Эдуард Лимонов

Всю рабочую неделю с 12 по 16 июля и московские власти, и администрация президента интриговали против заявителей митинга 31 июля на Триумфальной. Нескольким видным оппозиционерам (среди них Немцов) была обещана Триумфальная площадь на вечер 31 июля, если они подадут соответствующее уведомление - с условием, что в уведомлении не будет фамилии Савенко/Лимонов. Блогер chaotickgood объясняет нетерпимость власти к моей персоне так: "Думайте что хотите, но я уверен, что власть таким нехитрым образом прокололась и показала, кого она боится на самом деле. И в самом деле, без Лимонова все остальные в жизни не договорятся. Если убрать его, то рассыпется вся конструкция. Лимонов - действительно идеальный кандидат на роль вождя объединенной оппозиции". И блогер добавляет: "Потому что всех остальных кто-нибудь да не потерпит. А Лимонова - скрипя сердцем и зубами, но вынесут все: и националисты, и либералы, и коммунисты".
Спасибо блогеру chaotickgood, однако помимо высказанных соображений, поверх их, власть хочет от оппозиции в обмен на одноразовый выход на Триумфальную, жеста покорности и повиновения, чтоб простерлись ниц и поцеловали туфлю, как требовалось в средние века от подданных турецкого султана целовать его туфлю в знак покорности. (В России-то до сих пор еще султанат.) 14 июля от меня самого потребовали жеста покорности и повиновения. Посредник между властью и Людмилой Алексеевой, бывший префект Музыкантский, в своем офисе на Новом Арбате донес до меня желание администрации президента, чтобы я самоустранился из числа заявителей. Подробности этой встречи на Новом Арбате чуть ниже, здесь лишь замечу удивительную наглость султана и его представителей. Требовать от лидера оппозиции, чтобы он отказался от тяжким трудом завоеванной популярности и слился с пейзажем, стал рядовым, - уж это чересчур. Я в тот день написал у себя в ЖЖ: "Свобода не начинается с целования туфли".

В те дни, на неделе с 12 по 16 июля, оппозиционные лидеры повели себя браво. Борис Немцов решительно отказался от предложения стать штрейкбрехером. Отказались от такого предложения и Лев Пономарев, и, по слухам, Владимир Рыжков. 16 июля в мэрию было подано уведомление, подписанное, как обычно, Людмилой Алексеевой, Константином Косякиным и Эдуардом Лимоновым.

И вдруг! 24 июля Алексеева выступила вместе с Сергеем Ковалевым с неприятным обращением, угрожающим целостности "Стратегии-31″. Первое: я оспариваю право Ковалева выступать вместе с Алексеевой в этом случае под общим местоимением "мы", поскольку в драматических событиях на Триумфальной Ковалев не участвует - может быть, заходил однажды. У него нет морального права решать судьбу движения, которое не он организовывал. Второе: поступок Алексеевой я рассматриваю как выпад против меня лично, поскольку я даже не был поставлен в известность о готовящемся обращении и узнал о случившемся из сообщений в Интернете.

После этого обращения я могу рассказать теперь некоторые детали, которые прояснят происходящее. Власть последовательно пыталась подчинить себе "Стратегию-31", действуя через посредников - специалистов по правам человека: в первый раз это была Элла Памфилова, затем Владимир Лукин и вот теперь Александр Музыкантский. Для султанской власти переговоры означают подчинение.

На Людмилу Михайловну Алексееву оказывается небывалое давление через спецов по правам человека. Вместе с Константином Косякиным я дважды - 1 июня и 14 июля - присутствовал при этом и могу подтвердить перед любым судом наличие давления. Так, 14 июля, привезенная на личной машине Музыкантского из подмосковного пансионата, где она лечилась, в жуткую жару, бледная, обезвоженная Алексеева предстала передо мной и Косякиным в кабинете Музыкантского на Новом Арбате. Туда она была доставлена после встречи в московской мэрии с вице-мэром Виноградовым. (Меня и Косякина не допустили на эту встречу, хотя мы пришли к мэрии и ожидали звонка Алексеевой.) Вид у Людмилы Михайловны был такой, как будто ее вывели из тюремной камеры, где ее подвергли пыткам. Понурая, молчаливая, отводящая взгляд, я бы сказал "пассивная", апатичная, она явно находилась под огромным влиянием Музыкантского. Он же был чрезвычайно циничен. Бахвалясь, заявил, к примеру: "Ну и что, что с Немцовым не получилось (речь шла о том, что Немцов отказался от роли штрейкбрехера), у нас целая очередь желающих подать уведомление". "Ну вы и циник! - сказал я ему. - И вы нас шантажируете!".

В первые же минуты в кабинете Музыкантского на Новом Арбате главный в Москве по правам человека нагловато сообщил мне, что главное условие власти: чтобы моей фамилии не было среди заявителей митингов. Константин Косякин спросил: а в чем проблема, почему Лимонову нельзя, в чем он обвиняется? "Ну вы же сами знаете, - неопределенно пробормотал Музыкантский. - Кстати, они хотят, чтобы и вашей фамилии, Константин, как вас?" "Юрьевич", - подсказал Косякин. "Чтобы и вашей фамилии, Константин Юрьевич, не было среди заявителей".

- Его-то за что? - спросил я.

- А не будет на митингах говорить, что у власти у нас воры и убийцы! - воскликнул Музыкантский.

- Так ведь он правду говорит, - заметил я.

- Ну вот и наговорил, - откомментировал Музыкантский.

В какой-то момент я уже не мог выносить цинизм главного московского спеца по правам человека. Я встал: "Не могу больше находиться в вашем обществе". Но не ушел, нужно было вытащить Алексееву из ступора и из-под влияния Музыкантского. Я попросил Музыкантского оставить нас одних или дать нам перейти в другой кабинет - нам нужно посовещаться. Он вышел и закрыл за собой дверь. Мой охранник Михаил слышал, как он жаловался по телефону кому-то: "Переговоры идут очень тяжело".

Людмила Михайловна тяжело сказала, что если бы не мы, ее созаявители, она бы согласилась на подачу заявления с другими заявителями. При этом она вздыхала и говорила очень тихо. Почти шептала.

Вернулся Музыкантский. "Я должен вас огорчить, Александр Ильич, мы не можем принять ваше предложение, - сказал я. - Если бы не Людмила Михайловна, я бы с вами вообще не встречался".

- Ну как же, Людмила Михайловна? - Музыкантский остановился перед ней. - Вы же...

- Александр Ильич, я уже подписала уведомление с моими коллегами. Уже неделю назад.

- Ну что, подписали, подписали... - начал он. Но мы уже выходили из кабинета. Мы пошли, а Алексееву на машине Музыкантского должны были повезти в пансионат.

- Зачем вы ее мучаете? - сказал я у двери. - Вытащили из Подмосковья, в такую жару...

Музыкантский ничего не ответил. Кончался день 14 июля.

24 июля, после появления неприятного (чтобы не сказать "как удар в спину") обращения Алексеевой/Ковалева, Константин Косякин встретился с Людмилой Михайловной по другому делу у нее дома. В ответ на вопрос Косякина "почему вы это сделали?" Алексеева сослалась на то, что ей необходимо поддерживать хорошие отношения и с Лукиным, и с Музыкантским, поскольку они помогают ей защищать права человека и помогают таким образом людям, попавшим в беду.

Ну что ж, это благородное дело - помогать попавшим в беду. Кто же против... Но почему ценой "сдачи" союзников? Неприятно и то, что Людмила Михайловна не сказала обществу, что ей нужно поддерживать ее связи такой ценой. А скрылась за широкую спину Сергея Адамовича Ковалева и пытается доказать, что фактически вносит раскол в сплотившуюся было на Триумфальной надпартийную коалицию ради всех нас с вами. Если бы я писал о мужчине, а не о пожилой женщине, я был бы много грубее.

Заключаю я свои показания - а это показания - тем, что заявляю:

Я выйду на Триумфальную площадь 31 июля, выйду и 31 августа, и 31 октября, и далее. Вопрос о подписантах заявления можно и нужно снять с обсуждения. Это просто: далее не подавать уведомлений в московское правительство. Ведь уже ясно, что все наши уведомления начиная с 31 января 2009 года не были удовлетворены. 31 июля я выйду. И выйдете вы, граждане, потому что сверхподавляющее большинство откликов в ЖЖ Людмилы Михайловны на ее обращение были ваши негодующие комментарии по ее адресу. Тот же, кто подаст заявку на Триумфальную 31-го числа, станет предателем общих интересов.