Натирает до красноты; чертыхаясь, ранясь, 
Уставая от курток, затхлости и соплей, 
Страшно хочется бросить все и найти реальность 
Подобротнее, подороже и потеплей.

Чтоб надеть – а она второй облегает кожей. 
Не растить к ней сантиметровый защитный слой. 
Чтоб оттаять в ней, перестать быть угрюмой, злой, 
И - поспеть, распрямиться, стать на себя похожей.

Посмуглеть, посмешливеть, быстро освоить помесь, 
Европейского с местным; сделаться звонче, но… 
Но ведь только в моей, задрипанной, есть окно, 
За которым – бабах – Вселенная. Невесомость.

Только в этих – составе воздуха, тьме, углу 
Я могу отыскать такой рычажок, оттенок, 
Что реальность сползает, дрогнув, с дверей и стенок 
И уходит винтом в отверстие на полу.

Я знаю так много людей - и у каждого имя; 
иногда я с одним бываю, порой - с другими, 
временами держу - по-дружески - под прицелом, 
безнадёжно любя их - по одному и в целом; 
проверяю почту обветренным утром ранним, 
всё пытаюсь понять их - долгими вечерами. 

Я знаю так много людей - и у каждого право 
на личное счастье, на собственную отраву; 
сколько сказано слов - а никто ничего не понял... 
слишком много я знаю людей, ещё больше - помню, 
в общежитии памяти тесно - да как тут выгнать? 

- но, когда серп луны кошачьей спиною выгнут, 
я до боли легко надеваю пальто в прихожей, 
не простив им того, что они - на тебя не похожи. 

я её заприметил вечность тому назад
в крайне лишнее лето, в крепкий на вид июнь.
помню голос, тепло, просящие сна глаза.
и её было слишком много. куда ни плюнь.

она быстро теряла силы да интерес.
детскость в ней раздражала. но не об этом речь.
я закуривал, думал, «Боже, во что я влез?», 
а судьба нам дарила несколько странных встреч.

она очень смешная; верит своим богам
и в меня; не пойму, за что мне такая честь.
я привык к ней, прирос, в обиду её не дам,
но придерживаюсь дистанции. это есть.

ни полслова о личном; где хоть один вопрос,
чтобы я мог отрезать, дело, мол, не твоё?
как-то, правда, сказала (в шутку или всерьёз?):
«а жена у тебя красивая…». во даёт.

мы за городом. небо – чистая бирюза.
шумно; людно; она рассеяла общий гул.
«ты когда-то просил меня не бросать писать…».
я киваю. «ну, вот. я больше так не могу…».

рядом тихо и ровно дышит во сне жена.
я сижу с ноутбуком, греюсь от ночника
и читаю стихи. ком в горле. она должна
продолжать сочинять. иначе вообще никак.

за экраном всю ночь; бежит за строфой строфа.
не могу объяснить всё то, что сейчас внутри.
я хватаю ртом воздух, силюсь найти слова
и пишу ей до боли коротко.

«не дури».

Осенний сад. Промокшая скамейка.
И листья подметает, не спеша,
Усталый дворник в ветхой телогрейке.
А под скамейкой съёжилась душа.

Да, да, душа. Обычная. Вот только
Промокла и от холода дрожит,
И вспоминает, как хозяин колко
Сказал: "Душа, ты мне мешаешь жить.

Болишь по каждой убиенной мошке,
Сжимаешься от плача малыша,
Мой завтрак отдаёшь бездомной кошке -
Я больше не могу с тобой, душа.

Мои глаза давно устали плакать.
Прошу тебя, как друга, уходи".
Она ушла в сентябрьскую слякоть,
И с нею вместе плакали дожди.

Блуждала долго мокрыми дворами,
Заглядывала в окна и глаза.
Над нею осень хлопала ветрами,
И вслух с судьбою спорила гроза.

Осенний сад. Промокшая скамейка.
И листья снова падают, шурша.
Работу кончил дворник в телогрейке.
А под скамейкой умерла душа...