- Ваша книга чрезвычайно объемиста, в ней огромное множество персонажей, событий, размышлений. Скажите – таков был ваш замысел? Или герои романа в один прекрасный миг зажили своей жизнью?
- Ни то, ни другое. Все совершенно иначе. Рукопись отвергли во всех журналах и издательствах, хотя роман был весьма складно написан, при том – со счастливым концом, как того требует литературный бонтон.
- Что же было причиной отказа?
- Причины тут политические.
- Там были нападки на правительство?
- Не более, чем во всех русских сочинениях. Дело в другом. Мой роман был принципиально аристократичным. Речь в нем шла только о министрах, сенаторах, генералах, князьях и графах. Я аристократ и богач, я заявляю об этом прямо, и не нахожу смысла в описаниях будочников, семинаристов и солдат. Я не знаю и не понимаю, что думает мужик, которого гонят на войну – как не понимаю, о чем думает лошадь, которая тянет воз… Надеюсь, я не оскорбил этим ваших демократических чувств. Но я, как аристократ, честен и даже отчасти простодушен – потому и изложил эти свои мысли в предисловии к роману. Чтоб читатель заранее знал, чего ему ждать от книги, и чтоб он не тратил на нее денег и времени, если он демократ по убеждениям.
- Ваша искренность сыграла против вас?
- И да, и нет. Редакторы объяснили мне, что, пока я, сидя безвылазно в своем поместье, писал роман, совершилось освобождение крестьян, и настроение читающей публики следом переменилось. А еще ранее господа Григорович и особенно Тургенев учредили моду на изображение ces malodorants moujiks. Михаил Никифорович сказал прямо: «pas de moujiks – pas de roman». И я взялся его переписывать. Первую версию романа отвергли – зато вторая снискала успех.
- Но в этом не было чего-то, как бы это выразиться, quelque chose du conformisme?
- В Севастополе мне не раз приходилось пригибаться во время обстрела, и я не видел в этом ничего подлого. Приспосабливаться к обстоятельствам иной раз необходимо. Итак, я взялся переписывать роман, и решил дать в нем слово мужику и солдату, если публика этого требует. Отсюда такое изобилие действующих лиц – а далее, как вы верно заметили, они пытаются вести себя по-своему. Такое, кажется, было у Пушкина, с замужеством Татьяны. Но со мной эти штуки не проходят! Поэтому мне пришлось убить Андрея Болконского и Анатоля Курагина, а также его сестру Элен, жену Пьера Безухова. Согласитесь, оставить их в живых – при том, что Пьер женится на Наташе – это означает вступить в состязание с господином Достоевским, а это никак не входило в мои планы.
- Заключительная часть вашего романа весьма сложна и…
- И неудобочитаема? Да, да, да. Мне хотелось высказать свои мысли об истории и некоторых философских парадоксах ее понимания. Меня утешает одно – мало кто из публики доберется до эпилога и начнет ругать меня за многословные рассуждения.
- Почему вы дали своему роману такое название?
- Дайте лучшее, я заменю мое на ваше.
- Вы можете одною фразой сообщить главную мысль вашего романа?
- S'il vous plaît! «Баранам стоит перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели». Но я сильно сомневаюсь, что публика это поймет. Честнее же сказать: не сомневаюсь, что не поймет.
- Вас это огорчает?
- Ничуть. Если бы меня могло огорчить мнение публики, я бы не стал писателем.
- Спасибо, Лев Николаевич.
- Благодарю вас, господин Страхов.

http://clear-text.livejournal.com/465254.html