Новодворская Валерия Ильинична

Александра Федоровича Керенского постигла участь любого законника и любого интеллигента в годину гражданской розни: на него ополчились обе стороны, и красные и белые. Керенский защищал гонимых, но для него самого адвоката не нашлось. В 1970 году в Нью-Йорке Зарубежная русская церковь (так же как и сербская) отказала ему и в христианском погребении как губителю России и масону. И все, что он получит 4 мая к 130-й годовщине со дня своего рождения, — эта скромная колонка.


Будущий глава Временного правительства был блестящим адвокатом, последователем Плевако и Александрова (защитника Веры Засулич). Он защищал униженных и оскорбленных, клеймил власть, выигрывал политические процессы, ничего не боялся. Участвовал в адвокатском комитете помощи жертвам 9 января 1905 года. В 1906-м защищал крестьян, разграбивших поместья остзейских баронов, в 1912-м — членов армянской партии «Дашнакцутюн». Выступал в поддержку жертвы черносотенцев М. Бейлиса так страстно, что попал под суд. Он разделял все чаяния и заблуждения тогдашней интеллигенции: поносил «кровавый царский режим» и мечтал о революции. Вступил в партию эсеров, писал радикальные статьи, за что даже отсидел 4 месяца в «Крестах» и 5 месяцев — в ташкентской ссылке. Был депутатом IV Думы от трудовиков и лучшим оратором от левых, а в 1915 году возглавил фракцию Трудовой партии. Он стал одним из лидеров думской оппозиции.

Именно Керенский призвал не подчиняться царской воле, когда 27 февраля Николай II своим указом прервал думскую сессию. Но его враг Шульгин, отпетый монархист, писал, что в эти же дни Керенский спасал царских министров от самосуда, позаботился о надежной охране и всех нуждах ненавидимого им монарха и его семьи, пытался договориться с Англией о высылке туда Романовых. Отъезд царской семьи в Тобольск он организовал, чтобы убрать несчастных от накалившихся в столице страстей.


Когда Керенский стал министром юстиции Временного правительства, в его активе оказались политическая амнистия, признание независимости Польши и восстановление конституции Финляндии. Возвращенная им из ссылки «бабушка русской революции» Брешко-Брешковская потом обвиняла Керенского в том, что он не прикончил Ленина. А он не умел бить противника ледорубом по голове. И тщетно звал его на легитимный суд.


Керенский не соглашался санкционировать захват крестьянами помещичьей земли без выкупа. Он пытался удержать фронт, считая сепаратный мир с Германией позором для России. А Корнилова боялся, как всякий левый интеллигент боится генералов и офицеров: считал, что войска просто задушат революцию, а такие настроения в офицерской среде, конечно, были. Керенский не поверил в честные демократические убеждения Корнилова.


Он отчаянно рисковал после переворота, пытался выступить на Учредительном собрании против большевиков, но его не пустили эсеры. Он пытался присоединиться к генералу Каледину в Новочеркасске, но был с негодованием отвергнут. Перебравшись в январе 1918-го в Англию, он тщетно добивался от Антанты полноценной военной интервенции.


Будучи левым, Керенский ни разу не вышел за пределы триады: «Свобода. Собственность. Законность». И поздравления Сталину по случаю победы в советско-финской войне он в отличие от Милюкова не посылал.


Он еще долго боролся, читал антисоветские лекции и признал советскую власть только за два года до смерти, 87-летним стариком, чтобы умереть на родине. Но его не пустили.


Лучшую эпитафию ему оставил поэт Леонид Каннегисер, расстрелянный за убийство чекистского палача Урицкого: «Тогда у блаженного входа в предсмертном и радостном сне я вспомню — Россия, Свобода, Керенский на белом коне». До августа 1991-го России было больше нечего вспоминать.