ВИКТОР МАРТИНОВИЧ– руководитель департамента политических наук Европейского гуманитарного университета, доктор истории искусств



У Хемингуэя периода гражданской войны в Испании есть текст, коренным образом отличающийся от его военных репортажей того же периода. Называется текст «Мотылек и танк», он повествует о тех изменениях, которые происходят с мотыльком человеческой души при столкновении с бронированной реальностью охваченной противостоянием страны. Мне кажется, чтобы понять происходящее в Белоруссии, сегодня нужно читать не репортажи из залов суда, а тексты, аналогичные хемингуэевскому «Мотыльку и танку».

Любому, кто более-менее следит за новостными лентами, известно, что в эти дни идут сразу три суда над участниками «Площади» — массового выхода людей на улицы 19 декабря 2010 года. На скамье подсудимых — пять (!) претендентов на президентскую должность, выставивших свои кандидатуры на декабрьских выборах. Уже есть осужденные на годы тюрьмы, в том числе те, кто до площади не дошел, так как был задержан накануне. На скамье подсудимых — пушкинист, кандидат филологических наук Александр Федута, автор знаменитой биографии Александра Лукашенко, работавший в 1994 г. в штабе первого белорусского президента; журналистка «Новой газеты» Ирина Халип; поэт, лауреат премий Владимир Некляев; уже осужден известный историк-архивист Дмитрий Дрозд.

Ровно год назад я предложил подсудимому Александру Федуте прочитать в Европейском гуманитарном университете курс лекций по дисциплине «Политические технологии». Некоторые учебники по этой дисциплине утверждают, что, когда на улицы выходит более 20 тысяч человек, разгонять их нецелесообразно. Потому что применение силы может привести к сложно прогнозируемым последствиям. И лучше дождаться, пока люди разойдутся по домам, нежели бросать против них спецназ или армию. На площади Независимости в Минске было 40 тысяч человек. Их разогнали.

Но и на этом не остановились: усмирение недовольных, попытка найти и наказать всех участников, хотя бы по распечаткам телефонных разговоров зафиксированных на площади, приобретает поистине вселенские масштабы. Для носителей альтернативных взглядов просто не остается места в стране: можно не состоять ни в каких партиях, но при этом ощущать себя полноценным врагом народа.

Допросы, передачи в СИЗО, суды — все это массово коснулось людей, не задействованных в НКО, не участвовавших в работе штабов, а просто имеющих друзей не тех политических взглядов. На наших глазах относительно мягкий белорусский политический режим, всегда оставлявший место для жизни недовольным, превращается в нечто непривычное, не характерное для толерантного национального характера белорусов. На грани закрытия несколько медийных проектов, словосочетание «пятая колонна» в адрес инакомыслящих приобрело характер основного пропагандистского штампа, несколько десятков человек — например, кандидат в президенты Алесь Михалевич, заявивший о пытках во время следствия — эмигрировали в статусе политических беженцев.

Мне интересно, что происходит в душах белорусских чиновников — в первую очередь молодых, 30-40-летних, четко осознающих, что их карьерное будущее не исчерпывается ближайшими десятью годами. Редакторов государственных изданий, которые публикуют обличительные статьи против людей, с которыми раньше приятельствовали. Медийных персон, рассуждающих в эфире, что против Белоруссии ведется некая «война», которая вызвала валютную панику и товарный ажиотаж.

То, что происходит в душах людей с другой стороны баррикад, мне известно: достаточно одного визита в «желтый дом» (белорусский аналог Лубянки), одного разговора с профессиональным следователем, чтобы понять простую истину. В ситуации, когда счет подозреваемых в политических преступлениях идет на десятки, а средний срок за то, что в классических демократиях и преступлением-то не считается, исчисляется тремя годами тюрьмы, границы понятия «невиновность» размываются. После казуистических вопросов допрашивающего ты сам вдруг начинаешь думать, не является ли призыв выйти на площадь после фальсификации выборов деянием, за которое нужно наказывать тюрьмой?

Судят всех, а тех, кого не судят, вызывают в качестве свидетелей. Страна поделена на свидетелей обвинения и свидетелей защиты. А те, кого не вызывают, сидят в Интернете и с растущим ощущением жути читают в Твиттере показания защиты и обвинения. Стал перед телекамерой, заявил о том, что «...экс-кандидат Санников, подогреваемый супругой Ириной Халип…» и т.д. — превратился в свидетеля обвинения. Попытался возвысить робкий голос, заявил о том, что все эти поэты, пушкинисты и архивисты ничего плохого не сделали, их просто достало — как достало многих думающих за последние 16 лет, — превратился в свидетеля защиты.

Пока кажется, что еще можно найти слова, чтобы достучаться до нации и вывести ее из состояния борьбы всех со всеми. Был ведь в дореволюционной России такой публицист, Владимир Короленко, который работал в судах и искал аргументы, чтобы людей, о которых он писал, оправдали. Короленко всю жизнь критиковал несправедливое судебное устройство и клеймил за это царизм. Он был убежден, что, если детально рассказать обо всех нестыковках в позиции обвинения, если изложить на бумаге аргументы защиты, общественности сразу станет понятно, что невиновных нужно выпустить. И до поры до времени ему это удавалось. Но потом случилась революция, и к его аргументам просто перестали прислушиваться. Он пытался протестовать, и даже был услышан Лениным. В 1920 г. на встречу с Короленко — знаменитым защитником обездоленных — был откомандирован нарком Луначарский. Короленко перед встречей попросил у Луначарского заступиться за пять мукомолов, которых революционный суд объявил кулаками. Луначарский ознакомился с подготовленными Короленко доказательствами и просто уехал из Полтавы. Оказалось, что несчастных мукомолов уже расстреляли (см. «Шесть писем без ответа» В. Короленко). Оказалось, что словами и доводами в разделенной на подсудимых и судящих России никого убедить невозможно.

И тут снова вспоминается «Мотылек и танк» Хемингуэя: душа человека оказывается слишком хрупкой в противостоянии с несущейся на всех парах, закованной в броню боевой машиной. Пытаясь остановить ее, мотылек неизбежно погибает.