Биографы Людвига II часто пытаются отыскать причины известных странностей баварского короля в его детстве: в роковых ошибках воспитания, семейном раздоре, в психологических травмах, полученных в юные годы. Но ни отстраненный мир отца - Максимилиана II, ни энергичный мир "старших родителей", дедушки и бабушки Людвига II: экс-короля Людвига I и экс-королевы Терезы, никак не были враждебны и холодны по отношению к подрастающему будущему королю. Встречались они, впрочем, не так часто - неуемная душа деда побуждала его вечно к странствиям и новым начинаниям. Но обмен письмами был постоянный, и письма писались откровенные и задушевные. Пока жива была бабушка Людвига II экс-королева Тереза, бывшая королевская чета по воскресеньям собирала у себя всех детей из различных ветвей семейства Виттельсбахов. Дед и бабушка сами обслуживали внуков за столом, разливая горячий шоколад и раздавая куски картофельного пирога. Бабушка покупала им картинки для раскраски и другие приятные мелочи. Это было вдвойне приятно еще и потому, что карманные деньги отпускались детям крайне скупо, 90 пфеннигов в месяц. Здесь царила трезвость спартанского воспитания, которое мы склонны часто принимать за немецкую экономию и мелочность. Так, первые полученные им карманные деньги Людвиг II потратил на небольшой медальон для матери, но с ее стороны это было воспринято скорее не как милый знак внимания, а как признак неумелого обращения с деньгами.

Рядом с Людвигом II рос его младший брат Отто, у Луитпольда, третьего сына Людвига I, были сыновья Леопольд и Людвиг; восемь сыновей и дочерей подрастали у герцога Макса и тетушки Людовики, сестры Людвига I. Детей последних, которые по степени родства приходились внукам Людвига I тетушками и дядюшками, но по возрасту были близки к ним, называли «кузенами» и «кузинами». Шумные ватаги маленьких Виттельсбахов, к которым присоединялись и дети придворных, «бушевали» зимой в Резиденции, а летом в обширном Нимфенбургском саду. Или собирались в созданном Максимилианом «маленьком раю» — на Острове роз на штарнбергском озере. Со времен этих детских игр сложились, видимо, какие­-то устойчивые симпатии — к кузену Людвигу, например, которому суждено было в 1912 году стать последним баварским королем Людвигом III, к «кузинам» — тетушкам Сисси и Софи, с которыми будут развиваться потом очень разные романы. Хелен фон Деннигес, одна из придворных, вспоминает, что эти игры часто были «чисто фантастической природы»: «Гардины и портьеры превращались в цветы и крылатые одеяния, в которые мы укрывались и в которых мы жили — и самые сказочные происшествия переживали мы в нашей детской фантазии». Однако не все игры были столь «воздушными». Та же Хелен вспоминает и об игре «в плевочки», и о том, как отворачивали головки изящным оловянным солдатикам, и о том, как однажды спор за книжки закончился потасовкой, из которой кронпринц вышел победителем, «зажав в кулаке горсть моих вырванных огненно-рыжих волос».
Что­-то, впрочем, особое проглядывается иногда в поведении маленького Людвига. Гордые заветы деда, оставшегося «абсолютистским королем в отставке», чрезмерные забота и лесть нянюшки, верноподданническое рвение домашнего учителя способствовали развитию у «маленького принца» чувства гипертрофированного собственного достоинства, абсолютной королевской недоступности. Оно распространялось даже на родного брата. Так, один из придворных оказался изумленным свидетелем сцены, когда игра принцев в снежки закончилась тем, что озлобленный двенадцатилетний Людвиг скрутил и связал девятилетнего Отто: «Он мой вассал и отважился быть непослушным — я должен его казнить». Минералог Франц фон Кобель, приглашенный Максимилианом в Хоэншвангау, искренне испугался, увидев принца, вспрыгнувшего на высокую балюстраду замка, подхватил его и поставил на землю. Людвиг, стиснув зубы, смерил его гордым взглядом, и через много лет, уже будучи королем, припомнил: «Вы посмели схватить меня тогда». Маленький недотрога все более замыкался и отвердевал в своей «королевской капсуле». Эту особенность человеческой психики Карл Густав Юнг назовет «комплексом». Людвиговский комплекс: «Ich, der Konig» - «Я, король», — болезненное и мечтательное ощущение величия и недоступности, зародился определенно еще в ранние годы.
Представления и образы, поднимающиеся из глубины психики, представляли для него не меньшую реальность и притягательную силу, чем картины и импульсы внешнего мира. Окружающие видели в этом нечто странное и болезненное. Учитель Людвига, священник Игнац фон Деллингер, застал как-то своего воспитанника одиноко сидящим в затемненной комнате: «Ваше Высочество должны скучать без какого-­либо занятия?» «О, нет, я вовсе не скучаю, — возразил ему мальчик, — я выдумываю себе различные вещи и весьма хорошо развлекаюсь».
С девяти лет к впечатлительному и гордому «маленькому принцу» были приставлены учителя. Началось гимназическое воспитание в домашнем варианте. Восемь часов ежедневно: главным образом — греческий, латынь, немецкий, французский и история. Мария заметила в одном из писем, что «Людвиг учится и схватывает материал быстро, но учится не столь охотно, как Отто». Людвиг воспринимал охотно то, что отвечало его умонастроению, но не собирался вгрызаться в гранит науки. Французский давался ему легко, это был единственный освоенный им иностранный язык. Латынь и греческий изучены были довольно поверхностно. Зато классический канон немецкой литературы хорошо ложился на впечатлительную душу. С семнадцати лет Людвиг посещает лекции в мюнхенском университете — по химии, физике, истории, философии. Естественные науки его не увлекли, «политические» были оставлены «на потом».
25 августа 1863 года Людвигу исполнилось восемнадцать лет. В сентябре того же года во Франкфурте должна была состояться встреча глав немецких государств, на которой решалось будущее Немецкого союза. Рыхлый союз из 35 немецких государств должен был стать более тесным объединением. К этому вела и стремительно наступавшая индустриальная эпоха с усилившейся миграцией населения, и консолидация сил окружающих великих держав, и «призрак коммунизма» и лево-радикальных движений, «бродивший по Европе» с 1848 года. Бавария в Немецком союзе находилась среди «малых государств» по сравнению с Австро-Венгрией и Пруссией. Правда, из «малых» она была самым значительным.
Встреча глав государств должна была состояться под руководством австрийского императора. В Австрии был выработан пакет предложений по формированию коллективных органов власти в будущем союзном государстве: исполнительную власть всегда должны были представлять Австрия, Пруссия и Бавария, а также сменный состав других государств. Это была попытка равновесия сил в будущем союзе под «мягким патронажем» Австро­-Венгрии. Бавария в этом раскладе играла роль активной середины. Тесные родственные связи Виттельсбахов с императорским домом Австрии и королем Пруссии давали дополнительные шансы на успех. Меньше всего это соответствовало, правда, устремлениям нового прусского министра ­- президента Отто фон Бисмарка и короля Вильгельма I. Они проигнорировали встречу во Франкфурте. Прусский король неожиданно собрался на лечение в Бад Гаштайн и проездом решил навестить свою кузину Марию. Максимилиан умолял супругу задержать Вильгельма, пока он сам не доберется до Мюнхена, чтобы убедить родственника явиться во Франкфурт. Однако после короткой встречи с кузиной Вильгельм продолжил свой путь в Гаштайн. Политические надежды Австрии и Баварии на первенство рушились, и чуткое ухо уже могло расслышать дробь прусского военного барабана: на горизонте был бисмарковский лозунг решения германского единства «железом и кровью».
В августе 1863 года Бисмарк с супругой гостил в Мюнхене и был принят королевским семейством. Единственный раз в жизни он видел тогда Людвига, оказавшегося его соседом за столом. Великий политик вспоминал впоследствии: «У меня было впечатление, что мыслями он был далеко от стола и лишь время от времени вспоминал о своем намерении вести со мной беседу, которая не выходила за пределы обычных придворных разговоров. Вместе с тем, мне казалось: в том, что он говорил, можно было уловить бойкую одаренность и ум, исполненный надежд на будущее. В паузах разговора он бросал взгляд на потолок, поверх головы матери и время от времени поспешно осушал свой бокал шампанского. У меня было все же чувство, что окружающее томило его, и с помощью шампанского он уходил в независимые от него области своей фантазии. Впечатление, произведенное им на меня, было симпатичным, хотя я с некоторой досадой должен был признать, что все мои стремления приятно развлечь его как соседа за столом остались бесплодными». Для Бисмарка эта встреча не прошла даром. Он сделает для себя впоследствии вывод, как нужно подойти к коронованному мечтателю, чтобы вовлечь его в орбиту своей политики германского единства.

А для нас это еще одна возможность взглянуть на Людвига незадолго перед тем, как жизнь баварского принца решительно переменится. Все более обрисовываются черты характера одиночки-мечтателя. Письмо деду, экс-королю Людвигу I, в день своего совершеннолетия (через восемь дней после описанной выше встречи с Бисмарком): «Дорогой дедушка! Примите глубочайшую сердечную благодарность за Ваше милое письмо и добрые пожелания, и за прекрасное стихотворение, которое доставило мне столько радости. В день праздника погода была чудесная; я встал в половине пятого и отправился на рыбалку. И тут же выловил великолепную щуку в девять с половиной фунтов. Потом я получил многочисленные поздравления и подарки: картину из Церкви Всех Святых, картинки Нибелунгов фон Шнорра, булавку с лебедем, книгу о Фаусте и о произведениях Шекспира и другие». Предметы мечтаний короля были, видимо, уже известны дарителям. Пройдет несколько лет, и византийский интерьер Церкви Всех Святых, построенной по инициативе Людвига I, станет главным образцом для тронного зала Нойшванштайна. От залов Нибелунгов в Резиденции, расписанных Людвигом фон Шнором, прямой путь к картинам вагнеровских нибелунгов, которые украсят апартаменты Людвига II в Мюнхене и стены двух залов в Нойшванштайне. Лебедь, олицетворяющий рыцаря Лоэнгрина, войдет в воображение Людвига почти как мучительный символ. Гете и Шекспир — это, вероятно, «верхний предел» его духовных интересов, в его будущих проектах эти имена останутся незатронутыми. А вот все предыдущие подарки указывают на одну точку вдохновения, причудливо объединившего эти темы — музыкальные драмы и статьи Рихарда Вагнера.
Вагнер, вероятно, — самый «бурный» композитор из богатой «бурными гениями» немецкой истории и культуры. Романтические идеи возвращения к природе и синтеза искусств вылились в его творчестве в невероятную симфоническую мощь, непредставимую ранее в оперном жанре. Непрерывные, сложные сплетения и переключения музыкальных лейтмотивов должны были отображать внутреннюю жизнь героев и увлекать, уносить с собой зрителей в мир фантазии. Волны вагнеровской музыки вдохновляли последнего «бурного гения» девятнадцатого века Фридриха Ницше. Потом, впрочем, разойдясь с Вагнером, Ницше будет жестоко критиковать именно эту музыкальную «бурю», как бы отрицающую индивидуальность и самих оперных героев, и зрителей.
На юного Людвига музыкальная реформа Вагнера оказала ошеломляющее впечатление. В 1861 году в мюнхенском театре он впервые слушал «Лоэнгрина». Кабинет-секретарь короля Франц Ляйнфельдер писал впоследствии об «истинно демоническом воздействии» вагнеровской музыки на Людвига: «Она скорее даже мучительным образом ложилась на его нервы, и в некоторые моменты впечатлительность достигала прямо таки болезненной остроты. Так, например, в тот момент, когда Тангейзер вновь вступает в грот Венеры (мотив, появляющийся уже в увертюре), тело его схватывали настоящие судороги. Это было столь страшно, что один раз я опасался эпилептического припадка». В психологическом смысле это особенно интересно, поскольку есть целый ряд свидетельств о Людвиге как о совершенно немузыкальном человеке. Говорят, что учитель музыки назвал «счастливым» последний день занятий со своим бесталанным учеником.
Вагнер был, впрочем, не только творцом нового музыкального ряда. Предел его стремлений — «Gesamtkunstwerk» — целостное произведение, единство всех родов искусства. Он считал себя поэтом и литератором: сам пишет либретто для своих музыкальных драм, дает подробные ремарки художникам, проектирует реформу театрального зала в соответствии с новыми задачами. Единство искусств имело духовную и философскую подоплеку: возвращение к изначальному единству, к глубинам мифологии, которые были восприняты как истинная духовная природа нации. Вагнер создает мифологию мировой истории, в которой заново оживают сюжеты о Зигфриде и Нибелунгах, о рыцарях святого Грааля, о лебедином рыцаре Лоэнгрине: истории их сплетаются с сюжетами о Карле Великом и Фридрихе Барбароссе. Людвиг запоем читает вагнеровские программные статьи, мифологические «фантазии» и либретто его опер. Он нашел здесь для себя целый мир словесных и визуальных образов. Они напоминали ему знакомые, виденные еще на стенах родительского замка сюжеты, и в то же время эти образы наполнялись новой жизнью, они должны были родиться в новом музыкальном синтезе. В случае Людвига музыка создавала, по-видимому, грандиозный фон для его драматических мечтаний. Сам Вагнер писал впоследствии, что «король совершенно не музыкален и одарен одной только поэтической душой».
Мир Вагнера к тому времени был еще только грандиозным наброском, широко разрекламированным самим маэстро. Главная часть его — тетралогия «Кольца Нибелунга» — только маячила на горизонте и ждала финансовой помощи от сильных мира сего. Воображение впечатлительного короля блуждало не по завершенным и сформированным пространствам, а по мирам, еще только формирующимся, однако уже взывающим и к честолюбию, и к энергии молодого человека, к которому некогда должна была перейти власть и средства поболее, чем выдававшиеся ему пока пара гульденов в месяц.
Евгений Вильк, «Германия плюс» - русскоязычная газета для жителей и гостей Германии.