Писатель и публицист

«Человек бескомпромиссной внутренней честности», — говорил академик Сахаров о писателе, диссиденте, изгнаннике и основателе самиздатовского журнала «Континент» Владимире Максимове

Владимир Максимов (настоящее имя - Лев Алексеевич Самсонов) родился 27 ноября 1930 года в Москве. 

Его родители Алексей Михайлович Самсонов и Федосья Савельевна Самсонова приехали в Москву из Тульской губернии. После приезда в столицу Алексей Михайлович включился в революционную борьбу, стал активным участником рабочих кружков и партийных ячеек. В 1935 году его арестовали, после чего вскоре выпустили, и в 1937 году вновь арестовали. Накануне Великой Отечественной войны Алексей Самсонов вернулся домой, после начала войны сразу ушел на фронт добровольцем, где вскоре погиб.

Имя Лев будущий писатель получил в честь друга отца Льва Троцкого. Лев окончил 4 класса московской школы, после чего ушел из дому и вел бродяжнический образ жизни. Его несколько раз возвращали домой, но он опять убегал, сменив во время очередных скитаний имя на Владимир Емельянович Максимов. Бродяжничая по стране, и ведя полублатной образ жизни, Максимов в 16-летнем возрасте был осужден на 7 лет лишения свободы, безуспешно пытался бежать из заключения, но вскоре был освобожден по состоянию здоровья. После выхода из тюрьмы он работал на стройках и в экспедициях в Сибири и на Крайнем Севере. Устав от скитаний, позже он перебрался на Кубань, где стал колхозником в сельхозартели «Красная Звезда».

Вскоре он начал писать стихи, которые впервые были опубликованы в областной газете «Советская Кубань» в 1952 году. В 1954 году он перебрался на Ставрополье в город Черкесск, где работал в местных газетах и на радио. В 1956 году в Черкесске Максимов издал сборник «Поколение на часах», куда вошли стихи и поэмы, а также переводы национальных поэтов Северного Кавказа. Книга не привлекла особого внимания, и в том же году Максимов вернулся в Москву, где несколько лет занимался разнообразной литературной работой, в частности - переводами стихов национальных поэтов СССР. Его статьи и очерки в конце 1950-х и начале 1960-х годов печатались в столичных изданиях, в том числе - в «Литературной газете». 

Первым по-настоящему значительным произведением Максимова стала повесть «Мы обживаем землю». Она была опубликована в 1961 году в альманахе «Тарусские страницы», редактором которого был Константин Паустовский. Ей предшествовали эпиграфом горьковские слова: «Знаю ли я людей…». Тогда же столичный журнал «Октябрь» опубликовал другую повесть Максимова – «Жив человек». Люди в этих повестях, как, впрочем, и в последующих произведениях писателя, описывались с необычной судьбой, живущие часто необустроенно, неприкаянно и трудно – как многие в России, но совсем не так, как большинство героев советской литературы тех лет. Максимовские персонажи побуждали вспомнить читателя дореволюционную прозу. По этому поводу у Максимова состоялся разговор с Твардовским. После нескольких лестных для молодого прозаика слов о его рукописях глава «Нового мира», самого притягательного в те годы журнала, посетовал: «Разве ваши герои могли бы взять Берлин?». И услышал в ответ: «Мы этот Берлин, Александр Трифонович, два раза брали при крепостном праве». Такая солидарность автора со своими персонажами была принципиальной: его ранние произведения были откровенно автобиографичными. Главные их герои в непростых житейских коллизиях лучше узнавая других, лучше узнавали и себя. 

В 1963 году Владимир Максимов стал членом Союза писателей СССР. Не встретив понимания в «Новом мире», этико-эстетической платформе которого Максимов родственно соответствовал, он неожиданно получил предложение войти в редколлегию журнала «Октябрь», который возглавлял убежденный сталинист В. Кочетов. Сегодня, удивительным выглядит как само это приглашение, так и то, что писатель его принял. Вот как комментировал эту ситуацию Василий Аксенов: «В шестидесятые годы молодые писатели нашего поколения не чувствовали себя чужаками в советском обществе. Борясь со сталинизмом, мы ощущали себя не антисоветской, а даже как бы просоветской силой. С наивностью, достойной лучшего применения, мы тогда еще полагали сталинизм извращением социализма. Вражда была не окончательной, ибо общество ошибочно полагалось единым. С этой точки зрения пребывание Максимова в редколлегии «Октября» казалось хоть и странным, но не противоестественным». Однако, работа Максимова в «Октябре» длилась недолго. Когда осенью 1968 года руководство журнала проголосовало за резолюцию, поддерживающую вторжение в Чехословакию войск Варшавского договора, Максимов отказался поддержать это единодушие, и больше в редакции не появлялся. Позже Максимов писал об этом «октябрьском» периоде: «В литературной среде своего поколения я с самого начала казался изгоем, пасынком». 

Оппозиционные настроения Максимов явно проявились в конце 1960-х и начале 1970-х годов. Его публицистические статьи и открытые письма, содержавшие острую и непримиримую критику существовавшего строя, распространялись в самиздате, и публиковались в русскоязычных эмигрантских изданиях. В первой половине 1970-х годов в самиздате распространились два романа Максимова — «Семь дней творения» в 1971 году и «Карантин» в 1973 году. Содержавшееся в них резкое неприятие политических и идейных устоев советского общества, социальная критика, христианская направленность этих и других художественно-публицистических произведений писателя вскоре привели его к окончательному разрыву с властями. 

26 июня 1973 Максимов был исключен из Союза писателей «за политические взгляды... и... творчество, несовместимые с Уставом Союза писателей СССР и званием советского писателя». Оказавшись вне рамок профессиональной литературы, Максимов был поставлен в трудные условия. Между тем имя писателя становилось все более известным на Западе. Эмигрантское издательство «Посев» напечатало в конце 1971 года роман Максимова «Семь дней творения», а в 1973 году там же вышел «Карантин». Оба произведения были вскоре переведены в Европе и привлекли внимание общественности. 

Зимой 1974 года Владимиру Максимову вместе с женой было разрешено выехать во Францию сроком на 1 год, и он уехал из России после того, как получил повестку на медицинское освидетельствование по поводу своего душевного здоровья, что вполне грозило заключением в психиатрическую лечебницу. Париж спас Максимова человечески и творчески. Среди написанного им в изгнании выделяются два романа. Один из них был написан в 1979 году и назывался «Ковчег для незваных». В нем был создан образ Сталина, раскрывающийся через контраст между бытовой заурядностью властителя и сравнимыми с катаклизмами природы трагическими следствиями его политики. Второй роман был написан в 1986 году, и назывался «Заглянуть в бездну». В нем непривычно, через историю любви, была показана другая историческая персона – адмирал Колчак. 

Но главным созданием эмигрантского двадцатилетия Максимова стал журнал «Континент». Издавна так сложилось, что фокусирующим зеркалом отечественной словесности и отечественной действительности была литературная периодика. Толстые журналы, которым трудно найти аналог в зарубежной практике, с дней пушкинского «Современника» и некрасовских «Отечественных записок» воспринимались не просто как страницы с новинками прозы и поэзии, а как общественные ристалища, отражающие и, главное, стимулирующие духовную жизнь национального социума. Прогрессивные умонастроения «оттепельной» эпохи во многом обусловливали публикации уже упоминавшегося «Нового мира», которые в условиях идеологического зажима отстаивали идеалы культуры и демократии, подтверждая тем самым правомерность содержащегося в европейских энциклопедиях определения интеллигенции как «латинского слова из России, означающего свободно мыслящую часть человечества». Противостояние лицемерно-бюрократической трактовке общественных перспектив авторы журнала осуществляли с позиций «социализма с человеческим нутром», за что позднее удостоились от Александра Солженицына («вырвавшегося на свет», как известно, именно из «новомировского» гнезда) укоров в чрезмерной осторожности, отдающей компромиссностью. Максимализм нобелевского лауреата сегодня разделить нетрудно. И все же учтем то, что расширение сферы духовной свободы в тогдашних условиях достигалось крайне мучительно и возможности легального в СССР печатного органа не были безграничными. А на исходе 1960-х годов журнал Твардовского был, по существу, задушен (как ранее была пресечена жизнь и самиздатовского «Синтаксиса» арестом его редактора Александра Гинзбурга, успевшего выпустить всего три номера этого машинописного журнала). 

Возникший осенью 1974 года за пределами России «Континент» подхватил и в иных условиях развил эту традицию. Идея такого издания возникла у Владимира Емельяновича еще до отъезда из России в разговоре с Владимиром Буковским. «Континент» был задуман и осуществлен как свободный журнал в свободном мире. Он стал трибуной духовного сопротивления тоталитаризму в самых разных его проявлениях. В программном материале «От редакции», открывавшем первый номер, подчеркивалось, что «впервые в истории на земле возникла ситуация, когда во всех странах «победившего социализма» от Китая до Кубы, где наконец-то восторжествовали «свобода, равенство и братство», художественная литература, идущая вразрез с идеологическими установками правящего аппарата, преследуется как уголовное преступление. Именно поэтому мы видим задачу нашего журнала не только в политической полемике с тоталитаризмом, но прежде всего в том, чтобы противопоставить ему – этому воинствующему тоталитаризму – объединенную творческую силу художественной литературы и духовной мысли Восточной Европы, обогащенную горчайшим личным опытом и вытекающим из него видением новой исторической перспективы. Тут же обращалось внимание на концептуальную значимость имени нового журнала. Названия периодических изданий зачастую крайне условны, и нередко слова, вынесенные на обложку, не только не подтверждаются, но и опровергаются словами, содержащимися под обложкой. Подсказанное Максимову Александром Солженицыным слово оказалось точным и емким в своей символичности: «Мы говорим от имени целого к о н т и н е н т а культуры стран Восточной Европы. За нашей спиной раскинулся огромный к о н т и н е н т, где господствует тоталитаризм с бескрайним а р х и п е л а г о м жестокости и насилия на всем своем протяжении. И наконец, мы стремимся создать для себя объединенный к о н т и н е н т всех сил антитоталитаризма в духовной борьбе за свободу и достоинство Человека. К тому же мы, Восточная и Западная Европа, есть две половины одного к о н т и н е н т а, и нам надо услышать и понять друг друга, пока не поздно. Имеющий уши - да слышит!». 

Пожалуй, ни одно заметное лицо из тех, что находились в эмиграции или были представлены в самиздате, не миновало прописки в этом журнале. Опять-таки символично, что среди авторов дебютного выпуска буквально соседями оказались Александр Солженицын и Андрей Синявский (А. Терц), Андрей Сахаров и Иосиф Бродский, Людвиг Пахман и Милан Джилас. И эта линия на многоголосие и диалогичность последовательно продолжалась публикациями последующих номеров, где присутствовали материалы С. Аверинцева и В. Аксенова, Г. Владимова и В. Войновича, А. Галича и П. Григоренко, С. Довлатова и Ю. Домбровского, И. Елагина и Вен. Ерофеева, Н. Коржавина и Ю. Кублановского, Э. Лимонова и Л. Лосева, а также многих других авторов. Для создателя «Континента» было крайне важно, чтобы писатели и публицисты, ратовавшие за свободу для себя и своих сограждан, имели эту свободу и на страницах журнала: «Мы готовы разговаривать со всеми… Всякий монолог кончается ГУЛАГом».

«Континент» стал ареной обсуждения интересов и взглядов представителей разных народов, конфессий, социальных и эстетических предпочтений. Возникло действительно уникальное издание, где диктат главного редактора ориентировался на реальный плюрализм. Личные разногласия В. Максимова с А. Синявским, или с В. Некрасовым, или с болгарским диссидентом М. Михайловым отнюдь не исключали возможности сотрудничества с ними как авторами журнала. И даже когда размолвка с тем же Андреем Донатовичем обернулась окончательным разрывом, Владимир Емельянович был готов печатать любые его материалы, оставляя, за собой право комментировать их в своей постоянной «Колонке редактора». Человек сколь принципиальный, столь и импульсивный, он мог надолго прервать контакты с давними своими товарищами – что произошло, скажем, в отношении Булата Окуджавы или Юрия Левитанского. Но, как свидетельствует его друг Юлиу Эдлис: «Когда Булату в Америке понадобилась дорогостоящая операция, не кто иной, как Максимов, собирал по всему свету, с бору по сосенке, у бывших соотечественников деньги и собрал нужную сумму. Булата прооперировали. И то же с Левитанским – устроил ему в Германии бесплатную сложнейшую операцию на сонной артерии, и потом Юрий Давыдович еще месяц отлеживался, приходя в себя, в доме Максимова в Брюсселе». 

Культура по определению существует «поверх барьеров», кто бы их ни устанавливал, и располагает именно к диалогизму. Иными словами, к пониманию и сопоставлению позиций друг друга. Эта установка на консолидацию нонконформистских усилий, то есть образование того, что позднее получит именование Интернационала Сопротивления, подтверждалась и такими постоянными рубриками в публицистическом отделе журнала, как «Запад – Восток», «Восточноевропейский диалог», «Религия в нашей жизни», «Наша почта». Однако при этом редактор не упускал возможности озвучить собственную позицию по вопросам и общим, и персональным. Журнал не был органом эмиграции. Именно «Континент» первым из русскоязычных изданий задолго до перестройки начал демонстрировать единство отечественной словесности вне деления на «тутошнюю» (в России) и «тамошнюю» (в эмиграции). И именно «Континент» во второй половине 1980-х годов, когда российскую периодику захлестнул вал «возвращенной литературы» (то есть той, что журнал В. Максимова публиковал с первых своих номеров), начал издавать произведения литераторов новой плеяды – таких, как Сергей Гандлевский, Алексей Цветков, Тимур Кибиров, Наум Ним, Анатолий Гаврилов и Юрий Малецкий. 

Выходивший ежеквартально журнал многие годы делали по сути три человека – редактор, его самоотверженная жена Татьяна Викторовна, а также до эмиграции собиравшая памятную по самиздату «Хронику текущих событий» Наталья Горбаневская. Очень выразительно звучало признание последней: «Мы должны, получая статью из Москвы или Нью-Йорка, стихи из Ленинграда или Иерусалима, прозу из Киева или Парижа, каждый раз подумать: «А та самиздатовская машинистка, труд которой мы хотим здесь заменить, – взялась бы она за распространение именно этого?». Они хотели и делали очень много, чтобы их читатели чувствовали себя причастными к истории и были прописанными на континенте свободы и культуры. Свободный журнал на русском языке, выходивший за пределами России, говоря о постигших ее недугах, содействовал духовному выздоровлению отечества и потому был вызовом не только тоталитаризму, но и любым проявлениям русофобии. Уместно сослаться на характеристику журнала, данную одним из его авторов, – поэтом и публицистом Н. Коржавиным, который подчеркивал, что «Континент» противостоит всем попыткам превратить Россию и русский народ в козлов отпущения за грехи всей нашей цивилизации, – попыткам не только обидным и несправедливым, но и опасным, ибо внушают всем остальным, что они ни при чем и в безопасности. Вот еще одно признание, сделанное в «Колонке редактора» в 1991 году: «Я, русский писатель Владимир Максимов, сын и внук рабочих коммунистов, представитель самого большого народа в тоталитарной системе, готов принять и принимаю самую большую часть вины за ее преступления и сделаю все от меня зависящее, чтобы эту вину искупить. Но если мои собратья по несчастью – от грузин и украинцев до евреев и армян – не захотят, каждый в свою меру, разделить со мной эту ответственность, то нам просто не о чем разговаривать. И в таком случае любые разговоры о свободе, демократии, независимости и национальном возрождении я буду вправе считать бесстыдной и самоубийственной демагогией, которая, в чем я убежден, кончится только кровью…».

Первые годы журнал финансировался западногерманским издателем Акселем Шпрингером, имевшим в Советском Союзе репутацию чуть ли не экстремиста и фашиста. Однако в редакционные дела бизнесмен не вмешивался. С 1991 года «Континент» стал выходить, по выражению Александра Солженицына, «на коренной русской территории», где и жили преимущественные его читатели, хотя эти четырехсотстраничные покетбуки добывались ими нерегулярно и всякий раз не без риска. Каждый попавший в Советский Союз экземпляр проходил через десятки рук. Не удивительно, что стартовавшее с семитысячного тиража издание на гребне гласности поднялось до ста тысяч экземпляров каждого номера. Но вскоре эта ажиотажная волна улеглась, и, как и у всех серьезных журналов, тираж упал до первоначального, а в последние годы колебался около 3 000 экземпляров. Отдав журнал в «московские руки», Владимир Максимов передал руководство им «новомировскому» в прошлом литературному критику Игорю Виноградову, а сам в дальнейшем предпочел выступать как газетный публицист – причем опять-таки на страницах, совершенно не представимых для недавнего вдохновителя «Континента», – в «Правде» и в «Советской России». Но происходило такое не от внезапного раскаяния вчерашнего антикоммуниста, а оттого, что либеральная периодика уклонялась печатать написанные, как всегда, с душевной болью и потому безоглядно резкие в отношении уже новых властителей суждения того, чья позиция была «всегда с побежденными, никогда – с победителями!». 

Хотя творчество Максимова в последние годы вернулось к русскому читателю, и сам он в 1990-е годы неоднократно посещал Россию, его резко критическая настроенность и оценка современной отечественной жизни осложняли его положение на родине. Появление его публикаций в «Правде» противники писателя оценили как проявление беспринципности и идейную капитуляцию человека, известного своей антикоммунистической позицией. Но Максимов, не отступая от главного в своих взглядах и творчестве, был подлинно патриотичен. Его резко полемичная по духу и тону публицистика последних лет была посвящена защите интересов России и русского народа. В 1990 годы романы Максимова были переизданы в России, а в 1991 году вышло его собрание сочинений в восьми томах. В 1992 году в театре имени Маяковского была поставлена пьеса Максимова «Кто боится Рэя Бредбери?».

В 1990 году писателю было возвращено советское гражданство, которого его лишили после эмиграции за границу. В последние годы жизни он подолгу жил в Москве, и надеялся на скорые демократические перемены. Действительность показала, что надежды были преждевременны. В выступлениях Максимова все чаще звучали пессимизм и неверие в будущее России. 

Владимир Максимов скончался 26 марта 1995 года в Париже и был похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

27 ноября 1930 года – 26 марта 1995 года 

Текст подготовила Татьяна Халина

chtoby-pomnili.com