maximgorkiy.narod.ru/tolstoy.htm Как интересно было читать эти воспоминания! Я впервые осознала личность Льва Толстого, его желания и размышления, но читать этот очерк необходимо также ради художественного своеобразия, ведь это писал Максим Горький!

Отрывки из Очерка:
"Он не слушает и — не верит, когда говорят не то, что нужно. В сущности
— он не спрашивает, а — допрашивает. Как собиратель редкостей, он берет
только то, что не может нарушить гармонию его коллекции."

«Что значит — знать? Вот я знаю, что я — Толстой, писатель, у меня —
жена, дети, седые волосы, некрасивое лицо, борода,— всё это пишут в
паспортах. А о душе в паспортах не пишут, о душе я знаю одно: душа хочет
близости к богу. А что такое — бог? То, частица чего есть моя душа. Вот и
всё. Кто научился размышлять, тому трудно веровать, а жить в боге можно
только верой. Тертулиан сказал: "Мысль есть зло"».

...меня всегда отталкивало от него это упорное, деспотическое
стремление превратить жизнь графа Льва Николаевича Толстого в «житие иже во
святых отца нашего блаженного болярина Льва». Вы знаете — он давно уже
собирался «пострадать»; он высказывал Евгению Соловьеву, Сулеру сожаление о
том, что это не удалось ему,— но он хотел пострадать не просто, не из
естественного желания проверить упругость своей воли, а с явным и — повторю
— деспотическим намерением усилить тяжесть своего учения, сделать проповедь
свою неотразимой, освятить ее в глазах людей страданием своим и заставить
их принять ее, вы понимаете — заставить! Ибо он знает, что проповедь эта
недостаточно убедительна; в его дневнике Вы — со временем — прочитаете
хорошие образцы скептицизма, обращенного им на свою проповедь и личность.
Он знает, что «мученики и страдальцы редко не бывают деспотами и
насильниками»,— он всё знает! И все-таки говорит: «Пострадай я за свои
мысли, они производили бы другое впечатление». Это всегда отбрасывало меня
в сторону от него, ибо я не могу не чувствовать здесь попытки насилия надо
мной, желания овладеть моей совестью, ослепить ее блеском праведной крови,
надеть мне на шею ярмо догмата.

Писатель национальный в самом истинном
значении этого понятия, он воплотил в огромной душе своей все недостатки
нации, все увечья, нанесенные нам пытками истории нашей; его туманная
проповедь «неделания», «непротивления злу» — проповедь пассивизма,— всё
это нездоровое брожение старой русской крови, отравленной монгольским
фанатизмом и, так сказать, химически враждебной Западу с его неустанной
творческой работой. То, что называют «анархизмом Толстого», в существе и
корне своем выражает нашу славянскую антигосударственность, черту
опять-таки истинно национальную, издревле данное нам в плоть стремление
«разбрестись розно». Мы и по сей день отдаемся стремлению этому страстно,
как вы знаете и все знают. Знают — но расползаются, и всегда по линиям
наименьшего сопротивления, видят, что это пагубно, и ползут еще дальше друг
от друга; эти печальные тараканьи путешествия и называются. «История
России», государства, построенного едва ли не случайно, чисто механически
<...> силами варягов, татар, остзейских немцев и околоточных надзирателей.