28 августа 2010 года в Араде (Израиль) умер Шломо Дрори – первый
исполнитель и автор музыки к известному стихотворению К. Симонова...


9 мая 1998 года по первому каналу российского телевидения шла программа Александра Любимова "Взгляд", посвящённая Дню Победы. Гостем программы был литератор и журналист Алексей Симонов, сын известного советского писателя К.М.Симонова.

Ведущий задал вопрос:
- Скажите, пожалуйста, почему популярные стихи вашего отца "Жди меня" не стали песней? Есть ли у вас объяснение?
- На эти стихи было написано не менее двадцати пяти мелодий, - ответил Алексей, - но ни одна не прижилась, не была адекватна стихам. Поэтому стихи отца так и не стали песней.

Я сорвался с места и бросился к телефону (передача была в прямом эфире, и ведущий заранее сообщил номер телефона студии.) Линия долго была занята, а когда я дозвонился, передача уже закончилась. Мне ответил женский голос. Это была помощница А.Любимова, звали её Гаяна (она тбилисская армянка, очень милая девочка, её было видно на экране за столом справа от ведущего).

- Гаяна, что значит - не стали песней? Стали, есть, существует такая песня, её поёт целый народ, целая страна!

Я вкратце рассказал Гаяне историю израильской песни "Ат хаки΄ ли" ("Жди меня").
- Напишите, пришлите мне эту историю по почте, я передам письмо Алексею Кирилловичу, — сказала девушка.

Я отправил в Москву письмо и кассету с записью израильской песни. Всё дошло до адресата, завязалась переписка и дружба с семьёй Симоновых.

Вот мои письма. Мне кажется, история, рассказанная в них, представляет интерес.

Первое письмо

9 мая 1998 года.
Уважаемый Алексей Кириллович! Очень жаль, что мне не удалось дозвониться до "Взгляда" во время передачи: телефон был постоянно занят. После Ваших слов о том, что стихи Вашего отца остались лишь стихами и не поются, я стал набирать номер студии, но...

А вот Вам и история — трогательная, удивительная история, связанная со стихами К.М.Симонова. Герой моего рассказа родился в Вене в августе 1921 года. Звали его тогда Соломон Дойчер. После Anschluß´а, в 1938 году, небольшой группе еврейских парней и девушек удалось на маленьком судёнышке отплыть от Вены, спуститься по Дунаю в Чёрное море, оттуда через проливы и Мраморное море пройти в Средиземное море и причалить к берегу подмандатной Палестины. Среди этих ребят был семнадцатилетний Соломон Дойчер. Юноша решил, что он обязан на время забыть языки своего детства – немецкий и идиш – и очень быстро овладел ивритом и английским.

В 1939-м началась Вторая мировая война. В составе британской армии была создана Еврейская бригада, и Соломон Дойчер стал ее солдатом. С Еврейской бригадой он прошёл по дорогам войны, день Победы встретил в Италии.

В 1943 году произошёл случай, повлиявший на всю его дальнейшую жизнь и, в некоторой степени, на судьбу его (а потом и моей) страны.

Солдат Соломон Дойчер собирался на дежурство. Он взял со стола книжицу, чтобы на посту, если будет свободное время, почитать. Придя на пост, он открыл книжку и на титульном листе прочитал название. Это были "СТИХИ О ЛЮБВИ" русского поэта Константина Симонова в переводе на иврит Авраама Шлёнского. (Я хорошо знаю иврит и могу засвидетельствовать, что перевод абсолютно точно передаёт силу, поэтичность и дух подлинника). Первым стихотворением в сборнике было "Жди меня". Можно себе представить, какое впечатление эти слова произвели на молодого воина, оставившего в оккупированной нацистами Вене маму, отца, родных: "Жди меня, и я вернусь. Только очень жди...".

 

У Соломона Дойчера был (и сохранился) хороший голос. (После войны, в Италии, ему предложили остаться в Милане и стать солистом театра La Scala, но Дойчер отказался, сказав, что мечтает стать крестьянином на Земле Израиля). Во время того памятного дежурства родилась песня. Однополчане сразу оценили и слова, и мелодию. Песню полюбили. В перерывах между боями Соломона Дойчера перевозили вдоль линии фронта, доставляли в госпитали, и под аккомпанемент аккордеона он пел воинам (а ведь у каждого где-то остались родители, любимая девушка или жена): "Жди меня, и я вернусь". Песня стала гимном еврейской бригады, а автор музыки и исполнитель приобрёл популярность, сравнимую со славой Леонида Утёсова и Клавдии Шульженко. Записали пластинку — сначала на иврите, а потом, когда стихи перевели на английский язык, Соломон Дойчер напел песню и по-английски. Солдаты американской и британской армий запели на родном языке симоновские строки, переложенные на музыку солдатом еврейского ополчения.

А в 1944-м году произошло ещё одно событие. Во двор римской синагоги вошёл американский офицер, зашёл помолиться. У входа стояла плачущая женщина. Американец обратился к ней на идише. Он спросил: "Почему вы плачете? Война, можно считать, закончилась, теперь Бог поможет нам". "Бог не может мне ничем помочь, - ответила женщина. - Моего мужа немцы убили на моих глазах, а сын ушёл из дому ещё в тридцать восьмом, и с тех пор я о нём ничего не знаю".

Слово за слово, и оказалось, что собеседники - родные тётка и племянник. Две сестры, уроженки польского местечка, после Первой мировой войны покинули родные места, одна вышла замуж за австрийского еврея и уехала в Вену, вторая вышла замуж за американца и отправилась за океан. После прихода к власти нацистов связь между ними прервалась. Офицер оказался сыном родной сестры этой женщины.

Он забрал ее к себе. "Как звали твоего сына, который ушёл из дома в тридцать восьмом году?" — спросил племянник. "Соломон Дойчер," — ответила она. Имя автора песни "Жди меня" было ему известно.

Он ничего не сказал ей, опасаясь, что это может быть простым совпадением: мало ли Соломонов Дойчеров среди еврейских солдат! - и имя, и фамилия довольно распространённые. Связался по телефону с командованием еврейской бригады, выяснил время и место выступления группы самодеятельных артистов.

- Поехали! - сказал он тётке.

Начался концерт. Объявили номер. И имя, и фамилия певца были ей незнакомы. (К тому времени Соломон Дойчер сменил и имя, и фамилию. "Соломон" по-библейски "Шломо", а фамилию он себе выбрал "Дрори", что означает «свободный»). Да и иврита, на котором говорили со сцены, она не понимала.

Мать не узнала сына. Со времени их расставания прошло восемь лет - да каких! Юноша повзрослел, возмужал, одет он был в форму - таким она его никогда не видела. А он посмотрел в зал и в первом ряду увидел маму. Перекрывая звучание вступительных аккордов, он закричал и бросился вниз со сцены.

 

1944 год. Солдат Еврейской бригады Соломон Дойчер
исполняет песню «Ат хаки ли» («Жди меня»)

В первом ряду (слева направо): брат Соломона Яков Дойчер, Броня Дойчер (мама),
американский офицер Джордж, встретивший Броню во дворе римской синагоги.
Соломон Дойчер – во втором ряду, между мамой и Джорджем. Бари (Италия), 1944

Их окружили. Плакали все — и зрители, и артисты. И тогда, преодолевая рыдания, Шломо Дрори вернулся на сцену и запел. Он пел, обращаясь к матери, но она не понимала слов. Рядом с ней сидел другой еврейский солдат и переводил ей на идиш текст песни: "Жди меня, и я вернусь. Только очень жди". Солдат переводил слова песни и повторял: "Он сочинил её для тебя, он знал, что найдёт тебя". (Он обращался к ней на "ты", потому что в иврите нет обращения "вы" в единственном числе; даже с Богом евреи разговаривают на "ты").

Вот, в общем-то, и вся история.
Когда в 1971 году я приехал в Израиль, первой пластинкой, которую я купил, была запись певца Арика Лави с песней "Жди меня". Мои сыновья (десяти и пяти лет) быстро освоили иврит, но и русского не забыли; они пели эту песню и по-русски, и на иврите. Никогда мы не интересовались, кто сочинил мелодию, пели — вот и всё.

Однажды по телевидению шла передача об артисте Камерного театра Йоси Ядине, который начинал свою актёрскую жизнь на любительской сцене во время войны. В телевизионной программе участвовали его однополчане. Ведущий Амос Эттингер рассказал историю песни "Жди меня" и объявил, что автор и первый исполнитель Шломо Дрори пришёл в студию и сейчас споёт её для своего фронтового друга. Я не поверил своим ушам. А объектив тем временем поплыл в сторону, и на экране появилось лицо моего доброго друга, с которым я много лет бок о бок проработал на химическом комбинате Мёртвого моря - и не знал, что он сочинил мою любимую песню. Я бросился к тумбочке, взял в руки пластинку. "Жди меня", — было написано на ней. "Стихи К.Симонова, перевод на иврит А.Шлёнского, музыка Ш.Дрори". Всё верно.

На следующий день я встретил Шломо на заводе, обнял его, расцеловал, спросил, знает ли он историю создания стихотворения. Нет, он ничего не слыхал ни о Симонове, ни о Серовой. Я разыскал в альбоме открытку В.В.Серовой, переснял из книги портрет К.М.Симонова — и подарил Дрори.
 

Шула и Шломо Дрори

Вот как сложилась его судьба. Вернувшись с фронта, он участвовал в подготовке к Войне за независимость — был инструктором по подрывному делу. Англичане разыскивали его, сулили за его голову внушительные суммы. Его не выдали.

Во время войны Шломо подружился с начальником Генерального штаба Мордехаем Маклефом, и когда тот вышел в отставку и получил новое назначение — занять должность Генерального директора химического комбината Мёртвого моря, он забрал Шломо с собой. Дрори проработал на заводе до пенсии, но потом не захотел сидеть дома без дела; он создал музей Мёртвого моря и стал его смотрителем. Каждый день к нему приезжают десятки посетителей, и он рассказывает им удивительную историю о том, как еврейский юноша Мойше Новомейский из прибайкальского города Баргузина решил осуществить мечту Теодора Герцля и создать промышленность в мёртвой степи на берегу Мёртвого моря, где до него не было ни одного поселения, ни единого домика или хижины, ни одного человека. Сейчас здесь горят заводские огни, зеленеют пальмы, гостиницы и здравницы принимают ежегодно сотни тысяч посетителей и туристов. "А началось всё это в начале века в Сибири," — говорит Дрори, и глаза его светятся счастьем.

В 1987 году, когда в СССР началась перестройка и в Израиле появились первые туристы из Советского Союза, сотрудники Сохнута спросили, соглашусь ли я, если понадобится, принимать на комбинате русскоязычных посетителей. Я, естественно, согласился. Как-то встретил Шломо. "Завтра у меня будут гости из России," - сказал я. "Привези их ко мне в музей, - попросил Шломо. - Я хочу посмотреть им в глаза". Я пообещал.

От проходной нужно ехать на север вдоль берега Мёртвого моря — минут 20-25. Я взял в руку микрофон и стал рассказывать историю, услышанную в телевизионной передаче. Меня слушали внимательно. Закончив рассказ, я сказал, что захватил с собой кассету с песней "Жди меня".

"Хотите послушать?" "Хотим, хотим, поставьте!" — попросили гости. Зазвучала песня. Она закончилась, мы подъехали к музею. Нам навстречу вышел невысокий седой мужчина с молодыми глазами. "А вот и герой моего рассказа," - представил я Шломо Дрори. Были объятия, слёзы, расспросы. Мы поднялись в музей, и Шломо впервые рассказал туристам из России о чуде, которое свершилось на этой древней земле. Он говорил на иврите, я переводил.

Вот уже 11 лет я с удовольствием привожу в музей туристов из бывшего СССР. Все годы я ношу с собой кассету с песней Шломо Дрори на стихи Константина Михайловича Симонова "Жди меня", и мои гости наслаждаются, слушая её в туристических автобусах, идущих вдоль побережья Мёртвого моря - 411 метров ниже уровня мирового океана. Мне жаль, что среди них не было К.М.Симонова.

Второе письмо

15 мая 1998 года, Беэр-Шева, Израиль.
Дорогие, уважаемые Гаяна и Алексей Кириллович!
Боясь показаться навязчивым, я, тем не менее, всё-таки решился на это письмо, потому что — "не могу молчать!".

Наутро после написания предыдущего письма я, естественно, позвонил Дрори.
— Шломо, ты сидишь или стоишь? — спросил я его. — Сядь, иначе упадёшь.
— Сижу-сижу — улыбнулся Шломо в трубку.

Я рассказал о передаче "Взгляд", о моём телефонном разговоре с Вами, Гаяна, о письме и о кассете, отправленных в Москву. Дрори был, разумеется, растроган.

  — А ты, — в свою очередь спросил он, — стоишь или сидишь?
И я услышал историю, которая произошла буквально накануне, может быть — в то самое время, когда в Москве по ОРТ шла речь о стихотворении К.М.Симонова "Жди меня".

Ему позвонили из редакции радио "Голос Израиля" и попросили срочно приехать. Ввели в студию, представили сидящей перед микрофоном женщине, предупредили: "Прямой эфир". Женщина, Илана, оказалась женой израильского лётчика, пропавшего без вести в 1973 году, во время войны Судного дня. "Она о себе расскажет сама, — сказали ему, — а ты расскажи о песне". Включили микрофон.

Ведущая: Это произошло во время Войны Судного дня, когда самолёт, пилотируемый мужем Иланы, был сбит в Сирии. Муж в течение нескольких месяцев считался без вести пропавшим, и никто из его окружения не верил, что он жив. Лишь по истечении нескольких месяцев выяснилось, что он находится в сирийском плену. Песня "Жди меня" на протяжении всего этого трудного периода поддерживала Илану и вселяла в неё силы и надежду. Сегодня с нами здесь находится композитор, написавший музыку к этой песне - Шломо Дрори из Арада. Спасибо, что ты специально приехал сюда из Арада. Ты являешься одним из первых работников комбината Мёртвого моря, а твой рассказ о песне волнителен не меньше этого. В продолжение к нам присоединится также Амитай Нееман.

Дрори: Во время Второй мировой войны я был в британской армии в составе (еврейского) ополчения, а впоследствии (еврейской) бригады. Среди прочих обязанностей, которые мы выполняли, была сторожевая служба на хайфском волнорезе. Это была очень скучная обязанность, потому что мы вроде бы должны были охранять Хайфский порт от итальянских субмарин, которые так и не приплыли. Поэтому мы привыкли читать во время несения сторожевой службы. Мне в руки попала маленькая книжица. Это был перевод с русского языка, сделанный Шлёнским; называлась книжица "Жди меня". В ней было несколько стихотворений, но, вне всякого сомнения, самым впечатляющим было стихотворение "Жди меня". Я прочитал его и почувствовал, что ему необходима мелодия. И несмотря на то, что я не композитор, той же ночью я стал повторять тот самый мотив, который почувствовал при чтении стихотворения. Утром, когда мы вернулись на базу (а в нашей части был музыкант по имени Цви Бен-Йосеф, он был также композитором очень высокого класса; он писал ноты так же, как я пишу буквы), я спел ему песню, а он записал ноты. И мы стали выступать с этой песней — разумеется, на пирушках нашей части. Песню настолько приняли, что мы начали выступать и в других подразделениях. Песня превратилась в песню тех дней, потому что она отражала настроение каждого солдата, тоскующего по той, которая его ждёт. Даже если она не существует, он хочет, чтобы такая была. Благодаря этой песне я попал в бригадный ансамбль, когда он был создан. И одним из шлягеров на концертах, а я стал солистом ансамбля, была, разумеется, песня "Жди меня". Были и другие песни, но эта стала главной.

Ведущая: Об этом, между прочим, упоминалось в программе Амнона Леви — ты видел её? — "Завершаем неделю" (одна из популярных еженедельных телевизионных передач - И.В.). Нурит Галь-Рон (известная израильская певица - И.В.) напомнила, что её мама была одной из исполнительниц этой песни.

Дрори: Потому что мы были вместе в том же самом ансамбле... Наступило такое время, когда ансамбль выехал в Италию. Я тогда не знал, что моя мама выжила во время Катастрофы и попала в Италию. Это длинная история.

Ведущая: Ты думал, что она погибла?

Дрори: Ясно. Подобно большинству евреев, которые были тогда в Австрии, в Германии. Я знал, что мой отец был убит. Я думал, что и её нет. Но она добралась до Италии и думала, что достигла обетованного берега. Но немцы пришли туда следом за ней. И тогда, к её счастью, монашки из католического монастыря решили спасти её и прятали её в монастыре более года. Она за это время выучила итальянский язык и владела им свободно, и когда американцы вторглись в Италию, монашки сказали: "Пришло для тебя время пересечь американскую линию". Ей выправили фальшивое удостоверение личности, будто бы она итальянка, она пересекла линию (фронта) как итальянка, германскую линию (фронта), и превратилась в еврейскую беженку. Когда она добралась до американцев и рассказала им свою историю, они, разумеется, передали её дальше. Накануне Судного дня она стояла во дворе синагоги в Риме и плакала. У неё не было никого, о ком она знала бы, что он существует. Она чувствовала, что она, в сущности... что жизнь её кончилась. У неё нет никого... в Риме... еврейка из Австрии... Стояла и плакала. И тогда к ней подошёл американский офицер, который увидел её. По её одежде он понял, что она, вне всякого сомнения, еврейская беженка. Он не стал разговаривать с нею по-английски, а обратился на идише и сказал ей: "Не плачь. Бог поможет". Она не обратила на него никакого внимания, лишь сказала: "Чем Бог может мне помочь, если я потеряла всё. Муж убит немцами, дети неизвестно где, я здесь одна". Ему захотелось приободрить её, и он продолжал: "Не отчаивайся, Бог поможет." Он видел, что она никак не реагирует, и задал вопрос — только ради того, чтобы разговорить её: "Откуда ты?". Она назвала местечко в Польше. Тогда он спросил: "А муж твой — откуда был он?" Она произнесла название местечка моего отца. И тогда он замер в недоумении на мгновение и спросил: "Как его звали?". Когда она назвала ему имя моего отца, он сказал: "Теперь ты сможешь увидеть, чем Бог может помочь, потому что он был моим дядей, и я помогу тебе. Я позабочусь о тебе. У тебя больше нет причин опасаться, я позабочусь о тебе." И действительно, он снял для неё комнату в Риме, и принёс ей еду, и одел её. Она попросила его лишь об одном. Она сказала: "Неважно, что будет со мной. Найди моих сыновей. Они были в Эрец Исраэль. У меня нет с ними никакой связи...".

Ведущая: Вы репатриировались ещё до войны?

Дрори: Да. Мама сказала американцу: "...Я уверена - по тому, как я их воспитала, - они, конечно, ушли добровольцами в британскую армию, но я не могу найти их. Сделай одолжение, разыщи мне моих сыновей". И он стал наводить справки. И тогда выяснилось, что на самом деле мы оба - в бригаде: брат в двенадцатом батальоне... в двенадцатой роте, а я - в ансамбле. И тогда она узнала, что ансамбль должен прибыть в Италию - для выступлений в Бари перед подразделениями из Эрец Исраэль, расположенными в тех местах. Я ничего не знал. Он привёз её — на машине, принадлежавшей американской армии, в сопровождении ещё двух американских офицеров — в Бари в здание оперы, в котором мы должны были выступать. Я за кулисами, вместе со всей нашей труппой, мы готовимся к выступлению.

Ведущая: Минуту. Ты приехал туда и ничего не знал?

Дрори: Ничего. Я вообще не знал о том, что она жива. И уж, конечно, не думал, что она в Италии. И тогда вошёл солдат и спросил: "Кто здесь Дойчер?" - так меня звали до того, как я принял ивритскую фамилию. Я ответил: "Я. Почему тебя это интересует?". Он сказал: "Твоя мать ждёт тебя". Меня словно ударили молотком по голове. "Что значит - ждёт?". Он сказал: "Я не знаю. С ней какие-то американские солдаты и командующий израильскими подразделениями, и они хотят, чтобы ты к ней вышел". Все участники нашей труппы остолбенели. Хана Марон (одна из ведущих актрис тель-авивского Камерного театра, начинавшая, вместе с Дрори и Йоси Ядином свой путь в составе армейского ансамбля во время Второй мировой войны - И.В.) сказала: "Ты не должен выходить, у неё может случиться сердечный приступ. Мы войдём по одному, пусть она попривыкнет. Один, и ещё один, ты войдёшь последним. "Нас было двенадцать участников ансамбля. Так мы и сделали. Но мы приняли решение: что бы ни случилось — не плакать! Не плакать... Я вошёл в комнату, все члены ансамбля стояли вокруг неё, она — в центре комнаты. И она не узнала меня. Я, разумеется, узнал её и подошёл к ней, и произнёс только одно слово. Я сказал: "Мама". И — все заплакали. Израильский командующий сказал: "Ребята, ребята, представление должно состояться! И я знаю, что нужно сделать". Он ввёл её в зал, поднялся на сцену и сказал: "Солдаты! Сегодня у нас случилось такое, что не может произойти ни в одной армии мира. Ансамбль из Эрец-Исраэль. Название их программы — "Привет с родины". Но такого привета нет ни в одном другом месте, потому что солист ансамбля — сию минуту — встретился со своей мамой, беженкой, выжившей после Катастрофы, и он споёт песню, которую сочинил специально для неё". Это, разумеется, было ложью, потому что я не писал эту песню специально для неё, но она была так взволнована. Ей переводили, потому что она не понимала. Ей переводили, и она сидела и плакала - там, в первом ряду. И я подымаюсь на сцену, и смотрю на неё, и у меня перехватывает дыхание. Потому что я почувствовал, что уже первую встречу с моей мамой я начинаю с обмана. Она думает, что это песня, которую я сочинил для неё, а это не так. Я бросился прочь со сцены. Но все приняли это по-другому, и я удостоился аплодисментов, которых не удостаивается даже Паваротти. Я спустился со сцены, и мы обнимались и целовались. И я привёз её в нашу страну.

Ведущая: И она жила здесь?

Дрори: Она прожила здесь несколько добрых лет, в этой стране, и сумела насладиться тем, о чём я мечтал ещё в детстве, а она и не предполагала, что это может сбыться. Она здесь ещё раз вышла замуж. Ей выпало достойное завершение жизненного пути.

Ведущая: Да, это действительно удивительная история... Я хотела бы, чтобы ты сейчас спел нам ту песню. Я пригласила Амитая Неемана, чтобы он тебе аккомпанировал на аккордеоне. Я понимаю, что у вас было немало совместных выступлений. Амитай, бери аккордеон, а ты, Шломо, вставай. Мы послушаем песню "Жди меня". Мы ещё не сказали, что слова - русские, принадлежат...

Дрори: Симонову. Перевод Шлёнского. Между прочим, мне стало известно от одного инженера из русских репатриантов, что перевод Шлёнского точен до такой степени, что в подлиннике нет слова, которому не было бы соответствия в переводе.

Дрори в сопровождении аккордеониста Амитая Неемана исполняет песню "Жди меня" — в прямом эфире.

Нееман: Да, песня действительно возвращает ко дням очень давним. Я хочу спросить о том, что меня интересует как музыканта. Ты упомянул, что твоя мама была родом из Польши. А отец? Он был из Австрии? Так?
Дрори: Нет, отец был... Отец тоже был из Польши. Только...
Нееман: Тоже из Польши?
Дрори: ...они переехали, мы жили в Австрии.
Нееман: Вот что меня интересует. Эта мелодия... её характер настолько-настолько русский. Ты никогда не пробовал задуматься над тем, что причина может заключаться в стихах Симонова, написанных по-русски, что это русские стихи?
Дрори: Нет.
Нееман: Ты не думал об этом?
Дрори: Нет. Я объясню тебе. Когда я репатриировался в эту страну, я попал в Кфар-Виткин. Жители этого поселения были из России, из Румынии. Я влюбился в иврит. Но я старался разговаривать на иврите так, как разговаривали репатрианты из России. Я слышал там также русскую музыку. До сего времени — и я, и моя жена — мы можем сидеть против телевизионного экрана и вслушиваться в русскую передачу, не понимая при этом ни единого слова. Но мы любим этот язык и, вне всякого сомнения, русскую музыку. Я думаю, что вся музыка, сочинённая в Эрец Исраэль, питалась от корней, которые были в России.
Нееман: Да, это мы знаем. И ещё — о песне. Это интересно. Ты, конечно, знаешь, потому что сам был в ансамбле, что было немало песен, написанных во время Второй мировой войны, много песен. Мне кажется, что из всех песен Второй мировой войны выжили, в общем-то, две, которые сохранились у всех в памяти. Первая — это "Синенький скромный платочек", а вторая — "Жди меня". Может быть, потому что "ТЫ жди меня"; не МЫ, а ТЫ и Я. Может быть — благодаря этому песня выжила.
Дрори: Я думаю, что ты прав. Эта песня обращалась к каждому солдату. Она превратилась в шлягер тех дней. О сказанном тобой я не думал, но это верно.

Ведущая: Песня сохранилась, я думаю, до наших дней. Я надеюсь, что она останется в памяти.
Дрори: Я получаю от четырёх до шести шекелей гонорара, когда её исполняют!
Ведущая (смеётся): Видишь — стоило!.. Большое спасибо.

Ведущая: Шалом тебе, Илана из Кфар-Сабы..
Илана: Шалом.

Ведущая: Ты занимаешься изготовлением кукол для программы "Куклы". Однако твой рассказ относится совсем к другому месту и к другой обстановке.

Илана: Верно. Я предпочла бы рассказать о более драматическом периоде моей жизни. Хотя и изготовление кукол меня очень вдохновляет, потому что это модная передача, и она постоянно упоминается в газетных заголовках. Но то, о чём я хочу рассказать, случилось... двадцать лет назад, даже больше... Меня попросили выбрать песню, которая стала песней моей жизни. Песня, которую я выбрала, сопровождала меня в течение пяти месяцев... может быть, даже восьми месяцев — после Войны Судного дня, когда мой муж попал в сирийский плен. Его самолёт был сбит на второй день войны. И произошло — как в страшном сне. Постучали в дверь. Пришли двое военных и — как в тумане — сообщили мне, что мой муж погиб, но до тех пор, пока не найдут труп, он официально будет считаться без вести пропавшим. Религиозные люди сказали, что нужно отсидеть шиву. По всем признакам, не оставалось никаких шансов. В то время — а я, разумеется, была в полном отчаянии, об этом нет смысла распространяться, но случилось так, что — за пределами траура и отчаяния — я как одержимая стала звонить в отдел ВВС, который занимается пострадавшими; я просила... всё это, действительно, за пределами рационального, всё то, что я тебе рассказываю... я спрашивала, нашли ли труп или, может быть, шапку, или каску, или... что-нибудь, часы какие-нибудь — хоть бы что-нибудь. У меня была необъяснимая потребность, чтобы у меня осталось какое-то напоминание. В то время, по истечении считанных недель после того извещения пришли сведения, что какие-то люди в Австралии видели какой-то фильм, снятый австралийскими корреспондентами на месте... в самом пекле боя. В фильме разглядели двух лётчиков, падающих с "Фантомом", то есть выходящих из пламени, и один из них — это лётчик, который летал с моим мужем. Его тётя, жительница Австралии, опознала его. Она связалась с семьёй и сообщила, что она слышала... что она потрясена... но — что всё закончится благополучно. Ей сказали: "Что — благополучно? Ведь он убит." Она ответила: "Нет, я видела его по телевизору." Благодаря невероятным усилиям удалось достать этот фильм. В общем-то, этот фильм представлял собой нечто болезненное: чёрные пятна, абсолютно неразборчивые, и мы начали бегать в полицию к специалистам по созданию словесных портретов, чтобы попытаться опознать в этих пятнах моего мужа. Вот тогда начали появляться надежды. Также, пока мне сообщали, что труп ещё не найден, теплилась надежда, что, может быть, он всё ещё жив. И тогда я впервые услышала эту песню — "Жди меня". Эту песню пел тогда Арик Лави. И тогда эта песня захватила меня с какой-то болезненной силой. Я ежедневно слушала её и перечитывала текст, и выучила его наизусть. "Жди, когда из дальних мест писем не придёт, жди, когда уж надоест тем, кто вместе ждёт... Жди меня, и я вернусь, не желай добра всем, кто знает наизусть, что забыть пора".

Ведущая: Тебя захватили эти слова...

Илана: Меня захватили эти слова. Это невероятно. Там написано: "Жди меня, и я вернусь всем смертям назло. Кто не ждал меня, тот пусть скажет: — Повезло..." Когда я показала тот фильм, на который я возлагала все мои надежды, его сослуживцам, из его эскадрильи, они просто сказали: "Этого не может быть. Его нет в живых. Это не он! Это не он". Между прочим, сегодня, когда он просматривает этот фильм, он тоже не уверен, что это был он. Но мы поверили. Нам говорили: "Не может быть. Самолёт взорвался очень низко, у самой земли. Не было видно куполов, не было парашютов, нет шансов. Оставь всё это, оставь". Мелькали дни, мне было очень тяжело. Я была тогда беременна моим первенцем, которого назвала Дрор (Свобода)... Это история... Пока прибыли представители Красного Креста и с достоверностью сообщили нам, что они живы — с именами пленных, прошло пять месяцев. Весь плен продолжался, в общем, восемь месяцев, но пять месяцев отсутствия всяких сведений, и за эти месяцы я родила Дрора. Я назвала его Дрором, потому что верила, это было символично.

Ведущая: Тебя в течение этих пяти месяцев одолевали сомнения или ты надеялась?

Илана: Я хваталась за надежду... Я... Я была уверена, что он жив. Вокруг меня люди опускали головы — сочувствуя, выражая соболезнование, но я была уверена, что он жив. Я знала... Всё... Тут, например, написано — в стихах: "Пусть друзья устанут ждать", но я не уставала, я ждала его. Просто-напросто я знала: он вернётся. И правда: однажды я вышла, чтобы купить газету, и в утренней газете на первой странице увидела его стоящим, он сфотографирован корреспондентом "Пари матч". Они пять месяцев находились в полной изоляции, к ним допустили французских корреспондентов, передали имена нескольких человек, которые вроде бы выглядели достаточно приемлемо, и среди них оказался мой муж, и он удостоился снимка для первой газетной полосы.

Ведущая: Ты нашла это в газете?

Илана: Я нашла это в газете прежде, чем мне сообщили, потому что было трудно... его не могли опознать. Он там стал очень худым, просто ребёнок. Сегодня я думаю... Он был тогда в возрасте моего сына. Их одели, дали по чашке кофе, которого они были лишены — в том страшном холоде, который был в Дамаске. Их сфотографировали, и с того времени я точно знала, что он вернётся. Но прошли месяцы, только через два месяца прибыли представители Красного Креста, и тогда его имя было названо с полной достоверностью. Здесь есть две строфы — очень возвышенные, но они очень красивы: "Не понять не ждавшим им, как среди огня ожиданием своим ты спасла меня. Как я выжил, будем знать только мы с тобой, — просто ты умела ждать, как никто другой". Я ждала — с любовью.

Третье письмо

21 февраля 1999 года. Беэр-Шева.
Здравствуйте, дорогой Алексей Кириллович!
Пишу Вам сразу после телефонного разговора (вернее, трёх сразу — один за другим).
Сразу по получении письма я, естественно, позвонил Дрори и прочитал ему, переводя с листа на иврит. Он расчувствовался и не мог говорить. Потом сказал: "Самая большая моя мечта — спеть "Жди меня" в России. Но так как это невозможно, я хотел бы, чтобы эту песню спел по-русски Иосиф Кобзон." (Дрори, ничего не понимая, любит сидеть перед экраном телевизора и смотреть трансляции концертов из России. Юбилейный, почти девятичасовый, концерт И.Д.Кобзона он высмотрел от начала до конца — всю ночь!).

Вы правы, Алексей Кириллович, что стихи на иврите звучат молитвенно. Я много мог бы рассказать Вам об этом языке; он, естественно, совершенно не похож ни на один известный Вам; библейские тексты, включая "Песнь песней", в переводах (даже самых лучших) настолько далеки от оригинала, что их нельзя назвать переводами; это скорее вариации на тему. А вот обратное явление — переложения на иврит — зачастую получаются удачными. Песни Б.Окуджавы, Вл.Высоцкого, Ал.Галича здорово переведены Коби Шаретом (сыном бывшего премьер-министра Израиля Моше Шарета); их у нас любят и поют. Кстати, кассету с такими песнями я переписал Гр.Як.Бакланову, когда он гостил в Израиле.

А вот стихам Константина Михайловича особенно повезло. Секрет их завораживающего звучания на иврите заключается ещё и в том, что глаголы в повелительном наклонении единственного числа на иврите имеют род, т.е. по-русски заклинание "жди меня" может быть обращено и к мужчине, и к женщине, а на иврите "ат хаки ли" можно сказать только женщине; обращение к мужчине "жди меня" прозвучит "атá хакé ли". Следовательно, переведённые стихи лингвистически приобретают адресата, и это — женщина.

Ещё добавлю, что, к примеру, фраза "вэишту кос яин мар / зэхер нишмати" не только абсолютно означает "выпьют горькое вино / на помин души", но, восходя своими оборотами к библейским текстам, придаёт стихам ту самую молитвенность, которую Вы так точно подметили, не понимая языка, лишь по звучанию. И так на протяжении всего стихотворения.
Обнимаю Вас.
Илья.

Эпилог: снимается кино!

Переписка с Алексеем Симоновым продолжалась.
"У меня на выходе новая книга", – сообщил Алексей Кириллович. Вскоре пришла бандероль: издательство "ХХ век", много фотографий – с отцом, с мамой, с друзьями, геологические экспедиции, съёмки фильмов.

Совпали два события: выход книги и шестидесятилетие автора. Отмечали в ЦДЛ. Перед началом официальной части виновник торжества включил присланную мною запись: израильский певец Арик Лави исполняет песню "Ат хаки ли" ("Жди меня") – на иврите.

Юбиляр поднялся на сцену. (Вспоминаю – из школьного курса: "Я вышел на трибуну в зал… Мне зал напоминал войну…". Нет-нет, на этот раз тишина не напоминала "ту тишину, что предвещает первый залп", зал не "напоминал войну", его заполнили не "друзья и враги", на Алексея смотрели глаза друзей).

– Я счастлив… – начал Алексей Кириллович выступление, – я счастлив: сегодня стихи моего отца, написанные им по-русски, звучат на древнем языке моей мамы...

(В скобках – несколько слов о маме. Евгения Самойловна Ласкина, представительница большой еврейской семьи, значительная часть которой переселилась в Израиль, была замужем за К.М.Симоновым. "Моя мама была завотделом поэзии журнала "Москва", и довольно большое количество и ныне знаменитых, и просто хороших поэтов считали ее крестной матерью, – рассказал А.К. в интервью журналисту Владимиру Нузову, – а на днях на 70-летии Владимира Войновича я ему попенял, что в своей бессмертной повести "Иванькиада" он не назвал одного человека, организовывавшего общественное мнение в защиту интересов Войновича. А этим человеком была именно моя мама". Следует добавить, что "Мастера и Маргариту" М.А.Булгакова К.М.Симонов принёс в редакцию журнала "Москва" – к Евгении Самойловне. "Опубликуй с любыми купюрами, – попросил К.М. – После этого удастся напечатать полностью". Именно благодаря усилиям родителей Алексея Симонова великий роман увидел свет).

Итак –
– …я счастлив: сегодня стихи моего отца, написанные им по-русски, звучат на древнем языке моей мамы...

Первый залп! – тишину взорвали аплодисменты...

В конце 2004 года мне в Беэр-Шеву позвонил Алексей Симонов:
– Еду!
Сколько раз я слышал от него: "Приеду…" А теперь – в определённой форме и в настоящем времени: – Еду!

И вот – дорога по холмистой пустыне, мы едем из столицы Негева в Арад, к Шломо Дрори. Алексей Кириллович и Шломо провели вместе несколько часов, почитали "Жди меня" – вперемежку, по-русски и на иврите, строфа за строфой. "Молодой" Симонов даже подкартавил по-отцовски, голос очень похож, прикрой глаза и – авторское исполнение! "Жди меня, и я ве'нусь, только очень жди…" Следом – Шломо: "Ат хаки ли, вэ-ахзор, рак хаки эйтэв…" Я, конечно, включил камеру, теперь у меня хранится уникальная видеозапись!
 

Встреча в Араде. Шула и Шломо Дрори, Алексей Симонов
и Игорь Мардмилович (с камерой), 28 марта 2005 года

Попрощались, Шломо остался со своими воспоминаниями и переживаниями в Араде, Алексей Кириллович вернулся в Москву с CD, заполненным фотоснимками, с видеокассетой – записью интервью на израильском телевидении – и с двумя газетными публикациями.

Прошло совсем немного времени, и опять телефонный звонок из Москвы:
– Еду!

Приехал не один, на этот раз с кинооператором Игорем Мардмиловичем.
– Московское правительство выделило средства на съёмки фильма об отце. А как можно рассказывать о жизни и творчестве поэта Симонова без израильской истории его самого известного стихотворения? Будем снимать Дрори.

Мы приехали в Арад за час до условленного времени.
– Съездим к гостиничному комплексу.
Проехали высотные здания гостиниц, припарковались, вышли из машины. В этом месте сходятся Иудейская и Негевская пустыни, вдали видна трапеция Массады, внизу (1000 метров под нами) Мёртвое море, за ним Иордания. Завораживающая панорама! Оператор расчехляет камеру, начинаются первые съёмки нового фильма.

Дрори рассказывает – теперь в объектив кинокамеры: о стихах поэта Константина Симонова, переведённых на иврит Авраамом Шлёнским (сам переводчик любил подписываться "Авраам Шлионский"), однако теперь Дрори вспоминает новые подробности тех давних военных дней: увольнительная, прогулка по Хайфе, клуб… встреча с милой девочкой… влюблённость… любовь…

Первые кадры будущего фильма были сняты в Араде, на Земле Израиля. А из Москвы опять позвонил Алексей Кириллович:
– Фильм закончен. Две серии по пятьдесят две минуты каждая. Называется "К.М." Сегодня принимала комиссия.
– Какая комиссия? – спрашиваю. – Худсовет? Госкино?
– Представители московского правительства. Они финансировали съёмки.
– В фильм вошли кадры, снятые в Израиле, – говорит Симонов. – Разумеется, и песня – на иврите. Кроме того, мы пригласили аккордеониста, он подобрал мелодию, и мы поставили её фоном. Вышлю тебе DVD.

Мы попрощались. Я положил трубку и тут же поднял её. И набрал арадский номер телефона Шломо Дрори.

Poct Scriptum

14 февраля 2006 года Лёша Симонов вернулся из Китая, ездил проведать сына, который учился в Харбинском университете. 15-го позвонил мне:
– Продиктуй твой адрес. – И добавил: – В четверг, второго марта, премьера фильма – в Доме кино.

В четверг второго марта в шесть часов вечера я возвращался с моей Рахелькой с занятий по художественной гимнастике. Зазвонил мобильный телефон.
– Только что почтальон принёс бандероль, – сказала Вика. – DVD от Симонова.

Жму на педаль, мчусь, паркую машину, вбегаю в дом.
И вот мы сидим перед телевизионным экраном, идут вступительные кадры, басит Лёшин голос. Мне интересно всё, но, тем не менее, не терпится увидеть ТО САМОЕ.

Наконец… пустыня Негев (почему-то в России, и Лёша тоже, произносится Негéв – с ударением на втором "е")… Арад… знакомый дом Шломо и Шулы Дрори, фотографии молодых героев кинорассказа, вот Шломо – солист армейского ансамбля… вот Шула 60 лет назад… а вот и песня, звучит голос Шломо Дрори – "Ат хаки ли вэ-ахзор" (послушайте запись 2004 года, певцу – 83!).

Хорошо, что в фильме звучит именно это исполнение, хотя существуют и Арика Лави, и Шимшона Бар-Ноя, и Товы Пирон, и Лиора Ейни, и Арика Синая, и Йорама Гаона. В ленте Симонова поёт автор и первый исполнитель Шломо Дрори.

Мы досмотрели диск. Я, конечно, позвонил в Арад и рассказал об увиденном Дрори, пообещал в ближайшие дни приехать, показать фильм ему и Шуле. Потом начал набирать московский номер Симоновых. Телефон не отвечает. Конечно, ведь нынешним вечером в Доме кино премьера. После неё, естественно, состоится гранд-пьянка, как же иначе…

Лёша, поздравляю. Хоть мысленно, но я с вами.
А осенью в Беэр-Шеве состоится международный фестиваль документального кино. Загадывать не будем, но – я надеюсь…

Happy End

Состоялось!
Супруги Симоновы прилетели в Израиль 15 ноября одним самолётом с московской делегацией - в основном, с "Мосфильма". В Беэр-шевском международном кинофестивале участвовали 80 фильмов, из них двадцать российских плюс "К. М." Алексея Симонова – 21-й.

Показ "К. М." состоялся в зале Дома учителя (16 ноября, начало в 17:30). После просмотра первой части (52 минуты) состоялось обсуждение, затем демонстрировали вторую часть (тоже 52 минуты). Были статьи в "Вестях", "Спутнике", в сетевой газете "IsraMir", интервью А.Симонова в субботней полуденной программе Игоря Мушкатина по радио "РЭКА" (русская служба "Голоса Израиля"), выступление Алексея Кирилловича в беэр-шевском клубе кинолюбителей.

Шломо Дрори на просмотр фильма не приехал, такой подвиг уже, к сожалению, ему не по силам: 85 лет, инвалидная коляска…

17 ноября мы, Галя и Лёша Симоновы и я, поехали в Арад к Шломо.
Не стану рассказывать о поездке, о встрече с Шулой и Шломо, об атмосфере в их чудесном доме...

*      *      *

4 августа 2010 года я позвонил в Арад на домашний телефон Дрори. Ответила Шула. Я поздравил её с днём рождения мужа, ему в этот день исполнилось 89 лет.
– Шломо очень слаб, – сказала Шула. – Он не сможет с тобой поговорить.
– Передай ему мои поздравления и пожелание…
– Да-да, конечно…

А в субботу, 28 августа 2010 года, приблизительно в 16:30, раздался телефонный звонок. Друзья знают, что мы стараемся не нарушать святости субботы. Если звонят, то по самому экстренному поводу.

Я поднял трубку.
Это был внук Шломо Дрори.
– Сегодня умер дедушка. Похороны завтра, ещё неизвестно, в какое время. Когда буду знать, сообщу.

ВОТ И ВСЁ.