МИХАИЛ БЕРГ

Вот портрет: резкий, по-пацански самоуверенный и одновременно наивный; постоянно выдает желаемое за действительное, с наслаждением играет мускулами и желваками и при этом строит из себя кого-то другого, более взрослого и рассудительного. Упертый, нарочито прямой и обладающий удивительно узким кругозором, будто смотрит на мир из-под козырька детской кепочки. Но сам этого, конечно, не осознает, так как из-за обилия лести уверен, что все глупее его. И при этом по-простонародному недалек, похож на героя шукшинского рассказа «Срезал», не умеет учиться на ошибках и непреклонен до омертвения лица и души. И самое главное: не уважает того, чего не понимает. Такой политик, однако, не этим страшен. Страшно другое. Что он прав. Прав, когда говорит: я с моим народом, может, и ошибаюсь… Не ошибается, ибо народ — это то большинство, которое и представляет собой общество, такое же, как этот трудный подросток. То есть точно так же это общество инфантильно, самоуверенно, принимает иллюзию за реальность, не в состоянии учиться, но при этом всегда готово учить, всегда считает себя правым, категорически уверено в себе, даже когда обстоятельства разительно не совпадают с реальностью.


Г-н Путин — мой давний клиент, я написал о нем книгу более 6 лет назад, опубликовав ее в маленьком издательстве митьков «Красный матрос», так как все остальные, крупные, либеральные издательства, где каждый второй – мой близкий приятель, отказались, в чем я, честно говоря, не сомневался. Путин после разгона НТВ стал сакральной фигурой, его критика, разбор его лексики, стиля ходьбы (когда одна рука, как парализованная, прижата к ноге, будто не дает болтаться пустым ножнам, так в раскачку ходят моряки, придерживая кортик) были уже запрещены. Да и кому важно знать, что специалисты, проанализировавшие его походку, уверяют, что Путин просто физически не может ходить, так сказать, назад, только вперед; он не может двигаться спиной, не может оборачиваться, как не может размахивать при ходьбе двумя руками сразу – это последствие, скорее всего, серьезной травмы спинного мозга, полученной неизвестно когда. (Отсюда, кстати говоря, его тяга к дешевым трюкам, поражающим внимание почтенной публики.)

То есть его инфантилизм, его тип – амбициозного, жестокого, плюющего на приличия подростка, живущего в очень узком, закрытом мире, который никак не может распахнуться – это инфантильность физиологическая, помноженная на инфантильность психологическую и интеллектуальную. Но Путин по большому счету не имеет значения, вернее, имеет, но только как автопортрет, который появляется в зеркале, если в него заглядывает российское общество. Мы говорим Путин – подразумеваем Россию начала XXI века, мы говорим Россия, не имеющая шанса повзрослеть, и подразумеваем Путина.

Его интервью Андрею Колесникову – это интервью, которое один подросток дает другому: более наглый более хитрому. Интервьюер ни разу не помогает дающему интервью, сообщив ему информацию, которая помогла бы подростку, изображающему крутизну, выйти за пределы детского мира. Каждый раз, когда после соответствующей реплики дающий интервью начинает, как бабочка о стекло, биться о границы своего мирка, мы видим, что интервьюер вроде хочет распахнуть форточку, но не может, так как он, таким образом, перестал бы сам быть подростком, то есть нарушил бы правила игры.

У этой ситуации нет выхода. То есть практического выхода нет, умопостижимые, абстрактные, стратегические есть. По идее надо сделать так, чтобы количество инфантильных подростков в российском социуме уменьшалось, а количество тех, кто способен отличить иллюзию от реальности, увеличивалось. Да, для этого необходима система проб и ошибок, должно быть куда больше, чем сейчас, престижных жизненных стратегий, при которых не иллюзия, не понты, а реальность обладала бы большим весом.

Ведь чем цепляет г-н Путин подведомственный ему электорат? В основном, надутыми щеками. То есть тем, что делает вид, что восстанавливает империю, раздувает великодержавные и националистические иллюзии, делает вид, что нас уже все опять боятся. Почему иллюзия, почему делает вид? Потому что сама империя – это иллюзия. И способ спрятаться от реальности. В юности я знавал одного молодого писателя, который, если ему делали какое-то замечание, никогда не исправлял фразу, а дописывал еще некоторое количество слов, в которых неудачная фраза тонула, как в тумане. Так и с империей. У вас есть проблема, предположим, вы порезали руку, но вместо того чтобы остановить кровь и перевязать рану, вы говорите: а давайте пойдем и кинем в окно соседу-таджику дохлую кошку, может, это станет последней каплей, и он отсюда навсегда свалит?

Не имеет значения, обманывает ли Путин, когда манит своих сторонников потемкинской деревней Третьего Рима или, что более вероятно, обманывается сам. Люди не хотят жить в реальности, они ее панически боятся и предпочитают представлять, что живут совсем иначе, нежели на самом деле.

Практически всякая империя содержит долю иллюзии, иначе империя не рождается, но русская империя – иллюзия иллюзии. В чем главный механизм империи? В том, что центр, метрополия, живет за счет колоний. Эксплуатирует их, обдирает, как липку и жирует за чужой счет. В Российской империи все было ровно наоборот. Одни колонии, такие как Финляндия и Польша, жили куда лучше, чем сама метрополия, обладали куда большими экономическими и политическими правами; другие, как тот же Кавказ, только получали и получали все из России и ничего практически не давали взамен. Зачем они были нужны? Чтобы делать вид, что в России империя. Так как империя – в теории залог силы и могущества. Вон Англия, Франция, Испания – империи, и как у них все хорошо? Что получалось в результате? Колонией была сама Россия. Само русское население, закрепощенное, загнанное в военные поселения, эксплуатировалось, из него выжимали последние соки, чтобы элита могла надувать губы, считая, что живет в империи. И чтобы простолюдинам было не так тоскливо: ну и что с того, что живете, как вшивые рабы, зато мы – имперская нация, и нам все подчиняются.

Что изменилось в советской империи? Ровным счетом ничего, наши так называемые колонии – страны Прибалтики, закавказские республики, не говоря уже о странах соцлагеря, жили куда лучше, чем коренное население России, которое эксплуатировалось, чтобы страны, изображавшие, что СССР – есть империя, жили намного лучше, чем метрополия.

То же самое с путинской империей: больше десяти лет воюем с Чечней, отняли у Грузии Южную Осетию и Абхазию, у Молдавии – Приднестровье, а зачем? Чтобы вливать и вливать в бездонные бочки деньги и нефть, дабы они изображали, что путинская Россия встает с колен?

Я пишу то, что знает каждый взрослый человек в России, но взрослые – чужие на детском празднике русской жизни, где в цене не стремление к точной формулировке, к более-менее адекватно понятой сложной реальности, а искусно создаваемая, правдоподобная и льстивая без меры иллюзия сказки.

В чем главная беда перестройки? Не в том, что не признали КПСС преступной организацией, не в том, что не наказали многочисленных и бесчестных конформистов, не в том, что власть осталась в руках того номенклатурного слоя, которому до перестройки все и так принадлежало де-факто, а после перестройки стало принадлежать де-юре. Беда в том, что не удалось победить тягу большинства к чуду, не удалось разорвать связь между максимализмом заоблачных суждений и ничтожностью получаемых результатов. Что российское общество, даже получив выборы, в разной степени демократические, осталось инфантильным и, как только стало можно, обиделось на реальность, не совпавшую с образом чуда, и попросила вернуть веру в чудеса, что тут же исполнил Путин, хотя начал уже Ельцин.

Да, все реформы в России всегда происходили сверху, но ни одна из этих реформ не справилась с главным несчастьем страны – тотальной инфантильностью населения. Более того, все только эксплуатируют эту инфантильность, что, конечно, подло, как развращать детей, но я уверен, что Путин этого не понимает и понять не сможет никогда. Козырек коротковат. Да и масла маловато.

Есть ли выходы из этой ситуации? Индивидуальные – есть. Всегда остается возможность быть нелепым, ненужным, глупо выглядящим взрослым на детском театральном празднике. Этаким Чацким на балу. Но чего делать-то? Ведь так называемая демократия – это когда люди договариваются между собой: о большом и малом, о том, что такое норма, что делать, когда она нарушается, и до бесконечности. Сверху жизнь можно перестроить, строится и растет жизнь только снизу. Так вот у этого процесса нет даже каких-либо наметок. То есть имеет место быть нечто, но в таких количествах, скажем, цемента, когда водянистый раствор не схватывается, а сколько ни лей – лишь какие-то сгустки, пузыри, а так вода водой. И все ползет, течет, качается на негодном фундаменте – не тот цемент, формула не та, поставщик – вор, поздно и не вовремя привозят раствор, рабочие совсем обленились, погода к тому же испортилась. Совсем все не так. А проблема проста – воды слишком много.