вчера в 16:27
Гайдпаркер: Елена Васильева
361 просмотр
Рейтинг +100
Обсудить (31)

За последнюю неделю Интернет облетело сразу несколько заявлений от военнослужащих разных групп: в Ульяновске голодовка, в основном танкисты, десантников оскорбил Сердюков, военные моряки написали гневное обращение к Путину, их поддержали космонавты (см. zpolk.ucoz.org , http://zpolk-org.livejournal.com/ ) . Что объединяет и что различает все эти обращения?

В первую очередь, объединяет то, что интернет-сообщество возлагает на военнослужащих большие надежды: надеется, что военные смогут положить конец беспределу, творящемуся в стране, развязанному правящей верхушкой. И то, что военнослужащие, наконец - то стали обращаться к Верховному Главнокомандующему - просыпаются.

Но вот есть одно коренное различие. Наша армия давно не участвовала в войнах. Не стоит путать с конфликтами на территории России (это не война, а наведение мирного порядка внутри страны - ну так называется). Война с Грузией даже не считается...

Наши военнослужащие привыкли ходить на службу, как на работу. Они были на полном довольствии у государства. И главной задачей офицеров всех рангов, мичманов и прапорщиков было получение жилья, продвижение по служебной лестнице, получение звездочек. В них давно выработана корпоративная этика: подчинение приказу (не важно какому), приказ вышестоящего - закон.

И им было глубоко параллельно, что в России проходят Марши несогласных, митинги протестов всех слоев населения, что укрепляются внутренние войска для разгона людей на всей территории России. Военным на это было наплевать - не их задача.

И что войска эти формируются из числа тех, кто отвоевал в Чечне.

Тем, кто воевал в Чечне тоже на все наплевать. У них сформировалась психология, что в России есть экстремисты - враги, их надо разгонять, уничтожать. Т.е. продолжать войну со своим же народом за жалование, достаточно не плохое. Та же корпоративная этика, копроративное мышление.

А задача военнослужащих - защищать страну от внешнего агрессора. Но внешнего агрессора на горизонте не видно. Правительство подписало со Штатами договор, что в случае волнений на территории России войска НАТО могут беспрепятственно войти и погасить эти волнения.

По сути этим договором правительство Путина заявило на весь мир, что собственная армия ему - правительству - не нужна. Но в полудреме повседневной службы (работы) военнослужащие этого просто не заметили. Их продолжали кормить, продвигать по служебной лестнице, и как перед осликом морковкой, продолжали снабжать обещаниями о хорошем жилье.

И вот гром для военнослужащих грянул в 2008 году - военная реформа. Сердюков, четко выполняя указания правительства начал планомерный развал вооруженных сил России. Причем аккуратно, по родам войск. Десятками тысяч начали увольнять военнослужащих в запас. Естественно предварительно совсекретно поставив задачу перед командирами: обещать подчиненным все. Только чтобы не было бунта, пока они вместе. И отцы - командиры не подвели вышестоящих руководителей. Генералитет спокоен.

Я наблюдала, как расформировывали целые полки, боевые бригады. Лучшим, т.е. благонадежным, предлагали теплые места во... внутренних войсках. Основная же масса военнослужащих была отправлена в никуда. Без обещанного жилья.

Вот сейчас грядет новый виток реформы - ликвидация Военно - десантных войск, "голубых беретов" - настоящей гордости нашей страны. А чем, простите гордиться? Они молчат. и ждут...

Та как стали поступать военнослужащие? Они, оказавшись не в группе, как привыкли, а поодиночке, откровенно растерялись и испугались. Конечно же, наиболее продвинутые стали болтаться по судам, где хорошо заточенная "система" давно научилась противостоять заявлениям и жалобам гражданского населения.

Десятилетиями вдолбленный военным с Уставом стереотип сразу не сломать. Политической ситуации в стране они просто не понимают. Из заявления Союза военных моряков видно, что они уповают на Ивашова. Но он же член партии "Единая Россия". И помимо подчинения Главкому он связан и партийной дисциплиной. И, какие бы правильные слова не говорили генералы, можно с уверенностью сказать: каждый генерал "проштрафился" в свое время и был тем или иным образом замешан в коррупционных сделках, будь то продажа военного имущества на сторону, распродажа кораблей, оружия и т.п. И на каждого скрупулезно заведено досье. Так что рты генералам давно закрыты.

И военнослужащие, как дети, начали писать жалобы Главкому. А тот и не думает ни кому отвечать - гнет свою линию.

При всем при этом, в гражданском населении также культивировали образ армии - защитницы. И теперь народ по всей стране ждет, когда же, наконец, армия вступится за свой народ. А военнослужащие не собираются ничего делать. Во-первых, нет приказа. И отдать такой приказ некому.

Во-вторых, каждый из попавших или попадающий под сокращение продолжает с упорством маньяка думать, что это только с ним и с его частью приключилось.

Парадокс: оствшиеся офицеры и военнослужащие продолжают ждать нападения внешнего врага, абсолютно не желая понимать, что этот враг находится внутри страны. Все это очень напоминает взаимоотношения между двумя религиями: воинствующий ислам, для которого все христиане нечистые и их надо истреблять или держать в узде. Так и военные глядят на свой народ: мол, нечего его слушать, нужна дисциплина, подчинение. там наверху лучше знают.

А наверху действительно имеют план, наверное тот самый, Путина. Чеченским боевикам отдан Ставрапольский край. Чеченцы расселяются по всей территории России. В высших эшелонах власти в каждом регионе у них лучшие посты (администрация, милиция, прокуратура). мы проиграли войну с Чечней. Вернее, скорее всего, нас просто продали. Всю страну вместе с армией.

С Востока наши земли отданы на освоение Китаю - практически вся Сибирь. Границы государства остались без укрепления.

И, вроде, появляются в Интернете отчаянные, типа Дымовского. Но и он дитя, ей Богу. Предложил выйти всем на молчаливую акцию у Кремля 12 ноября. Да кто его туда пустит? Внутренние войска обложат весь Кремль. И почему молчаливую? Мне помнится оппозиция еще с 2006 года устраивала молчаливые акции. Собрались, помолчали, разошлись. А замеченные в этой акции отфотографированы отделом "Э", в последующие дни к таким молчунам пришли сотрудники профильного силового ведомства и "Ай-йай-йай" - погрозили пальчиком. Основной массе молчунов этого достаточно, чтобы больше никуда не выходить. Молчаливая акция - это так, пар выпустить, подышав свежим воздухом.

Но что мне больше всего обидно, это то, что за последние 10 лет военнослужащим так отфильтровали мозги, что они сами считают свой народ экстремистами, а акции протестов всех видов считают проплаченными из Америки.

Промывка мозгов - колоссальная.

Что же в сухом остатке? А ничего. Народ по всей России сплачивается сам по себе, создавая движения или вливаясь в уже имеющиеся протестные движения. А военнослужащие теперь заняты созданием Военных Союзов для... того, чтобы держать связь с сослуживцами, переписываться, узнавать, как дела и плакаться друг другу в жилетки. Ну и приглашать друг друга на торжественные мероприятия, чтобы вновь встать в дорогой сердцу строй, где их похвалят, чем-нибудь наградят, и скажут им, какие они замечательные. А потом с друзьями выпить "горькой", вспомнить службу и посетовать на судьбу.

Так что военнослужащие волнуются только о своей карьере, получении жилья, хорошей пенсии и новом трудоустройстве. Поодиночке.

Российская армия разбита. Наголо.

19 Октября 2010, 17:33| опубликовано в номере №1752, Октябрь 2010

http://smena-online.ru/stories/my-umrem-oni-ostanutsya

Московские учителя – о секретах профессии

Галина Еселева тридцать лет преподает русский язык и литературу в знаменитой 2-й школе. Лев Альтшулер двадцать пять лет преподает математику в знаменитой 57-й. Кроме этих невеселых достижений, они еще и двадцать лет женаты, так что степень нашего сочувствия достигает прямо-таки астрономических масштабов. Мы решили, что не вправе просто поддержать этих людей и что надо выведать об их странной, специфической профессии все, чего не показывают по телевизору и не обсуждают в Интернете. Расспросить не о педофилии на производстве, а о том, как на самом деле протекает их никому не интересная жизнь. И можно ли вообще считать это жизнью. Полученный ответ печатаем в форме семейного диалога.
Будни

Л. А.: Восьмиклассники сегодня притащили в класс попугая. У них были в кабинете два попугая, но оба подохли. Теперь принесли нового. Так все вроде ничего, но он сегодня вдруг начал говорить. Целый день говорил: «Химичка – дура! Химичка – дура!»

Г. Е.: А если зайдет химичка?

Л. А.: Он у них в кабинете сидит, не зайдет.

Г. Е.: А у меня на уроке однажды сидела крыса. Она, правда, не разговаривает. А рыбок можно держать?

Л. А.: Рыбки молчат, ничего. А птички чирикают. У меня на урок, слава богу, никаких животных не приносят.

Г. Е.: Но ты же не выгонишь, если принесут…

Л. А.: Скажу: «Неси обратно». Ученица принесла мышь один раз, это давно было. Мертвую.

Г. Е.: А ко мне сегодня пришли десятиклассники и ревниво сказали: «Почему в 11-х классах есть дополнительные занятия, после уроков вы с ними все время. А с нами?»

Л. А.: Ты бы сказала по Библии: «Я люблю не всех». А мне вот навесили вечернюю математическую школу, шестой класс. Страшное дело. Я никогда не учил маленьких детей.

Г. Е.: Средняя школа – это самое страшное, что может быть. Я вот с тоской думаю, что на будущий год мне придется брать седьмой класс. У меня от этого сжимаются сердце и все остальные органы. Потому что я больше всего на свете боюсь вот эту вот массу. Они все бегают, бегают и слов человеческих не понимают.
Начало

Л. А.: Я в школе просто так подвизался. Думал, смогу и там работать, и в аспирантуре преподавать, и наукой заниматься. Поискал-поискал, нашел одну школу на Таганке, устроился на испытательный срок. Тогда легко было: я говорил, что из учительской семьи, и это действовало. Сейчас на это никто не клюнет. В общем, дети меня «сожрали», и я ушел. А в 1986 году меня позвали в 57-ю школу, однокурсник там работал. И дали мне новый класс, восьмой. Мой первый класс.

Г. Е.: А я пришла работать плача. Я в школу попала в 1979 году по распределению после пединститута. Я не собиралась работать в школе ни одной секунды. Пошла в пед, чтобы просто получить филологическое образование и пойти в газету «Советская культура». У меня там и место было присмотрено в отделе писем. Но было обязательное распределение – три года работы в школе. И в газете мне сказали: «Если вы выиграете суд и докажете, что вам непременно надо работать в газете, а не в школе, мы вас возьмем». Я заплакала. Но мама сказала: «Распределение – значит распределение. Скажи еще спасибо, что тебя в Москве оставляют». И я надела самую красивую вещь в гардеробе – вельветовые коричневые брюки – и блузку. И пошла в школу, куда меня распределили. Пришла к директору и говорю: «Здравствуйте». А она начала орать, как я смею в таком виде являться на работу. «В брюках! В брюках!». Ее через год сняли, она оказалась алкоголичкой.

Л. А.: А я в 57-й школе начал ходить в джинсах. Директор меня вызвал и говорит: «Ты человек не школьный. Нехорошо ходить в джинсах». И я перестал. Костюмчик купил. В классе сразу зашептались: «Лев Давыдыч в новом костюме!»
Г. Е.: В общем, было 31 августа – последний день устройства на работу. Я позвонила маме, она сказала: «Иди в школы, которые рядом с домом. Может, возьмут. И я пошла во вторую. Там была директор по фамилии Книга. Я пришла и говорю: «Не нужна ли вам учительница русского языка и литературы?». А Книга, оказывается, очень хотела в отпуск и как заорет: «Нужна! Нужна! Нужна!». И мне сразу отдали все выпускные классы, четыре штуки! А мне 23 года.

Л. А.: А у меня всего два класса было, восьмой и девятый. В девятом был жуткий конфликт с родителями и учениками. Родители начали говорить: «У вас в классе списывают поголовно!». И я начал писать по шесть вариантов! Чтобы не списывали…

Г. Е.: В обычной школе больше двух вариантов не дают, от силы три. Я могла давать четыре. Но шесть! А ты же еще от руки писал…

Л. А.: И с детьми был конфликт. Срывают уроки, острят. «Сейчас, дети, треугольник заштрихуем!» – «Лучше мелом, Лев Давыдыч!»

Г. Е.: А меня никогда не доводили. Никогда. Хотя нового учителя всегда «пробуют». Надо же проверить.

Л. А.: И если он истерик, то конец. Спиной к классу никогда нельзя поворачиваться – что-нибудь скажут, виновного не найдешь. Это не то чтобы неписаный закон, но вообще лучше не поворачиваться.

Г. Е.: У меня один мальчик в первый год заорал: «Я ее придушу!» (это про меня). Я струхнула, но урок-то надо продолжать.

Л. А.: В 90-е годы я как-то написал на доске: «Определение площади». Прихожу с перемены – подписали: «Красной». Я психанул. А что такого? Ушел в учительскую, сижу. Прибегают двое: «Извините, пожалуйста».

Г. Е.: Сейчас все менее изысканно. Просто учитель обращается, а ученики – о своем, о девичьем…

Л. А.: Я через несколько лет работы хотел уходить. Нашел рядом с домом школу, но меня директор уговорил. И еще класс все-таки был хороший. И я уже сам стал классы набирать, это легче.

Г. Е.: Я быстро привыкла, но все ждала, когда уйду. Три года прошли, но мне вдруг понравилось. Когда дети к тебе хорошо относятся, как уйти? А там уже следующий класс.

Л. А.: В общем, я сознательно в школу пошел.

Г. Е.: А я – бессознательно.
Конец

Г. Е.: За тридцать лет, если посчитать, через меня прошло где-то порядка шестисот человек.

Л. А.: А я двадцать пять лет работаю, значит, где-то человек пятьсот.

Г. Е.: На самом деле это не так много.

Л. А.: Я каждый выпуск, каждые четыре года, чувствую, как приближаюсь к финишной черте. К моменту, когда я кончу работать. Или я заболею, или уйду на пенсию, или просто перестану преподавать. Вот четыре года прошло, я выпускаю класс, куда вкладываю душу, – и опять набирать. И я понимаю, что через четыре года мне уже будет 65 лет, а еще через четыре – 69 и так далее. Я так считаю свой возраст.

Г. Е.: Считается, что нам надо выходить на пенсию, когда наступает пенсионный возраст плюс пять–семь лет.

Л. А.: Нельзя уходить! Вот мой отец ушел и очень быстро умер.

Г. Е.: Вообще да, учителям уходить опасно. Вот моей коллеге 75, она уже совсем было собралась уходить, а потом вдруг сказала: «Если я останусь дома, я умру». Это правда. У нас очень жесткий ритм жизни. Представь себе, если человек 30 лет подряд встает в полседьмого утра и уже в полдевятого он должен быть в тонусе и начинать день. И кто бы к нему ни подошел – какой-нибудь дурачок маленький – он все равно должен ему отвечать.

Л. А.: Да, у меня девочка одна любит вопросы задавать. Подходит, спрашивает: «Лев Давыдыч, почему паста трехслойная, как это делается?». Я ее к физику отправляю, она говорит: «А он мне не ответил!»
Дети вчера и сегодня

Л. А.: В целом детей-математиков сейчас все меньше и меньше. В 80-е, 90-е годы дети были гораздо сильнее. Геометрия как культура исчезает. Только мы, матшколы, еще кое-как ее поддерживаем, а в общеобразовательной школе геометрия погибла, все! Она там на нуле. Прежде всего из-за учителей, которые сами на этот предмет положили с прибором. А дети сейчас прагматичные. Вот алгебра нужна, они понимают: экономика будет, там считать нужно. А геометрия для чего? Кому нужна эта твоя теорема Фалеса? Они не хотят ее учить, им неинтересно. Я их силком заставляю. В матклассах еще могу заставить, это профильный предмет. Вот недавно как раз орал: «Если бы моя воля, я бы от вас отказался», – и т. д. Вообще, на детей орать нельзя – в циркуляре так написано. Но я не на детей… Я так, на ситуацию.


Г. Е.: Нынешние дети сами знают, чему им надо учиться, а чему не надо. Есть предметы для них престижные, а есть не престижные. Эти дети требуют четких и определенных формулировок. Они не терпят никакой многозначности, в литературе их раздражает обилие неуместных, на их взгляд, деталей. Если раньше я могла давать в аудиторию какие-то вопросы для дискуссии и с удовольствием при ней присутствовать, то сегодня мой вывод для них гораздо важнее. Они должны услышать правильный ответ из моих уст, зафиксировать его и все. А дискутировать, догадываться, искать ответ – этого нет. Проблема еще и в том, что гуманитарные предметы требуют эмоционального фона. А он очень изменился, его почти нет. Мне трудно представить, что большая часть моих нынешних учеников может расстроиться, заплакать над книжкой. Они почти не рефлексируют.
Об исключениях

Л. А.: Обычно всех, кого из-за тебя исключили, помнишь. Это уникальное явление.

Г. Е.: Конечно, это как у врачей погибают больные. Каждого помнишь. У меня за тридцать лет человек пятнадцать наберется.

Л. А.: Пятнадцать человек?! Ну, ты стерва… У меня человек пять–семь от силы.

Г. Е.: А что делать, если ребенок не может обучаться по этой программе? Я тогда начинаю советовать родителям: «Мне кажется, что лучше вам оставить нас. Зачем вы посетили нас?» – и т. д.
О домашних заданиях и утренней гимнастике

Г. Е.: Есть определенный циркуляр. Там указано количество часов, которое дети должны потратить на самостоятельное изучение конкретного предмета.

Л. А.: Мне объясняли так: на дом можешь задать в три раза больше, чем сделано на уроке. Вот сделали два примера, шесть – на дом.

Г. Е.: Значит, у тебя очень плохой урок. Должно быть наоборот – на уроке шесть примеров, а на дом – два.

Л. А.: Здрасьте! Как это я так в матклассе задам? Нет, в спецклассах все по-другому.

Г. Е.: Ты просто из каменного века и никаких циркуляров не читал, слава тебе господи. Есть санитарные нормы, которые определяют количество часов в неделю. Вот мы посылаем свое расписание в округ, а нам говорят: «Вы что, с ума сошли? В седьмом классе в неделю в школе не должно быть больше 34 часов. А у вас 36. Снимайте, что хотите». От кого эти два часа откусить? От физкультуры? Это святое! Скорее уж от литературы как раз откусят.

Л. А.: Физкультура – да. Ты вспомни про гимнастику, о которой полгода назад орали… Было объявлено, что во всех школах надо проводить утром перед уроками гимнастику. У нас сделали три звонка утром, как в театре: без десяти девять, без пяти и в девять ровно. Первый звонок – на гимнастику. Директор ходил, проверял. Приезжали из города, проверяли. По «Эху Москвы» говорили. Я помню, и сам от пола с детьми отжимался. А потом все затихло.

Г. Е.: Я думаю, некоторые директора таким образом баллы школе зарабатывали.
О зарплате учителя и льготах

Л. А.: Во-первых, есть базовая ставка, она зависит от твоего разряда. Если разряд высший, 14-й, – это тысяч 30–40.

Г. Е.: Если работаешь в гимназии или лицее, тебе платят еще 15 % за то, что ты работаешь в лицее. Потом, за проверку тетрадей платят 20 % от ставки, причем только словесникам и математикам. Они проверяют больше всех. У меня сейчас пять классов, в каждом два предмета – всего 200 тетрадей. В неделю я в каждом классе даю минимум по две работы. Значит, до четырехсот тетрадей я проверяю в неделю.

Л. А.: Потому что ты сумасшедшая! Только сумасшедший человек дает столько диктантов и контрольных. Зачем ты это делаешь?

Г. Е.: Еще доплата за кабинет. Если я отвечаю за кабинет, то материально. За сохранность столов и стульев.

Л. А.: Ой, ладно! Я тоже отвечаю. И все равно столы и стулья ломаются.

Г. Е.: Кроме того, я отвечаю за доску.

Л. А.: И что ты с ней делаешь? Это формальность!

Г. Е.: Как формальность? В районной школе за доску изувечат. Если я с родителей не слуплю за испорченное добро, мне придется отвечать самой. За классное руководство еще идет приплата, но это лужковская инициатива. И еще, между прочим, если я выхожу работать в выходной день, мне должны платить. А мне никто сроду за это не платит.

Л. А.: Отгулы полагаются, но нам их никто не дает. Вернее, мы их не берем.

Г. Е.: Вообще, учителям полагается год отпуска после десяти лет работы.

Л. А.: Да, есть такое в законодательстве. Но не даст никто. Вернее, дать, может, и дадут, но потом обратно не возьмут. И потом, чтобы этот год взять, надо судиться.

Г. Е.: Я еще не видела ни одного человека, который бы этим отпуском воспользовался.

Л. А.: Еще могут дать приплату, если ты заслуженный учитель или отличник народного образования. За это прилично платят, чуть ли не половину ставки. Но получить очень трудно. Обычно приходит разнарядка на школу: «У вас есть возможность выдвинуть двух человек». Школа выдвигает, но не факт, что человек получит этот грант.

Г. Е.: У меня еще есть какая-то небольшая сумма за то, что я всем все советую. Это называется «полставки педагога-организатора». За то, что я помогаю молодым учителям оформлять документы и т. д. Одним словом, в некоторых столичных школах учителя, если будут вкалывать всю жизнь как сумасшедшие, могут к пенсии выйти на зарплату, сравнимую с зарплатой менеджера среднего звена. Но это исключительно в Москве. В провинции учителя получают по 6–8 тысяч.

Л. А.: У них там еще могут быть огороды, наделы какие-то… А в районных московских школах получают по 30 тысяч – это максимум!

Г. Е.: А молодежь даже в лицеях и гимназиях получает мало – у них нет ни высоких разрядов, ни знаков отличия.
О правах родителей

Г. Е.: Родители, которым кажется, что их детям поставили не ту оценку, недооценили, всегда идут по одним и тем же инстанциям: завуч, директор, окружной методист, далее везде со всеми остановками. Сейчас учитель абсолютно беззащитен перед родителями. Сейчас такая ситуация, что, если на меня пожалуются, меня никто не сможет защитить. Только директор, если захочет. А если он захочет пожертвовать мною ради спокойствия школы, меня никто не спасет. Раньше существовало другое отношение к учителю. Дистанция между учителем и родителями была иной. Это не значит, что учитель был вознесен на какие-то невероятные высоты, но вот так запросто подойти к учителю и сказать: «Знаете, давайте мы еще раз посмотрим эту работку… что-то вы тут нашалили, давайте по-хорошему разберемся», – такого не могло быть. Да, были какие-то конфликты, сложности, но учитель все-таки был лицом определенного статуса. Это ощущалось. А сейчас это обслуживающий персонал. Родитель – заказчик. Учитель – исполнитель. Выдал квитанцию – и вперед.
Школа или лицей

Г. Е.: Чтобы обычная школа получила статус лицея или гимназии, надо собрать большой пакет документов.

Л. А.: Есть еще центры образования. У нас школа знаешь, как называется целиком? Государственное образовательное учреждение Центр образования (ГОУ ЦО) № 57 «Московская государственная пятьдесят седьмая школа»!

Г. Е.: А мы – лицей «Вторая школа». В отличие от районных школ, у лицеев, гимназий и центров совсем другие обязательства. В обмен на лучшее финансирование.

Л. А.: Программы специальные, большее количество часов. И потом, город смотрит, куда у нас дети поступают, какие результаты и так далее.

Г. Е.: Каждые пять лет школы проходят лицензирование. Но это такая маета, все эти подтверждения!

Л. А.: Да, нам надо писать отчеты. Филькина грамота на самом деле. Высчитывать какие-то коэффициенты качества – сколько у тебя четверочников за последние несколько лет… В некоторых школах выделяются специальные люди, которые все эти документы пишут. А мы все сами.

Г. Е.: Дети пишут «срезовые контрольные», которые отправляются на проверку – проверить «срез знаний».

Л. А.: А чем лицей от гимназии отличается, я даже не знаю.

Г. Е.: Гимназия – с пятого класса, лицей – с седьмого.
О частных школах и домашнем образовании

Л. А.: Все, кто к нам приходит после частных школ, практически ничему не обучены.

Г. Е.: Зато они все очень веселые. Во всех частных школах дети очень веселые! Что касается домашнего образования, если ты отдаешь себе отчет в том, что твой ребенок при этом не будет никак социализироваться, то вперед, приглашай учителей. Но почему нельзя просто отдать ребенка в школу?

Л. А.: Потому что его там искалечат. Я тут шел по улице мимо одной школы, из окна учительница свесилась и кричала: «Сортиры мыть заставлю!»

Г. Е.: Это в обычной искалечат. Есть еще хорошие школы, хотя и мало. Для начальной школы, я считаю, важнее всего, чтобы учительница была добрая.

Л. А.: Чтобы в начальной школе была добрая учительница, прежде всего в самой школе не должна быть сволочная атмосфера. Иначе ее доведут, она начнет огрызаться, и никакой тебе доброты.
О перспективах

Л. А.: Вот сейчас Фурсенко выступил насчет увольнения 200 тысяч лишних учителей. Самое страшное, что увольнять-то их будет школьная администрация, а не комиссия из округа или из министерства. То есть сами школы должны определить неугодных.

Г. Е.: Да, а министерство определяет только сроки.

Л. А.: Честно говоря, я думаю, что никакого сокращения не будет.

Г. Е.: Я тоже. Все эти реформы… Всегда были проверки, было дурацкое подчинение школьному совету, попечителю. Но беда в том, что все это прогрессирует.

Л. А.: Школа движется в сторону бюрократии.

Г. Е.: Получается, что школа абсолютно подчинена людям, которые не знают жизни школы.

Л. А.: Я так скажу. Вся система сейчас прогнила настолько, что, даже если во главе Минобразования станет народный учитель России Мильграм, ничего не изменится. Это бесполезно. Школа погибла здесь вместе с геометрией и всем прочим.

Г. Е.: Я так не считаю. К сожалению, сейчас все учителя, которых можно назвать хорошими, кучкуются, так сказать, в отдельно взятых школах. Потому что школа – это все же коллективное образовательное учреждение. Мне гораздо легче работать с хорошим математиком в паре, чем со средними учителями в одной параллели. Нужен хотя бы еще один сильный, харизматичный учитель в классе, где ты работаешь. Поэтому учителя собираются «в стаи» – там, где могут. И таких школ в Москве мало, с десяток. Они сильные, туда многие стремятся попасть, но это очень трудно.

Л. А.: Да, отдельные школы еще будут, как ростки, – на наш век, может, и хватит, а дальше все, конец.

Как в Киеве встречали Путина: Украина не Алина!

Несмотря на дождь и холод, FEMEN приветствовали В.В. Путина возле памятника В.И. Ленину.
Что тут скажешь: закаленные девчонки.