Лера была готова за ним босиком - и по горящим углям, и по озорному
хрустящему тонкому льду. Если бы он сказал "Иди в политику" - она бы
пошла. Или приказал сделать ринопластику и стать хоть на толику похожей
на Вивьен Ли - тоже легко. Если бы вдруг намекнул, что любит акробаток
- записалась бы в цирк. Что это было, Лера понять не могла. Как будто
проснулась со страшного бодуна, и вот живет в этом состоянии уже
который месяц.
А Лера была не какой-нибудь РозаЛьвовной из Кировской области, не пальцем
деланная и не на помойке себя нашедшая. Коренная москвичка в третьем
колене, похожая на тонколицую Гретту Гарбо, с острым чуть вздернутым
носиком, коллумнист Сноба, кандидат наук, преподавала американскую
литературу 20-го века в университете и вечерами читала курс лекций
"философия грусти" в одном из пабов на чистых прудах. Там собирались
эстеты, бывшие аскеты, травники, поэты и один раз случайно, застряв в
пробке, зашел помочиться банкир по имени Вася.
Да, банкир по имени Вася. Из города Лобня. С высшим заочным и без
очков. И тут она - на условном пьедестале, цитирующая Ницше... Она, что
умела крутить и кентаврами, и василисками, и орфеями, и зефирами,
властительница студенческих снов и экзистенциальных мечт, сероглазая
вечно молодая нимфа, наполненная знаниями и одновременно какой-то
звенящей гулкой пустотой.
Вася сел за один из передних столиков и мило хихикал, не понимая и
половины слов, что употребляла Лера. А особенно "катарсис", что так
часто повторялось в ходе лекции. Вяло лакал безалкогольное пиво. Мечтал
принять душ, и чтобы пробки исчезли, в тайне надеялся услышать среди
алхимического бреда, что несла Лера, заветное "абракадабра", которое он
почему-то в мыслях обзывал "алаверды", и собирался тем самым
противостоять плотному движению автострад. Он не находил романтичными
меланхоличные легенды, о которых нежно лепетала Лера.
А потом Вася предложил ее подвести до дома, он даже сам не понял,
почему и что в ней его привлекло и с какого перепугу он жарче всех
хлопал в свои мужланистые ладошки, так что потом их еще долго
покалывало невидимыми ежиками.
Они были двумя параллельными прямыми из знака "равно". Он видел за
долларом татарскую нефть, намаз и глаза Скруджа Макдака, она -
всевидящее око, масонский заговор и фильм "С широко закрытыми глазами"
Стенли Кубрика. Лера непрестанно пыталась приобщить Васю к прекрасному
- открыть для него полуподвальные экспериментальные театры, вернисажи и
научить дышать стариной ветхих переулков. А потом Вася ее обнимал, и
все переставало быть важным. Она даже бросила своего инфернального
стареющего рок-идола, послушно расселась за рулем авто и пыталась
обжиться в Лобне. Друзья крутили у виска, предлагали застрелиться из
вальтера или убиться веником.
А еще Вася был добрым. И, если бы вы встретили Леру и Васю и, к
примеру, это был бы квест и в живых нужно было бы оставить одного, вы
бы сохранили Васю, даже не задумываясь о возможной ценности Лериного
генофонда. Потому что его доброта, при простоте, которая, допускаю,
схожа с воровством, не имела границ. В нем не было оценивающего взгляда
и каких бы то ни было критериев оценки людей, он не был байроновским
герой и не был плебеем или чудаком, не ходил по крышам с бутылкой
"арбатского" в школьные годы. Но самое главное, он никогда не судил
людей и помогал без нарочитого благородства, а тихо, по зову души,
будто поглаживая мокрого мохнатого бродячего пса, что отбился от стаи и
теперь ищет пристанища среди равнодушных, вечно бегущих куда-то
московских незнакомцев.
Во всем остальном Вася несся по жизни словно бронетранспортер - по
накатанной колее, шумно, с боем. Умел и сражаться, если надо, и
мухлевать, и управлять, и пиво пить с неминуемой отрыжкой. Ходил вечно
улыбчивый и взъерошенный. А потом ему понравилось дышать не сизым
сигаретным дымком, а Лерой. Вот это странное дышать. Мрачно и нежно
горланить в караоке пьяному романсы, выпевая "И под ее атласной кожей
бежит отравленная кровь". Да, она отравлена своим умом. Ей казалась
начитанность глубиной, а знания - силой. Для Васи же это было таким
незнакомым и не ключевым, театральным реквизитом, разложенным на сцене
настоящей жизни.
Лера влюбилась окончательно. В мягкий пьяный баритон. В караоке-баре с
золотыми вензелями и прочей пошлостью. Она смотрела на него, высокого,
тучного, по меркам ее окружения недалекого, с чуть выпученными зелеными
глазами и тяжелым подбородком, с его почти сросшимися между собой
бровями и колкой щетиной, с пухлыми, но длинными фалангами пальцев и
массивными часами, что вечно путались в ее волосах, и понимала, что
летит в пропасть без страховочного тросса. Что будто бы в перуанских
лесах напилась опасной "айяхуаски", и теперь ее душа странствует по
параллельным мирам - Лобне, обществу хамоватых провинциалов,
поверхностным беседам с Васиными друзьями и постели с темным пастельным
бельем, что клешнями захватывало ее в свои объятия - она часто
утыкалась носом в подушку, когда Вася отправлялся в душ и вдыхала его
запах, что остался с ночи. Казалось, это гормональное буйство вот-вот
закончится, она выберется из плена, а любовь, что поглотила ее - не
более, чем стокгольмский синдром. Но с каждым днем, с каждым вдохом она
все больше тонула в нем - в мужчине, что не соответствовал ни единому
ее представлению об идеале. Такова была философия неминуемой грусти
самой Леры.
http://mnishek.livejournal.com/164589.html