http://www.pravmir.ru/my-ne-mogli-ne-vstretitsya/

Вечером мы собирались «на лавочке». Место это такое у дома Коли Малиновского. Дом старый, войну переживший и от шумной улицы высоким каменным собором огороженный и кустами сирени прикрытый. Там стол стоял с двумя лавочками, местными доминошниками сооруженный. К вечеру любители забить «козла» пенсионного возраста отдыхать расходились, уступая место молодому поколению «портянки». Портянкой наш район назывался по причине его расположения вдоль не утихающей ни днем, ни ночью улицы Портовой.

Иногда и мы домино баловались, но больше все же разговоры разговаривали, да по «Спидоле» или только что появившимся «Вэф»-ам, как Высоцкий пел, «контру ФРГ» слушали. Западные станции нещадно глушились, поэтому местные умельцы перестраивали нам коротковолновые диапазоны на частоты, где «глушилки» часто не работали.

Сама политика, как таковая, нас интересовала постольку-поскольку, а вот музыкальные программы Севы Новгородцева из Би-Би-Си да рок обзоры «Голоса Америки» были нашими. Мы их даже всеми возможными способами на ленточные магнитофоны записывали.

Сева Новгородцев из Лондона в 23.30 по субботам всегда в эфире вещал и музыкальные новинки рассказывал, а в полночь после новостей какой-то священник о Боге говорил, что было, конечно, любопытно, но не столь интересно. Наверное, так бы и приглушали мы звук после Севиной передачи, но как-то он всю программу рок-опере «Иисус Христос Суперзвезда» посвятил и так вдохновенно сюжет пересказывал, что стало ясно — в головах наших полное отсутствие знаний библейских. Обидное открытие и досадное.

Нет, о религии нам в школе, конечно, рассказывали, естественно, как о пережитке и полной ненужности, но то, что Христос может стать героем в рок-опере, было непонятным, а так как Сева пользовался безусловной репутацией, решили мы лондонского попа слушать, авось просветит…

Читать далее...

Москва одна, а у меня их оказывается четыре. Это я понял тогда, когда попросили написать о Москве.

Пытаюсь все четыре соединить в одну. Не выходит. Но ведь что-то же общее есть? Должно быть! Ведь географически все четыре в одном месте обретаются. Красная площадь во всех в наличии вкупе с лобным местом, собором Василия Блаженного и мавзолеем. Но разные у меня города выходят…

1958. Ветер холодный со снежинками залетает под опущенную и завязанную под подбородком шапку-ушанку. Я восседаю на плечах отца и завороженно смотрю на большие часы Спасской башни. Жду, когда заиграют куранты. У меня замерз нос и хочется потереть его варежкой. Терплю. Боюсь пропустить.

Заиграли. Точно как в радио, только по-настоящему.

От радости махаю руками и колочу ногами по отцовской груди.




Потом мы идем в большой магазин, где мне покупают красную машину. У нее открываются дверцы, и мне хочется забраться в кабинку, где даже руль есть, но машина игрушечная, так что в кабину шоферскую только еле-еле моя рука влезает. Еще был шумный вокзал с милиционерами в красивой форме и поезд с зелеными вагонами. Москва закончилась множеством огоньком за замерзающим вагонным окном, в котором я пальцами оттаивал маленькие дырочки, чтобы сказать «до свидания».

Это моя первая Москва.

Читать далее...

 

http://www.pravmir.ru/eto-bratcy-ne-beda-a-chereda-smireniya/

Поселок городского типа, где отец Стефан настоятельствовал вот уже десятый год, по утрам покрывался сверкающим инеем арктического мороза, третью неделю испытывающего как местных прихожан, так и захожан вкупе с атеистами.

Старики, кряхтя, вспоминали 50-е годы, когда, по их мнению, были такие зимы, что птицы от холода падали, а молодежь, рожденная во времена развитого социализма, сочиняла петиции в международные организации с просьбой отправить к ним на постоянное место жительства тех ученых, которые в последнее десятилетие предсказывали глобальное потепление.

Настоятель прекрасно понимал, что заготовленного на зиму угля катастрофически не хватает, поэтому практически ежедневно обивал пороги кабинетов начальствующих на двух соседних шахтах.

Читать далее...

 

http://www.pravmir.ru/istoricheskoe-otkrytie/

 

Читать далее...

Моя новая публикация на "Православие и Мир"



У Петра Алексеевича радость. Внук приехал. Издалека. Из России. По километрам до степного донского городка совсем ничего, по прямой грунтовой дороге и пятидесяти не наберется, но граница нынче это расстояние утроила. Раньше Петр Алексеевич на мотоцикле почти каждую неделю к дочкиной семье ездил и думать не думал, что между ними канаву межгосударственную пророют. Первые годы болело сердце по этому поводу и в уме не укладывалось, что дети теперь иностранцы, но куда денешься? Значит Богу так угодно, успокаивал себя Петр Алексеевич, но все равно, когда ходил к пасеке и видел зарастающую бурьяном прямую дорогу к детям, горько вздыхал и немного ругался.

Спросил у местного священника, грех ли это, что он власти раз за разом попрекает, а батюшка и сам в ответ вздохнул, да пожаловался:
- Алексеевич, мои родители тоже там, «за рубежом» пребывают.
Решили они с батюшкой вместе о вразумлении властей молиться. Какая с обид и обвинений выгода? Одно расстройство да осуждение.

И месяца не прошло с этого решения, как дочка приехала и привезла телефон мобильный с российской пропиской. Из дому поговорить не получается, а если за ферму на курган выйти, то свободно позвонить можно. Так что теперь Петр Алексеевич в нарушители государственной границы себя зачислил. А как иначе? Разрешения ведь на телефонную международную связь у него нет, да и соседка Клавдия все попрекает:
- Ты, Петька, шпиён. Каждый день на курган ходишь, и секреты наши за бугор передаешь.

Впрочем, на Клавдию Петр Алексеевич не обижается, она хотя и с детства такая вредная, но сейчас без ее помощи тяжело бы старику пришлось. Уже почти десять лет, как Ганну свою Алексеевич похоронил и сам остался. В первый год, когда за тот же курган на кладбище жену отнесли, засобирался и он на этом свете не задерживаться. Не мила ему жизнь стала, а в дом, без детей и супруги даже заходить не хотелось.
Вот тут-то Клавдия из горести и безразличия старика вывела. Пришла как-то утром, порядок в хате навела и на него накричала, что пасеку забросил, а это грех великий такую полезную для людей тварь Божию оставлять.

Что такое грех, Петр Алексеевич знал, так как в Бога верил, в церковь ходил и дома всегда вечером лампадку у иконы зажигал и «Отче наш» вместе с «Да воскреснет Бог» обязательно читал.

На сороковины, после панихиды по супруге своей, к Петру Алексеевичу священник подошел, попросил за церковным хозяйством приглядывать. Так потихоньку и стал Алексеевич не только образцовым пчеловодом, но и незаменимым церковным завхозом. Сегодня каждый день у старика занят. И на пасеку поспеть надобно, и дома по хозяйству управиться, и в храм Божий наведаться, да и на курган подняться, с детьми поговорить, тоже нужно. Благо Клавдия помогает. Раз в неделю приходит, в хате порядок наведет и борща на всю неделю наварит.

В этом году весна ранняя. Пчела рано вылетела, Пасха уже в жаркую погоду подоспела, а к Петрову посту и гречка отцвела. Второй раз Петр Алексеевич вместе с приохотившимся к пчелам батюшкой мед на пасеке качали и на выстроившиеся на полках кладовой трехлитровые банки с медом с радостью поглядывали да Бога благодарили.

После Духова дня долго беседовали Алексеевич с священником на очень злободневную и нужную тему, как бы родственникам своим в соседнюю Ростовскую область медку передать. Снаряжать машину через таможню, брать справки и страховки, платить за взлетевший в цене бензин - дело конечно возможное, но золотым тогда мед этот станет. Думали они с батюшкой думали и пришли к выводу, что надо проблему эту решить по-иному. Сомнения, конечно, одолевали, но когда Петр Алексеевич заявил, что на помощь внука из России вызовет, священник согласился.

Наметили мероприятие на первое воскресенье поста по причине того, что в этот день память всех святых в земле русской просиявших празднуется. Решили, что никак не могут в этот день, когда и по той и по этой стороне праздник общий, какие-то казусы случиться и препятствия возникнуть.

Дед забрался на курган и долго по телефону рассказывал зятю, что и как делать надобно. Аргументы заграничного тестя по передислокации украинского меда на российскую территорию, хоть и с сомнением, но были приняты. Более того, на помощь Петру Алексеевичу дочка с зятем сына решили отправить.

Внук Петра Алексеевича – парень видный, статный и самостоятельный, но еще пока не женатый, прикатил к деду на новой красной машине. С сомнением осмотрел дед японскую колесницу внука, хмуро постучал костяшками пальцев по ее дверям и капоту, заглянул под днище и с сожалением констатировал:
- Не наша тачанка. Не годится…

Внук даже поперхнулся:
- Дед, ты что, это же «Мицубиси» настоящая, знаешь какой у нее мотор?
- Говорю, не годится, значит не годится, - еще раз подчеркнул дед и добавил, кивая в сторону заброшенной дороги, - Твоя «пицуписи» на первой колдобине на пузо станет, а в балочке за посадкой застрянет наглухо. На «Паннонии» поедем.
- На чем? – выдохнули вместе внук со священником.
- На мотоцикле моем, - ответствовал Петр Алексеевич, и пошел открывать сарай, в котором в целости и сохранности пребывал трехколесный мотоцикл с коляской времен развитого социализма.

Нашлись у деда и пара канистр с бензином марки А-72, сбереженные со времен отсутствия границы как таковой.
- Дед, ты как в «Операции Ы» готовишься, - резюмировал внук.
Алексеевич, фильм тот с Шуриком и Никулиным помнил, но с выводом внука не согласился и поправил:
- Не «Ы», а «Операция Карацупа».
- Чего? – не понял молодой человек.
Дед с сожалением посмотрел на любимого зарубежного родственника, хотел даже отругать его, что не знает, кто такой Никита Карацупа, а затем передумал. Да и правильно. Откуда современная молодежь об этом пограничнике может знать, если и страны уже той нет?

Вечером в люльку загрузили четыре десятка трехлитровых баллонов с медом. Сверху на коляску взгромоздился Петр Алексеевич. За руль аппарата был усажен внук, сзади сидел батюшка в подряснике.
Вообще-то священника отговаривали ехать, мол, не поповское это дело рубежи Отчизны нарушать, но батюшка был непреклонен:
- Поеду вместе с вами. Если чего не так, то заступлюсь и объяснюсь, да и молится всю дорогу буду.
С этим аргументом дед с внуком были вполне согласны. Со священником спокойней.
Перекрестились, «Царю Небесный» прочитали и поехали…

«Паннония» как будто молодость вспомнила. Равномерно тарахтя, легко взбиралась на горки, без труда преодолела довольно крутую балку, а колдобины дороги, заросшие высокой травой, казалось, вообще не замечала. И часа не прошло, как мотоцикл вместе с тремя потенциальными нарушителями государственной границы стоял у неширокого рва разделяющего два государства.

Солнышко уже село, с восточной российской стороны потихоньку подступала ночь и вместе с первыми появившимися звездами прикатили «Жигули» с дочкой и зятем Петра Алексеевича.
Пока внук с зятем занимались конкретной контрабандой, то есть перегружали банки с медом из украинского мотоцикла в российский автомобиль, Петр Алексеевич с дочкой и батюшкой о жизни беседовали.

Вокруг тихо. Кузнечики стрекочут. Из недалекого пруда лягушкин концерт слышится. Чабрецом с полынью пахнет. К этому запаху медовый вкус добавился, а рядом абрикосы дикие в посадке спеют. Воздух - кисель пахучий…
Вдыхает Петр Алексеевич благодать эту, дочку слушает, и радуется:
- Слава Тебе, Господи. Вся премудростию сотворил еси…
Тут и зять с внуком подошли. Присели на травку, к разговору присоединились. Родные такие, любимые. Лепота.

Пограничники появились неожиданно. Причем с двух сторон. Российские подъехали на украинском ЛУАЗ-е, а украинские на российской «Ниве». Осветили фарами друг друга, поздоровались и окружили нарушителей…

В урегулирование международного конфликта первый вступил батюшка, успевший до первых слов стражей государственной границы прочесть:
«В море житейстем обуреваемии, треволнению подпадаем страстей и искушений. Подаждь убо нам, Госпоже, руку помощи, якоже Петрови Сын Твой, и ускори от бед избавити ны, да зовем Ти: радуйся, Всеблагая Скоропослушнице».

Священник с великим почтением поздоровался и радостно поздравил пограничников с праздником всех русских святых. Затем достал из кармана подрясника иконки и вручил каждому, приговаривая:
- Да хранит вас Господь от бед и искушений.
Те, с обеих сторон, удивленно смотрели на длинного как жердь попа, иконки брали и, по всей видимости, искали подходящие слова.

Переговоры начала российская сторона, успевшая заглянуть в «жигуленок» и увидевшая там батарею банок:
- Нарушаем, граждане?!
- Нет, служивые, не нарушаем. Просто проводим «Операцию Карацупа», - вступил в разговор Петр Алексеевич.
Российская сторона спросила: «Чего?»; а украинская «Кого?». Но, судя по миролюбивым лицам, и те и другие были настроены доброжелательно.
- Да вы, ребята, присаживайтесь к нам. Сейчас медку отведаем. Папка только вчера накачал, - захлопотала дочь.
Кто его знает, почему и отчего, но пограничники не отказались.

Присели. Меду отведали, благо и хлеб нашелся. Петр Алексеевич им о Никите Карацупе рассказал, а батюшка о том, как молиться разъяснил.
Старший пограничник с украинской стороны Петру Алексеевичу свой номер телефона дал и успокоил его насчет переговоров с кургана, а командир с российской стороны пообещал помочь мед отправить батюшкиным родителям.
Когда прощались стражи рубежей хоть и улыбались, но просили не нарушать… или, хотя бы их предупреждать.

Дома Петр Алексеевич вместе с священником изначально в церковь заехали. Лампадку зажгли и Бога поблагодарили, и всем святым русским «спасибо» сказали, да и Карацупу не забыли.
________________________________________

____________


Никита Фёдорович Карацупа (12 (25) апреля 1910, cело Алексеевка Куйбышевского района Запорожской области, Украина — 18 ноября 1994, Москва) — Герой Советского Союза, полковник пограничной службы. Знаменит своими рейдами против нарушителей границы, во время которых он использовал хорошо обученных собак. Написал книгу «Записки следопыта» о пограничной службе. Его имя многократно упоминалось в советской прессе и ставилось в пример пионерам и школьникам.

Наверное, на любом приходе можно встретить прихожанку или даже прихожанина, которых так и именуют — «Божий одуванчик». Тихие, скромные, чистенькие, очень часто не заметные до той поры, пока не помрут. Несколько служб, место в храме, где обычно стоял такой одуванчик, остается свободным, его не занимают, потому что не представляется здесь кто-то иной. Да и вообще не складывается в понимании, как это взял и ушел навсегда. Вернее нет, не ушел, улетел. Вверх. Он ведь одуванчик.

И в храме стало пусто.

Даже тогда, когда перекреститься и поклониться не просто от тесноты и многолюдья, все едино — пусто.
И что самое главное, ведь сколько лет такой одуванчик рядышком стоял, молился, вздыхал и плакал чаще, чем смеялся, а о нем ничего толком и не знаешь. Имя одно, да и то не всегда вспоминается. Только теперь становится понятно, что с одуванчиком этим Божьим улетело что-то очень нужное и насущно-необходимое.
Нашего приходского одуванчика звали просто — тетя Аня. Ее сверстницы уважительно и с умилительной улыбкой называли Аннушка, а внуки и правнуки бабулей.  Да и муж ее, давно уже покинувший этот мир, помнится, отзывался о своей жене так задушевно и с такой почтительной любовью, что мне до дня нынешнего трудно похожий пример отыскать.

Супруга бабушки Анны я слабо помню. Это еще в первые годы священства было. Забылось уже. Божий же одуванчик неизгладимый след в памяти оставил. И не только из-за своей тихой веры, невидимой помощи и всегдашней молитвенной заботой. Есть и иная причина…

Бабушка Анна мне объяснила и раскрыла один крайне современный, регулярно возникающий и часто повторяемый богословский вопрос.

Как-то в канун праздника Вознесения Господнего  или в сам праздник рассуждал я с амвона церковного о «Богооставленности». Причины ее определял, святоотеческие высказывания приводил, выводы формулировал и нравственно-православную оценку выставлял.

После проповеди в алтарь зашел удовлетворенный и даже отчасти восхищенный своей возросшей богословской «мудростью». Хотя, как всегда, лишь после завершающего «аминь» вспомнил, что вот «то-то» не сказал, а «вот этого» не подчеркнул.

Служба закончилась. Все к кресту подошли. Затем со старостой мелкие вопросы разрешили, крупные «надо» определили, чего купить и что сделать, наметили. Снял я облачение и домой засобирался. Уже выходил из храма и вдруг меня окликают. Тихим таким, извинительным голосом.
— Батюшка Александр?!
Оборачиваюсь — одуванчик наш. Я ее и не заметил, что она в храме осталась.

Удивился несказанно. Да никогда такого не было, чтобы Анна ко мне лично, кроме как на исповеди, обращалась. Мало удивился, дальше было уже потрясение, так как следующие слова ввергли меня в полный ступор:
— Хочу вам сказать, батюшка, что вы не правы были в проповеди своей.

Нет. Я не хочу утверждать, что меня не поправляли и со мной всегда соглашались раньше. Среди прихожан были и есть такие, кто любое мое слово отвергает, в штыки принимает и поспорить любит по каждому поводу. Но чтобы Анна решилась со мной не только заговорить, но даже покритиковать, это было выше понимаемого.

Первые мысли, естественно: это чего же я такого ляпнул? Вторая, не менее удивленная: почему никто слова не сказал, а Божий одуванчик в разряд ревнителей записался?

Воззрился я несказанно удивленным взглядом на Анну, а она ласково так, сочувственно и с такой любовью в голосе, которую я ни от кого из прихожан не слышал, говорит:
— Вот вы, батюшка, сказали, что оставляет нас Господь и плакать мы все должны из-за этой Богооставленности… А ведь это не так.
— Как так, не так? — удивился я.
— Это он апостолов на десять дней оставил, а нас не бросает.

Пока я собирал в уме возражения и составлял предложения, Анна продолжила:
— Вот я, дорогой батюшка, всегда на Вознесение причащаюсь, то есть самого Бога принимаю, правильно?
— Конечно, правильно, — естественно ответил я.
— Значит, вместе с Ним я и возношусь, — подытожила Анна.
Мне сказать было нечего. Тем более, что наш Божий одуванчик тут-же пригорюнился и добавила:
— Мне вот апостолов жалко. Целых десять дней без Бога. Бедненькие.

новенькое

 

Мои мироносицы

Обернулся. В валенках, теплом ватнике, закутанная в большой пуховый платок, вся в снегу и инее, вошла пожилая женщина. За собой она тащила санки, груженные чем то тяжелым. - Зоя! Я же тебе сказал, что на санях приеду и заберу! Чего ты надрываешься? – сокрушенно спросил староста, и добавил, уже ко мне обращаясь: - Вот, батюшка, в соседнем селе живет и по такому морозу и снегу на санках кирпич за два километра возит.

Виталий Степанович сидел на ступеньках приходского домика, «караулки» по-местному, так как на этом месте будка сторожа когда-то стояла. Сидел и строгал немецким ножиком длинную палку, на конце которой была укреплена металлическая загогулина, чем-то напоминающая головной убор Дровосека из мультика об изумрудном городе. Ножик был точно немецким, так как взял его наш регент у Николая Харитоныча, стоявшего рядом. Харитоныч, как всем известно, был из тех дедов, у которых ничего и никогда не пропадает, а так же не меняется с тех пор, как он с войны вернулся. Дед ножик этот трофейный берег, внукам и правнукам в руки не давал, а вот Виталию Степановичу попользоваться разрешил, так как тот тоже воевал. И хотя, по мнению Харитоныча, музыкальная рота, в которой последний год войны провел регент и не войска вовсе, но все же, к ветеранам дед Степановича причислил.

На мой вопрос, что это за сачок с железякой, Харитоныч отмахнулся, мол, не мешай, а Виталий Степанович диаконовским распевом выдал: «и заключиша врата храма, и погасиша светильники, и фимиамом не кадиша, и всесожжений не принесо-о-о-ша…»

Я сделал вид, что все понял и отправился в свою келью, располагающуюся в этой же караулке, не с намерением подумать и узнать, чего мои деды мастерят, а поспать часика два перед вечерней субботней службой.

********

Нужно сказать, что Виталий Степанович был не просто регент, а регент с такой жизненной историей, что по ней можно отследить послевоенную судьбу всей Православной Церкви на территории Советского Союза находящейся. Не было такой государственной деятельности в отношении тех, кто в храм ходит и лоб крестит, которая бы его не коснулась. Да и практически всех церковных событий он был или свидетелем, или участником.

Родился Виталий Степанович в потомственной семье священника и путь ему был предрешен поповский, от которого он и не собирался отказываться, хотя ходил в советскую школу и, естественно, был мишенью всех предвоенных атеистических атак и насмешек. В Бога наш будущий регент верил и доказательств существования Всевышнего не искал, так как мир без Бога не представлял.

Для молодого и шустрого Виталика, как вспоминал его отец, богослужение началось с тех лет, как он только встал на ноги. Научившись дома ходить от кровати к столу и обратно, он в первое же храмовое воскресенье, увидев открытые царские врата, поднялся со ступеньки солеи, куда сажали его во время литургии, и направился «по прямой» к отцу, готовящегося к Великому входу. Пока хватились остановить мальчишку, тот уже добрался до отца и схватился, дабы не упасть, за фелонь. Дары выносили втроем. Впереди старенький пономарь со свечей, затем отец священник с потиром и дискосом, а в завершении ковыляющий и еще путающийся в ногах Виталий.

«По архиерейски вошел», – рассудили церковные бабушки и предрекли малышу большое церковное будущее.

Так бы оно, наверное, и было, если бы не война. Она временные рамки изменила, людей повыбивала, а вот церкви, особенно на оккупированных территориях, открыла.

Нашего будущего регента в армию призвали уже в конце 1944-го. В музыкальной роте 4-го Украинского фронта, он оказался не только по причине того, что мог играть на всем, что имеет струны и клавиши, но и из-за того, что обладал идеальным слухом. Музыкальный военный путь начался еще в «учебке» по подготовке младшего командного состава, куда зачисляли всех имевших среднее образование. Дневалил как-то Виталий Степанович у взводной палатки, отдаленный гул приближающейся машины услышал и тут же доложил:

– Товарищ старшина, комполка едет.

Старшина удивился. Машины из-за пригорка перед подразделением никак разглядеть нельзя было.

– Почему комполка?

– Потому что ре диез, – тут же ответствовал Виталий Степанович. – Ошибки быть не может.

Держать в пехоте такое сокровище в конце войны пожалели и отправили его в «музчасть», с которой и дошел Виталий Степанович до Праги, а затем еще 18 месяцев после победы играл и пел для своих и союзников.

Вернулся домой Виталий на Покров 1946 года и сразу же женился. Благо невест тогда намного было больше, чем женихов. Война свое дело сделала.

Отец Виталия отговаривал сына от столь скоропалительной женитьбы. Чувствовало священническое сердце, что из бойкой, охочей до веселья и непоседливой невесты никак матушки не получится, хоть и крестик на шее присутствует. Не послушался наш будущий регент отца. Еще до поста рождественского обвенчал их батюшка.

Военное лихолетье уходило в прошлое, но надвигалось иное, изначально каждому незаметное, а вот священнические семьи непосредственно коснувшиеся. Все больше требовательных бумаг приходило на приходы из властных Советов, все жестче требования, всё конкретнее запреты. Через год после поступления Виталия Степановича на епархиальные двухгодичные богословские курсы начали настойчиво теребить в комиссиях и комитетах его жену. Изначально просили отговорить мужа от церковной учебы и будущей священнической стези, а затем, когда стало ясно, что убедить не получится, началось запугивание.

«Ты молодая, красивая и активная с мракобесами себя связала, с отживающим элементом нашего общества живешь… Народ коммунизм строит, а ты в стороне остаешься. Не будет ни тебе, ни твоему ребенку ожидаемому никакого счастья…»

И добились своего.

Не смогла молодая женщина такой натиск перетерпеть, да и веры особой не было. И когда в роддом заявилась целая группа «активистов» с обещаниями светлых социалистических будней, с ворохом столь дефицитных в те времена пеленок, и двумя кусками настоящего детского мыла, неокрепшая в вере (да и была ли она?!) душа молодой матери дрогнула.

«Прошу развести меня с моим мужем Виталием, так как я хочу быть активным строителем светлого будущего нашего народа и не разделяю религиозные взгляды своего супруга. Прошу помочь мне воспитать ребенка таким человеком, как требует наша партия и правительство», – именно так было написано в заявлении в поселковый совет.

Долго на столе советского начальника эта страшная бумага не пролежала. На второй день развод был оформлен.

Завернула молодая мать сына в пеленки, представителями светлого будущего подаренные, нехитрый свой скарб у свекра находящийся в сундук сложила и в общежитие, к подругам подалась. Охал отец Виталия Степановича, умолял сына подождать, по-доброму все решить, да Бога не гневить. Плакала матушка-свекруха: куда же ты мальца то забираешь…. Но под воротами церковного дома уже стояла, услужливая присланная телега из Совета, которая и доставила «мужественную мать, разорвавшую связь с отжившим миром», как писала вскоре местная газета, туда, где «живут и трудятся лучшие представители советской молодежи».

По всем правилам и канонам мог Виталий Степанович священником стать, даже в разведенном состоянии, но иначе все сложилось….

Любил он жену, которая от него отреклась, а еще сильнее страдал, что сына родного даже видеть не может. Власть быстро «позаботилась», чтобы получил брошенный молодой отец скорое предписание об обязательной оплате алиментов, а вместе с исполнительным листом и решение суда, запрещающее свидание с сыном.

Не выдержал Виталий. Замелькала его выцветшая армейская гимнастерка с двумя наградными колодками и трофейным аккордеоном за плечами у мест злачных. В то время на возрождение шахт Донбасса много народу в степи донецкие согнали. Кого по своей воле, кого «добровольно-принудительно» и все больше женского пола. Да и где мужиков то брать после войны?

Гармонист – всегда первый парень на деревне, а аккордеонист, который может играть все, что закажут, причем с такими коленцами и музыкальными вздохами, что и в филармонии не услышишь, всегда на виду и постоянно востребован. Закружила нелегкая молодого Виталия. Тут тебе и танцы, и водка, и девки бойкие…

И двух месяцев не прошло, как получил епархиальный архиерей строгую бумагу из областного комитета по делам религий. В бумаге той значилось, что учащийся епархиальных курсов, такой-то, ведет себя недостойно, водку пьет и аморальностью запачкан. За перечнем прегрешений следовало чуть ли не церковное определение, что в соответствии с канонами и правилами Церкви священнослужителем он быть не может…

Два года крутила Виталия Степановича нелегкая, пока не проснулся он однажды рано утром в чужой хате, в которую неизвестно как попал. Проснулся от шума в соседней комнате. Женские голоса разбудили, причем один голос, который постарше, упрекал и негодовал, а второй, помоложе, оправдывался и огрызался. Послушал Виталий эту бесконечную, да громкую перебранку бабью, в охапку свой аккордеон взял, да тихо в утренний предрассвет вышел.

Прохладно было. С недалекой речки тянуло сыростью, петухи отбивали очередную зорьку, им уже начинали вторить просыпающиеся птицы. По сторонам огляделся Виталий, попытался вспомнить, как он сюда попал, но память отказывалась, что-либо объяснять. В голове лишь стучали тяжелые молоточки боли. Или греха? Бог весть.

Опомнился от бездумной тяжести Виталий Степанович лишь тогда, когда тропинка резко оборвалась небольшой калиткой, в длинном, уходящем в мокрый туман, плетне. За калиткой, на фоне высоких елей стояла небольшая церковь.

«Наваждение», – подумал Виталий, и резюмировал –догулялся».

Церковь не была наваждением, как не был призраком и седой старый священник, стоящий у ее дверей.

Виталий поднялся по ступенькам деревянной паперти, поставил аккордеон на лавку, поклонился священнику и попросил:

– Благословите, батюшка.

Тот размашисто перекрестил:

– Во имя Отца, и Сына и Святаго Духа, – а затем добавил, – ну пойдем, раб Божий Виталий, утреню с тобой послужим. Чай еще не забыл, как службу править?

Почему-то Виталий не удивился. Он просто пошел вслед за священником, поклонился и поцеловал вслед за батюшкой две центральные аналойные иконы и пошел направо, к клиросу, который располагался рядом с алтарной солеей.

Через много лет рассказывал мне, молодому священнику, Виталий Степанович события того утра. О том, как он сам, впервые зайдя в этот храм, безошибочно взял с нужной полки, нужные для утрени богослужебные книги, как раскрыл их именно на том дне, который служился, как читал сквозь слезы шестопсалмие и как навзрыд заплакал, когда священник возгласил: «Бог Господь и явися нам, благословен грядый во имя Господне!».

Он плакал, а старенький, прошедший все испытания горького XX века, священник, по-отцовски, положив руку на его кудри, молился.

После службы была долгая исповедь, а затем не менее долгий разговор. Вернее, это было наставление умудренного жизненным и духовным опытом старца, который при каждом возражении и жалобе кающегося Виталия повторял: «Будь смелым. Ты же солдат, медальки вон получил, а здесь трусишь… Бог смелым в деле праведном всегда благоволит».

На жалобы Виталия, что он все потерял, рассердился батюшка: «У тебя Бог есть, родители дома убиваются, тебя ждут, а ты трусил и в храм зайти, и отцу родному, священнику Божьему, пойти в ноги поклониться…»

Так и состоялось возвращение и в храм, и в жизнь.

Долгая она была, жизнь эта. И архиерейским хором командовал, и в ссылку в дальние приходы отсылали, за то, что говорил все, как думал, где ему одновременно и регентом, и клиросом и пономарем с алтарником в единственном числе быть доводилось; и сына своего в люди вывел и к Богу привел.

При всех же неудачах и нестроениях, когда припечет, заколет или смутит, любил Виталий Степанович слова старца-священника повторять: «Бог смелым, в деле праведном, всегда благоволит…»

*******

На вечернюю службу Виталий Степанович вместе с Харитонычем разожгли в храме паникадило. Оно древнее у нас, с лампадами настоящими, не муляжом электрическим. Разжечь его целая проблема. Надобно вниз на цепи опустить, затем аккуратно поднять, а весу в нем около восьми пудов. Только на праздники и зажигали, да и то не на все….

Здесь же, под рядовое воскресенье настоящий полиелей… и иллюминация. Уставился я вопросительно на «всезаженное» паникадило, тупо не понимая, как эти два старика, смогли его вдвоем вниз опустить и наверх поднять. Ничего разумного не придумывалось. Пока Харитоныч не признался, а Виталий Степанович не похвастался.

Соорудили они длинный шест, на который приделали палку с тем странным сооружением из железа, который я у них давеча видел. Приспособление это могло одной стороной лампады зажигать, там свечка крепилась, а другой – тушить…

На мое восхищение смекалкой, умением и смелым решением, Виталий Степанович лишь ответил: «Бог смелым в деле праведном всегда благоволит…»

немножко "подшлифованный" старый мой рассказ, но как раз к завтрашней теме проповеди...

Икона

В полосатой «базарной» сумке, завернутая в ветхое серое полотенце, уместилась большая икона, судя по размеру - аналойная. Разворачиваю. И… не могу сдержаться. - Ух ты, Серафим! - так и выдохнулось.

 

немножко "подшлифованный" старый мой рассказ, но как раз к завтрашней теме проповеди...

Икона

В полосатой «базарной» сумке, завернутая в ветхое серое полотенце, уместилась большая икона, судя по размеру - аналойная. Разворачиваю. И… не могу сдержаться. - Ух ты, Серафим! - так и выдохнулось.

ПравМиру, Спаси Господи!

 

Гавань сердечного покаяния

На вопрос: «Что делать-то, батюшка, ведь грех за грехом чередой нескончаемой?» - преподобный старец Оптинский Иосиф советовал как можно скорее бежать в тихую гавань сердечного покаяния.

 

На вопрос: «Что делать-то, батюшка, ведь грех за грехом чередой нескончаемой?» – преподобный старец Оптинский Иосиф советовал как можно скорее бежать в тихую гавань сердечного покаяния.

В течение года до гавани этой далече было. Нет – храм рядом и священники в епитрахилях у исповедального аналоя стоят, ждут, но ведь дни-то какие для жизни нужные и для тела полезные. Пропустишь хоть один, смотришь, а сосед уже в чем-то превзошел, чего-то купил и довольный на всеобщее обозрение выставил, аккурат напротив моего взгляда…

Только соберешься о душе подумать, так к этому времени обязательно детишки подрастут: того в школу, другого в университет, а эта уже замуж собралась. Видишь гавань сердечного покаяния, поклоны ей передаешь, обещаешь обязательно на днях зайти, да все недосуг. Ведь не виноват же я, что каждому нужен? Думал перед Рождеством заглянуть, так жена любимая путевки в Египет взяла, пришлось ехать. И результат?

Ни в гавань покаяния не попал и из Египта еле уехал…

Решил обязательно на Крещение, как в прорубь окунусь, сразу в храм, а тут друзья в бане рассказали, что водой крещенской все грехи смываются. Обрадовался и не пошел. Греха в этой бане и после нее набрался столько, что теперь не то что в гавань покаяния зайти боюсь, но и в глаза жене и родственникам неделю стыдно глянуть было.

Давеча проснулся ночью, тяжко на сердце. И чего тяжело? Кажется, все есть. Дети устроены, крыша над головой не течет, в холодильнике коммунистическое изобилие, жена простила, даже ГАИ в последнее время не останавливает, а тяжко. Крестик на груди жжет и с иконы родительской Бог с укоризной смотрит.

Станешь молиться, а мысли то о работе, то об очередной проблеме. Молитву читаешь и неизвестно где пребываешь.

Может меня Бог оставил?

За что?

Я ведь о Нем помню.

Когда кресты на куполах вижу, обязательно перекрещусь. Нищим подаю. Недавно фирма моя на колокола для соседнего монастыря деньги перечислила. Да и сам я хоть и грешный, но добрый.

Нет, не должен Он меня забыть.

Так что же тяжко то так?

Вспомнил, как десяток лет назад ездили с маленькими еще детьми в Оптину. Книжку я там купил с изречениями старцев. Может быть, они подскажут?

Раскрыл… и сразу: «как можно скорее бежать в тихую гавань сердечного покаяния».

Выход то известный, я его помню, но забыл…

Не остановит меня больше никто и ни за что.

Только это подумал и решил, соседка позвонила. Анна Ивановна. Добрая и сердечная. Мне иногда кажется, что она ангел семьи нашей. Все заботится и помогает.

Зашла и говорит:

- Ты меня до храма не проводишь? Скользко на дворе, а не пойти нельзя. Первый день поста. Канон покаянный читается.

- Провожу, Анна Ивановна! Вместе с вами пойдем. Мне без этого покаянного канона уже никак нельзя. Да и гавань сердечного покаяния лишь только там находится.

Иной нет.

В преддверии поста написалось

 

Перед исповедью

Как исповедоваться? Насколько часто подходить под священническую епитрахиль? Как быть с забытыми и неосознанными грехами? — это именно то, что чаще всего беспокоит прихожан в Четыредесятницу.

моя новая публикация

Протоиерей Александр Авдюгин

Есть в современной приходской православной жизни особенность, с которой знакомо большинство священства наших храмов. Да и как не знать о том, где священнику, часто даже без его на то воли, отводится особое место, правда не всегда в президиуме (на амвоне) и даже не в первых рядах.

Внешне с нами находящиеся, но, по сути, с нами не пребывающие

Речь идет о группах или обычно небольших объединениях верующих внутри прихода, которые не обязательно откровенно маргинальны и враждебны, но их мнения и действия, как говорят, «не всегда совпадают с позицией» настоятеля или даже правящего архиерея. Это, отнюдь, не та категория людей, которая всегда «против» и кому быть в оппозиции доставляет удовольствие, так как можно заниматься самым легким делом в этом мире – критиковать. Они прихожане. Молящиеся и постящиеся, исповедующиеся и причащающиеся Тайн Христовых. Если к несогласию и «инаковости» не прицеплена политика или местные внецерковные проблемы, то не увидишь злобы в их глазах, как и не чужды им дела милосердия и помощи ближнему. Так почему же потребовалось церковным чадам создавать, в, казалось бы, установившейся веками приходской жизни, иной мир, иную реальность? Что служит катализатором появлению групп верующих, внешне с нами находящимися, но, по сути, с нами не пребывающими?

Понятно, что закрыв за собой дверь храма, от плотского и страстного мира не отгородишься. Слова апостола Павла, что среди церковного народа обнаруживаются зависть, ссоры и огорчения актуальны и по день нынешний. Человек прекрасно отличает хорошее от плохого. Взяв в руки Евангелие, послушав или посмотрев очередную православную программу, он хочет быть с теми, кто похож на Христа, или хотя бы подобен тем, кого мы именуем святыми. Причем, стать таким наш будущий потенциальный прихожанин желает без особого труда и, желательно, побыстрей. Он еще не знает, что Церковь называют лечебницей душ человеческих не для того, чтобы оправдать греховность прихожан, а указать, что лечение под куполом храма процесс длительный и сложный.

Именно привнесение в приходскую жизнь постулатов, обычаев и принципов, к которым мы привыкли вне храма и на которых в свое время воспитывались, а также неожиданное осознание того, что святость дается непросто, становятся основными предпосылками появления групп верующих, отличающихся от иных прихожан своей непримиримостью, обособленностью и критиканством. Очень трудно человеку «взирая на славу Господню, преображаться в тот же образ от славы в славу» (2 Кор. 3:18). Ведь все старшее да и среднее поколение, то есть подавляющие большинство тех, кто наполняет храмы, учили в жизни прогрессировать, а не преображаться.

Не получив в Церкви мгновенно и без особого труда желаемого, по старой привычке начинается поиск врага и определение виновных. Срабатывает известный из книги Бытия принцип, когда Адам, согрешив, изначально обвинил в этом Еву, а затем и в Боге нашел виновника произошедшего. Помните: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел» (Быт. 3:12).

Чем больше мы будем видеть в человеке образ Божий, тем меньше опасности, что при первой же неудаче он создаст свой отдельный духовный мир

Так как же встретить пришедшего в храм Божий так, чтобы он все же развернул свои глаза внутрь себя любимого? Чтобы причина своего греха, неудач и ошибок искалась не во внешних врагах и обстоятельствах?

Здесь и начинается приходская работа священника и тех, кого мы знаем и отмечаем на приходе, как верных сомолитвенников и помощников. Священнику никак не позволительно привносить собственные симпатии и антипатии по всему широкому кругу жизненных явлений и, тем паче, политические пристрастия в область руководства приходом. Особо аккуратным в беседе с прихожанами надобно быть в тех вопросах, которые не получили еще однозначной богословской оценки, по которым идет церковная дискуссия. Категоричность позволительна лишь тогда, когда перед нами грех, несущий в себе потенциальное зло.

Личность священника и, тем более, настоятеля прихода в образовании групп, которые уходят от повседневной объективной реальности, часто играет роль катализатора, особенно если пастырь четко и однозначно становится на чью-либо сторону. Позиционирование – «мы настоятельские» или «с нами батюшка» всегда не объединительный, а разъединительный фактор. Начинается поиск грехов друг друга, мелкие недочеты и упущения, как на дрожжах набирают «всемирно-историческое значение». Стремясь догматизировать свою позицию, выискиваются подтверждения и примеры из жития святых, приводятся цитаты святых Отцов и вырванные из контекста евангельские слова. Печальные чукотские и пензенские примеры яркая иллюстрация, когда потерявшие реальное понимание происходящего верующие, во главе со своими «пастырями» становятся маргинальными группами, не имеющими ничего общего с православием.

Беда еще и в том, что мало звучит в нашей проповеди, как священнической, так и миссионерской, слов и примеров о важности молитвы друг за друга. Возглашение ектеньи «сами себе и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим» – по сути, становится единственным прошением на службе, где мы призываем молиться друг о друге. Частное, личное, сугубо индивидуальное превалирует. Кивок «здравствуйте» в сторону постоянного соседа по месту в храме отнюдь не означают молитвы о нем.  В храме много верующих и понимающих православие одинаково, но остающихся по отношению друг к другу чужими.

Особо надо отметить, что вновь пришедшие в храм видят именно в священнике того, кто может решить их проблемы. Не Христос и борьба со своими страстями, а именно священник понимаются, как последняя инстанция. Пришедшие миряне еще не знают, что такое духовная жизнь, не ведают ее сложности и требований повседневного делания. На священника или «старых» и опытных прихожан обрушиваются не только вопросы, но и перекладываются собственные решения. Пугаться этого не следует, а вот быть терпеливым, уважительным, заботливым и предусмотрительным крайне необходимо. Чем меньше в наших словах будет требовательного неукоснительного глагола «должен», и чем больше мы будем видеть в человеке образ Божий, тем меньше опасности, что при первой же неудаче он создаст свой отдельный духовный мир.

Индивидуализм – одна из причин ухода в «страну далече», где объективная реальность заменяется субъективно созданным миром

Киевский православный журналист Владислав Головин не столь давно справедливо отмечал в своей статье «Personal Jesus?»:

«Даже на тех приходах, где люди общаются, знакомство их действительно «случайное, поверхностное». Осмелюсь утверждать, что подобный индивидуализм и самозамкнутость является грехом и одной из причин слабости современного православия. Я не говорю здесь об интровертах, людей обращенных внутрь себя, они есть в любом обществе, но наверно только в постсоветском православии обращенность в себя стала стереотипом поведения 90% верующих.

Мирянин не спасается в одиночку. Скорее наоборот – общаясь с книгами и изредка исповедуясь разным священниками, человек будет жить не по Преданию, а согласно «православию, как я его понимаю». Даже монахи спасаются в общине, а уж миряне, живущие в обществе, полном соблазнов и искушений, требуют постоянного внимания и общения с единоверцами. Обмен опытом духовной жизни, помощь неофитам со стороны духовно зрелых христиан – все это существенно необходимо мирянам: …. «Будем внимательны друг ко другу, поощряя к любви и добрым делам. Не будем оставлять собрания своего, как есть у некоторых обычай; но будем увещевать друг друга, и тем более, чем боле усматриваете приближения дня оного» (Евр. 10. 24-25)».

Индивидуализм – одна из причин ухода в «страну далече», где объективная реальность заменяется субъективно созданным миром, где господствуют виртуальные реалии, основанные на собственном греховном «я».

Эпоха храмового индивидуализма побеждается лишь там, где каждый к нам входящий почувствует, что его эксклюзивные особенности, драгоценности его души, знания его ума могут реализоваться только в единении с остальными. Прихожанин преумножает свои духовные возможности, а не берет у Бога просимое, за купленную свечу или отслуженный молебен. Священник лишь указывает, как не уйти в сторону со своей собственной тропинки к Богу, а не гонит все вверенное ему стадо «правильной дорогой».

Там, где община не предусматривает обязательную одинаковость всех и каждого, где индивидуальность каждого – неотъемлемая и необходимая грань приходской жизни, риск получить среди своих же собственных прихожан маргинальную группу – минимален.

Приход остается лишь названием, если пришедший в храм не видит места своей личности в приходской жизни

Приход начинается тогда, когда вслед за богослужебной жизнью имеет место ее естественное развитие — христианское общение православных людей. «По тому узнают, что вы Мои ученики, если будете любовь иметь между собою» (Ин., 13, 35).

Приход остается лишь названием, если пришедший в храм не видит места своей личности в приходской жизни и остается одиноким в толпе тех, кого он должен считать единоверцами. И эти «одиночества» обязательно найдут друг друга и создадут «церковь» в Церкви, где вопрос личного спасения будет увязан или с ИНН, или с почитанием Распутина, или со всеобщим покаянием за цареубийство, или с очередным политическим лидером.

Совсем недавно я был в зимней Киево-Печерской Лавре. У Успенского собора собралась небольшая в полтора десятка группа верующих. Несколько хоругвей, фото почившего протоиерея Николая Гурьянова, Державная икона Богородицы и постоянные слова, и разговоры о всеобщей апостасии, электронных кодах, масонах и отступлениях епископата.

Затем, эти люди построились в колонну по два, и пошли крестным ходом.

Нас, четверо священников, стоявших рядом никто из них «не увидел». Они были в иной реальности….

http://orthodoxy.org.ua/content/realnaya-nerealnost-18279

 

 

Преддверием весны – Сретение Господне. Даже частые в эти дни морозы и метели не могут скрыть пробуждающуюся победу воскресающей природы. День существенно удлинился, солнышко начинает играть будущей пасхальной радостью, сосульки готовятся вырасти к капели, а в православных семьях все больше разговоров о грядущем Великом посте, заканчивающемся светлым торжеством Восресения.

Веками сложившееся устроение мира с верой православной в симфонии и гармонии пребывающее. Именно поэтому и говорят в народе, что на Сретенье зима весну встречает, а детишки утром окликают солнце, чтобы скорее взошло, весну принесло. Умудренные опытом прожитых лет старики в сам праздник, 15 февраля, всегда за погодой следили и, хотя понимали прекрасно, что все в воле Божьей, но выводы все же делали: утром снег - к урожаю ранних хлебов, в полдень - средних, к вечеру - поздних. Не миновал этот праздник и определений, народную суть дня выражающих: «На Сретение кафтан с шубой встретился», "На Сретение цыган шубу продает", «На Сретенье зима весну встречает, заморозить красную хочет, а сама, лиходейка, от своего хотения только потеет».

Испокон века так было и до скончания не изменится. Хотелось бы в эти дни лишь о грядущей встрече младенца Христа, на пороге иерусалимского храма, святым и праведным Симеоном рассказывать, но благочестие для князя мира сего, неприемлемо. Жжет оно и о грядущем Суде напоминает. Поэтому врагом и вносится в состояние сретенской, весенней радости идея, на первый взгляд, ничем отрицательным не отличающаяся: о новом празднике любящих сердец.

Не мудрствуя лукаво, сам лукавый, чтобы желание своё в народ продвинуть организовал в преддверии Сретения Господня, 14 февраля «праздник святого Валентина», якобы имеющийся в католическом календаре, но который католики при всем своем педантизме и скрупулёзности отыскать не могут. Есть у них святой Валентин, но вот житие его в корне отлично от того, что предлагают нам радетели «нового праздника». Чтобы не быть голословным обратимся к самим католикам, которые на страницах «Благовест-Инфо» еще в начале этого тысячелетия сказали:
«Католическая и Православная Церковь не отмечают "День всех влюбленных". В католических храмах России 14 февраля вместо "Дня влюбленных", имеющего языческие корни, отмечается праздник святых Кирилла и Мефодия, сообщил в преддверии празднования дня святого Валентина генеральный секретарь Конференции католических епископов России священник Игорь Ковалевский.

"Святой Валентин жил в III веке. Это общий святой и Католической, и Православной Церквей. О его жизни сохранилось очень мало достоверных сведений, зато очень много легенд", - сказал о. Ковалевский. Святой Валентин был епископом итальянского города Терни в то время, когда христиане подвергались преследованиям со стороны императора Клавдия. Однажды Валентин исцелил от слепоты дочь сановника Астериуса, после чего вся семья сановника приняла христианство. Это вызвало гнев императора, и 14 февраля 269 года епископ был обезглавлен. "В те дни в Римской империи проходили ежегодные торжества в честь богини Юноны - покровительницы влюбленных пар. Одной из традиций праздника было дарить друг другу записки с именами влюбленных. Христиане переняли этот обычай, записывая на открытках имена святых. Именно поэтому святого Валентина, казненного 14 февраля, стали считать покровителем влюбленных", - сообщил Ковалевский.
"Это - народная традиция, а не церковная", - подчеркнул он. Предание о том, что епископ Валентин, вопреки запрету императора венчал римских солдат, собеседник агентства назвал "не более чем легендой. 14 февраля в Католической Церкви другой литургический праздник - святых Кирилла и Мефодия, покровителей Европы. Этих святых мы так же чтим, как и Православная Церковь", - отметил о. Ковалевский. "Поэтому никаких особых богослужений по случаю Дня святого Валентина у нас не проводится».

У католиков оказывается такого «праздника» не существует. Самому лукавому что-либо абсолютно новое и эксклюзивное придумать не просто, поэтому ответ о истинном происхождение данного «празднества» надобно искать во временах дохристианских, то бишь языческих.

Что же было 14 марта до тех дней, когда мир освятился светом Христовой веры?
Обратимся к энциклопедиям.
Оказывается, что история праздника дня святого Валентина берет своё начало с Луперкалий Древнего Рима. Луперкалии — фестиваль эротизма в честь богини «лихорадочной» любви Juno Februata и бога Фавна (Луперк — одно из его прозвищ), покровителя стад, который отмечался ежегодно 14 февраля.
В античное время детская смертность была очень высока, В 276 году до н. э. Рим чуть было не вымер в результате «эпидемии» мертворождений и выкидышей. Оракул известил, что для повышения рождаемости необходим обряд телесного наказания (порки) женщин с помощью жертвенной кожи. Люди, которые по каким-либо причинам имели мало детей или не имели вообще, рассматривались как проклятые и прибегали к мистическим обрядам, чтобы обрести способность к деторождению.

Место, где волчица, по легенде, выкормила Ромула и Рема (основателей Рима), считалось у римлян святым. Каждый год, 14 февраля здесь проводился праздник, называемый «Lupercalia» (лат. lupo — «волчица»), во время которого в жертву приносились животные. Из их шкур изготавливались бичи. После пира молодые люди брали эти бичи и выходили в город пороть женщин.

Согласно «Иллюстрированной истории Рода», написанной Уильямом М. Купером, главной частью фестиваля Луперкалий были голые люди, несущие ремни из кожи козла, которые бежали мимо женщин и били их; женщины охотно подставляли себя, считая, что эти удары дадут им плодовитость и легкие роды. Это стало очень распространенным ритуалом в Риме, в котором участвовали даже члены знатных семейств. В конце торжеств женщины тоже раздевались догола уже для более «приятных», то есть похотливых занятий. Эти празднества стали так популярны, что даже когда многие другие языческие праздники были отменены с приходом христианства, этот еще долгое время существовал.

Понятно, что в день нынешний, даже доведенный «толерантными» политиками до полного духовного беспредела человек, бегать голяком по улицам пока еще стесняется, да и не сподручно. У нас все же Русь с морозами, а не жаркий Рим. Замена же тех мест, которые мы считаем «стыдом» была найдена в «галантной» Европе и тут же, после открытия границ для выноса нашего добра и вноса западного дерьма, к нам перекочевала.

Появились так называемые «сердечки» вкупе со стрелами и луком у голых купидонов, которые, кстати, также являются языческими божками эротической страсти.
Почему же именно «сердечки»? Что является прообразом данной фигурки столь активно распространяемыми в «день святого Валентина»? Тут мне надобно попросить прощения у благочестивого читателя, за приведенную ниже иллюстрацию… Но иначе не расскажешь.

«Сердечко» это, просто-напросто, вот эта часть тела:

То есть рассылаем мы в данный «праздник» друг другу изображение задниц, говоря высокие слова о любви и верности.
Более тяжкого опошления самого понятия «любовь» вряд ли придумаешь…

Вот такова история дня, который с росчерка духовно всеядного президента стал чуть ли не государственным праздником в Украине. Теперь практически по всем городам и весям рассказывают нашим детям, начиная с детских садиков, о влюбленном святом, которого никогда не было и предлагают рассылать всем своим знакомым то, что мы стыдливо прикрываем.

Хотя есть категория лиц, которые горой за «валентинки» и «день влюбленных». Это коммерческие структуры. Ведь, по сути, на пустом месте, при помощи задницы и вранья, миллионы рекой текут в карманы предприимчивых дельцов.

С прошлого года, наши северные соседи, белгородцы, приняли на областном уровне решение запретить отмечать так называемый «день святого Валентина» в государственных организациях и учебных заведениях. Церковь всемерно поддержала это решение. Ведь нельзя же так опошлять и уничижать главное чувство, руководящее человеком в этом мире – Любовь.

 

В качестве поздравления - моя публикация...

моя новая публикация

http://orthodoxy.org.ua//tn/node/13213

16 Ноябрь 2010 13:52
Протоиерей Александр Авдюгин
 

Недавно в потрепанной книжке прочел историю…

«Бабушка ставила по праздникам свечку перед образом Георгия Победоносца, а змею, изображенному на иконе, показывала завсегда «кукиш» и приговаривала: «Вот тебе, святой Егорий, свечка, а тебе, сатана, — дуля». Расстроила и рассердила нечистого так, что он не вытерпел - явился к ней во сне и стал стращать: «Попадись ты только ко мне в ад, натерпишься муки! Вспомню я тебя твои «шиши»». После этого пугающего сна стала бабушка по свечке и Егорию, и змию ставить. Прихожане недоумевают и спрашивают, мол, зачем она это делает?

- Да как же, родимые! Ведь не известно еще, куда попадешь: либо в рай, либо в ад!»

История давняя, известная, но далеко не архаичная, а абсолютно современна и к нашему церковному сегодня имеет самое прямое отношение.

Уже столько говорилось и писалось о том, что нельзя одновременно «налаживать отношения» и с Богом, и с теми, кто с Ним борется. А воз и поныне там. О бесах больше думаем и защиты от них ищем. Знаменитое украинское «пороблэно» в лексиконе и сознании не только сельских жителей. В городских храмах разговоры о порче и бесовском вселении отнюдь не редкость. Причем, тут с изысками технологическими подается, с современными мотивами и рассуждениями о космических силах, дискретных разнообразиях, с приправой восточной мистики и астрологических предсказаний.

Как будто не повторяем мы практически ежедневно: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи» (Матфея 4:10)…

Почему же так?

Отчего проблема решается не по рекомендованному «плюнь и дунь на него», а посредством – каждому по свечке?

К сожалению, сами в этом виноваты. Не объяснили толком, что делать реверансы в сторону зла - абсолютно бессмысленное занятие, так как мы, человеки, для сатаны и его клевретов представляем интерес лишь в качестве жертвы. «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1 Пет 5:8).

Розовая сказочка о том, что когда-то один из святых заставил беса петь «Святый Боже», и сущность с рожками и злобой на третьем повторе превратилась в ангела, продолжает в разных вариациях пересказываться. А ведь подобное невозможно. Ненависть для бесов стала единственной формой отношений, для них даже собственное существование мучительно, а мы все пытаемся их ублажить и перевоспитать.

Может быть, все же лучше почаще рассуждать и каждому втолковать то, что бес без нашего желания и разрешения ничего сам сделать не может. Евангелие об этом четко и однозначно говорит. Давеча в храмах читали, как Господь бесов в свиней отправил. Не сами они вселились, а Он нечисть эту по их же просьбе туда и отправил. Нет у злых существ возможности самостоятельно «вселяться», не обладают они такой силой.

Мы их сами приглашаем, кормим и взращиваем. Как? Стремлением все свои проблемы, искушения и неудачи приписать каким-то внешним обстоятельствам. На любое наше «не вышло» - найдется внешняя причина, на собственную болячку - определится виновник. Оправдывать себя стало само разумеющимся состоянием, и нас даже не удивляет, когда ребенок, разбив чашку, не говорит «простите», а заявляет, что она на краю стояла…

От рукопожатия - до дружбы со злом

Нежелание видеть собственную несуразность и неумение, обрастает ворохом оправданий и претензий ко всем и ко вся. Тут обязательно и лукавый постарается подсуетиться, подскажет подходящее объяснение. Это начало рукопожатия со злом.

Далее вступает в силу артиллерия суеверий, предсказаний и прогнозов. Ведь с ними представить собственный грех, как вынужденный и единственно возможный выход, намного проще, да и звучит убедительнее. Ссылки на злой взгляд соседа, пустые ведра, неблагоприятный астрологический прогноз и отвратительную карму нынешнего дня не только убедительны для окружающих, но и собственную совесть убаюкивают.

Сотрудничество налаживается. От рукопожатия переходим к активной дружбе с теми, кто никогда не будет добр. И скоро они потребуют зажечь свечку и себе… приравнять свою нечистую сущность с Творцом, то есть отказаться от первой заповеди Божьей.

Практически на каждой исповеди приходится выслушивать сетование на злые силы, которые житья не дают. Они действительно очень злые и ненасытные, и избавиться от них не просто самостоятельно, без помощи Божьей практически невозможно.

Так почему же не заниматься профилактикой? Мы ведь в прошлом году все марлевые повязки одели, чтобы грипп не подхватить. И неудобно, и противно, и неловко, но одели. Аналогично и с защитой духовной. Через часто меняемую повязку покаяния, укрепленную огнем очищающего Причастия, ни один бес не проникнет…

Грязное по умолчанию намного быстрее к грязному прилипает, а «для чистых все чисто» (Тит.1:15).

 

Именно тот случай, когда за «дважды два» не следует «четыре»

Есть две непререкаемые истины. Первая ― все умрем; вторая ― неизвестно когда. Со вторым утверждениям постоянно спорят, исходя из очередных статистических данных о средней продолжительности жизни. Этих спорщиков унять можно лишь одним способом: пригласить их на кладбище. Там, на плитах и памятниках обязательно стоят две цифры, которые напрочь опровергают все статистические выкладки.

Не ведает человек число будущих лет своих, потому что не он решал, когда ему рождаться и не ему решать, когда ему умирать.

Казалось бы, все понятно, ясно, известно и нечего повторять банальности, но здесь именно тот случай, когда за «дважды два» не следует «четыре»

Неизбежность смерти отнюдь не становится главным в нашей жизни. Знаменитая «память смертная» даже в православной среде стало обиходным выражением никак не отражающимся на повседневных заботах и делах. Лишь вечером, когда внимательно читаем вечерние молитвы, напоминается: «се ми гроб предлежит: се ми смерть предстоит». Остальное же время, дела и мысли определяются с точки зрения нашей земной вечности. Недаром у «Свидетелей Иеговы» столь много последователей, ведь там именно благополучная вечность на земле ― цель верования.  

Трагические события ― единственный, по сути, способ заставить задуматься о собственной смерти. На любых похоронах, за исключением, наверное, только погребений знаменитости, где не похороны, а спектакль, мы вольно или невольно примиряем гроб на себя.

Мера нашего «не христианства» перед лицом смерти

Все крики тех, кто обвиняет Бога в жестокости и попустительстве трагедий и смертей ― вопли собственного страха. Иначе ведь не проймешь, не заставишь, что не вечно это бытие. Иных средств вразумления сегодня уже практически нет. Ведь праведность и святость подвижников определяются как благоприятные условия и особые обстоятельства или просто считаются легендой. Чудеса и знамения, в коих нет недостатка, исследуются научными методами и, понимая, что объяснить их невозможно, объявляются низким уровнем развития той же самой науки. Пророков же в своем отечестве, как не было, так и нет. Да и как их признать! Ведь тогда надо уничижить себя любимого!

Говорить о «жестокостях» Бога при собственной обезбоженности, безответственности и безалаберности не только неправомочно, но и просто некультурно. Христос не жесток, Он просто стоит в стороне и плачет, видя, на что мы используем свою свободную волю...

Вот и остается один метод заставить задуматься о вечном. Фраза: «Его (её) смерть меня изменила (вразумила)» при всей своей трагичности имеет вполне прикладное воспитательное значение.

Очень часто при виде смерти знакомого или близкого к тебе человека возникает состояние неуместности многих, на вид вполне естественных и привычных, поступков, мыслей, разговоров, то есть всего того, что обычно и принято для нас в повседневной жизни. Это чувство растерянности, непонятности и неловкости, как раз и есть мера нашего «не христианства». Именно в этот «разрыв» и попадают столь знаменитые нынче похоронные суеверия.

Вольно или невольно понимая, что все твои земные материальные приобретения тщетны пред смертью, а духовные столь слабы и малы, что не могут даже победить рвущийся вопль «почему?» и «за что?», ― мы пытаемся тут же заполнить образовавшуюся брешь.

Тут же появляется лукавый, в виде очередных «правил» поведения и действий. Цель единственна ― заставить и здесь плясать под дудку язычества. Не молитва и сокрушение сердца, не церковное поминовение, а придуманный врагом «порядок», главная цель которого ― забыться в делах, отвлечься от мыслей, как о покойном, так и о самом себе в недалеком будущем.

Церковь в своих повседневных молитвах всегда напоминает, что надобно быть готовым к обязательному для каждого событию – переходу в Вечность

Церковь в своих повседневных молитвах всегда напоминает, что надобно быть готовым к обязательному для каждого событию – переходу в Вечность. Это далеко не значит, что христианин будет всюду угрюм, не радостен, мрачен и траурен. Отнюдь! Веселость и жизнерадостность не умаляются памятью о смерти, они, напротив, становятся ценнее и дороже. Именно поэтому священник на отпевании не в черных траурных одеждах, а в светлом облачении будущего воскресения. Этим же объясняется и то, что верующий охотно рассуждает и говорит о собственной смерти, а живущий без Бога, философствует по схеме: «Все там будем» и старается не думать о неизбежном.

Я навсегда запомнил фразу старенькой 90-летней женщины до конца дней своих сумевшей сохранить светлое отношение к миру и окружающим. Пережила она все катаклизмы истории, похоронила немереное число родных и близких, но даже в болезненной старости не унывала.

В ответ на мой вопрос, как же так можно «Жить – не тужить», бабушка вытащила из видавшего виды ридикюля такой же старинный синодик еще царского теснения и, раскрыв его, сказала: «Я вот за покойничков своих молюсь, а они меня здесь хранят, да и там встретить обещались».  

Так что не тщетна наша молитва об ушедших, и Церковь своими родительскими поминальными субботами несколько раз в году об этом напоминает. Просит помнить именно сейчас, не откладывая на грядущий день, о тех, кто уже предстал пред судом Божиим. Наши молитвы об усопших ― мысли о себе самом, ведь время столь скоротечно.

моя публикация в "Церковная православная газета" (Киев)

Когда я не была верующей, я просто старалась делать добро, как этому меня учили родители. Мне было легко на душе. Но когда я пришла в Церковь, все стало на много сложнее. Такое впечатление, будто с Богом труднее, раньше все было как-то проще.
(Светлана (Киев)

Действительно, труднее и сложнее с Богом. Ведь до прихода в Церковь наши добрые дела были сродни тем, которые совершал превращенный в медведя Иванушка в фильме-сказке «Морозко». За самолюбование собственной красотой и гордыню стал добрый молодец зверем и для того, что бы вернуться в облик человеческий, условие было поставлено: три добрых дела совершить. Помните, рев на весь лес: «Кому доброе дело сделать?»
Вот и мы, без Бога и Церкви, добрые дела планируем, подготавливаем, рассчитываем и… ждем награды. Причем очень часто публичной и громогласной: «Что бы все видели и знали, какой я добрый и хороший».

Не столь давно отмечали у нас церковными наградами тех, кого мы на Великом Входе поминаем, как «строителей, благоукрасителей и попечителей святаго храма сего». Естественно, на всех орденов у архиерея не хватило, поэтому кому грамоту, а кому и «Спаси Господи!». До дня нынешнего обиды и упреки, что «заслуги» плохо отмечены.
Требование награды за «добрые дела» - естественное состояние человека вне Церкви, для того же, кого мы называем «воцерковленный» критерий иной: «когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая»
(Матф.6:3)
Творить дела добрые Бог призывает без ожидания награды и похвалы…
Сложно это. Непривычно и изначально огорчительно. Бескорыстие не приходит само собой, к нему путь тернистый и долгий, да и враг мира сего обязательно старается смутить и на ложный маршрут направить. Недаром многие подвижники наши предупреждают: «Делаешь доброе (хорошее) дело – жди искушений».

После отпуста литургии, когда к кресту прихожане подходят, довольно часто слышу просьбу:
- Батюшка, благослови не дела добрые…
Благословляю. Понимаю, что боится человек Бога огорчить непотребным делом, плохим словом или грехом неожиданным, и это боязнь уже начало доброделания. Ведь совершить какое то одно, конкретное угодное Богу дело, не составляет труда, но стремиться постоянно жить в парадигме добрых дел несравненно труднее. Здесь нужно самоотречение и постоянный внутренний контроль.

Достичь умения не делать зла можно лишь одним способом – любить. Тут надеяться только на собственные силы и ублажать себя, что ты уже достиг каких-то совершенств в доброделании никак нельзя. Так уж устроен наш мир, что видя твое стремление сделать кому-то доброе, тебе обязательно «доброжелатели» расскажут негатив о том или той, о ком ты заботишься. Лишь любовь может покрыть мнимые и истинные недостатки. Здесь, как бы это пафосно не звучало, мы уподобляемся Христу, Который любил и любит без условий и обстоятельств.
Человек – создание Божие. Даже без веры и Церкви он может в главных чертах различать добро и зло, поэтому доброе дело для него вполне возможно. Вопрос в ином, почему есть желание сделать что-то хорошее для другого? Что движет? Можно перевести старушку через дорогу, потому что «так поступают культурные люди», а можно поступить так, как само собой разумеющиеся.

К сожалению, ожидание награды и признания стало преобладающей движущей силой современного мира. Отношение «ты мне – я тебе» уже воздвигнуты на пьедестал совершенства и честности. Более того, когда работаешь, делаешь доброе дело, не во благо чего-то, а во Имя Бога, то есть во славу Божию, то реально рискуешь вскоре получить четкую реплику «Оно тебе надо?» и отнюдь не лестную характеристику, типа «Жить не умеешь».
Именно поэтому и тяжелее с Богом быть. Зато есть преимущество, как по мне, то самое главное. Когда я, как Иванушка из «Морозко» «просто так», не задумываясь о награде, на плечи к себе старушку слепую с вязанкой дров посажу и домой ее без включения в голове таксометра отнесу, то в свое время может быть это мое «добро» и станет соломинкой собственного спасения в вечности?
Вот только как бы этот «таксометр» не включать?

Мое интервью на УНIАН

Источник, здесь

Благодарю oleg_gavrysh за труды.