А. Колганова 

"А идише левоне"*  Маршака

В русской литературе ХХ в. действовало много писателей еврейской происхождения. Их отношения с еврейством складывались по-разному. Сложный и довольно драматичный пример тому - литературная судьба С.Я. Maршакa.

Это сегодня, когда восстанавливаются искаженные идеологией и цензурой картины литературной жизни, стали популярны поиски неизвестных и забытых страниц классиков и мастеров. Это сегодня, в дни трагических катаклизмов и срочной переокраски культуры в национально-гербовые цвета, когда идут раскопки черновиков и сочинений на эту тему "из стола", национальные мотивы порой старательно додумывают и дописывают. Национальные корни Маршака не надо выискивать: он с ними вошел в литературу. Вопрос может стоять иначе. Для правильного понимания своеобразия его творчества необходимо учитывать еврейское происхождение ранних сочинений поэта - именно тех, о которых умалчивало не только литературоведение.

Как ни странно это покажется для такого известного имени, как Маршак, в его творческой биографии имеются "белые пятна", трактуется она не без ошибок и путаницы.

Самуил Яковлевич Маршак знаменит как переводчик и детский поэт. Редкий автор имел такое число переизданий, как он. Хотя "взрослая" лирика Маршака менее известна широкому читателю, она неплохо представлена в сборниках его стихов.

Общепризнанный мэтр перевода, персона всех энциклопедий оказывается фигурой сильно искаженной. Вплоть до недавнего времени ни один советский справочник не давал достоверных сведений о начальном периоде его творчества. Связано это было с тем, что первые опубликованные им стихи строились на еврейских мотивах; освещение такой темы было запретно для литературоведческого официоза.

Вхождение в литературу - самый туманный момент всех официальных биографий поэта и библиографических справок о нем. Обычно мимоходом говорится о стихах, публиковавшихся в периодической печати, а упор делается на начале его переводческой работы и шедеврах детской литературы. Историко-литературные и критические работы традиционно миновали целый этап творческого становления Маршака.

В воспитании и образовании Маршака переплелось русское и еврейское. Начатое в семье образование имело сильный крен в еврейскую талмудическую традицию. Пяти лет, когда мальчик начал рифмовать свои впечатления, он попал в семью деда, Б.А. Гительсона, проживавшего в Витебске, в черте оседлости. К юному Самуилу ходил учитель по фамилии Халамейзер, который вместе с дедом (а тот был известным учителем) приобщал его к основам еврейской грамоты и талмудической литературы. Впечатления еврейского детства, сложившиеся в благоприятной семейной обстановке, книжность отца содействовали укоренению твердого осознания собственного еврейства в мировосприятии будущего поэта. Национальная самоидентификация определяла своеобразие его ранней поэзии. И за какие бы темы ни брался Маршак, начав в 900-е гг. свой поэтический маршрут, еврейские мотивы были ведущими вплоть до 1912 г., когда он уезжает для учения в университете в Англию. Более того, он был под сильным влиянием сионизма, захватившего начинающего литератора культурными и политическими идеями.

Известно, что Маршак начал писать очень рано, его одаренность была замечена, и еще гимназистом он снискал дружбу маститого В.В. Стасова. Общение со Стасовым, которому юный поэт был представлен известным еврейским меценатом бароном Г.Е. Гинцбургом, в свою очередь опекавшим начинающего литератора из евреев, помогло Маршаку войти в круг творческой интеллигенции начала века. Стасов оказал значительное влияние на дальнейшее развитие юного поэта. Они вели переписку до самой смерти Стасова. В ней ученик черпал литературные познания и советы, получал житейскую заботу и духовную опеку. "Маршачок", как называл его наставник, был своим человеком не только в его доме, но и в Публичной библиотеке, в стасовском кабинете.

Стасов, всемерно знакомя Маршака с культурными кружками, укреплял его в выборе судьбы, бережно лелеял национальную самобытность будущего писателя. Он наказывал последнему сохранить верность своей вере в любых обстоятельствах. Здесь необходимо помнить, что вера в дооктябрьскую пору означала не только и не столько религию, сколько определенный духовный склад. Вот это духовное еврейское начало было чрезвычайно сильно в личности Маршака.

Эти связи: с одной стороны - Г.Е. Гинцбург и семья, с другой - М. Горький, В. Стасов, Ф. Шаляпин и широкая среда их литературного окружения, - были решающими для духовного роста и формирования эстетических пристрастий и мировоззрения. Эти моменты, несомненно, выделяют Маршака из ряда других еврейских авторов и объясняют, почему он не стал ассимилянтом в поэзии, как, к примеру, С. Надсон, или не сосредоточился на еврейской литературе, как ставший классиком X.Н. Бялик.

Знание древнееврейского и идиша позволило ему отлично разбираться в оригинальных текстах при переводе с еврейских языков. Именно работа над библейскими мотивами стала первым переводческим опытом Маршака, а вовсе не переводы с английского.

Если верить обеим нашим литературным энциклопедиям, то С.Я. Маршак начал печататься в 1907 г. Считается он, разумеется, "русским советским" поэтом. Между тем еще в 1915 г. С.А. Венгеров называл его "русско-еврейским поэтом и юмористом"^. Затем еврейская нота в его поэзии стала замалчиваться, а началом творчества так и числился 1907 г.

Сам поэт тоже внес путаницу, указав в поздних биографических заметках "О себе": "Печататься начал с 1907 года в альманахах, а позднее в только что возникшем журнале "Сатирикон" и в других еженедельниках.

Можно понять писателя, на себе испытавшего пресс борьбы с космополитизмом, - его умалчивание диктовалось вполне понятной по тем временам осторожностью.

К сожалению, сегодня восстановить мировоззрение того начального этапа можно лишь по косвенным свидетельствам мемуаристов. Попав под подозрение властей в 30-е гг. (как "правый уклонист"), он спасся лишь благодаря вмешательству A.M. Горького и переезду в Москву и по понятным для той поры причинам не поднимал эту тему.

Здесь уместно вспомнить, что Горький оберегал Маршака не раз. Впервые это было прямое спасение одаренного юноши от туберкулеза: на 1904 - 1906 гг. знаменитый писатель поселил начинающего поэта в своей семье в Ялте.

Вынужденная затаенность, молчание по поводу еврейских сюжетов (как убедимся позднее, чисто внешнее, но отнюдь не творческое) привели к тому, что в литературных кругах начало бытовать мнение об отречении Маршака от еврейства в целом. Особенно печальную роль сыграли здесь воспоминания ленинградского поэта-эмигранта Л. Друскина, опубликованные за рубежом. Занимавшийся в детстве у Маршака в литературной студии, поэт-эмигрант немало уважительных страниц посвятил впоследствии его поэтическому и педагогическому дару, его внимательности и любви к юным поэтам. Но те места, где Друскин говорит о поздних годах старшего мастера, требуют уточнения. В его воспоминаниях есть фрагмент о потаенной религиозности Маршака, что могло бы стать отдельным предметом для исследования, не будь так душевно-интимна эта сфера. Упоминая веру Маршака, ссылаясь на тайную, но сохраненную религиозность, мемуарист подчеркивает измену, которая, по его мнению, произошла в отношении еврейства. Обвинением звучат слова Друскина: "в ящике письменного стола и сегодня лежит растрепанный псалтырь, который он берег, как зеницу ока.

А вот сионистскую заразу выжег до основания, и о трагедии еврейского народа во время войны нет у него, к сожалению, ни единой сочувственной строки.

Зато в переводах из Квитко восхитительно передается еврейская интонация. Но это - искусство имитатора. В собственном творчестве таких интонаций нет".

Здесь все не так. Вполне искренне, но от этого не менее обидно для памяти Маршака Л. Друскин заблуждается. Впрочем, в этом он не одинок. А. Вергелис упоминает о том, что Маршак уничтожал свои ранние, еврейские, стихи, и обобщает: "В зрелые, годы, в его творчестве никаких еврейских мотивов не было"^. Именно трагедии уничтожения еврейского народа.Маршак посвятил поэтические "Песни гетто". Не все они застряли в архиве писателя, два перевода "народных песен" с идиша были опубликованы после смерти поэта в собрании сочинений. Это "Колыбельная" и "Настали сумрачные годы...".

Поэт не оставался ни равнодушным, ни молчаливым. С.Я. Маршак принимал участие в деятельности "Антифашистского еврейского комитета" и был особенно близок с С. Михоэлсом. Уже 22 августа 1941 г. они выступают на еврейском антифашистском митинге, их речи вошли в сборник "Братья-евреи всего мира!" (1941).

Высоко ценивший свою дружбу с великим режиссером, Маршак в 1948 г. создает стихотворение "Памяти Михоэлса", долго ходившее в списках в нескольких вариантах, один из которых составителям собрания сочинений поэта удалось опубликовать лишь после его смерти в 1970 г. При жизни Маршака также не был напечатан единственный перевод поэмы "Домик в Литве" X. Хитина. Поэма увидела свет в Израиле в 1972 г. в журнале "Сион", а затем была повторена в Большой серии "Библиотеки поэта" (Л., 1973) и в сборнике "Неопалимая купина" (Нью-Йорк, 1973).

Перечень еврейских стихотворений будет не полон, если не назвать знаменитый "Мой ответ (Маркову)", которым поэт в 1961 г. включился в борьбу за "Бабий Яр" Е.А. Евтушенко.

Видимо, представления о благополучности Маршака сильно преувеличены из-за получения им Сталинских и Ленинских премий, из-за его официального лауреатства, из-за тиражей его детских книг. Ситуация внешняя расходилась с внутренней жизнью Маршака. Поэт тщательно оберегал свой духовный мир, будучи человеком глубоко верующим, не афишировал собственную религиозность, - в те годы в писательских кругах так поступали многие.

В доме поэта до сих пор бережно хранятся старые иудаистские книги, к которым он, по свидетельству родных, обращался часто. Ближе всех к истине в объяснении внутреннего мира поэта подошел, думается, его внук А.И. Маршак, который в разговоре с автором этой статьи назвал своего выдающегося деда "человеком духа, а не обряда". Симптоматично и то, что дети поэта, как позднее и внуки, воспитывались в глубоком уважении к еврейству во всех его проявлениях.

В последнее время происходит столь бурное возвращение национальных традиций, что еврейские корни порою не только выявляются, но и преувеличиваются и иные факты трансформируются. Похоже, это грозит и интерпретации еврейской темы в творчестве Маршака. В статье "Еврейской газеты" сказано: "Однако мало кто знает, что свой путь в литературу Маршак начинал как еврейский поэт, сочиняющий стихи, о евреях и для евреев".

Широкая публика действительно этого не знала. Маршак и впрямь входил в литературу "через еврейскую дверь", но тематика быстро расширялась: в журналах "Скэтинг-Ринк", "Синий журнал", "Современное слово", "Аргус", в ряде газет публиковались его поэтические и очерковые зарисовки. Искаженной была трактовка начального периода творчества С.Я. Маршака, принятая в предыдущие годы, но не меньшим искажением было бы сегодня представление молодого Маршака как поэта исключительно еврейской музы.

Первые десятилетия поэтического пути, наметившие будущие магистрали и перекрестки, оказались отнюдь не одноцветными, отнюдь не монолитными. Поэтому таким существенным представляется и вопрос о самых первых шагах в литературе. Первое стихотворение С. Маршака "20 таммуза" было помещено в шестом номере журнала "Еврейская жизнь" за 1904 г. Его высоко оценил В.В. Стасов, сказав в письме к автору: "Искренне поздравляю тебя с первым напечатанным твоим стихотворением. Оно прекрасно"^.

Через номер появилось другое стихотворение ("Над могилой"), и затем этот журнал в течение нескольких лет был основным изданием, где Маршак публиковал стихи еврейской тематики.

Восстанавливая начальный период литературной деятельности Маршака, очень важно не забывать, что при всей объемности и значительности еврейская тема не была единственной в его лирике. Только так можно осознать ее тематический диапазон.

В альманахе "Проталина", в журналах "Сатирикон", "Всеобщий ежемесячник", "Солнце России", "Новый журнал для всех", "Всемирная иллюстрация" молодой автор как бы нащупывал основные линии своей будущей поэзии.

Поэтическое пространство Маршака раннего периода (1904-1911 гг.) расчленяется - по тематическому принципу - на несколько направлений. В дальнейшем творчестве каждое из них дало образцы мастерства, но для понимания места и роли еврейского элемента в его жизни важна именно эта параллельность.

В ЦГАЛИ нашлось несколько неизвестных стихотворений, направленных в редакцию газеты "Речь". Их можно датировать 1910-1911 гг.; относясь к тому же начальному этапу, они являют примеры любовной и пейзажной лирики. Среди этих ранних автографов - перевод из Бодлера, который разрушает мнение о чисто еврейской тональности ранних переводов поэта.

С самого начала в его поэтическом мире переплелись еврейские и русские пласты; первые шаги в печати связаны как с первыми, так и со вторыми. Это смешение двух культур знаменательно, ибо без его понимания нет возможности осмыслить дальнейший путь Маршака. Он никогда не был сосредоточен на одной культуре, хотя еврейская ориентация его начального творчества несомненна.

Уже первое публичное выступление юного поэта выражало чувство, которое в наши дни может быть охарактеризовано как "интегральный национализм" (когда "свое" не противопоставляется чужому). В 1902 г. состоялось исполнение кантаты "Рече Господь...", написанной на смерть скульптора М. Антокольского. Музыка создана маститыми А. Глазуновым и А. Лядовым, а слова принадлежали гимназисту Самуилу Маршаку. В воспоминаниях сестры поэта Ю.Я. Фейнберг^* рассказано об успехе кантаты, о том, как горячо был встречен публикой и критиками автор-подросток.

В 900-е гг. в поэзии Маршака наметились три тематических направления: библейские стихи, политические сионистские воззвания, пейзажно-ориенталистские зарисовки, смыкающиеся с любовной лирикой. Не следует преувеличивать строгость жанрового деления: границы здесь весьма условны.

Откровенно политические стихи рождены стремлением воплотить еврейскую национальную идею, в которую поэт был погружен в этот период. Трибуной горячей сионистской публицистики стал журнал "Молодая Иудея", издававшийся в Ялте (1906 г.) группой юных поэтов. Маршаковские сочинения появлялись в нем, подписанные полной фамилией, а также и криптонимом "С. М.". Его патетические стихотворения "Нашей молодежи", "Две зари", "Сходка" наполнены призывами к борьбе за освобождение еврейства. Скорбь и печаль стали лейтмотивом стихов, посвященных судьбам родного народа; особенно трагедийно звучат "Песни скорби", стихотворение "...И гроб опустился. Исчез навсегда", очевидна их связь с погромами 1904 - 1906 гг.

В 1972 г. впервые было опубликовано стихотворение "Первым борцам". Его тональность близка к чувствам, высказанным в письме к В.В. Стасову. Перечисляя подробности погромов в Белостоке, Житомире, Невеле, Ковенской губернии, Маршак писал не только об ужасах происходящего, но и о собственном понимании ситуации, о необходимости защищаться. "Самооборона бессильна. Сколько молодежи погибло в самозащите. Совсем юной, моего возраста. Искренне говорю, мне страшно тяжело сидеть спокойно. Какая-то бешеная злоба, бессильная жажда мести. По-моему, вся наша молодежь, старшая и младшая, должна стать в ряды самообороны, Теперь в западных губерниях мобилизация. Это значит погромы, погромы и погромы. Тяжело, невыносимо".

Еврейские стихи Маршака обычно рождались из его личностного опыта. Свои политические убеждения он реализовал в работе в еврейской среде. Так, еще будучи в Ялте, он с друзьями по гимназии устроил школу для мальчиков из бедных еврейских семей. Из письма Маршака Стасову: "Мы знакомились с семьями наших учеников; где можно, помогали делом и словом. В школке устроили завтрак (по стакану молока с хлебом. Для слабых мясо)".

Вырабатывалась позиция. Как поначалу знакомство с иудаической классикой дало толчок многим стихам-"метафорам", так прямое участие в еврейской жизни питало поэтическую мысль. Известно, что работа в "Поалей Цион" и дружба с И. бен Цви значительно повлияли на взгляды юного поэта. На его поэтическом, при этом и политическом, счету был перевод гимна "Клятва" еврейского движения молодых рабочих. Был у него и опыт стихосложения на древнееврейском языке: в 1907 г. два таких сочинения были опубликованы в газете "Азман" (Вильнюс).

Политическая поэзия Маршака еще далека от вершин мастерства, она переполнена абстрактными образами и патетикой, насыщена клятвами и кличами. "Мечты зажигались. И ненависть в сердце росла" - такова лексика молодого поэта-сиониста. В его стихах постоянны восклицания, обращения "к братьям", посвящения "молодому еврейству". Но когда патетика и призывы к борьбе возникали из чувства печали и горечи, когда картины горя своего народа диктовали поэтические образы, - он и в этих ранних стихотворениях бывал убедителен и точен.

Выделить чисто сионистские стихи из ранней лирики сложно, ибо все они, рожденные национальным чувством поэта, строились на представлении об особой судьбе и особой истории своего народа. Поэтому так близко смыкаются в этом поэтическом пространстве нынешний и вчерашний день, а реальность мифологизируется. Для поэта отождествлен исторический путь евреев с историей их правового положения в России. И если произведения, созданные по мотивам Библии, несут еще отпечаток древнееврейской книжности, то те, что возникли по впечатлениям палестинского путешествия приобретают уже подлинную поэтическую масштабность.

К сожалению, эти стихи у нас совершенно неизвестны. Они мало отражены в советских изданиях, лишь в несколько переработанном виде вошли в собрание сочинений, подготовленное при активнейшем участии сына поэта И.С. Маршака. Это стихотворения "На севере", которое до 1970 г. не публиковалось вовсе, "Грущу о севере, о вьюге", "Чайки".

В собрании опубликовано стихотворение "Менделе". Вызванное событиями первой мировой войны, бросившей евреев в новые невзгоды, оно является поэтическим этюдом-зарисовкой евреев-беженцев. Воспоминание С.Я. Маршака таково:

"Помню одно из воронежских зданий, в котором разместилось целое местечко. Здесь нары были домами, а проходы между ними - улочками". Маршак много работал с детьми евреев-беженцев, ухаживал за ними, добывал для них пищу и одежду. Проводил занятия, на которых сочинял сказки, импровизировал.

Для включения в данное собрание сочинений стихи тщательно отбирал А.Т. Твардовский, его редактор. Отсеивались те, которые не могли пройти идеологическую цензуру; естественно, что сочинения, напоминавшие о сионистской юности маститого литератора, в 70-е гг. были не ко времени.

По воспоминаниям M. Гейзера, при подготовке этого издания не удалось включить отличные переводы еврейских поэтов Д. Шимоновича и З. Шнеура. Составитель собрания, И.С. Маршак, говорил, что включить эти вещи не дадут: "Не разрешают даже поместить предисловие А.Т. Твардовского из-за того, что он упоминает о небольшой статье Маршака в "Известиях", которой Самуил Яковлевич воздал должное таланту и мужеству Солженицына, а уж еврейская тема для нынешних литературных функционеров ненавистнее и страшнее, чем ГУЛАГовская..."

Многие стихотворения, относящиеся к раннему творческому этапу, были собраны сыном поэта во время подготовки собрания сочинений. Они составили сборник авторизованных машинописных текстов, собранных в переплетенный том ("V том"), хранящийся в архиве поэта.

Шире отражена ранняя лирика Маршака в сборнике "Библиотеки поэта", (Большая серия, Л., 1973).

Более шестидесяти лет прошло, прежде чем удалось опубликовать "еврейские" стихотворения "Нам с тобой не по дороге", "Из Песни песней", "Первым борцам". Однако ни в одном исследовании корпус еврейской лирики поэта пока не анализировался, да и в указанное издание они включены благодаря своему абстрактно-романтическому звучанию. Тогдашний читатель не мог экстраполировать образы "первых борцов" на еврейские группы самообороны, равно как и понять сионистские признания автора, который

И пошел к заре багровой.
Там торжественный и новый
День сияющий вставал^.

Сам Маршак, возвращаясь к ранним поэтическим опытам, часто их перерабатывал. Его склонность постоянно редактировать прежние вещи широко известна; детские стихи переделывались при многочисленных переизданиях чаще других и не всегда в лучшую сторону. Поэтому работа над палестинскими стихами объяснялась отнюдь не конъюнктурными соображениями. Из цикла "Палестина" в собрание сочинений вошло замечательное стихотворение "Мы жили лагерем в палатке...", но первоначальный сюжет об освоении поселенцами-евреями пустыни уступил место величественным картинам природной мощи и красы.

В еврейской лирике С.Я. Маршака имелись и удачи, и подражательные опыты. Но истинным шедевром стало стихотворение "Иерусалим", которое ждала прекрасная - но не у нас - судьба; красоту и силу которого ценит не одно уже поколение евреев. А.И. Маршак рассказал мне, как неделю подряд, в дни Семидневной войны^*, израильское радио передавало в своих передачах на русском языке эти чеканные строки.

С еврейской литературой связано и становление Маршака-переводчика. Начинался Маршак-переводчик в работе над текстами и переложениями из Библии, и эти сочинения заслуживают тщательного исследовательского анализа, как, впрочем, и своего места в историко-лиратурных справочниках, где до недавнего времени они не отражались. И если первые поэтические опыты были попыткой собственного прочтения классических древнееврейских сочинений, то в переводах поэзии с идиша он стремился быть близким к языку оригинала.

Тот же Л. Друскин услышал замечательно переданную еврейскую интонацию в переводах Квитко, хотя и считает это мастерством "имитатора", проявленным в переводческой деятельности. Но из литературоведческих работ известно, что среди множества других переводы Маршака стали наиболее творческими, что в них оригинальная мысль переводчика конкурирует порою с авторской. Как редко кто до него, этот писатель становился "соперником" автора оригинала.

Представление о Маршаке раннего периода, и особенно - о расширении поэтического кругозора поэта, начинавшего как художник еврейской мысли, будет неполным без упоминания его сатиры в текущей периодике 10-х гг. В журналах "Солнце России", "Современный Петербург", "Скэтинг-Ринк", "Синий журнал", "Всемирный Пантеон", "Аргус", "Жемчужина", "Северные записки", "Огонек", "Всеобщий ежемесячник", "Всемирная иллюстрация", "Утро юга" и иных печатались стихотворные обзоры, фельетоны, зарисовки Маршака. Становились популярными его псевдонимы: "Доктор Фрикен", "С. Яковлев", "М. Кучумов". Под именем "Уэллер" во "Всеобщей газете" молодой поэт ведет колонку поэтических фельетонов.

Их тематика имеет четкую политическую направленность. Под рубрикой "На злобу дня" помещались стихотворные памфлеты, отражавшие текущие события. Среди вопросов, получавших самое резкое освещение, были и те, которые так или иначе оказывались связанными с антисемитизмом. Такой поворот темы, характерный для раннего Маршака, повторялся и далее. Самый яркий тому пример - републикуемое нами стихотворение "Картинка. 19 февраля в Союзе русского народа". Его сатирический персонаж В. Марков ("Марков-Второй") возникнет позднее еще раз в "Ответе (Маркову)", где от яростного деятеля из "Союза русского народа" проведена параллель к А.Я. Маркову, чье стихотворение "На Бабий Яр" ("Литература и жизнь", 24 сентября 1961 г.) с шовинистических позиций отвечало знаменитому стихотворению Е. Евтушенко.

Маршак-корреспондент, избрав сатирический стиль, насыщал свои фельетоны деталями и не мог отказаться от точности отдельных фактов. По стихам разбросаны язвительные образы, обвинения; и здесь еврейская тема также присутствует. Когда, например, речь идет о выборах в Думу, поэт пишет в очередной рубрике "На злобу дня":

Обрадуйте мандатами,
Пошлите депутатами,
Поджарим мы для вас
И Польшу и Кавказ.
Накормим вас евреями
И будем нам лакеями.

Как нами уже подчеркивалось, поэт никогда полностью не отходил от еврейской темы. Проследить его эволюцию позволяет сопоставление двух произведений, посвященных памяти выдающихся евреев: "Над могилой" (1904) и "Памяти Михоэлса" (написано в 1948 г., опубликовано в 1970 г.). В первом случае через библейские символы трагически отражена смерть Т. Герцля. Во втором - не меньшее горе получило воплощение в очень теплых строках, которые сумели сплавить и личные переживания поэта, потерявшего близкого человека, и горесть общечеловеческую. Дистанция в сорок с лишним лет пролегла между этими стихами. Отчеканилось мастерство, определилась система мироощущения. В первом случае автор - еврей, потрясенный потерей вождя; во втором - еврей, потерявший, вместе с другими, великого художника.

Это сопоставление помогает обозначить путь С.Я. Маршака. Начиная как русско-еврейский поэт, он сразу вписался в общекультурный контекст. Постепенно перемещались акценты, расширялись гуманитарные интересы, накапливалось мастерство. Большую роль здесь сыграл выбор дальнейшего образования: поехав учиться в Англию, Маршак уже в университетские годы включается в профессионально-переводческую работу. Думается, тогда и началась эстетическая переориентация с моноэтнической на полиэтническую культуру. Постепенно определяется, говоря словами Н. Коржавина, "культура как отношение к жизни и уровень отношения к себе и к миру". Гармоничность, отмечаемая у Маршака-поэта, заполнила те ячейки в миропонимании, что были прежде этно-политическими.

Пора наконец отвергнуть домыслы о несмелости С.Я. Маршака, "несуверенности", отказе от еврейского. Этого не было. Были переводы с обоих еврейских языков и спасение еврейских детей во время первой мировой войны, помощь во время антисемитской кампании поэту А. Кушнеру и многое, до сих пор неизвестное широкому читателю.

Приведу один из эпизодов, свидетельствующих о решительности С.Я. Маршака и его готовности прийти на помощь даже в годы репрессий. С любезного разрешения М.Д. Эльзона публикую из его архива письмо поэта (без даты) к двоюродной сестре Р.А. Гительсон. Около 1937 г. муж Гительсон Д. Уваров был арестован, и она искала способ помочь ему. С.Я. Маршак пишет ей следующее письмо: "Дорогая Раечка, посылаю два письма - на имя тов. Смирнова и тов. Бубнова. Постарайся передать лично.

Еще прилагаю записку к тов. Житеневу, зав. облоно. Он может помочь твоим хлопотам, если нужно будет. С. М. Активность, подобная той, что проявил Маршак, стремясь спасти мужа Р.А. Гительсон, никак не согласуется с обликом поэта, обрисованного Л. Друскиным. Из мемуаров Л. Пантелеева и В. Берестова теперь известно, что С.Я. Маршак не раз помогал спасать арестованных в годы репрессий. Естественно, что поэт был испуган, как и многие, сталинским террором. Но его боязливость не распространялась на тех, кому нужна была помощь.

Дети всю жизнь оставались особой заботой для Маршака. На них в первую очередь обращал он свое внимание, им умел помочь, как никто другой. Учитывая малую доступность мемуаров Д. Нахмановича, опубликованных в тель-авивском журнале "Круг" (1992, № 759), напомним, что во время самых жестоких антиеврейских репрессий 40-х гг. (убийство Михоэлса, аресты актеров, убийства писателей) Маршак собирал деньги для детских домов и детсада еврейских сирот в Литве. Он помогал организовать переезд детей погибших евреев в Палестину и обеспечивал деньгами их доставку (через Кенигсберг и Польшу). Суммы собирались лично поэтом, он привлекал людей проверенных, таких, как А.Т. Твардовский.

Маршак, по нашему убеждению, остался апологетом еврейства, но стоял на позициях его вовлечения в общемировые и общегуманистическис процессы. Еврейство Маршака не может быть четко очерчено одной категорической формулой, ибо в течение жизни его мироосмысление менялось. Но глубинное осознание собственного еврейства осталось для него навсегда частью духовного менталитета. Свидетельство тому находим в мемуарах А. Потоцкой "Михоэлс и Маршак". Она вспоминала, что поэт рассказывал ей "почти сказку" - о том, как, попав в беду, он вынужден был идти пешком через пустыню. Из всех трудностей самой тяжелой было отсутствие воды. Дальнейшая цитата помогает понять чувство, пронесенное Маршаком через всю жизнь: "Но когда я ложился на почти горячий песок и опускал голову на подушку из песка, надо мной было сказочное черное небо, надо мной были сказочной величины и блеска звезды и, наконец, надо мной всходила "а идише Левоне".

В этот самый момент, когда я понимающе кивнула головой, как бы подтверждая это знакомое мне ощущение "еврейской луны", Маршак рассердился и закричал: "Ну что Вы киваете головой?! Как будто Вы это видели! Вы же никогда ее не видели, Вы не могли ее видеть!!"

Будучи художником, творчески включенным в мировую культуру, Самуил Яковлевич Маршак оставался при этом верным духу еврейского народа. Беды и горести русского еврейства, свидетелем которых он оставался всю свою жизнь, были саднящей раной в его душе.

Всегда была с С.Я. Маршаком его "а идише Левоне".
 

*  Еврейская луна (идиш)
 

 источник: http://s-marshak.ru/articles/kolganova.htm