Я верю в дружбу и слова

Которых чище нет на свете.

Не многих ветер целовал,

Но редко ошибался ветер.

Я ветром мечен. Я ломал

Судьбу. Я путь тревогой метил.

Не многих ветер целовал,

Но редко ошибался ветер.

1938

Он пронёсся по своей недолгой жизни, как ветер. Он родился в Киеве, жил в Москве и погиб под Новороссийском.

* * *

Ну скажи мне ласковое что-нибудь,

Девушка хорошая моя.

Розовеют облака и по небу

Уплывают в дальние края.

Уплывают. Как я им завидую!

Милые смешные облака.

Подымусь. Пальто надену. Выйду я

Поглядеть, как небо сжег закат.

И пойду кривыми переулками,

Чуть покуривая и пыля.

Будет пахнуть дождиком и булками,

Зашуршат о чем-то тополя,

Ветер засвистит, и в тон ему

Чуть начну подсвистывать и я.

Ну скажи мне ласковое что-нибудь,

Девушка хорошая моя.

1934

Эти строки были написаны 16-летним юношей. Интересно читать воспоминания о нем тех, кто его знал. Сергей Наровчатов вспоминал о нём так:

… Московские поэты моего поколения хорошо помнят сухощавого и угловатого юношу, удивительно жизнелюбивого и страстного в своих жестах и суждениях. Из-под густых, сросшихся бровей пытливо и оценивающе глядели на собеседника глубоко запавшие каре-зелёные глаза. У него была поразительная память. Он знал наизусть не десятки, а сотни стихотворений самых разных поэтов, не считая своих собственных. Читал он их всегда вдохновенно, но особенно взволнованно звучал его голос тогда, когда он читал стихи, близкие ему по духу. Это были стихи, осмысляющие время. Не ошибусь, если скажу, что он жил поэзией…

А в 18 лет он поступил в Московский институт истории, философии, литературы, потом учился в Литературном институте.

* * *                          * * *

Неустойчивый мартовский лед      И немножко жутко,

Пешеходами изувечен.             И немножко странно,

Неожиданно вечер придет,         Что казалось шуткой,

До усталости милый вечер.        Оказалось раной.

Мы останемся наедине -           Что казалось раной,

Я и зеркало. Понемногу           Оказалось шуткой...

В нарастающей тишине             И немножко странно,

Я начну различать тревогу.       И немножко жутко.

Поболтаем. Закрыта дверь.

И дороги неповторимы.    

                   1935

О дорогах: они теперь

Не всегда устремляются к Риму,

И о Риме, который, поверь,

Много проще и повторимее.

Но дороги ведут теперь

Либо к Риму, а либо от Рима.

Март 1936

Он рос и воспитывался в атмосфере межвоенного сталинского СССР. Он был плоть от плоти своего поколения. Он был безумно талантлив и выделялся даже на фоне своих талантливых сверстников-поэтов. Вот как сказал о нём Георгий Лепский:

… Безудержный фантазёр и мечтатель, забияка и атаман. Его облик поразил меня, может быть, по контрасту, какой-то стремительной мужественностью, решительностью. Но более всего он был поэтом и романтиком, видящим жизнь возвышенно и взволнованно…

При его жизни не было напечатано не то что ни одного сборника его стихов, но даже ни одного его стихотворения. Те, кто его знал, знали наизусть и его стихи. Другие — не знали.

* * *

На кого ты, девушка, похожа?

Не на ту ль, которую забыл

В те года, когда смелей и строже

И, наверно, много лучше был?

Ветер.

Ветер.

Ветер тополиный

Золотую песню расплескал...

И бежит от песни след полынный -

Тонкая и дальняя тоска...

На кого ты, девушка, похожа?

На года, надолго, навсегда

По ночам меня тоской тревожит

Горькой песни горькая беда.

4 мая 1937

Кажется, все его стихи написаны им до войны. Война застала его в геологической экспедиции. Срочно вернувшись в Москву, он попытался было попасть на фронт, но получил отказ по состоянию здоровья (плохое зрение). Тогда он окончил недолгие курсы военных переводчиков, получил воинское звание и в качестве переводчика был направлен в действующую армию, в подразделение разведки.

* * *

Ночь пройдет по улицам

До нездешниx улиц.

Как она сутулится -

Кофточка на стуле.

Стали тени прочными,

Сжали, окружая.

Спишь, моя нарочная,

Спишь, моя чужая.

Полночь ветер мимо вел,

Тишью запорошенный,

Спишь, моя любимая,

Спишь, моя xорошая.

Можно сердце выложить.

На! Чтоб стужу плавило!

Не было! Было же!

Не взяла - оставила.

Дым плывет по комнате,

Гарью темень полнит.

Полночь спросит: "Помните?"

Что ж, скажу, запомнил!

Все запомнил накрепко,

Только зубы xрустнули.

В ванной, что ли, каплет так...

Тиxо как, грустно как...

Грустным быть и гордым?

Боль менять на удаль?

Ночь идет по городу,

Длинная, трудная.

1936

В сентябре 1942 года, во время выполнения боевого задания, он был убит. Толком неизвестно, как это произошло. Кажется, возглавляемая им группа разведчиков была схвачена врагом и расстреляна.

* * *

В этих строках все: и что мечталось,

И что плакалось и снилось мне,

Голубая майская усталость,

Ласковые песни о весне,

Дым, тоска, мечта и голубая

Даль, зовущая в далекий путь,

Девочка (до боли дорогая,

До того, что хочется вздохнуть).

Шелест тополей. Глухие ночи,

Пыль, и хрусткий снег, и свет

Фонарей. И розовый и очень,

Очень теплый и большой рассвет.

Иней, павшие на землю тени,

Синий снег (какой особый хруст!)...

Я гляжу на сложное сплетенье

Дней моих, и снов моих, и чувств.

И стою, взволнован и задумчив,

И гляжу взволнованно назад.

Надо мною пролетают тучи,

Звезды темно-синие висят.

Месяц из-за тучи рожу высунул...

И я думаю, взволнован и устал,

Ой, как мало, в сущности, написано,

Ой, как много, в сущности, писал!

1934

 

 

Первый сборник его стихов увидел свет через 18 лет после его гибели. Чуть раньше отдельные его стихотворения были опубликованы в периодике. Но ещё раньше его имя стало известным благодаря песне, которая передавалась из уст в уста.

БРИГАНТИНА (песня)

Надоело говорить и спорить,

И любить усталые глаза...

В флибустьерском дальнем море

Бригантина подымает паруса...

 

Капитан, обветренный, как скалы,

Вышел в море, не дождавшись нас...

На прощанье подымай бокалы

Золотого терпкого вина.

 

Пьем за яростных, за непохожих,

За презревших грошевой уют.

Вьется по ветру веселый Роджер,

Люди Флинта песенку поют.

 

Так прощаемся мы с серебристой,

Самою заветною мечтой,

Флибустьеры и авантюристы

По крови, упругой и густой.

 

И в беде, и в радости, и в горе

Только чуточку прищурь глаза.

В флибустьерском дальнем море

Бригантина подымает паруса.

 

Вьется по ветру веселый Роджер,

Люди Флинта песенку поют,

И, звеня бокалами, мы тоже

Запеваем песенку свою.

 

Надоело говорить и спорить,

И любить усталые глаза...

В флибустьерском дальнем море

Бригантина подымает паруса...

1937

Из статьи Петра Горелика «Война беспощадна к благородству»:

… Горечь этой утраты отозвалась во мне. Я думал не только о потере поэта, чей талант раскрылся перед войной и так много обещал в будущем, не об авторе «Бригантины», которую до сих пор поют студенты, — я горевал об уходе моего Тиля Уленшпигеля, человека с горящими глазами, полного идей и движения, угловатого, но не колючего. Что-то оборвалось в душе, опустело…

Павел Коган прожил на свете всего 24 года. В своём творчестве он олицетворял романтизм. А его творчество и было его жизнью.

ВЕЧЕР

Весь город вечер высинил,

И фонари разлучились,

Чуть-чуть глаза зажмуришь -

И стукнутся в зрачки.

Я шел. И мне казалось,

Что фонари те - лучшие

И лучше всех смеются

В прохожие очки.

Я шел, и мне казалось,

Что это очень здорово,

Что это замечательно,

Что на дворе весна.

Я шел, и бессознательно

Я ставил гордо голову,

Я шел, и был уверен,

И очень твердо знал,

Что жизнь - это солнце!

Что жить на свете - стоит!

Что в кровь ко мне залезла

Весенняя гроза,

Что сердце не желает

Сидеть себе спокойно,

Что у моей любимой хорошие глаза,

Что я живу в стране, где

Весна зимою даже,

Где люди, что умеют смеяться и любить.

И я иду. А небо,

Измазанное сажей,

Со мной хохочет вдребезги

И пробует запеть.

Май 1934

Его поэтический талант признают даже люди, весьма от поэзии далёкие.

Снова осень проходит скверами,

Клены старые золотя,

Снова мне, ни во что не веруя,

По чужим проходить путям.

Снова мне, закусивши губы,

Без надежды чего-то ждать,

Притворяться веселым и грубым,

Плакать, биться и тосковать.

И опять, устав от тревоги,

Улыбаясь покорно: "Пусть",

Принимать за свое дороги,

Тишь, туманы, тоску и грусть.

И опять, затворяя двери,

Понимая, что это ложь,

Хоть немножко,

Хоть капельку верить

В то, что где-нибудь ты живешь.

16 сентября 1936

В русском языке есть несколько образных выражений для характеристики умной женщины. На выбор…

* * *

Я привык к моралям вечным.

Вы болтаете сегодня

О строительстве, конечно,

Об эпохе и о том, что

Оторвался я, отстал и...

А скажите - вы ни разу

Яблоки не воровали?

Вы швырялися камнями,

Падали, орали песни,

Матерились так, что жутко,

И орали: "Колька, тресни!"?

Вы купались ли в апреле,

Вы любили ль ночью звёзды,

Синий дым, снежок, и галок,

И морозный крепкий воздух?

А когда вы стали старше,

Вы девчонок целовали?

Или это не влезает

В ваши нудные морали?

Сколько знаете вы ночек,

Что вы дома не проспали,

Сколько девушек любили,

Сколько песен вы слыхали?

Вы умеете, коль надо,

Двинуть с розмаху по роже?

Вы умеете ли плакать?

Вы читали ли Сережу?

1934

Ни родины своей, ни своего времени человек не выбирает. Но ни его родина, ни его время не являются для него лишь пустыми звуками.

Евгений Евтушенко так написал об этом:

… Коган принадлежал к детям Великой Утопии, обманутым ею. Это был тот случай, когда «нас возвышающий обман» оказался гибельным для тех, кто в него поверил… Его стихи воскресли во время последнего предсмертного всплеска романтизма — в годы «оттепели», когда его весёлая «пиратская» песня «Бригантина поднимает паруса» стала гимном «шестидесятников», ещё надеявшихся очистить революционные идеалы. Но «нас возвышающий обман» оказался жесток и по отношению к ним — но менее жесток, чем сначала к Борису Корнилову, Смелякову, а потом к Когану и его погибшим на фронте сверстникам. До слёз больно читать эти обманутые историей надежды мальчиков поколения Когана — протянуть «худенькие руки людям коммунизма». Невольно вспоминается: «но кто-то камень положил в его протянутую руку».

Поэтический образ коварной Великой Утопии, обманувшей Когана, Корнилова, Окуджаву, Стругацких, — это удобно. Но ведь есть и тут какая-то недосказанность.

* * *

Я, наверно, родился поздно.

Или рано.

Мне - не понять.

Эти слишком домашние звезды

Не тревожат меня, не манят.

Не разбить им и не нарушить

Надоевшей своей синевой,

Устоявшийся на равнодушии,

Утомительный мой покой.

Отмахнусь.

На простор. На улицу.

Что же делать -

Гостить так гостить.

Надо быть молодцом,

Не сутулиться,

Не печалиться, не грустить.

Шутки, что ли? Ну что же, вроде них.

Только кто мне расскажет про то,

Как мне быть без друзей и родины

Перед этою пустотой?

Губы дрогнут. Но, крепко сжавши их,

Я нагнуся, шагну, засвищу.

От тоски, от обиды, от ржавчины

Чуть-чуть голову опущу.

И пойду, чтоб вдыхать этот воздух,

Чтоб метаться и тосковать.

Я, наверно, родился поздно.

Или рано. Мне не понять.

1935

Человек не выбирает своего времени. Но он и не безвольная игрушка в руках времени. Во все эпохи, во все времена есть благородство и подлость, искренность и лицемерие, совесть и цинизм, любовь и ненависть. На выбор…

Валентин Антонов

http://www.vilavi.ru/sud/020407/020407.shtml