторонним контролем. Формально эта позиция стала общей для союзников. Германия оставалась единой, но под управлением четырех держав-победительниц («Большая тройка» плюс Франция). Управление осуществлялось через находившийся в Берлине Союзный контрольный совет в составе главнокомандующих оккупационных войск и исполнительный орган Совета — Союзную контрольную комиссию. Аналогичные комиссии были созданы и в других странах — союзницах Германии от Балкан до Финляндии.

Уже вскоре, однако, совместное управление оказалось проблематичным, а затем невозможным из-за различия в интересах и стратегиях СССР, с одной стороны, и западных держав — с другой. Прозорливый советник посольства США в Москве Джордж Кеннан уже летом 1945 года считал раздел Европы и расчленение Германии единственной реалистической стратегией для Америки15. С 1946 года интеграция трех западных зон стала официальной политикой Вашингтона. США, Великобритания и Франция пришли к выводу, что лучше иметь под своим контролем половину Германии, чем половину контроля над единой Германией.

Раскол Германии стал прологом к расколу Европы. Уже в 1947 году США впервые в своей истории взяли на себя обязательства по экономической и политической поддержке Греции, где шла гражданская война, а также Турции — стран, находившихся прежде в неформальной сфере влияния ослабевшей Великобритании. Объявленная в том же году доктрина Трумэна провозглашала защиту «свободного мира» от коммунистической угрозы16 и советского проникновения в Восточное Средиземноморье17. Вскоре она была дополнена планом Маршалла, нацеленным на экономическую помощь странам Западной Европы, снижение популярности в этих странах коммунистических партий и размывание влияния СССР в Восточной Европе.

В Москве доктрина Трумэна и план Маршалла были оценены как шаги в направлении создания западного блока против Советского Союза. Академик Евгений Варга, которому был поручен анализ американского плана, писал о неприемлемых для СССР последствиях американской помощи – возможностях свободного передвижения товаров, экономической и политической информации18. Со своей стороны Сталин приступил к политике коммунизации Восточной Европы, установления там режимов «народной демократии». В 1948 году раскол Германии и Европы стал окончательной реальностью. Валютная реформа в западных зонах Германии спровоцировала Берлинский кризис — первое открытое военно-политическое противостояние коллективного Запада и СССР в холодной войне. Вскоре было создано НАТО и началась война в Корее.

Это противостояние было вызвано далеко не только несовместимостью коммунистической идеологии и либерального капитализма. Еще до Фултонской речи Черчилля о «железном занавесе», но уже после выступления Сталина в Большом театре в феврале 1946 года (в котором он говорил о победе в войне именно советского государственного строя) Дж. Кеннан подготовил свою ставшую знаменитой «длинную телеграмму» № 511.

Кеннан писал: «В основе невротического восприятия Кремлем мировых событий лежит традиционное и инстинктивное русское чувство неуверенности в собственной безопасности. Первоначально это была неуверенность мирного, земледельческого народа, пытающегося выжить на открытых равнинных пространствах в непосредственной близости от воинственных кочевых племен. На это, по мере того как Россия вступала в контакт с экономически передовым Западом, стал накладываться страх перед более компетентными, более могущественными, более высокоорганизованными сообществами. Такой вид неуверенности в собственной безопасности скорее характерен не для русского народа, а для русских властей; ибо последние не могли не ощущать, что их правление относительно архаично по форме, хрупко и искусственно в своем психологическом обосновании и не способно выдержать сравнение или сопоставление с политическими системами западных стран. По этой причине они всегда боялись иностранного проникновения…»19

В то же время для США, в силу географических и исторических обстоятельств, было характерно ощущение собственной внешней безопасности, сочетавшееся с идеологическим мессианизмом. Быстрый рост экономической и финансовой мощи США в течение первой половины ХХ века привел к тому, что изоляционизм американского «града на холме», который Рузвельт был вынужден преодолевать ради того, чтобы США могли вступить в войну20, сменился глобализмом Pax Americana. Советский коммунистический проект лоб в лоб столкнулся с экспансивным либерализмом США. Это столкновение стало главным идеологическим содержанием холодной войны.

Таким образом, путь от общей победы и триумфа антигитлеровской коалиции к конфронтации между Советским Союзом с одной стороны и США и западными союзниками — с другой занял три года. Победа заложила нормативные основы миропорядка — Устав Организации Объединенных Наций; сформировала вокруг ООН систему универсальных международных институтов; создала всемирную площадку для постоянного общения государств. Конфронтация, напротив, задала миропорядку геополитическую, идеологическую и военно-политическую структуру — разделенный надвое биполярный мир во главе с США и СССР. Очевидная угроза всеобщего уничтожения в случае применения сторонами ядерного оружия оказала сдерживающее воздействие на политику Вашингтона и Москвы в отношении друг друга. Войны вспыхивали на флангах линии конфронтации, носили локальный характер и велись преимущественно младшими союзниками или клиентами двух сверхдержав.

ТЩЕТНОСТЬ ПОПЫТОК «БОЛЬШОЙ СДЕЛКИ»

Период Второй мировой войны абсолютно уникален и ни с чем не сравним. Наличие общего смертельного врага — гораздо более прочный цемент для союза, чем просто совпадение интересов и идеологий (ценностей). Но этот цемент рассыпается, как только цель — победа — достигнута. В отсутствие общего врага альянс становится невозможным, а отношения могут развиваться в лучшем случае на прагматической основе, если на это есть добрая воля.

После смерти Сталина в 1953 году Черчилль, вновь ставший британским премьер-министром, пытался реанимировать модель «Большой тройки», на этот раз для смягчения напряженности в мире, но не был понят другим ветераном Второй мировой — Дуайтом Эйзенхауэром, сменившим Трумэна на посту президента США21. Временного смягчения напряженности между Западом и Советским Союзом тем не менее действительно удалось добиться. В 1955 году в Женеве для обсуждения германского вопроса собрались главы правительств СССР, США, Великобритании и Франции, в политический оборот вошел термин «дух Женевы». Но этот эфемерный дух свидетельствовал только о временном изменении атмосферы и некоторых модальностей, но не самой сути отношений.

Суть сводилась к разделу мира на сферы влияния двух блоков во главе с Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки. Этот раздел не был гладким и беспроблемным. Понадобились новые опасные кризисы в Берлине и вокруг Кубы, чтобы наконец установилось глобальное равновесие в рамках разделенного мира. В советской политической доктрине со времен Никиты Хрущева это новое, сравнительно устойчивое состояние системы международных отношений стало называться мирным сосуществованием двух систем. Признание безальтернативности сосуществования непримиримых противников в ядерный век стало своего рода «большой сделкой».

Мирное сосуществование исключало мировую войну, но оно было вынужденным сожительством двух враждебных мировых сил. Их ожесточенное противоборство продолжалось, но стремление к самосохранению требовало прагматического взаимодействия для снижения рисков столкновения. Был запущен процесс взаимного ограничения вооружений и некоторого снижения уровня взаимной враждебности, который в СССР был назван разрядкой международной напряженности, а в США получил название détente22.

Свою роль сыграли личные качества руководителей. В Советском Союзе — Никиты Хрущева, а затем сменившего его Леонида Брежнева. Прошедшие Великую Отечественную войну советские политработники, ставшие затем во главе партии и государства, стремились избежать третьей мировой. Оба они понимали важность контактов на высшем уровне с американскими оппонентами. Отношения с США оставались для них приоритетом. Хрущев шел на обострение в Берлине и на Кубе, но он же шел на прямой диалог с президентом США Джоном Кеннеди — боевым пилотом Второй мировой — и не допустил гибельного столкновения. Брежнев не стал отменять визит президента США Ричарда Никсона в Москву в 1972 году для подписания соглашений по контролю над вооружениями, несмотря на усиление американских воздушных бомбардировок Северного Вьетнама прямо накануне визита.

Кремлевские руководители действовали не только через официальные каналы МИДа, но и через доверенных лиц, создававших свои, неофициальные. Как уже отмечалось, в Лондоне в первые годы войны контакт с Черчиллем и Иденом осуществлял посол СССР Иван Майский; доверенным лицом Рузвельта в прямом общении со Сталиным был Гарри Гопкинс, которым советский вождь искренне восхищался. Визиты Гопкинса к Сталину в июле 1941 года и в июне 1945-го символическим образом открывали союз держав и закрывали его23.

При президенте Кеннеди в течение некоторого времени его неформальным посланцем был журналист и редактор Норман Казинс, пытавшийся помогать выстраивать добрые отношения внутри, как он сам писал, «триумвирата» Кеннеди — Папа Римский Иоанн XXIII — Хрущев24. Доверенным лицом Хрущева в этот период выступал его зять Алексей Аджубей, главный редактор газеты «Известия». Самым знаменитым и эффективным стал канал связи Генри Киссинджер — Анатолий Добрынин. Сам Киссинджер отсчитывал эти контакты от 14 февраля 1969 года, первой его встречи с советским послом, состоявшейся всего через три недели после вступления в должность советника президента Никсона по национальной безопасности. Взаимодействие Добрынина и Киссинджера стало одним из ключевых инструментов формирования политики разрядки25. Встречи Киссинджера с Брежневым в первой половине 1970-х годов были настолько частыми, что для американского переговорщика в резиденции генерального секретаря ЦК КПСС в Завидово было построено специальное помещение — спичрайтеры первого лица окрестили его «Кискиным домом»26.

Последний советский лидер Михаил Горбачев попытался выстроить новые советско-американские отношения — нечто вроде дружественного всемирного кондоминиума — на основе выдвинутой им концепции «нового политического мышления». Эти попытки, однако, оказались безуспешными из-за прогрессировавшей слабости Советского Союза, закончившейся распадом страны.

При первом президенте Российской Федерации Борисе Ельцине был поставлен и практически решался вопрос уже не о «большой сделке» Москвы и Вашингтона, а о присоединении России к коллективному Западу во главе с США. Но идею западной интеграции России также не удалось осуществить — в основном из-за неготовности, а затем и решительного отказа российских элит и общества признать безусловное лидерство Соединенных Штатов в этих новых отношениях.

Попытки договориться об условиях интеграции продолжались вплоть до начала 2000-х годов. Владимир Путин, тогда еще исполняющий обязанности президента, в интервью BBC допустил возможность присоединения России к НАТО27. В то время Путин вел по этому поводу содержательные беседы с генеральным секретарем Североатлантического альянса лордом Джорджем Робертсоном. Теракты 11 сентября 2001 года, после которых Путин немедленно заявил о поддержке Россией Соединенных Штатов и распорядился оказать им реальную помощь в антитеррористической операции в Афганистане, породили в Москве надежды на новое союзничество с Вашингтоном.

В ноябре 2001 года директор Института США и Канады РАН Сергей Рогов писал: «…у США и России впервые после 1945 года оказался общий враг — международный терроризм… Борьба против общего противника создает настолько мощные совпадающие интересы, которым оказываются подчиненными все другие цели. Союз может быть прочным, если у сторон будут и другие долговременные интересы. Таким интересом, например, может стать нераспространение ядерного оружия»28.

Проблема, однако, заключалась в условиях союзничества. В мае 2001 года в ходе встречи группы экспертов с президентом США Джорджем Бушем — младшим будущий американский посол в Москве, а тогда политолог Майкл Макфол предположил, что задача США могла бы выглядеть так: «Мы должны поддерживать демократию в России и поощрять присоединение России к международным институтам, установленным США после Второй мировой войны»29. Буш, в свою очередь, заметил, что Америке нужна Россия на стороне США, потому что однажды обеим странам придется иметь дело с Китаем. Иными словами, речь шла о присоединении России к руководимой США международной системе на общих, то есть подчиненных, основаниях.

Путин, со своей стороны, видел союзничество с Западом иначе. Для него было принципиально важным, чтобы Россия воспринималась Соединенными Штатами как равный партнер, имеющий право и возможность участвовать в совместном принятии важнейших решений. Для Вашингтона такое требование было не только чрезмерным, но и абсолютно неприемлемым, поскольку ставило под вопрос единоличное лидерство США в созданной ими международной системе и тем самым расшатывало бы эту систему изнутри. Путин в конце концов и сам понял это. Ближе к концу своего второго президентского срока он произнес известную речь на Мюнхенской конференции по безопасности, в которой резко критиковал однополярный мир и поведение его гегемона — Соединенных Штатов Америки30.

Таким образом, борьба с международным терроризмом оказалась недостаточно прочной основой для нового союза двух уже явно разновеликих держав, все более отдалявшихся друг от друга ценностно и геополитически. Попытка «перезагрузки» российско-американских отношений в период президентства Дмитрия Медведева (2008–2012) основывалась уже только на тактических соображениях вашингтонской администрации и вполне прагматических интересах Кремля. Эта попытка продолжалась недолго и была опрокинута развитием внутриполитической динамики в обеих странах и нараставшими противоречиями между ними на международной арене.

После избрания в 2016 году президентом США Дональда Трампа в Москве вновь — и, вероятно, в последний раз — возник призрак «большой сделки». В Кремле увидели возможность широких договоренностей с республиканской администрацией, но, разумеется, не на основе восприятия Россией западных ценностей, а совсем наоборот — на базе безразличия Трампа к этому ценностному каркасу, чистой прагматики и личной «химии» двух президентов. Надежды на прагматическую «стыковку» Путина и Трампа были похоронены ожесточенной политической борьбой внутри США, результатом которой стало дальнейшее резкое ухудшение американо-российских отношений.

Наконец, в самом начале пандемии коронавируса на очень короткое время в Москве появилась иллюзия, что противодействие этой общей угрозе поможет если не оздоровить отношения с США, то хотя бы смягчить конфронтацию. На самом же деле пандемия еще больше обострила американо-российские отношения, усилив в США и без того беспрецедентное недоверие к России и подхлестнув конкуренцию между двумя странами на рынке вакцин, переросшую в информационную войну31.