25 августа 1866 года, когда еще не улеглась буря «немецкой войны», Людвигу II исполнился 21 год. Возраст этот римляне когда-то считали совершеннолетием. В современной Людвигу Европе планка совершеннолетия давно уже понизилась до 18-ти. Австрийский император Франц Йозеф, приходившийся Людвигу дядюшкой по матери Софии, родной сестре Людвига I, женился в 18 лет. Обязательного в столь ранней женитьбе ничего не было: и отец (Максимилиан II), и дед Людвига сыграли свадьбы в несколько более зрелом возрасте. Но все же в 21 год о браке уже начинали думать. Для династических правлений с этим событием связан и вопрос наследования, и создание новых политических союзов. Да и кроме всего прочего, Людвиг, стройный, прекрасно сложенный юноша, давно уже вступил в те лета, когда, по словам Пушкина, «нам кровь волнует женский лик».
Портрет молодого Людвига украшал тогда многие поэтические альбомы мюнхенских барышень. «Ты счастливый человек, — заметил внуку экс-король Людвиг I, — перед тобой не сможет устоять ни одна женщина». Целый ряд этих женщин, замечтавшихся слишком сильно, оказались тогда пациентками психиатров. Самого Людвига, правда, это восхищенное внимание, кажется, не очень трогало. Биографы короля рассказывали впоследствии о том, что еще студентом Людвиг решительно отвергал всех представительниц «полу-света», готовых оказать ему свою благосклонность.

В одном из писем главе правительства (!) он признавался: «У большинства молодых людей в их отношениях к иному полу примешивается чувственность; я проклинаю это». Молва о девственности и женоненавистничестве баварского короля получила вскоре широкое распространение. Еще при жизни Людвига появится на французском языке роман Катула Менде «Король-девственник», где в образе «короля Тюрингии» все узнают короля Баварии. «Так вот она — женщина! Вот она — любовь! Вот тот грязный финал, которым завершаются все мечты и нежности!», — так воскликнул герой Менде, увидевший в траве крестьянскую пару, занимавшуюся любовью. Реальный Людвиг очень напоминал этого героя. Но все же действительность была сложнее.
В Мюнхене блистала в то время венгерская актриса Лила фон Бюловски. Людвиг особенно восхищался ею в роли шиллеровской Марии Стюарт. После одного из ее представлений впечатлительный Людвиг ринулся ночью в придворную Церковь Всех Святых, приказав немедленно ее отпереть, чтобы помолиться за упокой души шотландской королевы. Лила была замужем, имела четверых детей. Тем не менее, это не помешало развитию весьма двусмысленного романа между ней и Людвигом. Много раз по приглашению короля она посещала его замок Хоэншвангау. Письма к ней, к «моей любимой подруге», как величал ее Людвиг, наполнены словами восхищения. В то же время до нас дошли и другие признания разных лиц из мужского окружения Людвига: «Лила бросилась как-то к его ногам во время прогулки в санях, актриса столь энергично «наступала» на короля, что он попятился в угол комнаты, она говорила, что он был «холоден как рыба». Создается впечатление, что зрелая женщина пыталась соблазнить целомудренного юношу, который стойко противился ее натиску. В любом случае, этот первый «роман» короля, как и все последующие, был насыщен бурными полярными перепадами чувств и преувеличенными реакциями: он предписывает ей в 24 часа покинуть Мюнхен, потом раскаивается и снова оказывается «у ее ног», затем вновь запрещает ей выступать на сцене.
Людвиг уже помолвлен с Софией Шарлоттой, но приглашает актрису на прогулку на свой Остров Роз на Штарнбергском озере (остров находился почти напротив замка, где вместе с родителями жила София!). Как рассказывала впоследствии семидесятилетняя Лила, после обеда Людвиг подал ей руку и повел на прогулку по острову, действительно утопавшему в цветах. Людвиг сам срывал их и передавал Лиле. День был дождливый, легкая обувь ее намокла и перчатки тоже были влажные, так что принимать все новые и новые мокрые букеты не доставляло женщине большого удовольствия. Людвиг заметил это, забрал у нее розы и сказал, что тогда он сделает ей подарок «в иной форме». Актриса надеялась, что он намекает о дорогом украшении. К ее большой досаде, она получила через некоторое время засушенные цветы. Визиты Лилы в конце концов сильно обеспокоили королеву-мать. Она приглашает актрису к себе и объясняет ей, что король не сможет жениться, пока она не уедет из Баварии. Она дает слово покинуть страну…
Платонически восхищаться женщиной, видеть в ней отблеск идеала, — к этому призывал впитанный Людвигом дух немецкого романтизма. Восхищение доходило до обоготворения. Причем наличие одного божества, кажется, не очень мешало одновременному почитанию другого. В сфере идеала не столько господствовал политеизм, сколько платонические представления о незримом и несказанном «абсолюте», отражающемся в разных более или менее чистых зеркалах. Взор утопал в созерцании высшего источника света, не очень заботясь о чувствах земного носителя идеала и об окружающих земных условиях и приличиях.
Так, наряду с Лилой в первые мюнхенские годы еще два «возвышенных образа» появились рядом с Людвигом. «Возвышенных» и в самом буквальном смысле слова — две императрицы стали объектами вздохов коронованного юноши: австрийская императрица Элизабет, вошедшая в историю как Сиси и русская императрица Мария Александровна.
Элизабет (нем. Amalia Eugenia Elisabeth; 24 декабря 1837 года — 10 сентября 1898 года), известная ныне больше по ее уменьшительному имени Сиси, была подругой детских лет Людвига. К 1864 году она была уже десять лет замужем за австрийским императором Францем Йозефом и матерью двоих детей. К этому времени уже сформировался ее своеобразный характер: восхищавшая Вену красавица все более тяготилась церемониями императорского двора и проводила время в одиноких странствиях. Все больше усилий должен был прилагать Франц Иосиф, чтобы поддерживать иллюзию единства императорской четы.
Людвиг встретил Сиси в июне 1864 года в Бад Киссингене. И тогда же начались отношения влюбленного пажа и недоступной госпожи. Сиси, кажется, серьезно этой мечтательной галантности не принимала. Что-то было, видимо, неисправимо детское в этой романтической преданности, так что сама Сиси с улыбкой делилась рассказами о ней со своим семилетним сыном Рудольфом: «Вчера король был с долгим визитом у меня, и если бы, наконец, не пришла бабушка, то он был бы и до сих пор тут. Он столь долго целовал мне руку, что тетушка София, которая видела это в открытую дверь, спрашивала меня потом, в порядке ли моя рука». Сиси часто возвращалась в Баварию, в свой родной замок Поссенхофен. Людвиг тут же являлся с визитом, встречал и провожал кузину. После одних из этих проводов в железнодорожном вагоне он напишет ей: «Ты не представляешь себе, милая кузина, какую мне это доставило радость. Проведенные недавно в поезде часы я причислю к счастливейшим часам моей жизни; никогда не изгладятся воспоминания о них. Чувство искренней любви и почитания и вернейшей преданности к тебе, которые я, будучи еще в детском возрасте, носил в своем сердце, открывают мне небо на земле и изгладятся только с моей смертью». С точки зрения этикета того времени, это было слишком. Сиси писала тогда своей матери Людовике: «Ты можешь себе представить, насколько я возмущена королем, и император тоже. Я не нахожу слов для определения его поведения. Я не могу постигнуть, как он только может снова показаться в Мюнхене после того, что произошло». Галантная игра снова оказывалась большой неловкостью: это были уже не ненужные розы, навязываемые женщине полусвета, но досадное нарушение этикета и приличий по отношению к первой даме сопредельной империи.
Впрочем, гнев Сиси был непродолжителен. Снисходительное внимание Людвигу она уделяла. И чем дальше, тем больше она чувствовала родственную и душевную близость к нему. Оба были коронованными одиночками, любившими жаловаться на непонимание со стороны окружающих.
Романтические отношения с трудом укладываются в традиционные рамки повествовательного сюжета. У героя должна быть, конечно, возлюбленная, пусть недоступная и далекая. Он может в какой-то момент ей изменить, начать колебаться между противоречивыми чувствами, но уж, по крайней мере, не вдохновляться одновременно двумя женскими образами. В классическом фильме Лукино Висконти «Людвиг II» со встречи в Бад Киссингене начинается безнадежное увлечение Людвига Сиси. С досадой и пренебрежением говорит там Людвиг о встрече с русской императорской четой и о планах окружающих женить его на русской принцессе. Висконти следовал канонам кинематографического жанра. Трудно было бы решиться втиснуть в каноны этого жанра реальную историю, в которой Людвиг был, наряду с Сиси, в те же самые дни увлечен и другой женщиной, и отнюдь не русской принцессой (которой было тогда, впрочем, только 11 лет), но ее матерью Марией Александровной, на 21 год старше Людвига.
Мария Александровна (27 июля (8 августа) 1824, Дармштадт — 22 мая (8 июня) 1880, Санкт-Петербург), супруга царя-освободителя Александра II, была немкой, дочерью великого герцога Людвига II Хессенского и дальней родственницей Людвига II Баварского. У русской императрицы открылся туберкулез, и она довольно часто навещала южнонемецкие и австрийские курорты. Баварский король неизменно сопровождал высокую гостью. Людвиг снова увидел в женщине отражение своего идеала. В 1865 году, в письме премьер-министру фон Пфортену, он напишет неожиданно восторженные слова о ней: «Я бы хотел, чтобы вы узнали русcкую императрицу. Эта почтенная женщина произвела на меня впечатление святой. Ореол чистоты окружает ее». Вообще для Марии Алекандровны Людвиг припас в основном эпитеты из сферы христианско-церковной. В письме он заверял ее, что никто и никогда не производил на него такого впечатления, что вблизи нее и благодаря ее словам он чувствует себя словно подкрепленным силой таинства причастия. Любопытно, что этому «небесному ореолу» вокруг императрицы Людвиг попытался придать земное зримое воплощение. Летом 1868 года он принимает ее в своем замке Берг и на Острове Роз дает грандиозный фейерверк в ее честь: все озеро, по воспоминаниям современника, «превратилось в одно огненное поле», оркестры исполняли партии вагнеровских опер, звучали песни гондольеров.
Нарушения норм этикета, неприличного избытка «амурности» в обхождении короля с русской царицей, кажется, не было. Был лишь избыток крайне экзальтированных восторгов. Разница в летах чувствовалась. И в одном из своих писем Людвиг называет ее «моей подлинной матерью». Чуткая Мария Александровна запротестовала против этого, призвав молодого человека больше внимания и любви уделить своей собственной матери. Вообще материнский тон в ее письмах к Людвигу ощущается постоянно, похоже, это был единственный человек (за исключением разве что Рихарда Вагнера), к мнению которого Людвиг если и не прислушивался, то, по крайней мере, относился с уважением. Она искренне пыталась удержать его от скатывания к одинокому и замкнутому состоянию.
В 1878 году Людвиг серьезно планировал совершить поездку в Россию к своему царственному кумиру. Шаг тоже очень экзальтированный, если учесть, что Людвиг так и не собрался посетить ни свою германскую столицу Берлин, ни практически тоже “свою” Вену, где блистала Сиси. Опасения эпидемии, свирепствовавшей тогда по дороге, в Польше, остановили его…
Еще один «образ абсолюта» Людвиг нашел в родной сестре Сиси — Софии (София Шарлотта Августа; 22 февраля 1847, Мюнхен — 4 мая 1897, Париж). Отношения с ней стали развиваться уже было по «нормальному» сценарию жениха и невесты.
Софи, как и ее сестра Сиси, была подругой детских игр Людвига. Она была младшей из пяти дочерей герцога Макса и принцессы Людовики, и к 1861 году все ее сестры были уже замужем. Софи оказалась тоже поклонницей Вагнера. Между ней и Людвигом II начался обмен письмами, главным предметом которых был Маэстро и его труды. То, что произошло впоследствии, описывал сам Людвиг уже через год после разрыва их отношений в письме к Козиме фон Бюлов: «Когда я прошлым летом часто писал письма моей кузине Софи и сообщал ей о маэстро и нашем великом друге, почитаемом и любимом ею самой, посылал ей книги и письма и т.д., тогда об этой корреспонденции между мной и ее дочерью узнала мать Софии и решила по своей неуклюжей и неловкой манере, что это были обычные любовные письма, то что речь шла о чисто духовных отношениях, эта драконница не могла даже подумать, и так всегда с этими ограниченными людьми, ко всему высокому они прилагают свою короткую мерку. Софи, склонность которой ко мне действительно была любовью, чувствовала себя бесконечно несчастной, когда она слышала, что это не отвечает моему отношению к ней; из чувствительности и сострадания к ее несчастному положению я дал себя втянуть в необдуманный акт помолвки». Это написано уже в качестве оправдания. Тогда, в январе 1867 года, когда мать Софии послала своего сына поговорить с кузеном о серьезности его намерений, Людвиг напишет Софии письмо с предложением: «Хочешь ли ты cтать моей супругой? Подругой при моем троне? Королевой Баварии?» Утвердительный ответ не замедлил придти.
Это был, конечно, с самого начала странный союз, втиснутый Людвигом в клише вагнеровских образов и в общий порыв преданности маэстро. София включилась в эту игру и писала Вагнеру: «Парцифаль, Ваш верный друг, посвятил меня доверительно в тот сердечный союз, который связывает его с Вами». В марте 1867 года Вагнер посещает тайно Людвига в Мюнхене ради того, чтобы оценить «невесту Парсифаля». Людвиг не забывает по этому случаю передать ему дополнительную крупную сумму.
Уже в первые дни после помолвки до Людвига доходят слухи, что София жалуется на холодность с его стороны. Жених ее успокаивает и просит не обращать внимания на пересуды. «Не обращать внимания» было, впрочем, сложно, ибо замечать странное поведение короля стали даже иностранные послы. Когда на балу, посвященном помолвке, Людвиг нетерпеливо посматривал на часы и, не простившись с невестой, уехал досматривать драму Шиллера в оперном театре, австрийский посол заметил в своем донесении, что король, по-видимому, «не любит свою невесту». Что бы сказали австрийский посланник и сама София, если бы узнали, что жених мечтательно гуляет по Острову роз с Лилой фон Бюловски, даря ей цветы? Впрочем, Людвиг мог и внезапно нагрянуть в 12 часов ночи к своей невесте в Поссенхофен, лежавший напротив Острова Роз, и просидеть полчаса, молчаливо созерцая Софию…
Вряд ли сам Людвиг чувствовал странность своего поведения. Эгоцентричный и самодостаточный, он не ощущает неудобства или двусмысленности своего поведения. В письмах он неизменно обвиняет окружающих в непонимании высоких чувств. Официальная фотография молодой четы очень выразительна. Взгляд Людвига отсутствующий, устремленный куда-то к небесам. София держится спокойно и смотрит, кажется, прямо в объектив фотоаппарата. Наверное также смотрела она в объектив камеры, за которой колдовал фотограф Эдгар Ханфштенгель, прославленный мюнхенский мастер своего дела. Дочь Ханфштенгеля уже в глубокой старости, в 1980(!) году, передала издателям пачку писем принцессы Софии к её отцу. Они дышат любовью к фотографу и исполнены жалости к королю Людвигу.
Фотооткрытка с молодой четой была выставлена во всех мюнхенских витринах. Приготовления к свадьбе шли полным ходом и поглотили сотни тысяч гульденов. По мере того, как земное «воплощение» небесного «союза душ» приближалось, Людвига охватывали все большие сомнения. Свадьба была назначена первоначально на август, по просьбе жениха она откладывается на 12 октября, затем он просит перенести еще позже. Отец Софии, герцог Макс, пишет жениху письмо с просьбой определиться или уж набраться мужества и отказаться. Людвиг вспыхивает — «как смел подданный говорить с королем в таком тоне» — и… разрывает помолвку, не забыв упрекнуть родителей невесты в непонимании возвышенных чувств. Для самого Людвига письмо герцога Макса было, конечно, только долгожданным поводом. Козиме он почти восторженно пишет о своем освобождении: «О, что было бы с нашими планами, если бы несчастный брак был бы заключен теперь, если бы меня поглощали внутренние страдания, тоска и печаль, откуда бы взять мне силы для воодушевления нашими идеалами, внутренний стержень мой был бы сломлен, как несбыточные химеры должны были бы растаять все золотые мечты, художественная школа не возникла бы, не воздвигся бы торжественный театр, не существовало бы для меня «Майстерзингеров», не воодушевляло бы меня блаженство Нибелунгов, Парсифаля, лишь тень моя влачила бы на земле смутное, беспокойное и безрадостное существование и десятикратная смерть была бы моей желанной целью … теперь я пробудился от мучительного сна, чувствую прежнюю несломленную героическую силу, верную своему высокому предназначению, да здравствует Вагнер (Heil Wagner), за тебя пролью я с радостью последнюю кровь моего сердца!».
Страсть Софии к Эдгару Ханфштенгелю осталась, по-видимому, для всех тайной. После расторжения помолвки с Людвигом ее выдают замуж за герцога Фердинанда Орлеанского. У них было двое детей. В 1886 году, когда столь трагически развивались последние месяцы жизни ее бывшего жениха Людвига, София приезжает в Поссенхофен и испытывает тяжелую депрессию. Она бежит с врачом Глазером от своего мужа. Родные считают ее душевнобольной и помещают в лечебницу. Пятимесячное пребывание там возымело свое действие, и она возвращается в семью. С 1881 года она вступила в Третий орден доминиканцев под именем сестры Магдалены. В 1897 году София устраивает благотворительный базар в Париже, куда были приглашены братья Люмьеры, демонстрировавшие свои первые немые фильмы. Киноаппаратура загорелась, и многие собравшиеся, в том числе и София, погибли.
После размолвки с Софией брачных намерений король больше не выдвигал. Когда подобное поведение объясняется исключительно романтическим, неземным настроем, современный читатель относится к этому с недоверием и ждет откровений об иных сексуальных наклонностях героя. И в случае Людвига это вполне оправдано. Брачная робость была связана и с иной стороной сексуальности, со склонностью к своему собственному полу. Людвиг особо отметил в своем дневнике день, когда он встретил Рихарда Хорнига, поступившего к нему на службу старшим конюхом: «Через два месяца будет как раз пять лет, как мы познакомились в тот благословенный день 6 мая 1867 года, чтобы никогда более не разлучаться и не оставлять друг друга до самой смерти». В это же самое время он в письмах еще уверяет Софию в вечной любви, мечтательно гуляет с «любимой подругой» Лилой фон Бюловски по ночному Хоэншвангау и Острову роз, пишет платонические признания в любви Сиси и Марии Александровне, обещает посвятить всю свою жизнь «до последней капли крови» Рихарду Вагнеру…
Отношения с Рихардом Хорнигом были при этом наиболее «физическими» и наиболее длительными. Он был при короле вплоть до 1885 года. Взирал Людвиг на Хорнига при этом сверху вниз, тот должен был исполнять все обязанности лакея и конюха, особенно не легкие при короле, любителе долгих ночных путешествий. Взваливал Людвиг на него при этом и секретарские обязанности, иногда причудливые поручения вроде командировок на Капри ради того, чтобы запечатлеть в памяти сияние знаменитого «голубого грота» и удостовериться в адекватности искусственной голубой подсветки в рукотворном гроте Линдерхофа. Гроза не раз собиралась над головой Хорнига, и Людвиг рассылал своим приближенным письма, в которых осыпал жестокими упреками «берейтера Хорнига, которому я даровал полное доверие и дружбу, отличия, каковых в такой мере и объеме не удостаивались никто из моих подданных…». Гроза, правда, проходила, и Людвиг снова осыпал Хорнига милостями, денежные размеры которых оказались достаточными для покупки виллы на престижном Штарнбергском озере, куда король захаживал иногда на чашку чая. К женитьбе Хорнига Людвиг отнесся почти как к катастрофе.
Означает ли все это, что Людвиг таким образом расстался с презрением к физической близости? Вопрос этот уводит нас в сферу парадоксальной психологии романтика. Сохранился дневник Людвига. Вернее, этот дневник неожиданно всплыл, будучи опубликован в 1925 году в Лихтенштейне человеком, скрывшимся за псевдонимом Эдир Грейн. Под последним исследователи опознали Эрвина Ридингера, приемного сына бывшего премьер­-министра Баварии Йохана фон Лутца, ответственного за смещение Людвига с престола в 1886 году. Дневник хранился у последнего в письменном столе. Приемный сын решился опубликовать этот документ, когда монархии в Баварии больше уже не существовало, а вокруг Людвига складывался ореол национального кумира и, соответственно, раздавались сомнения в правомочности былых действий приемного отца Ридингера. По замыслу публикатора, дневник должен был проиллюстрировать действительную невменяемость Людвига. Впоследствии дневник снова исчез. Будем полагать, что публикатор был корректен. Записи этого дневника варьируют по сути дела одну и ту же тему: мучительную борьбу Людвига со своими собственными сексуальными влечениями. И один и тот же «прием» этой борьбы — он дает себе приказы и заклинает себя именами великих королей — Людовика XIV, Людовика XVI, Парсифаля… Ряд этих «самоприказов» подписан им в его дневнике вместе с Рихардом Хорнигом: «Торжественная клятва перед портретом великого короля — «в течение 3-х месяцев воздерживаться от какого-­либо возбуждения», «Не позволяется приближаться друг к другу ближе, чем на полтора шага», «Именем нашей дружбы клянемся, ни в коем случае больше, как перед 3-им июня». Клятвенные обращения к королям заслуживают отдельного рассмотрения в дальнейшем. Все это говорит в любом случае о мучительном «психологическом подполье» — о все новых и новых «падениях» и глубоко усвоенном комплексе вины и греха.
Проблема гомосексуализма Людвига предельно деликатна в виду изменения принципов половой морали за протекшие с тех пор почти полтора столетия и продолжающихся ожесточенных споров внутри современного нам общества о норме и извращении. В отношении Людвига тем важнее, кажется, заметить, что сексуальная жизнь его отнюдь не должна служить долгожданной «отмычкой» к его общему психологическому складу. Наоборот, здесь в предельно утрированной и болезненной форме проявляется, может быть, некий древний психологический смысл романтизма, где плотские страсти и духовные установки составляют трудно расторжимый клубок.
Некогда, на заре античной философии, именно на фоне коллизий однополой любви было сформировано Платоном само понятие любви как внутреннего стремления к совершенному миру. Любящий видит в любимом более совершенный образ самого себя и стремится впитать этот образ, усвоить его, подняться самому на ступень совершенства. Но то, что делает «любимого» совершенным, — это Абсолют, вечная красота и гармония, пребывающие вне мира, но пронизывающие и одухотворяющие его. И любовь к «телесному образу» — это только ступенька к постижению бестелесной красоты Абсолюта. Для этого духовного представления удобной почвой является как раз однополая любовь, при которой любящий и любимый принадлежат к единому человеческому типу, в рамках которого можно совершать плавное движение к совершенству.
Что здесь первично и что вторично? Где курица и где яйцо? Духовная установка, глубоко впитанная европейской культурой, приводит к коррекции сексуальной ориентации, или органическая сексуальная предрасположенность подводит снова и снова к определенному философскому умонастроению и культурному поведению? Не нам это решать. Но сам «случай Людвига» позволяет увидеть эту двойную связь духа и физиологии в ярком и мучительном освещении. Увлечение мужчинами для него кажется органичнее, чем увлечение женщинами. Но и то, и другое принимает абстрактные черты, растворяющие личность «любимого». «Любимому» всегда грозит быть пренебреженным, ввиду того, что обнаруживается его роковое несоответствие Абсолюту. И уверения в единственности и исключительности, которым Людвиг осыпает «любимого», отнюдь не говорят об исключительности личного выбора: в действительности они относятся не к конкретному человеку, а к мерцающему за человеком идеальному образу. Конкретный человек — только зеркало идеала.
Евгений Вильк, «Германия плюс» - русскоязычная газета для жителей и гостей Германии.