Сосредотачиваюсь и думаю о матери. Она любила хрусталь, фарфоровые статуэтки, импрессионистов и выпечку. Все эти мелочи с трудом, капля за каплей я вынимаю из своей памяти. Образы, символы, переплетается с моими впечатлениями, проекциями, наталкивают меня на новые открытия, инсайты, осознания, которые сначала кажутся удивительными и важными а на следующий день оказываются банальными истинами, давным-давно усвоенными. Я всё пытаюсь понять, что в отношениях с ней оказало влияние на мои отношения с женщинами? Что? Возможно ли мне понять это самому? Психоаналитик наверняка скажет, что только в его компании… Имеет ли это значение? Действительно ли это важно?

Конечно, я разбивал хрустальные вазы, и она меня ругала за это. Но за фарфоровые статуэтки сильнее. Когда одна женщина сказала мне, что любит фарфоровые статуэтки, я среагировал. Вихрем пронеслись в голове все те, которые стояли у нас: балерина, олень с собаками, маленькая девочка. И как я клеил «Моментом» хвост собаке – чтоб незаметно было, что откололся.

Импрессионистов я никогда не любил. Но зато всех знал и разбирался. Типа культура. Типа образование. Тоже щеголял этими знаниями перед разными людьми. А сейчас и подавно: кто там разницу вспомнит между Мане и Моне….

В какой-то момент я научился у мамы печь. Лично делал пирожки из дрожжевого теста, торты – сметанный, птичье молоко, наполеон. Несколько раз делал эти сладости после её смерти – по её записям, рецептам, а потом забросил.

А повлияло ещё вот что: мама была лидером в семье – зарабатывала больше папы, решения принимала, руководила. Мне до сих пор нравится в женщинах активность, самостоятельность. У меня только-только начало получаться занимать в отношениях активную мужскую роль – ту, которой я никогда не видел в своей семье.
И ещё...

В колонках играет - Жвачка - Noize Mc
Вчера шёл за ней полквартала. Она гуляла, размахивая папкой, рассеяно посматривая по сторонам. Двигалась прямо по центру улицы. Не похудела. Не потолстела. Но что-то изменилось. Да-да-да. Точно. Она выглядела всего лишь чуть более рассеянной, растерянной. Я обратил на это внимание ещё осенью, когда по телевизору её видел, только никак не мог сформулировать и подумал тогда, что просто показалось. Нет, она не в депрессии. Нет. Нет. Нет. И это хорошо. Очень хорошо. Долго колебался, окликнуть ли, подойти ли, может обогнать и пойти навстречу? Какие-то ещё сумасшедшие варианты. Что я ей скажу? После расставания мой мозг мучительно выискивал в ней недостатки - и не находил. Смириться же с тем, что я ушёл от идеально подходящей мне женщины из-за своих собственных тараканов, похоже до сих пор сложно. Вспомнил почему-то, как она мило сердилась, когда в макавто покупали еду и я или её дочь начинали есть ещё в машине, не дожидаясь дома, который находился в 5 минутах пути. Она была за рулём, и сначала взывала к культуре, потом просила и умоляла подождать окончания поездки, а потом ругалась, похоже больше из-за своего собственного голода. Иногда её слова действовали, но чаще нет. И ещё собака... И наша работа... Стоп. Я улыбнулся. Грустно улыбнулся. И свернул на другую улицу.

1. Пелевин наконец-то написал обо мне в самом начале своей новой книги. Цитирую: "Стоял один из тех упоительных российских вечеров, когда кажется, что все страшные страницы в истории Отечества уже перевернуты, и впереди — лишь светлые, безоблачные и радостные дни. Именно в такие минуты люди зачинают детей — потому что уверены в ждущем их солнечном счастье.
Вот только рождаются эти дети почему-то в феврале…"
2. Эссе о матери скоро продолжится.
3. Моё бессознательное, похоже, исковеркалось ещё больше. Теперь внезапно возникла тема футбола. Во времена особо сильных тревожно-депрессивных переживаний в моих беспокойных снах я сначала (около месяца назад) разъезжал с Лионелем Месси на лимузине по свадьбам и выпивал с ним, а сегодня во сне вёл врачебный терапевтический приём и ко мне обратился Алессандро Дель Пьеро. На климат австралийский жаловался, мол, ломота у него во всём теле от этого климата. Ипохондрик! Спокойной всем ночи!

В колонках играет - Земфира "Жить в твоей голове"
Старый стал. Сентиментальный.
Новый альбом Земфиры вышел.
Первая песня "Жить в твоей голове", конечно очень, очень, очень...
Из англоязычного сегодня Massive Attack - Angel...
C праздником!

В колонках играет - Крупнов - мама
Я продолжаю свою не вполне последовательную историю. Зачем я это делаю? Я вдруг испытал потребность . Мне захотелось. Пока я писал первый небольшой отрывок, я вспомнил вещи, которые мне казалось, давно забыл (или вытеснил), я узнал нечто новое о себе и мне хочется верить я пойму что-то ещё, что-то важное. Все значимые для меня женщины, так или иначе, похожи на неё. Внешне, причёской, манерами, ростом, голосом. Меня вдохновляет, то, что они разные. Мне хочется верить, что я ищу (искал, нашёл) свою женщину, а не мать. Но когда я задумываюсь об этом, я снова и снова нахожу в каждой из них черты, схожие с ЕЁ чертами.
Из внешности от матери я унаследовал какие-то неуловимые черты. Смотрю на единственную, оставшуюся у меня фотографию, где мы вместе и никак не могу понять – мы абсолютно непохожи, но есть, что-то общее: то ли овал лица, то ли разрез глаз, то ли лоб и надбровные дуги. Ещё мне кажется, я злюсь, как она. И в детском и во взрослом возрасте окружающие люди не верили, что мы родственники. Она чёрная со смуглой кожей, я бледный блондин. Я высокий с массивным скелетом, она маленькая, худенькая и хрупкая. Я медлительный и непластичный, она резкая и взрывная. У неё тонкий, звонкий голос, порой переходящий на крик, я говорил тогда неспешно и тихо.
Она была человеком контрастов. Меня всегда поражало, как резко она взрывается и как мгновенно успокаивается. Мне кажется, я единственный, кто привык к её безумным крикам и вспышкам ярости. Думаю, отчасти это произошло из-за того, что она меня очень любила. И, похоже, эту, граничащую с ненормальностью любовь к детям я тоже унаследовал от неё. Теперь-то я понимаю, что такие перепады настроения во многом были связаны с мигренями, беспокоящими её всю жизнь. Во время этих вспышек ярости, родственники и знакомые пугались (до сих пор помню глаза двоюродной сестры, когда она увидела, как мама разозлилась, раскричалась, раскидала сланцы, которые я флегматично собрал из клумбы после очередной ссоры). Несмотря на непростой характер в семье мама считалась наследником прабабушки Фени, т.е. наследником мудрости и действительно была человеком тонкого ума.
И конечно она была очень красивая.
Эта часть истории далась мне очень тяжело. Я не умею описывать внешность, но думаю, что откладывал продолжение не из-за этого. В психотерапии это называется сопротивление. Я никак не мог отсканировать ту единственную совместную фотографию, что у меня осталась. На ней она незадолго до смерти, в тот период, когда мы стали близки особенно, по-особенному. Я не успокоился, пока не отыскал другое изображение мамы, ещё до болезни. Непросто, но публикую фото. И напишу ещё...

Я снова погрузился в тяжёлые размышления о своих непростых отношениях с женщинами. Я всё чаще вспоминаю первую женщину, которую встретил в этой жизни. Моя мать. Что дало мне взаимодействие с ней? Какие черты и комплексы появились у меня тогда? Что было определено именно тогда, в детстве, благодаря ей или вопреки, а что лично моё? Как на самом деле я с ней общался? Какие на самом деле у нас были отношения? Как это повлияло на меня?
Она прожила 48 лет. Когда она умерла, мне было 22 года. Когда ей было столько же лет, сколько мне сейчас, я был 11-летним школьником. Странно, но именно этот период детства я помню хуже всего.
Впрочем, начать нужно с начала. Всё-таки медицинское образование въелось в мой мозг основательно.
Родители приехали учиться в Пермь из разных городов и поженились. Обычно и отец и мать говорили мне, что вступили в брак по любви. Но история их взаимоотношений, насколько я понимаю, была сложная, тёмная и скрытная. Где-то в 14 лет я случайно нашёл в шкафу документы о том, что этот брак у отца не первый и что от первого брака у него есть дочь. Гораздо позже, уже перед смертью мама рассказала мне, что и у неё это был второй брак, намекнув, что до моего появления в их жизни всё было весьма драматично (расставания, выстрелы, шрамы и т.п.). И в первый и во второй раз я воспринял открывшуюся мне информацию спокойно (может всё же с лёгкой непродолжительной тревогой) и предпочёл не настаивать на том, чтобы из шкафа достали всех скелетов. Почему я не задавал вопросов, почему не интересовался историей своих родителей? Боялся или чувствовал интуитивно, что на меня вывалятся такие тайны, с которыми я не справлюсь? Уже тогда был безразличным к чужим переживаниям эгоистом? Или психотерапевтично уважал личное пространство других, предлагая им высказывать только то, что они хотят и могут? Я уже не помню.
Так, или иначе, я родился. Когда папа хотел записать меня Тимофеем, мама сказала, что мол: «моего сына не будут звать, как кота!» (да простят меня все Тимофеи). Якобы моё имя они придумали, когда ходили по улице Глеба Успенского. Возможно, на этой улице происходило что-то значимое для моих родителей. Мне говорили, что это какой-то революционер, но всё оказалось очень психоаналитично – писатель, закончивший жизнь в сумасшедшем доме (узнал об этом только что). Родился я крупным по тем временам ребёнком (53 см, 3500 вес) при том, что мама у меня была худая и ростом 159 (во время беременности она с трудом набирала вес, и врач-гинеколог ругался, что она мало кушает). Это произошло в начале февраля утром. Роды были тяжёлые физически, но не осложнённые и не затянувшиеся. Мама рассказывала, что всем новорождённым надевали кофточки с зашитыми рукавами. У ребёнка её соседки по палате оказались сросшиеся пальцы или ещё какой-то атавизм на руках. Когда маме в первый раз принесли меня на кормление, она в панике распорола кофточку, пересчитала и осмотрела все мои пальцы, а затем и всего меня.
Ещё чуть-чуть...